***
Кроули оттягивал момент встречи с Ангелом так долго, как только мог. Он послушно выполнил всё то, о чём просила Вельзевул, с мстительным наслаждением расплачиваясь в магазинах её кредиткой. Пожалуй, сейчас это был единственный способ, хоть как-то подпортить начальнице и её бухгалтеру настроение. Художник никогда не задумывался о том, что новая стрижка, дорогое чёрное пальто и ботинки из змеиной кожи могут настолько изменить отношение окружающих. Он стал ловить на себе заинтересованные взгляды и осознал, что теперь может пройти мимо полицейских, широко расправив плечи, а не сутулиться, стараясь казаться как можно меньше и незаметнее. Продавец художественного магазина, в котором Кроули постоянно делал покупки, не узнал его. Мужчина вежливо улыбнулся и предложил помочь с выбором красок и кисточек, приняв хорошо одетого клиента за любителя. — Если вы только делаете первые шаги в мире искусства, я бы порекомендовал вам работать не маслом, а акрилом, сэр. Этот материал не требует специфических навыков. — Благодарю, — ответил художник. — Я бы хотел приобрести холст два на три, если возможно. — Боюсь, что это не стандартный размер, сэр, — поднял брови продавец, посчитав Кроули излишне амбициозным новичком. — Мы можем сделать его на заказ за несколько недель. — Ничего страшного. Мне не нужен готовый холст. Я натяну его на подрамник и загрунтую самостоятельно. Итоговая сумма, появившаяся на кассовом табло, заставила бы Кроули в прежние времена вздрогнуть. Но сейчас он был рад, что ему не приходится экономить на материалах для картины с Ангелом. Учитывая все прочие обстоятельства, утешение было скромным. И всё же, когда больше некуда было бежать, работа всегда спасала художника. Он мог погрузиться в прекрасный мир выстроенных им самим иллюзий на долгие часы. И оттуда его не могли достать ни Дагон, ни Хастур, ни даже Вельзевул. Прошло несколько дней. Всё, что могло быть куплено, было куплено. В тесной студии Кроули значительно прибавилось ненужного хлама, такого как вулканическая лампа или миниатюра статуи борющихся ангелов. Появилась и кое-какая новая мебель — нормальные стулья и стол. Однако матрас с тем самым комплектом простыней художник трогать не стал. Он возвращал его к приятным воспоминаниям, ко времени, когда всё еще не было так запутанно и можно было, не стыдясь, смотреть Азирафаэлю в глаза. Наверное, именно это и останавливало Кроули каждый раз, когда он собирался отправиться в книжный магазин. Ангел был проницательным и чутким. Он раскусил Хастура за считанные секунды. Скорее всего, ему будет достаточно одного взгляда на художника, чтобы понять, что что-то изменилось. Что-то было ужасающе неправильно, вопреки всем изначальным планам и хорошим намерениям. Кроули открыл третью по счёту бутылку вина с нечитаемым французским названием. Новые бокалы так и стояли запечатанными, потому что он всё время забывал об их существовании. Художник вставил заряженный аккумулятор в камеру и включил её, чтобы убедиться, что она работает. На маленьком откидном дисплее появилось изображение студии: льющийся из круглого окна свет, огромный свежезагрунтованный холст, цветущее растение в горшке. Кроули направил объектив на себя и включил запись. — Меня зовут Энтони Дж. Кроули и я ненавижу себя за то, что собираюсь сделать. За то, что меня хотят заставить сделать. Скорее всего, когда эта плёнка попадёт к журналистам, моё вступление вырежут. Но, Ангел, я хочу, чтобы ты знал, что мне очень жаль… Кроули замолчал, на глаза навернулись горячие слёзы. Всё это было неправильно, чертовски неправильно. Но что он мог сделать? Разве у него был выбор? Художник вытер пальцами глаза и ещё раз приложился к бутылке. Он стёр запись и выключил камеру. Нужно было покурить, чтобы успокоить нервы. Пытаясь найти запропастившуюся среди обилия новых вещей пачку сигарет, Кроули устроил настоящий бардак. В какой-то момент он нечаянно задел одну из