Обнажённая натура

Кроули был настолько погружен в свои мысли, что не сразу обратил внимание на тихое сопение, доносящееся из-под простыней. Звук был едва различим за мерным жужжанием электрообогревателя, и всё же это несомненно было дыхание спящего человека. На всякий случай художник тихо позвал: «Мистер Фелл?» Но ответа ожидаемо не последовало. По всей видимости, большое количество вина вкупе с эмоциональным потрясением сделали своё дело. Разморённый антиквар уснул прямо на неудобном жёстком матрасе. «И что же мне теперь с таким тобой делать?» — растерянно подумал Кроули. Не то что бы он был против наличия красивого обнажённого мужчины в своей постели, скорее, просто не мог понять, откуда взялось разлившееся в груди тепло. За все шесть лет, что он арендовал эту студию, ещё ни один из его редких гостей не умудрялся здесь заснуть. Те, кого Кроули снимал в клубе на одну ночь, чаще всего были знакомы с правилами игры и сами уходили сразу после секса. Конечно, попадались и такие, кому приходилось указывать на дверь. Однако эта ситуация разительно отличалась от всех предыдущих. Хотя бы потому, что Кроули не хотелось, чтобы антиквар уходил. Если они когда-нибудь переспят, художник ни за что не погонит Ангела прочь. Он будет лежать с ним в обнимку до самого рассвета, уткнувшись носом в изгиб плеча, а затем нарочно проснётся пораньше, чтобы успеть приготовить завтрак. Интересно, что Ангел предпочитал есть с утра? Тосты? Яичницу с беконом? Кроули не умел готовить, но мог бы попробовать сделать простое блюдо. Ангел завозился во сне, пытаясь устроиться на жёстком матрасе поудобнее. Простыни сползли, оголяя часть спины и округлое бедро. Несмотря на то, что Кроули до этого имел возможность разглядеть чужое тело во всех деталях, во рту предательски пересохло. Порой, когда некая часть образа скрыта от глаз, он манит намного сильнее. Не сумев противостоять этому зову, художник бесшумно поднялся со своего места и приблизился к мирно посапывающему антиквару. В этот момент он казался таким доступным и беззащитным — стоило лишь протянуть руку, чтобы коснуться этой нежной молочной кожи. Кончики пальцев Кроули до сих пор помнили, какой она была наощупь. «Как неосмотрительно с твоей стороны, Ангел, заснуть в доме у малознакомого человека. Я же сейчас могу сделать с тобой всё что угодно», — тихо прошептал он. Однако антиквар не внял угрозе. Лишь что-то сонно пробормотал и перевернулся на спину. Теперь его поза точь-в-точь напоминала «Спящую Венеру» Джорджоне*. Кроули всегда нравилась эта картина, особенно своим скандальным подтекстом. Ещё в университетские годы он сумел хорошенько вывести из себя Гавриила, профессора и члена попечительского совета, парочкой эссе на эту тему. Теперь же художник словно любовался шедевром итальянской живописи эпохи Высокого Возрождения вживую. Оригинал казался блёклой репродукцией по сравнению с тем, что предстало глазам Кроули. Кем бы ни была натурщица Джорджоне, она явно проигрывала Ангелу и в плавности изгибов, и в красоте черт. Художнику тут же захотелось взяться за карандаш, чтобы запечатлеть всё это на бумаге. Однако риск того, что кто-то обнаружит рисунок, был слишком велик, а Кроули не хотелось делить этот момент с кем-либо ещё. Расслабленный спящий Ангел мог принадлежать лишь ему одному. Осторожно, чтобы не потревожить чужой сон, Кроули провёл кончиками пальцев по светлым кудрям и мягкой щеке. Затем он поправил съехавшие простыни, укрывая своё сокровище от гулявших по студии сквозняков. Это несвойственное прежде художнику желание заботиться и оберегать казалось сейчас таким естественным, словно было заложено в нём на уровне ДНК. Кроули даже поборол в себе потребность закурить, свербящую на задворках сознания вот уже продолжительное время. Он не хотел, чтобы Ангел портил своё здоровье, вдыхая во сне ядовитый дым. Прикинув, что антиквар вряд ли проснётся в течение ещё как минимум пары часов, Кроули решил прогуляться. Нужно было купить в аптеке аспирин, чтобы облегчить незадачливому гостю неприятное пробуждение, а также раздобыть что-нибудь съедобное (желательно не из китайской забегаловки по соседству). Стоило художнику покинуть пределы студии, пропитанной спокойствием и умиротворением, как реальность тут же навалилась на него тяжёлым грузом, возвращая с небес на землю. Хастур был в бешенстве. Впервые за их многолетнее сотрудничество Кроули облажался так сильно. Это не была чепуха вроде сорванных