Вне пределов созданной природы

Беврон был на взводе. Он провёл ужасную ночь. А ведь ничто этого не предвещало. После утех с Эффиа он быстро уснул, но даже двух часов не проспал. Его разбудил мужской крик. Было чувство, что кто-то выпал из окна. Но, похоже, кроме Беврона никто не слышал этого крика. И на земле окровавленного тела не было. Беврон выглядывал, чтобы проверить. "Померещилось", - решил он. Но вскоре крик вновь разрезал ночную тишину. Беврон подскочил на кровати, будто та его пнула. Крик был жутким. Он словно проник Беврону в голову и звучал не тише, чем колокола в дни торжественных событий. В спальне повеяло могильным холодном. Беврон натянул на себя одеяло и попытался молиться. Но кто-то или что-то резко одеяло сдёрнуло. - Что за чёрт?! – грозно заорал Беврон. То ли затем, чтобы услышать человеческий голос – пусть даже свой, то ли затем, чтобы устрашить невидимое. Если честно, хотелось звать на помощь, но он не мог так себя опозорить. Дворянину не пристало бояться даже самого дьявола. Поэтому Беврон просидел до утра, прижавшись спиной к изголовью кровати. Утешало то, что хотя бы тыл его защищён. А чтобы не подвергнуться внезапной атаке с флангов, он пялился в темноту, пока не рассвело. После хотел бежать к Эффиа, но что ему сказать? Некий мужчина орёт так, будто это его последний крик в жизни, а одеяло уподобилось строптивой кобыле? Эффиа только посмеётся. Он не верит в колдовство. А если узнает, что Беврон верит, весьма разочаруется. Придётся делать вид, что ночью ничего жуткого не случилось. Беврон не очень-то умел притворяться, но иного выхода нет. Однако он оказался избавлен от притворства. Эффиа не спустился к завтраку. Его вообще не было в замке. На рассвете маркиз ускакал в сторону леса. Вместо того чтобы испытать облегчение, Беврон рассердился. Разве любовники не должны всё делать вместе? Противостоять козням тёмных сил в том числе. Но Эффиа удобнее, чтобы у него были секреты от Беврона, который ему как собаке пятая нога. А раз так, Беврон сам всё выяснит. - В этом замке из окна никто не выпадал? – спросил он у слуги, который прислуживал за завтраком. – В прошлом я имею в виду. Слуга замер. Беврон почти слышал, как у него в голове крутятся шестерёнки. - Отец господина маркиза, - ответил слуга осторожно. – Разве вы не знали, сударь? - Ах да, - сказал Беврон, стараясь не выдать эмоций. – Напомни-ка, это был несчастный случай? - Кто знает, сударь, - слуга убирал на поднос грязную посуду и на Беврона не глядел. – В ту пору я ещё на свет не родился. Большего узнать не удалось. Слуга с ловкостью, достойной министров короля, мямлил невразумительное. Беврон понял, что в лоб спрашивать нельзя. К правде придётся идти кружными путями. Он немного пошатался по замку, приглядываясь к слугам, занятым уборкой. Когда забрёл в кабинет, обнаружил там Бланкара. Мажордом раскладывал на столе какие-то бумаги. - Как удачно, что господин маркиз здесь, - сказал Бланкар. – Могу показать ему счета. Беврон со скучающим видом прошёлся по кабинету. Остановился возле портрета молодого мужчины. - Это маркиз де Сен-Мар? – спросил, прекрасно зная, что никакой это не Сен-Мар. - Что вы, сударь, - Бланкар отвлёкся от бумаг. – Это отец господина маркиза. Второй маркиз д’Эффиа. - А, тот который выпал из окна, - кивнул Беврон, разглядывая узкое лицо. Определённо, между отцом и сыном есть некоторое внешнее сходство. - Ужасная трагедия, - вздохнул Бланкар. - Более всего жаль маркизу, - наугад сказал Беврон. Он