стоявших у стены картин. Сломанная «Надежда» с грохотом рухнула к его ногам. Художник замер. А в следующий момент, поддавшись непонятному порыву, принялся за работу. Он аккуратно срезал картину с испорченного подрамника и перетянул её на новый. Пришлось пожертвовать несколькими сантиметрами с каждого края, но общей композиции это не портило. Правда, авторская подпись в виде маленькой чёрной змейки была теперь не видна, но Кроули мог продублировать её и позже. Сейчас это было так же неважно, как и позабытая пачка сигарет. Установив холст на мольберт, художник принялся быстро смешивать краски. Он торопился так, словно за ним гналась свора адских гончих. Несмотря на количество выпитого, руки не дрожали. Мазки выходили ровными и аккуратными, словно бы он уже заранее видел готовый результат, и лишь обводил невидимые для постороннего глаза линии. Чтобы изобразить это лицо, Кроули не нужно было сверяться с ранее сделанными набросками. Образ Ангела и так отпечатался на обратной стороне его век.***
Картина сохла всего несколько дней, благо финишный слой оказался совсем тонким. Кроули получал многочисленные гневные СМС от Дагон, которая требовала отчёта за потраченные деньги и интересовалась, почему он не выходит из студии. Художник написал в ответ короткое «Время ещё не пришло» и принялся дальше предаваться своему новому пагубному увлечению — игре в «змейку» на мобильном телефоне. Смысл игры был невероятно прост. Сначала змейка, примитивно изображенная всего лишь несколькими закрашенными пикселями, была маленькой и беззащитной. Она ела те крохи, что попадались ей на пути, и становилась сильнее и быстрее. Когда змейка вырастала, она могла атаковать более опасных противников. Основной сложностью было не врезаться в собственный хвост. Тогда игра заканчивалась. Максимальным уровнем, до которого доходил Кроули, был тридцатый. Целыми днями художник пытался побить свой рекорд, ловко нажимая на мелкие клавиши. Он останавливался, только когда боль в глазах становилась нестерпимой, и заваливался спать на матрас. Ни вино, ни работа, ни новые вещи его не интересовали. Наконец, когда в одно прекрасное утро (день? вечер?) художник проснулся, он увидел, что масло на картине полностью полимеризовалось. Входящее сообщение от Вельзевул недвусмысленно грозило, что если Кроули сегодня не выйдет из студии, его навестит Хастур. Пора было действовать. Художник принял душ, расчесал ставшие непривычно короткими волосы и переоделся во всё новое. Единственной вещью, которую он по-прежнему носил с удовольствием, был шарф Ангела. У Кроули были теперь деньги на кэб, но он упрямо пошёл пешком, оттягивая тот момент, когда ему придётся встретиться с объектом своих самых больших надежд и страхов лицом к лицу. Картина не была тяжелой, но нести её вместе с подрамником было крайне неудобно. Несколько раз художник останавливался, чтобы закурить, и всё же путешествие заняло не больше сорока минут. Когда запыхавшийся Кроули позвонил в дверь магазина с выведенной аккуратным почерком табличкой «инвентаризация, приносим извинения за доставленные неудобства», и ему не открыли, он был почти что рад. Однако что-то ему подсказывало, что разозлённая Вельзевул не примет простую отговорку «его не было дома, зайду в другой раз». Поэтому Кроули поплёлся обходить здание вокруг. Под половичком задней двери действительно лежал одинокий ключ. «Как старомодно, — улыбнулся художник, — в эпоху охранных систем и решёток на окнах оставлять входной ключ почти на виду. Этот человек словно нарывается на ограбление». Внутри было темно и пыльно. Прежде чем Кроули щёлкнул кнопкой выключателя, ему показалось, что он попал в какой-то чулан. Однако, стоило свету озарить помещение, как он понял, что скорее всего находится в крохотной квартире, примыкающей к книжному магазину — нередкое явление в старых доходных домах. По площади эта квартира не могла превышать студию Кроули, но как же