сроков или отказа от особенно скучной работы. Он подставил контрабандиста перед клиентом. Все предыдущие заслуги художника автоматически обесценивались на фоне этого гигантского промаха. С Кроули обязательно потребуют компенсацию, а если он не найдет нечто достаточно ценное, чтобы предложить взамен, то расплачиваться придётся собственной жизнью. Подпольный бизнес не принимал оправданий и не прощал ошибок за красивые глаза. Знакомая паранойя, отступившая было на несколько часов в присутствии Ангела, вернулась и прочно обосновалась в голове художника. В темноте лестничного пролёта ему почудилось какое-то движение. Адреналин хлынул в кровь, мобилизуя тело для борьбы или побега, но к счастью, ни того, ни другого делать не потребовалось. — Просто проходной двор, целый день ходят туда-сюда, только и успевай следить, — раздалось из темноты знакомое брюзжание. Этот акцент Кроули бы ни с чем не перепутал. Шедвелл — отставной сержант непонятно каких войск — был соседом художника и настоящей занозой в заднице. Он снимал комнату, находящуюся как раз под студией, и постоянно жаловался на малейший шум, что, впрочем, было не самой большой его причудой. Шедвелл следил за всеми соседями, записывая точное время прихода и ухода каждого. Он вёл свой учет на обрывках старых газет, имевшихся у него в невероятном количестве. Однажды он доверительно сообщил Кроули, что фиксирует также, когда кто-то включает или выключает свет и принимает душ. «Нарумяненная распутница не заставит меня платить по чужим счетам, у меня всё записано», — с гордостью сказал тогда он. «Нарумяненная распутница», она же мадам Трейси, кажется, вообще не заставляла его платить. Она лишь улыбалась и качала головой, когда речь заходила о старом сержанте, к которому она, по всей видимости, испытывала нечто большее, чем просто симпатию. — Это вы, Шедвелл! Вы напугали меня до полусмерти, — с облегчением выдохнул Кроули. — Да, на твоём месте я бы тоже боялся, — ответил старик. — Одолжишь пять фунтов? — Я на мели. — Ну и пошёл к чёрту, — пробормотав напоследок что-то о расплодившихся гомиках, он с силой захлопнул дверь. В течение всей небольшой прогулки по магазинам у Кроули из головы не выходила фраза «на твоём месте я бы тоже боялся». Возможно, это был всего лишь бред повредившегося головой старика, но скорее всего, Шедвелл смог что-то пронюхать о роде деятельности художника. Не исключено, что именно ему Хастур платил за слежку. Это многое бы объяснило. Впредь нужно будет вести себя осторожнее. Наверное, имело смысл перенести встречи с Ангелом в книжный магазин. Там они были бы в большей безопасности от любопытных глаз и ушей. На улице Кроули чувствовал себя крайне неуютно. Ощущение того, что кто-то следил за каждым его шагом, не покидало ни на секунду. Он постоянно оглядывался и старался выбирать наиболее людные места. Именно из-за этих проволочек вылазка, которая должна была занять от силы минут пятнадцать, растянулась на целый час. К тому времени, как Кроули вернулся в студию, Ангел уже успел проснуться. Он стоял спиной к двери, полностью одетый, и с интересом разглядывал цветок в горшке. Кажется, антиквар даже что-то тихо нашёптывал, поглаживая продолговатые листья. Должно быть, Кроули показалось, но растение, начавшее в последнее время чахнуть и покрываться жёлтыми пятнами, слегка воспряло духом и вновь зазеленело. Но это, конечно же, было игрой богатого воображения художника. — Вам уже лучше? — поинтересовался Кроули, привлекая к себе внимание. Антиквар вздрогнул от неожиданности и поставил горшок на стол. — Мистер Кроули, вы уже вернулись? Я должен принести вам свои глубочайшие… — Можно просто Кроули, — отмахнулся художник. — Давайте оставим эти глупые формальности. «В конце концов, я видел тебя голым, и ты спал в моей постели. То есть на моём матрасе, но сути это не меняет». — Конечно. Можете называть меня Азирафаэль. — Вот и прекрасно. Как ваше самочувствие, Азирафаэль? — прокатил Кроули необычное имя на языке, больше оно не вызывало отторжения, так как удивительно подходило своему владельцу, столь же необычному. — Голова не болит? — Немного, — покраснев, признался антиквар. Кроули молча положил на стол пачку аспирина и пластиковый контейнер со свежеиспечёнными круассанами. — Я не знал, какие вы любите, поэтому взял по одной штуке каждого: клубничный, шоколадный, ванильный и без начинки. — Вам не стоило. Я и так доставил слишком много хлопот. — Чепуха. Будете