не стал уточнять, какую именно маркизу ему жаль: бабушку Эффиа или его мать. Наверняка обе были убиты горем. - Чудесная была женщина. Умная, красивая, набожная, - Бланкар ещё раз вздохнул. – И такая смерть… - Вы присутствовали? – спросил Беврон, вдруг понимая, что школа придворного даром не прошла. Он научился говорить о предмете ему неясном так, что может показаться знатоком. - Видел, как госпожу маркизу принесли из леса. Всё платье в крови. Но мучилась бедняжка недолго. Господин маркиз как узнал, что жена испустила дух, так белый свет ему стал не мил. Выбросился из окна. Бланкар замолчал, вернулся к бумагам. А Беврон пытался придумать, какой вопрос задать следующим. Спросит что-то не то, мажордом закроется, словно раковина моллюска. - Не понимаю, как это всё допустили... Бланкар, похоже, рассердился. Насупил брови, покраснел. – Второму маркизу тогда стало лучше, - сказал он. - Казалось, безумие отступило. Кто же знал, что маркиз наведёт ружьё на жену и выстрелит? Среди нас не было прорицателей, сударь! - Разумеется, господин Бланкар, - пробормотал Беврон. Он рухнул в кресло, смущённый и ошеломлённый тем, что узнал. Почувствовал себя свиньёй, которая купается в грязи. Эффиа имел право хранить события своего детства в тайне. Наверное, так ему легче нести тягостную ношу. А Беврон на это право покусился. Неважно, что им двигала любовь. Так себе оправдание. Пока Беврон предавался самоуничижению, Бланкар закончил раскладывать бумаги. Он уже хотел уходить, как дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял Эффиа. Растрёпанный, но очень решительный. - И вы здесь, Шарль? – удивился он. – Как удачно. Господин Бланкар, пришло время вывести нашего злодея на чистую воду. До самого вечера в замке шёл обыск, всполошивший всех. Эффиа велел особенно тщательно обыскать помещения, где никто не бывает и где прислуга ленится убирать. В итоге обнаружили несколько ведьминых мешочков (все в запертых комнатах) и нарисованные углём странные символы за гобеленами. - Это не Тома Мийо, - торжествующе сказал Эффиа. – Это кто-то из замка. У кого есть доступ к ключам? - У меня, господин маркиз, - пролепетал Бланкар, обливаясь потом. – Но, ей-богу, я… - А ещё у некоторых слуг, верно? – перебил его Эффиа. – Завтра допрошу таких. Беврон, скрестив руки на груди, глядел на отвратительные, смердящие мешочки, разложенные на столе в обеденном зале. Никто не решился развязать хотя бы один. Что там внутри – можно представить. - Почему вы отложили допрос на утро, Антуан? – спросил он. - Просто устал, мой дорогой, - ответил Эффиа, но, подойдя вплотную к любовнику, шепнул ему на ухо: - Надеюсь, кто-нибудь сбежит ночью и тем самым себя выдаст. Беврон слабо улыбнулся. - Вы всех напугали и теперь некому подать нам ужин. - Как непредусмотрительно с моей стороны, - вздохнул Эффиа. – Но всё же предпримем попытку. Он позвонил в колокольчик. Вскоре испуганные слуги, стараясь не замечать ведьмины мешочки, накрыли на стол. Ужин был приготовлен наспех: суп с сыром, картофель с сыром и пирог со взбитыми сливками. - Я опозорен, - в шутку ужаснулся Эффиа. – Даже жаркого не подали. Никому не говорите в Париже об этом, если вы мне друг. Беврон, видя, что любовник в хорошем настроении, приободрился тоже. Но всё же сложно было отвлечься от ночных событий. И от того, что он узнал о родителях Эффиа. И от того, что по замку бродит ведьма или колдун. У Эффиа железные нервы, если ему удаётся относиться ко всему спокойно. - Это Тома Мийо надоумил