Обнажённая натура

Вот уже два с половиной часа Кроули катался по маршруту 94 автобуса: Актон Грин — Пикадилли. Пятнадцать остановок в одну сторону и ровно столько же — в другую. Всё удовольствие стоило полтора фунта, зато сколько, наверное, вызывало вопросов у Дагон, следившей за ним через трекер. Для неё Кроули был крохотной точкой на карте, бесцельно кружащей между двумя районами. Он искренне надеялся, что попытки найти этому логическое объяснение сводят недалёкую женщину с ума. Первые несколько дней Кроули не мог думать ни о чём другом, кроме чёртова браслета. Он мешал ходить, принимать душ, спать. Нога постоянно зудела, а подлезть под тугой ремень и почесать её не было никакой возможности. Кроули чувствовал себя диким зверем, угодившим в капкан. Только вместо того, чтобы попытаться отгрызть себе лапу, он предпринял отчаянную попытку разломать трекер вилкой. Ничего хорошего из этого, конечно же, не вышло — он лишь исцарапал себе кожу в кровь, а крохотный дисплей продолжал мигать в такт его пульсу. Тогда Кроули плюнул и решил извлечь из ситуации максимум удовольствия. Он искренне веселился, выбирая самые странные и неоднозначные места для прогулок, подолгу останавливался в неподходящих для этого местах. Спустившись однажды в метро, он заметил, что на одном из подземных перегонов маячок потух. Буквально через пять минут, когда поезд вынырнул на поверхность, телефон Кроули начал разрываться от входящих сообщений. Это лишь подтвердило догадку художника — трекинговая технология не была такой уж надёжной, как это расписывала Вельзевул. В ходе экспериментов ему удалось выяснить, что сигнал барахлил и у крупных водоёмов, таких как Темза или Риджентс-канал. Это давало пищу для размышлений. Каждый день Кроули на небольшой промежуток времени заходил в «слепую зону». Сначала на пять минут, затем на десять и пятнадцать. Он хотел приучить контрабандистов к мысли о том, что в его исчезновениях с радара не было ничего необычного. Всего лишь глюк системы или сбой передачи данных, а не продуманная попытка побега. В идеале, если он сможет пропадать из вида хотя бы на пару часов, не вызывая лишних подозрений, это сможет дать ему небольшую фору в случае необходимости. Пока что Кроули наслаждался бездействием. За окном красного двухэтажного автобуса проплывали знакомые пейзажи, люди заходили и выходили на разных остановках, не обращая на развалившегося на заднем сиденье художника никакого внимания. Он был окружён толпой, но при этом оставался наедине со своими мыслями, которые, к слову сказать, крутились вокруг одного небезызвестного Ангела. Кроули анализировал их последнюю встречу. Вспоминал, тёплый, почти семейный ужин, каких никогда ещё не было в его жизни, то, как озарилось лицо Азирафаэля при виде завершённой картины, и то, какими мягкими и податливыми оказались его губы, хранившие на себе послевкусие белого вина. Дальше всё было смазано: бешеный стук собственного сердца, страх быть отвергнутым, поспешное отступление. Что теперь думал о нём Ангел? В то короткое мгновение, которое потребовалось Кроули, чтобы вложить картину в его руки, Азирафаэль не выглядел разозлённым или шокированным. Он словно заранее знал, что это должно было произойти, и принял поцелуй спокойно, как данность. Сумел ли он почувствовать хотя бы отголосок тех невероятных эмоций, которые буквально пронзили всё существо Кроули? Согласится ли он продолжить позировать для картины обнажённым, когда художник так недвусмысленно продемонстрировал свой интерес? Кроули тяжело вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Лондонские пейзажи начинали приедаться. От нечего делать он достал свой блокнот и принялся делать наброски лиц попутчиков. Тряска совершенно не мешала натренированной руке выводить ровные аккуратные линии, разве что с окончанием обеденного перерыва людей в автобусе стало намного меньше. Стайка школьниц впорхнула на остановке «Лицей Святой Елены» и со смехом выбежала у «Ланкастерских ворот». Невероятно серьезная женщина, не перестававшая говорить по телефону всю дорогу, зашла на «Оксфордской площади» и вышла у «Сити». Толстый мужчина, евший «Биг-мак», проехал всего одну остановку, после чего поднялся с сиденья с видимым усилием. Все они были такими разными, но кое-что их объединяло. У них была цель, смысл в жизни. Они ехали по своим делам, даже не подозревая, что служат натурщиками для никому не известного художника, которого