чай или кофе? Хотя, боюсь, у меня только кофе. И нет молока. — Я бы не отказался от чашечки, большое спасибо, — благодарно улыбнулся Ангел. Кроули включил маленький электрический чайник и щедро насыпал дешёвый растворимый кофе в самую чистую кружку. — Можно считать, что сегодня вы внесли аванс за мою работу. Когда вы хотите, чтобы я приступил к реставрации той Библии? — Я почти всё время провожу в книжном, так что подойдёт любой день. Если вдруг меня не окажется на месте, можете войти через заднюю дверь. Ключ лежит под половичком. Для Кроули осталось загадкой, чем он заслужил такое доверие, однако спорить он не стал. К тому моменту, как чайник закипел, характерно щёлкнув кнопкой, два из четырёх круассанов исчезли из пластикового контейнера. Ангел жевал с таким счастливым лицом, что художник ни на секунду не пожалел о потраченных деньгах. Определённо стоило заплатить хотя бы за то, чтобы посмотреть, как Азирафаэль ест. Это было сравнимо с искусством. Он откусывал совсем по чуть-чуть, смакуя вкус кондитерского изделия на языке, и прикрывал от удовольствия глаза. Кроули готов был поклясться, что пару раз различил довольные стоны. Как можно было делать нечто столь обыденное так эротично, оставалось для художника загадкой. — Что-то не так? — удивлённо спросил Ангел, поймав на себе пристальный взгляд. — Просто прикидываю кое-что для картины, — соврал Кроули, поспешно отворачиваясь. Не хватало ещё так глупо попасться и спугнуть Ангела раньше времени. Художник налил в кружку кипяток и поставил дымящийся кофе на стол. Азирафаэль тоскливо поглядывал на два оставшихся круассана, не решаясь взять себе добавку. По всей видимости, он боялся показаться невежливым. Кроули быстро решил эту дилемму, пододвинув пластиковый контейнер к нему поближе. — Это всё вам, я не люблю выпечку. Лицо Азирафаэля озарила такая счастливая и благодарная улыбка, что художнику мигом захотелось сбегать ещё раз вниз, чтобы скупить весь ассортимент кондитерского магазина. — Наверное, я должен держать себя в форме для работы над картиной… Но эти круассаны просто потрясающие, дорогой. Я не пробовал вкуснее даже во Франции. — Вы были во Франции? — с искренним интересом спросил Кроули. — Да, — с готовностью ответил Азирафаэль. — ездил попробовать крепы. Чем-то напоминает панкейки, только они намного тоньше и в них добавляют начинку. Например, свежие ягоды со взбитыми сливками или солёную карамель. В этот момент его лицо стало таким мечтательным, что Кроули понял, что соревноваться с высокой кухней за место в сердце Ангела было бесполезно. Впрочем, фантазия художника решила распорядиться этой информацией на своё усмотрение. В голове одна за другой стали всплывать картины, в которых он кормит Азирафаэля с рук клубникой, а тот прикрывает глаза и издаёт просто потрясающие звуки. Кроули наклоняется, чтобы распробовать вкус ягод с чужих губ. Он нежно обводит языком нижнюю, более пухлую, собирая с нее капли сладкого сока. Ангел послушно открывает рот, позволяя увлечь себя в жаркий поцелуй. А потом в ход идут взбитые сливки. Кроули наносит дорожку из белой пены от своей груди к животу и ещё ниже. Азирафаэль неотрывно следит за процессом, а потом слизывает её одним плавным дразнящим движением языка. Тогда Кроули встряхивает баллон и следующую порцию сливок наносит прямо себе на… — … и именно из-за этого недопонимания меня и задержал жандарм, так что крепы в той поездке я так и не попробовал, — закончил какую-то увлекательную историю Азирафаэль. Кажется, художник слишком увлёкся своими фантазиями, так как абсолютно всё прослушал. Он чувствовал себя идиотом. Идиотом с алеющими щеками и кончиками ушей. Нужно было сосредоточиться и ответить что-то внятное. — Нгх, — против его воли произнёс рот. — Что же, мне кажется, я начинаю злоупотреблять вашим гостеприимством. Я куплю все необходимые материалы, которые вы упоминали, и буду ждать, когда у вас появится свободное время. Кроули проводил гостя до двери, как в тумане, и очнулся, только когда она закрылась, отрезая его от яркой улыбки и блеска голубых глаз. Художник с тоской оглядел студию. Возможно, виной тому были опустившиеся на город сумерки, но помещение разом стало казаться серым и безжизненным, словно кто-то высосал из него все краски. Единственным ярким пятном было ожившее зелёное растение. Кроули подошёл к нему поближе и нежно огладил листья, словно пытаясь найти в них отголосок прикосновений антиквара. Взгляд сам собой упал на стоящую у стены сломанную картину. С обвисшего полотна ему улыбнулся Азирафаэль. Кроули моргнул — и наваждение пропало. Вместо лица ангела снова красовалось размытое пятно.