вас обыскать замок? – спросил Беврон, чувствуя, как в нём просыпается неприязнь к травнику. – У него вы были утром? Эффиа кивнул. - Я кое-что видел, - нехотя признался он. – Кое-что странное. Мне нужны были ответы. - А я всю ночь слушал, как из окна выбрасывается мужчина, - большим облегчением было сказать это, но Беврон старался, чтобы голос его не выдал. Глаза Эффиа расширились. Он уставился на Беврона с неприкрытым ужасом. Но многолетняя привычка контролировать любую свою реакцию взяла своё. - Мне так жаль, мой дорогой, что вам не удалось отдохнуть. - Ничего. Отдохну этой ночью. Вдвоём нам будет спокойнее. Плевать, что подумают. Эффиа спорить не стал. Вместо этого заговорил о "Митридате" Расина. Беврон в великом раздражении подумал, что маркиз издевается (какой ещё "Митридат", чёрт его дери?), но потом понял, что тот просто цепляется за будничное, как утопающий за деревяшку. Они решили не заниматься любовью. Настроение было не подходящее. Да и устали слишком. Эффиа, натянув одеяло до подбородка, лежал с закрытыми глазами. Но Беврон знал, что он не спит. Поэтому решился задать вопрос, занимавший его весь вечер. - Теперь вы верите в колдовство? - Ах, мой дорогой, не знаю, - ответил Эффиа, не открывая глаз. – Я верю, что в замке есть человек, который в свою очередь верит в свою способность колдовать. - Но как объяснить то, что мы видели? - Нам могли подмешать в еду… Не договорив, Эффиа резко сел. - Ну, конечно, - возбуждённо сказал он. – Нам что-то подмешали. В еду или вино. Как и остальным. - Тома Мийо – травник, - напомнил Беврон, тоже загоревшись этой идеей. – В замке у него есть сообщник… - Он – всего лишь жертва совпадений, - отмахнулся Эффиа. – Будь Мийо замешан, никогда бы не подал мне идею обыскать замок. - Наверное, он пытается вас запутать… - Нет, мой дорогой, это чересчур. Получается какая-то второсортная история. - Мийо вам нравится! - осенило Беврона. – Вы хотите с ним переспать! Или уже, Антуан? Минувшим утром? Проклятье! Беврон повернулся к любовнику спиной - всего-то. А ведь хотелось заорать. Бросить Эффиа в лицо обидные обвинения. Беврон так долго его добивался, а какой-то травник просто поглядел на него исподлобья и вот, пожалуйста, Эффиа поплыл. Какая пошлость! Эффиа такой же, как все! Думает членом, а не головой! И вовсе он неутончённый! Будь утончённым, почти старик с грязными ногтями его бы не прельстил. "Проклятье!" - ещё раз подумал Беврон. - Вы правы, Шарль, - тихо сказал Эффиа. – Меня влечёт к Мийо. Но это обычное дело и ничего не значит. Наверняка, когда вы видите красивого мужчину… - Да, я гадаю, каков он в постели, - сердито перебил Беврон. – А потом приходит мысль, что плевать. Что мне нужны только вы. Жаль, что я вам не нужен. Терпите меня, потому что я навязался. Какой я дурак! Беврон накрыл голову подушкой. Но всё равно услышал смех. - Мой дорогой, - сказал Эффиа, отнимая у Беврона подушку. – Я вас люблю и только поэтому терплю. Вы бываете несносны и так утомительны. - Что?! – взорвался Беврон, вскакивая. Но через мгновение до него дошло. – Погодите… Вы сказали… что любите… меня? - В нашей семье одни безумцы, - вздохнул Эффиа. И кажется, не притворялся. Беврон схватил его, навалился сверху, прижимая к перине. Сжал тонкие запястья, впился в губы. Эффиа дрожал под ним от возбуждения. Как он был прекрасен в этот момент. С расширившимися зрачками, с приоткрытыми губами, с которых срывались нетерпеливые стоны. Он жаждал, чтобы его пронзили. И Беврон это сделал.