уютно и аккуратно она была обставлена! Каждый предмет интерьера, каждая крохотная деталь — такая, как коллекция табакерок на каминной полке — дышали любовью. Было видно, что хозяин проводит здесь много времени: читает в потёртом кресле у окна, кутается в плед такой же расцветки, что и шарф художника, пьёт какао из белой чашки с ангельскими крыльями. К слову, Кроули уже не раз видел такие прежде. Он подошёл к кофейному столику и взял с него керамическое изделие. «Попечительский Совет Лондонского Университета Искусств. Счастливого Рождества и Нового Года! Благодарим за Пожертвование!» Губы художника скривились в неприязненной гримасе. Он-то знал, куда на самом деле уходила значительная часть этих денег. Зато наличие кружки объясняло, откуда у Азирафаэля были связи в художественных кругах. Все же интересно, кто именно посоветовал ему обратиться за помощью к Кроули? Явно не Гавриил или Сандальфон. Может быть Она? Нет, вряд ли… С Ней он тоже распрощался не на самой дружеской ноте. Хоть Она и была единственным человеком, кто всегда видел в нём потенциал. Кроули позволил себе ещё немножечко побродить по чужой квартире, разглядывая различные детали, которые могли помочь ему лучше понять их загадочного владельца. Его внимание привлекли две вещи — кельтский крест с надписью: «Орден неумолчных сестёр святой Бериллы», висевший над аккуратно заправленной кроватью, а также лежавшая на прикроватном столике Библия. Это была единственная книга, хранившаяся в квартире. По всей видимости, место прочим было отведено в магазине. Кроули осторожно открыл священное писание на заложенной странице. «…но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь своей собственной похотью; похоть же, зачав, рождает грех», — выхватил художник глазами первую строчку. В этот момент раздался звук поворачиваемого в замке ключа, и Кроули с испугом отпрянул от прикроватного столика, захлопывая Библию. Вошедший в квартиру Азирафаэль выглядел непривычно грустным, в его руках были две тяжёлые сумки, наполненные продуктами. Сначала антиквар удивлённо посмотрел на зажжённый свет, а потом заметил неловко замявшегося посреди комнаты художника. — Кроули, дорогой мой! — радостно воскликнул Ангел, роняя продукты на пол, и кинулся к гостю, заключая его в крепкие объятья. — Как я рад тебя видеть! Я уже начал бояться, что ты передумал… — Как я мог, Ангел? — ответил Кроули, неловко обнимая антиквара в ответ. В этот момент художнику захотелось просто разрыдаться на чужой груди. Азирафаэль был таким чистым, светлым ласковым… Как Кроули вообще мог хоть на секунду поверить Вельзевул, ни разу не видевшей это чудо вживую? «Пресытившийся светской жизнью богач, который решил поразвлечься». Серьёзно? Художник повидал много таких на своём веку, и Азирафаэль уж точно не был одним из них. Он был просто… Азирафаэлем. Самым особенным человеком на земле. Судя по всему, объятие начало затягиваться, потому что антиквар нерешительно отстранился и спросил: — Надеюсь, ты не долго прождал меня? Мне так неудобно, здесь полный беспорядок… «Это беспорядок? Серьезно? Что же бы ты сейчас сказал о моей студии, глупый Ангел?» — с любовью подумал Кроули. Кажется, частичка этого обожания нашла своё отражение у него в глазах, так как Азирафаэль смущённо покраснел и засуетился, возвращаясь за оставленными сумками. Художник поспешил помочь. К его стыду, даже один пакет, который без всяческих усилий нёс Ангел, оказался невероятно тяжелым. «Господи, да здесь хватит еды, чтобы прокормить целую армию!» Предположения Кроули лишь подтвердились, когда антиквар начал спешно распаковывать продукты. И это не были привычные контейнеры с готовой едой или замороженные полуфабрикаты, которые ожидаешь увидеть в квартире холостяка. Азирафаэль покупал свежие овощи, фрукты, охлаждённые мясо и рыбу, различные виды круп и макарон. Кроули впервые видел половину этих названий: «киноа», «шиитаке», «камбуча». Это