***

Этой ночью Кроули не смог заставить себя остаться в студии. После ухода Ангела она перестала казаться островком покоя и безопасности. Этажом ниже сидел Шедвелл, который мог с готовностью подтвердить тот факт, что художник находится сейчас один, а хлипкий замок в двери никогда не служил достаточной преградой для того, кто входил без стука. Глупо было сидеть сложа руки в том месте, где тебя станут искать в первую очередь, поэтому художник схватил куртку и отправился на улицу, чтобы раствориться в темноте ночного Лондона. Кроули бежал, но никак не мог найти себе места. Он чувствовал себя растревоженной змеёй, которую спугнула вибрация земли, оповещающая о приближении более крупного и сильного хищника. Следуя своим инстинктам, Кроули стремился заползти в самый тёмный и неприметный уголок, чтобы переждать. Однако голос разума подсказывал, что его найдут и выковыряют из-под любого камня. Не поможет ни изворотливость, ни сочащийся с клыков яд. И всё же было в Лондоне одно место — пристанище отчаявшихся и одиноких. Там никто никогда не спрашивал имён и не заглядывал в лицо. Каждый старался стать как можно меньше и незаметнее, закрыть глаза и представить, что находится в помещении один. У этого места не было официального названия, как, скорее всего, и лицензии. Табличка, висевшая над неприметным входом, гласила «cash only»*. И на неё, как мошки на свет, слетались самые разные посетители. Были здесь и прилично одетые джентльмены, опасливо косившиеся по сторонам, прежде чем толкнуть тяжёлую дверь, и грязные бродяги, заходившие в первую очередь ради того, чтобы согреться и воспользоваться бесплатным туалетом. Кроули не знал, к какой из этих двух крайностей себя отнести. Во всяком случае, кассир, выбивший ему билет, удостоил его лишь безучастным взглядом. — Седьмой ряд, пятое место. Приятного просмотра, сэр. Когда художник зашёл в душный маленький зал, фильм был в самом разгаре. Никто здесь не заботился о том, чтобы прийти к началу определённого сеанса. У этих фильмов не было названий, а у актёров — настоящих имён. Их не номинировали на престижные премии и не звали на красную дорожку. Они были у всех на виду, но при этом оставались в тени. Иногда Кроули казалось, что их судьбы чем-то похожи. Его картинами любовались многие, но никто не знал истинного имени автора. Он не мог поставить на полотне свою подпись или похвастаться успехом перед друзьями и семьёй без определённых последствий. Он, как и эти порно-актёры, был обречен на то, чтобы прозябать в безвестности — всего лишь крохотная шестерёнка в огромной машине подпольного бизнеса, приносящего баснословное богатство только тем, кто стоит на вершине. Кроули опустился на своё место, стремясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Зал был почти пустым, не считая парочки одиноких фигур на разных рядах. Художник старался не присматриваться к тому, чем они занимаются. Громкие стоны, льющиеся из динамиков, всё равно перекрывали все посторонние шорохи и сдавленные вздохи. Кроули знал, что фильмы будут крутить до самого утра, поэтому просто закинул ноги на впередистоящее сиденье и впервые с начала своего дикого забега по ночному городу позволил себе расслабиться. Происходящее на экране мало его заботило. Он надеялся хоть немного поспать, а пока вяло наблюдал из-под опущенных ресниц за тем, как стройный юноша выгибал спину, насаживаясь сразу на два члена. Актёр был красив той безжизненной красотой, которую привносит уверенная рука гримёра: идеальная кожа без морщинок, веснушек, родинок — словом, всего того, что делает образ индивидуальным — полное отсутствие волос на теле, причёска настолько небрежная, что было видно, что на её создание ушёл не один тюбик фиксирующего геля. Юноша картинно закатывал глаза, закусывал подведённые блеском губы и призывно покачивал бёдрами. И всё же в нём не было и доли той эротичности, которой буквально лучился Азирафаэль, когда просто лежал, полуприкрытый простынями, или ел круассан. Азирафаэль был настоящим. Он не красил волосы, не брил лобок, не пытался скрыть свой возраст или лишний вес. Для того, чтобы смущённо покраснеть, ему не нужны были румяна. Его размеренное сонное дыхание или те восторженные звуки, которые он издавал, распробовав что-то