очень скоро, возможно, уже не будет в живых. От тяжёлых мыслей Кроули отвлёк внимательный взгляд старика, сидевшего против хода движения в другом конце салона. Когда художник заходил утром в автобус, мужчина уже занимал это место. По всему выходило, что они были единственными «фальшивыми» пассажирами, угодившими по воле судьбы на один и тот же рейс. Между ними состоялся молчаливый диалог. «Ты меня не проведёшь, я знаю, что ты сидишь здесь просто так», — говорил осуждающий взгляд старика. «Ты тоже», — приподнял в ответ брови Кроули. «Я стар и могу позволить себе некоторые причуды. А ты, молодой дармоед, иди найди себе другой автобус», — старик карикатурно погрозил кулаком, чем тут же вызвал у художника улыбку. «Городской сумасшедший», — фыркнул он и отвернулся к окну. В этот момент они как раз подъезжали к Пикадилли. Об этом свидетельствовали виднеющийся по правому борту фонтан Шефтсбери и море сигналящих чёрных кэбов — по левому. Движение всегда ползло здесь медленными рывками, а водители нервно ругались себе под нос. После трассы М-25, это место считалось одной из самый болезненных точек города, так как здесь постоянно случались аварии. Кроули закатил глаза. Какой бы привлекательной ни казалась мысль о личной «Бентли», стоять во всех этих пробках он не хотел. Внезапно дверь одного из кэбов отворилась. Глаза художника выхватили знакомую белую макушку. «Ангел!» — Кроули жадно припал к окну, ловя каждую деталь, впитывая её в себя. Азирафаэль, а это без всяких сомнений был именно он, выглядел спешащим и рассеянным. По всей видимости, он решил не толкаться в пробке до самого Сохо, а срезать пешком через площадь, что заняло бы у него от силы минут десять. Кроули следил за тем, как антиквар рассчитывается с водителем, оставляя щедрые чаевые. Хотелось выбежать из автобуса или по крайней мере постучать по стеклу, привлекая к себе внимание. Но этот жест вышел бы ещё более глупым и ребяческим, чем оставшийся без ответа поцелуй. Да и что, собственно, Кроули мог сказать сейчас Ангелу? «Извини»? Или: «Давай сделаем вид, что ничего не произошло»? А может: «Я струсил и сбежал, но я хочу пригласить тебя на настоящее свидание, чтобы мы могли узнать друг друга получше, не используя работу в качестве предлога»? Азирафаэль рассеянно похлопал себя по карманам и, не глядя по сторонам, направился от кэба к тротуару. В этот момент загорелся зелёный свет, а дальше Кроули наблюдал за всем, как в замедленной съёмке. С Риджент-стрит на полной скорости вылетел синий «Лэнд Ровер», несясь как раз в сторону Азирафаэля. Художник вскочил со своего места, несколько раз с силой ударив по стеклу автобуса. «Посмотри налево!» — крикнул он, пытаясь предупредить антиквара об опасности. Но тот, отделённый толстым стеклом и большим расстоянием, конечно же, его не услышал. Погружённый в свои мысли Ангел продолжал шагать прямо навстречу своей смерти, игнорируя неистово сигналящий «Лэнд Ровер». Кроули хотел отвернуться и зажмуриться, чтобы не видеть неизбежного столкновения, но инстинкты оказались сильнее. Широко раскрытыми глазами смотрел он на то, как пытается в последний момент затормозить водитель, как чертят чёрным шины по асфальту, как Ангел удивлённо оборачивается и застывает, подобно оленю в свете фар… А в следующий момент раздаётся оглушительный хлопок, автобус сотрясает удар, и художник падает вбок, ударяясь виском о ручку переднего сиденья. Кроули, полностью дезориентированный, попытался подняться на ноги. Словно через слой ваты до него донёсся голос водителя, который призывал всех не поддаваться панике и оставаться на своих местах. Карандаш художника укатился в переднюю часть салона прямо под ноги перепуганному старику с побелевшим лицом и трясущимися губами. Кроули автоматически поднёс ладонь к виску — на ней осталась кровь. Кажется, он рассёк кожу во время удара. Но всё это было неважно по сравнению с тем, что Азирафаэль, наверное, сейчас… продолжал спокойно стоять — понял Кроули — на том же самом месте, глядя, как «Лэнд Ровер» с внезапно взорвавшейся шиной дымил смятым кузовом, впечатанным в бок 94 автобуса. Чудом не пострадавший водитель вылез из машины, оценивая ущерб. Улица потонула в гудении недовольных автомобилистов, а Кроули, вцепившийся в ручку переднего сиденья, продолжал недоверчиво разглядывать сквозь треснувшее стекло целого и невредимого Азирафаэля. «Невозможно», — одними губами прошептал он. В этот самый момент