точно было съедобно? — Я как раз собирался готовить ужин. Может быть, ты присоединишься ко мне? Если ты не слишком спешишь, конечно. — У меня полно времени. Всё время на земле в моем распоряжении, — нервно пошутил художник. Он чувствовал себя как-то неловко, вторгшись на чужую территорию в явно неподходящий момент. Впрочем, все дурные мысли и опасения как всегда отступили при появлении лучезарной улыбки Ангела. Это определённо было каким-то волшебством. Просто наблюдая за антикваром, Кроули словно переносился в другое измерение, где не существовало ни жадной Вельзевул, ни жестокого Хастура, ни глупой Дагон. Неудивительно, что они не смогли найти дорогу в книжный магазин, ведь эти измерения были параллельными и никогда не пересекались. По крайней мере до того момента, пока на пути у этих двух прямых не возникла точка по имени «Кроули». — Ты можешь поучаствовать, если хочешь, — предложил Ангел. — Оу, боюсь, я только всё испорчу. Меня лучше не подпускать к плите. На это Азирафаэль лишь лукаво улыбнулся. Примерно через десять минут художник обнаружил себя нарезающим шампиньоны за кухонным столом. Ангел стоял у плиты, тихо напевая репризу из «Звуков Музыки» и обваливая в муке кусочки куриного филе. На огне в большой кастрюле начинала закипать вода. — Любишь мюзиклы? — спросил Кроули, ум которого лихорадочно цеплялся за всё подряд в поисках темы для разговора, которая не касалась бы чёртовой книги пророчеств. — Только этот. Нам часто показывали его в монастыре, когда я был маленьким. Знаю, что он очень старомодный и даже наивный. Но мне всегда нравилась простодушная Мария. Думаю, что я чем-то похож на неё… — Ты хочешь выйти замуж за полковника с семью детьми и бежать от нацистов в Польшу? — В Швейцарию, дорогой, они сбежали в Швейцарию, — улыбнулся Азирафаэль. — И нет, я бы просто хотел найти в себе храбрость, чтобы поступать так, как я действительно хочу. По всей видимости, антиквар не хотел дальше развивать эту тему, так как быстро переключился обратно на готовку: — Только посмотри, как ты нарезал шампиньоны! Такие тонкие ломтики. Дорогой, это будет не суп, а произведение искусства! Кроули смущённо покраснел. Он действительно старался. Даже аккуратно разложил грибы на тарелке, хоть и догадывался, что это было абсолютно бесполезно. Просто эстетическая составляющая всегда преобладала в нём над всем прочим. Правда, за то время что художник нарезал лишь грибы, Ангел успел сделать целую миску потрясающе пахнущего свежей зеленью салата. — Если ты подойдёшь на минутку, я научу тебя делать яйца пашот, — предложил Азирафаэль. Художник поднялся и с интересом подошёл к плите. Ангел взял деревянную ложку и размешал закипевшую в кастрюле воду, а затем, ловким движением фокусника разбил яйцо и вылил его прямо в центр воронки. Подождав буквально десять секунд, чтобы белок схватился, Азирафаэль выловил яйцо и положил его в тарелку с салатом. — Et la voilà, как говорят французы. Хочешь тоже попробовать? — победно улыбнулся Ангел. — У меня точно не получится так, — предупредил Кроули. — Ничего, я тебе помогу. Весь фокус состоит в том, чтобы резко погрузить яйцо в кипяток, не дав ему растечься. Тогда мы получим достаточно плотный белок, который, подобно мешочку, будет удерживать в себе нежный тягучий желток. Азирафаэль пустил Кроули к плите, а сам встал позади, выглядывая из-за его плеча. Он был так близко, что художник ощущал его запах, тот самый, отголоски которого по-прежнему пытался каждую ночь уловить, перебирая пальцами простыни. Художнику невероятно сильно хотелось откинуться назад и оказаться в объятиях сильных надёжных рук, но вместо этого он взял деревянную ложку и попытался в точности повторить показанную Ангелом процедуру. Результат оказался далёким от идеала, но Кроули винил во всём недостаток концентрации. Да и в самом деле, как можно было сосредоточиться хоть на чём-то, когда к твоей спине прижимается потрясающее