вкусное, вызывали у Кроули куда больше эмоций, чем фальшивые стоны, записанные при озвучке этого фильма. Азирафаэля хотелось целовать, баюкать в руках, шептать на ухо слова любви и, конечно же, рисовать. А от фальшивой игры этого актёра Кроули становилось разве что противно. Если бы ему было куда идти, он бы ушёл. Но поскольку это не представлялось возможным, он прикрыл глаза и начал прокручивать в голове свой собственный фильм. В этом фильме было всего два героя: он и Азирафаэль. Для разнообразия обнажён был не только Ангел, но и сам Кроули. Они находились в некой улучшенной версии его студии — более чистой и просторной, со вкусом обставленной в стиле хай-тек. Вместо старого матраса у окна стоял современный чёрный диван, на котором и сидел Кроули. Ангел примостился у него на коленях. Вес его мягкого пухлого тела ощущался приятно и правильно, а касание разгорячённой кожи к коже будоражило сознание. В руках у художника была кисточка и белила. Расслабленными незамысловатыми движениями он выводил стройные ряды перьев на чужой спине: длинные маховые, более короткие — контурные, и лёгкие штрихи пуха у самых лопаток. Крылья получались такими объёмными и настоящими, что казалось, Азирафаэль может без труда распахнуть их в любой момент. Однако он продолжал сидеть неподвижно, лишь время от времени издавая довольные звуки, когда кисточка ласкала его чувствительную кожу. «Вот так, Ангел», — прошептал Кроули, закончив свой недолговечный шедевр. Азирафаэль перекинул ногу через его колени, чтобы развернуться лицом к лицу. На его губах играла загадочная полуулыбка, которую безумно хотелось распробовать на вкус. Кроули не стал противиться искушению и припал к чужому рту в жадном поцелуе. Его пальцы, блуждавшие по спине Ангела, должны были размазать свежую краску, но вместо этого утонули в ворохе настоящих перьев. Кроули с нежностью огладил ожившие крылья, заставив Азирафаэля задрожать и выгнуться от удовольствия. — Они прекрасны, — восхищённо прошептал художник. — Да, потому что их создал ты, — откликнулся Ангел. Руки Кроули спустились ниже, удобно устраиваясь на пухлых бёдрах. Он слегка сжал их, но не сильно. Ему не хотелось портить нежную кожу синяками, во всяком случае, не в этот раз. Сейчас он ощущал потребность быть умопомрачительно нежным. Кроули притянул Ангела ближе к себе, так чтобы тот полулежал на нём. Повинуясь инстинктам, Азирафаэль обхватил его шею руками и игриво потёрся пахом о его пах. — Ты такой провокатор, Ангел, — промурчал художник ему на ухо. — Просто я хочу как можно скорее ощутить тебя в себе, — выдохнул в ответ Азирафаэль. — А как же прелюдия, м? Долгая и нежная подготовка. Может, я хочу, чтобы сначала ты кончил от моих пальцев, — художник прикусил нежное ушко, выглядывающее из мягких белых кудрей. — Это же твоя фантазия, дорогой. Всё будет так, как ты захочешь. А если тебе что-то не понравится, ты можешь переиграть это по щелчку пальцев. — Точно, — согласился Кроули и щёлкнул пальцами в буквальном смысле слова. Студия погрузилась в приятный полумрак, а на всех горизонтальных поверхностях появились свечи. Кожа ангела, молочная при дневном освещении, заиграла золотым оттенком. В его голубых глазах лукавыми искрами отражались многочисленные огоньки. — Так-то лучше, — усмехнулся Кроули. — Да, в этом определённо что-то есть, — подтвердил Азирафаэль. Но художник не был настроен на светскую беседу, поэтому запечатал Ангелу рот очередным поцелуем. Вплетя свои пальцы в белые кудри, он откинул его голову назад и переместился на шею и изгиб плеча. Тело Азирафаэля было отзывчивым, как струны арфы. На нём было легко играть, попадая в нужные ноты, которые слетали с губ вздохами и стонами. Кроули огладил расслабленными ладонями чуть пухлую грудь, ущипнул сразу оба соска и скользнул к животу, такому мягкому и уютному. Красивый обрезанный член Ангела давно стоял, требуя ласки. Кроули ни в чём не мог отказать своему любовнику, поэтому сомкнул пальцы вокруг его эрекции, подбирая идеальную силу нажима, и начал неспешно двигаться вверх-вниз. В этот же самый момент в реальности он работал рукой в собственной расстёгнутой ширинке. Дрочить насухую было не слишком приятно, к тому же периодически из сладких фантазий Кроули вырывали пошлые чавкающие звуки порнофильма. Он старательно гнал их от себя прочь, запрокинув голову и зажмурившись до белых точек перед глазами. В мире грёз он продолжал ублажать своего личного ангела, введя в него один, а затем и второй обильно смазанный специальным маслом палец. Азирафаэль так хорошо стонал для него, что Кроули уже вот-вот готов был кончить. Внезапно, что-то холодное, как сама смерть, коснулось его виска. Несмотря на все усилия, проигнорировать это ощущение было невозможно. — Наслаждаешься фильмом? — спросил знакомый, чуть хриплый голос. Во рту у Кроули тут же стало горько, а крепко стоящий еще пару мгновений назад член разом обмяк. Художник нервно заправил его обратно в трусы и застегнул ширинку. — Ты меня так импотентом с-с-сделаешь, Хас-с-стур, — как можно тише прошипел он, оборачиваясь на задний ряд. Контрабандист хищно ухмылялся, облокотившись на спинку соседнего с Кроули сиденья. В неровном свете проектора поблёскивало начищенное дуло пистолета. Художник в темноте не видел, был ли взведён курок, но рука, сжимавшая оружие, казалась расслабленной, как будто Хастур не планировал стрелять прямо сейчас. То ли он был уверен, что художник от него уже никуда не денется, то ли планировал сначала что-то обсудить. Второй вариант нравился Кроули гораздо больше. — Что-то подс-с-сказывает мне, что ты не подрочить с-с-сюда заш-ш-шёл, — голос художника был ровным и безэмоциональным. Единственным, что выдавало его безумный страх, как всегда, была предательская шепелявость, так некстати возникающая в моменты сильного волнения. Хастур знал эту его черту, поэтому ухмыльнулся ещё сильнее, как бы невзначай задевая дулом пистолета ухо художника. — Отчего же? Этот парнишка вполне смазливый, похож на девчонку. Думаю, у меня на него встанет. Может, выебать твой болтливый рот, пока я наслаждаюсь зрелищем? Ну раз я всё равно зашёл на огонёк. От этих слов внутри у Кроули всё похолодело. Хорошо развитая фантазия мигом подбросила ему пару картин, где он под прицелом пистолета давится чужим членом, безжалостно вколачивающимся в его глотку. «Успокойся, это просто угроза, его первого вывернет от перспективы секса с мужчиной», — твердил голос разума, борясь с паникой. — Боюс-с-сь, я не в твоём вкус-с-се, — выдавил, наконец, Кроули. — Да, голубизна, скорее, по твоей части. Но я не осуждаю. На самом деле я пришёл, чтобы протянуть оливковую ветвь, так что ты зря бегал от меня весь вечер, — фыркнул Хастур, убирая пистолет. Кроули не поверил ему ни на секунду. Он продолжал сидеть натянутый, как струна, готовый в любой момент сорваться с места и рвануть к выходу, перепрыгивая через ряды сидений. Видимо, контрабандист прочитал эту идею в его глазах, так как предостерегающе шепнул: — На твоём месте я бы не стал, Энтони. Я не промахиваюсь даже в темноте. — Не понимаю, о чём ты, — фыркнул Кроули, хотя прекрасно знал, что ходит сейчас по краю опасной пропасти. — Так что, твой новый богатенький дружок оказался настолько плох в постели, что ты побежал дрочить аж на другой конец города? — Не твоё дело, — сквозь стиснутые зубы прошипел Кроули. — Или он тебе не дал? Знаешь, у Лигура в своё время были замечательные таблетки. Незаметно подкидываешь парочку в бокал с коктейлем, и крошка ничего не соображает весь вечер. Ты не представляешь, скольких я так выебал прямо у него в клубе. Кроули на секунду представил себе одурманенного Ангела в грязной кабинке туалета «Full of Hell». Тошнота тут же подкатила к горлу. Ему было противно от одной мысли, что Азирафаэль даже потенциально мог запачкаться той грязью, в которой жил Кроули. Это было бы сравнимо с тем, что прекрасный чистый Ангел спустится в недра преисподней. — Ты сказал, что пришёл для примирения. Клиент всё-таки согласился купить картину? — К чёрту этого старого идиота. Мы нашли способ заставить его молчать. — И что теперь? — Я подумал, что перегнул палку в студии, Энтони. У тебя было мало времени, ты устал… Каждый имеет право на ошибку. — Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. В чём подвох? Тебе что-то нужно от меня? Кроули ни на секунду не верил в фальшивые извинения Хастура. Слишком давно он знал этого человека, чтобы обманывать себя. — Умный мальчик, за это ты мне и нравишься. Знай, Энтони, что если бы мне пришлось убить тебя, я бы сделал это без удовольствия. Из уст Хастура это, кажется, было наивысшей похвалой. Только легче Кроули от его слов не стало, скорее наоборот. — Не знаю в каком гей-клубе ты подцепил своего антиквара, но можешь считать, что в этот день ты выиграл в лотерею. Приз — твоя жизнь. Целые конечности — маленький бонус, от меня лично. Вельзевул считает, что ты