мягкое тело, а чужое горячее дыхание ласкает шею? — Отлично получилось, дорогой, -похвалил Азирафаэль, отстраняясь. В эту же секунду Кроули ощутил, как ему не хватает чужого тепла. Он хотел поймать Ангела за руку и вновь притянуть его поближе. Обнять и просто остаться стоять так навечно. Прямо на этой крохотной кухне в центре Лондона, с пением кипящей воды и носившимся в воздухе ароматом свежих трав. Ужин был подан в рекордные сроки. Художник никогда бы не мог подумать, что готовить было так просто и приятно. Ему всегда казалось, что это долгое утомительное занятие, включающее в себя ещё более долгую и утомительную уборку после. Но Ангел делал всё очень быстро и сразу мыл кухонную утварь, убирая её на место. К тому моменту, когда на столе стоял грибной крем-суп, пареный рис с куриной отбивной и салат с яйцом пашот, в раковине не было ни одной грязной кастрюли. — Кроули, прежде, чем мы приступим к еде, я хотел спросить тебя кое о чём. Ты не будешь против, если я прочитаю молитву? Семья художника не была религиозной. Себя он причислял в лучшем случае к агностикам, да и то, разве что в свете последних событий. Тем не менее, он с уважением относился к убеждениям других людей. Для Азирафаэля, выросшего в монастыре, этот ритуал был наверняка важен. — Конечно, — кивнул Кроули. — Мне нужно что-то сделать? Сложить руки, закрыть глаза? — Как тебе будет комфортнее, дорогой. Молитва должна идти из сердца. Художник уже мысленно приготовился к неловкому ожиданию, заполненному длинным заученным текстом, но молитва Азирафаэля оказалась короткой и ёмкой. В ней не было никакой ханжеской напыщенности, так свойственной верующим людям, вечно считающим себя лучше остальных. Эта молитва была искренней. — Благослови, Боже, эти дары, которые мы будем вкушать по милости Твоей. Даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный, необходимый для поддержания наших слабых оболочек земных. Благослови моего гостя, с которым я сегодня преломлю хлеб Твой, и прости ему все грехи его, ибо он не ведает, что творит. Аминь. Произнеся это, Азирафаэль мигом перестал быть серьёзным, и тут же улыбнулся. Он с довольным видом уселся за стол и принялся накладывать себе в тарелку салат. — Приятного аппетита, — жалобно отозвался Кроули, всё ещё находясь под впечатлением от «ибо не ведает, что творит». — Оу, мы же забыли открыть вино! — хлопнул себя по лбу Азирафаэль. — Как глупо с моей стороны, я просто ужасный хозяин. Прости меня, дорогой. Sauvignon blanc или Chardonnay? Кроули не мог не заметить, что у антиквара был просто очаровательный акцент, когда он пытался говорить по-французски. — На твоё усмотрение, Ангел, — с неподдельной теплотой в голосе ответил он. Весь вечер Кроули в основном наблюдал за тем, как Азирафаэль ест. Как его губы растягиваются в довольной улыбке, как он изящно вытирает их салфеткой, прежде чем поднести к ним бокал вина. То, как он умело пользовался ножом и вилкой, отрезая от куриного филе миниатюрные кусочки, вызывало у художника что-то среднее между восхищением и возбуждением. Это было в высшей степени странно. К концу трапезы все тарелки Азирафаэля были пусты, а Кроули всё еще ковырял вилкой непривычно плотный для себя ужин. Зато вина он выпил в разы больше хозяина дома. — Кажется, я уже не в состоянии работать над реставрацией книги, — признался художник. — Но я пришёл сегодня не просто так. У меня для тебя подарок, Ангел. Кроули встал из-за стола и направился к позабытой картине, стоящей в прихожей. Когда он принёс её в комнату и расчехлил, глаза Ангела расширились от восторга. Художник внимательно наблюдал за чужой реакцией, внутренне опасаясь, что будущие похвалы окажутся натянуто вежливыми, но Азирафаэль не спешил высказывать своё мнение. Он молча поднялся и сделал несколько шагов навстречу Кроули, затем остановился, чтобы ещё раз оценить композицию издалека. Художник боялся, что руки в любой момент могут