бы прекрасно справился и без левой руки. Она же не нужна тебе, чтобы рисовать, верно? — Нужна, — чуть быстрее, чем следовало, ответил Кроули. — Но причём здесь Азирафаэль? — Вы уже зовёте друг друга по имени? Какая гадость, я не хочу знать, — сплюнул Хастур прямо на пол кинотеатра. — Сукин сын говорил что-нибудь про «Прекрасные и точные пророчества Агнессы Псих»? — Книга? — нахмурил лоб Кроули. — Да, он упоминал, что пишет о ней монографию. — Значит, всё-таки она у него, — тихо, словно самому себе, ответил Хастур. — Я не сомневался в этом. Художник прикусил свой длинный язык, испугавшись, что нечаянно подставил Азирафаэля. — Но я мог перепутать. У него столько книг, целый магазин. Всё время приходится что-то инвентаризировать, пф, — Кроули постарался звучать максимально непринуждённо, но глаза Хастура опасно сузились, явственно свидетельствуя о том, что он ни на секунду не поверил в это представление. В этот момент разворачивающая на экране оргия достигла своего пика. Двое мужчин, картинно имевших юношу во всех позах, наконец-то кончили прямо ему в задницу. Камера взяла крупный план, показывая, как белая жидкость вытекает из красной растраханной дыры. Лицо Хастура скривилось от отвращения. — Блять, как же бесит! — громко выкрикнул он, заставляя всех присутствующих в зале обернуться, а затем выхватил из-за пазухи пистолет и несколько раз выстрелил в висящий на потолке проектор. Аппаратура заискрила, изображение на экране схлопнулось, погружая помещение в темноту. Судя по звуку, кто-то из зрителей рухнул на пол и запричитал, а кто-то с криком рванулся к светящейся зелёным табличке «EXIT». — Вот так, проваливайте, педрилы! — крикнул им вслед Хастур и снова сел на своё место. — Теперь хоть можно спокойно поговорить. Он щёлкнул в темноте зажигалкой, прикуривая сигарету. — Будешь? — спросил контрабандист, наугад тыкая пачкой в плечо Кроули. — Не откажусь. Пальцы художника мелко дрожали. Первая сигарета упала на пол, пришлось брать другую. Когда он наконец-то смог её прикурить, то сделал несколько жадных затяжек. Нервы были ни к чёрту. — На чём я остановился? — сам себя спросил Хастур. — Так вот, примерно полгода назад кто-то увёл книгу с аукциона прямо у нас из-под носа. Ставка была невероятно высокой, нам не удалось её перебить. Пришлось изрядно попотеть, выясняя, от чьего имени была совершена транзакция. Мы вышли на Фелла, но этот зазнавшийся говнюк даже не стал с нами разговаривать. Контрабандист был искренне возмущён. Можно было подумать, что незадачливый антиквар ранил его в самое сердце. — Я же не плохой человек, Кроули, ты знаешь. Если можно решить что-то деньгами… разумным количеством денег, я никогда не возьмусь за пушку. Я же бизнесмен, а не гангстер из шестидесятых. Художник закивал, активно делая вид, что соглашается, и только потом понял, что собеседник скорее всего не видит его в темноте. Впрочем, Хастуру было хорошо и без ответной реакции. — Только вот к этому сукину сыну никак не подобраться. Это чертовщина какая-то. Я натравил на него налоговую, но все документы в идеальном порядке, не к чему придраться. Я послал своих лучших ребят, они бесследно исчезли. Я пошёл туда сам, но магазин, как сквозь землю провалился. Нет его и всё. Я знаю Сохо как свои пять пальцев. Я вырос на улице, Энтони, ты понимаешь? Будь я проклят! Кажется, мы сели на хвост самому дьяволу. Кроули с интересом слушал сбивчивый рассказ контрабандиста. Он ещё никогда не видел Хастура таким эмоциональным. В самом деле, какие сложности у профессионала его уровня могло вызвать ограбление магазина, ключ от которого, во имя всего святого, просто лежит под половичком? Впрочем, этой информацией художник делиться не спешил. — Я немного увлёкся, но общую суть ты понял, — сказал Хастур, скривившись, когда вдалеке послышался вой полицейской сирены. — Нам очень повезло, что ты теперь на короткой ноге с этим Феллом, кем бы он ни был. Узнай, где он хранит книгу. Если это банковская ячейка — запиши адрес банка и номер счёта. Если это сейф, сам не взламывай, просто скажи нам точное расположение. Понял? Хастур поднялся и неспешно направился к выходу. Кроули последовал за ним. Ему совсем не хотелось оставаться здесь одному, чтобы объясняться с полицейскими и оправдываться перед владельцем заведения за сломанную аппаратуру. — Но почему ты думаешь, что он выдаст мне эту информацию? — Мне важен только результат, методы выбирай сам. Если между делом решишь