предательски задрожать. Шанс этого возрос, когда Ангел приблизился, разглядывая каждую деталь, каждый мазок. Он потянулся к картине, словно желая через прикосновение стать полноправной её частью, но почти сразу же отдёрнул ладонь и лишь удивлённо прикрыл ей свой рот. — Это потрясающе, Кроули, — наконец, выдохнул он. — В английском языке просто нет слов, чтобы описать это, чтобы описать те чувства… Возможно, мне придётся покаяться в грехе гордыни, но лицо ангела выглядит таким одухотворённым. Я буквально ощущаю его боль, его сострадание людям. Но в то же время, он кажется радостным, потому что изгнание Адама и Евы положит начало чему-то новому и прекрасному. Это начало новой жизни. У них есть надежда… — Это именно то, что я хотел сказать, — подтвердил Кроули, облизывая пересохшие от волнения губы. — Боже, я не знаю, как отблагодарить тебя, этот подарок бесценен. — Ты можешь поцеловать меня, — быстро, чтобы не передумать, ответил художник. И прежде чем антиквар успел что-либо возразить, он поставил картину и впился в чужие губы жадным полупьяным поцелуем. Он не пытался проникнуть в рот Ангела языком, просто хотел как-то выразить теснившие грудную клетку чувства. То притяжение, которое он ощущал с их первой встречи, ту нежность, которую испытывал каждый раз, когда наблюдал за Азирафаэлем, желание защищать и оберегать его, пусть даже в ущерб своим интересам и с угрозой для собственной жизни. — Я никогда не предам тебя, Ангел, — пообещал Кроули, отстраняясь. Небесно-голубые глаза были всё еще расширены от удивления, когда художник вложил Азирафаэлю в руки подрамник и, бросив последний голодный взгляд на по-прежнему влажные губы, вышел из квартиры в ночной Лондон. Никто не пытался его остановить, да Кроули в принципе и не ждал этого. За те полчаса, которые он брёл до студии, он успел полностью протрезветь. Идея с поцелуем теперь казалась детской выходкой, но того же нельзя было сказать о принятом им решении. Зайдя в студию, Кроули включил свет и прямиком направился к сиротливо лежавшей на столе камере. Он сел на стул поудобнее, зажёг сигарету и, направив на себя объектив, включил запись. — Меня зовут Энтони Дж. Кроули, и я абсолютно не жалею о том, что собираюсь сейчас сделать. Меня никто не заставлял, это решение принято мной и только мной, а не продиктовано какими-либо внешними обстоятельствами. Вы, наверное, спрашиваете себя, почему сейчас смотрите это видео? Это признание. Надеюсь, что когда запись попадёт к вам в руки, я буду уже далеко, но это абсолютно не меняет сути дела. Я хочу сознаться в том, что причастен к краже и последующей продаже таких шедевров мировой живописи, как «Раненый стол» Фриды Кало, «Концерт» Яна Вермеера и «Шторм на Галилейском море» Рембрандта*. Они были в этой студии, где я сижу прямо сейчас. Я имел возможность трогать их этими руками и снимать с них копии. Позже, когда у меня появится возможность, я полностью задокументирую процесс работы с украденной картиной. Также я назову имена своих подельников и засниму их лица. Шесть лет назад я был достаточно глуп, чтобы попытаться обвинить сильных мира сего, не имея при себе никаких доказательств. Больше я не повторю этой ошибки. Примечания: * Томас Чиппендейл — крупнейший мастер английского мебельного искусства. Да-да, своими именами известная парочка бурундуков обязана именно ему :) * У. Тёрнер и Д. Грей противопоставляются Д. Констеблу и Д. Бёрджеру. Первая пара — классический пейзажист и столь же классический искусствовед. Вторая пара — пейзажист и художественный критик с более радикальными и интересными взглядами на искусство. Революционный фильм Бёрджера «Ways of Seeing» можно посмотреть по этой ссылке: https://basicdecor.ru/blog/post/fd-ways-seeing/ * Почти все картины, названные Кроули в признании, были украдены из Бостонского музея в 1990 году двумя мужчинами, одетыми в полицейскую форму. Преступление до сих пор остаётся нераскрытым.