его немножко потрахать, никто возражать не станет. Кстати, всегда хотел спросить, ты из дающих или принимающих? Ответная колкость уже вертелась у Кроули на языке, но он не успел ничего сказать, так как у выхода из кинотеатра их встретил полицейский патруль. Сердце художника бешено застучало, а ноги разом стали ватными. Темнокожий мужчина в форме пристально оглядел вышедшую пару на предмет наличия оружия и громко спросил: — Вы в порядке, джентльмены? К нам поступил вызов о стрельбе. — Мы ничего не слышали, офицер, — ответил Хастур, приобнимая Кроули за плечо. — Я и мой голубой друг были слишком заняты просмотром голубого фильма. Разве это преступление? Нет? Вот и славно, тогда мы дальше пойдём по своим голубым делам. Доброй ночи. Контрабандист быстро зашагал прочь, с силой таща Кроули за собой. Удивлённые полицейские ещё долго смотрели им вслед. — Да не переживай ты так, они прикормленные. Владелец этого кинотеатра отстёгивает местному инспектору кругленькую сумму каждый месяц. Клиентов они трогать не станут. — Понятно, — только и смог выдавить из себя Кроули, ему до сих пор было слегка нехорошо. — Для книги уже есть покупатель, очень состоятельный немец. Поможешь провернуть сделку — получишь пять процентов. Поверь, в этой сумме столько нулей, что ни мне, ни тебе больше никогда не придётся работать. Будем сидеть на яхте, нюхать дорогой кокс и трахать элитных проституток. — А на машину хватит? — внезапно спросил Кроули. — На какую? «Бентли»? Дагон сказала, что ты положил на неё глаз. Я дам тебе покататься, как только она будет готова. А если раздобудешь книгу, считай, что ключи уже у тебя в кармане. Так что, по рукам? Хастур остановился в свете мигающего уличного фонаря. Кроули плохо знал этот район и слабо представлял себе, где они сейчас находятся. Контрабандист действительно протянул руку и терпеливо ждал, когда Кроули пожмёт ее. Однако художник медлил. — Мне… понадобятся деньги на текущие расходы. Если я буду проводить больше времени с антикваром, чтобы втереться к нему в доверие, мне некогда будет выполнять текущие заказы. Ещё мне понадобится обновить гардероб… — Да понял, я понял. Только не спускай всё на наркоту. Лигур и так удивляется, как ты остался жив после той палёной таблетки. Кроули никак не стал это комментировать, но сделал себе мысленную пометку подумать над этим позже. Он неуверенно протянул руку, и Хастур тут же схватил её, сжимая, как в тисках. Художник не знал, было ли принятое решение верным, но с другой стороны, разве у него был выбор? Азирафаэль сможет прожить без одной книги. Коллекция его магазина наверняка оценивалась тысячами фунтов, если не миллионами. А вот сам Кроули без руки вряд ли проживёт. Правая, левая… Они нравились ему обе. Он пробыл в их компании долгих двадцать шесть лет и совсем не хотел менять сложившуюся рутину. Художнику казалось, что разговор окончен, поэтому он развернулся и побрёл в сторону, где, как он полагал, находилась студия. Однако Хастур нагнал его и схватил за рукав. Кроули вздрогнул. На одну страшную секунду ему показалось, что всё это было глупой шуткой и контрабандист сейчас прикончит его. Но Хастур лишь нервно облизал губы и нерешительно произнес: — Я тут подумал, Энтони… Хочешь пару сотен прямо сейчас? Кроули удивлённо вскинул брови. — Я живу недалеко… — продолжил в нехарактерной для себя манере мяться Хастур. — Может… отсосёшь мне? Кроули резко выдернул свой рукав и отступил на пару шагов, стремясь набрать безопасную дистанцию. Неуверенное выражение мигом слетело с лица Хастура, и он как-то особенно криво ухмыльнулся. — Да ладно, я прикалываюсь. Все эти пидорские штучки меня не интересуют. Мне нравится трахать тёлок с большими сиськами. — Ну ты меня и подколол, — вымученно улыбнулся Кроули в ответ. — Я, пожалуй, пойду тогда. — Тебе в другую сторону. — Точно, чао. Кроули непринуждённой походкой дошёл до ближайшего поворота, а затем бросился бежать. Среди всех самых ужасных вечеров в его жизни, этот определённо занимал лидирующую позицию. Нужно было срочно вернуться в студию, повалиться на матрас и заснуть, вдыхая аромат кожи Ангела, оставшийся на простынях. Примечания: *«Спящая Венера» — совместная картина венецианского художника Джорджоне и его ученика Тициана. Борцы с объективацией женского тела в искусстве считают, что изображённая на картине Венера мастурбирует, так как пальцы ее руки, лежащей на паху слегка согнуты. *Cash only (англ.) — только наличные.