Ангел посмотрел наверх, прямо на Кроули. Их глаза встретились — расширенные от ужаса янтарные и абсолютно спокойные голубые. Азирафаэль выглядел так, словно ни на секунду не сомневался в том, что всё это время был в абсолютной безопасности. Уголок его губ слегка дёрнулся в подобии улыбки, после чего антиквар развернулся и быстрыми шагами направился в сторону Сохо. Уверенный, что ещё сможет нагнать его, Кроули бросился к дверям автобуса и до упора вдавил зелёную кнопку «OPEN». Ничего не произошло. — Сядьте на место, сэр. Вам требуется медицинская помощь, — попытался успокоить его водитель. — Да у меня даже страховки нет, — отмахнулся художник, растерянно оглядываясь по сторонам в поисках другого выхода. Сидевший как раз около двери старик протянул ему оброненный карандаш и указал глазами на рычаг «EMERGENCY», находившийся под самым потолком. Кроули благодарно улыбнулся и, прежде чем водитель успел что-либо предпринять, дёрнул тугой рычаг до упора вниз. Все три двери отворились, механический женский голос, записанный на плёнку, пригласил пассажиров спокойно проследовать к выходу, что Кроули и сделал, не обращая никакого внимания на окрики водителя и тихий смех старика. «Точно, городской сумасшедший», — подумал художник, перебегая шоссе, которое к этому моменту начали перегораживать. Кроули, как во времена юности, с лёгкостью перепрыгнул через ограду и оказался на тротуаре. Поверх голов многочисленных зевак ему удалось разглядеть мелькнувшую вдалеке знакомую спину, обтянутую белым пальто. Азирафаэль уже сворачивал на Глассхаус-стрит. Чтобы догнать его, потребовалось приложить определённые усилия. Несмотря на длину своих ног, Кроули никогда не был хорошим бегуном. Малоподвижный образ жизни вкупе с вредными привычками не способствовали улучшению физической формы. Уже через триста метров художник ощутил жжение в лёгких и металлический привкус во рту. Стиснув зубы покрепче, он сделал финальный рывок и преодолел расстояние, отделявшее его от антиквара. — Я… а-ха… бросаю курить с этого… дня, — выдавил из себя Кроули, пытаясь отдышаться. Азирафаэль с удивлением смотрел на то, как художник привалился к стене ближайшего магазина, жадно хватая ртом воздух. — Прекрасное решение, дорогой. Думаю, что поцелуй без привкуса сигарет понравится мне намного больше, — улыбнулся антиквар. Кроули забыл сделать очередной вздох. Он стоял, глупо вытаращившись на Азирафаэля. Мимо них туда-сюда сновали прохожие, велосипедисты проезжали по специально выделенной полосе, вдалеке гудели намертво застрявшие в пробке машины. Но для Кроули всего этого просто не существовало. Весь его мир сузился до лукавого блеска голубых глаз. Что это сейчас было? Он ослышался или Азирафаэль… флиртовал с ним? Художник уже не был уверен в том, что причиной учащённого сердцебиения до сих пор служила внезапная пробежка. — В жизни и так слишком много опасностей. Зачем разрушать своё тело никотином и парами сгоревших смол? Тумблер переключился. Кроули мотнул головой, возвращаясь в реальность. К слову об опасности… — Тебя чуть не сбила машина, — выдал он очевидный факт. Ну почему в такие моменты красноречие всегда покидало его? Почему нельзя было ответить что-нибудь остроумное и изящное, в духе: «Опасность — моё второе имя» или «А у меня ещё будет шанс распробовать твой поцелуй на вкус?» Нет, это тоже было ужасно. Лучше просто молчать. — Я заметил. Ты бежал через всю площадь, просто чтобы сообщить мне это? — приподнял брови Азирафаэль. — Но то, как ты уцелел, это же просто… Невероятное везение? Чудо? Почему ты так спокоен? — не сдержался наконец художник. Кажется, Азирафаэля удивила столь бурная реакция. Простодушно пожав плечами, он пояснил, словно это была самая очевидная вещь на свете: — Пути Господни неисповедимы. К тому же я знаю точную дату и обстоятельства своей смерти. Это будет не здесь и не сегодня. Ангел бросил короткий взгляд на часы. Светлые брови нахмурились. Он уже приоткрыл рот для вежливого прощания и сделал шаг в сторону, когда Кроули поймал его за рукав и притянул обратно. — Что ты имеешь в виду? — выдохнул он, заглядывая в спокойные голубые глаза. — У тебя идёт кровь, — Ангел протянул ладонь к рассечённому виску художника. — Не переводи тему, — твёрдо произнёс Кроули. Азирафаэль не выдержал напора и опустил глаза. В этот момент какой-то рассеянный прохожий задел его плечом, и Ангел, охнув, неловко упал Кроули на грудь. Художник инстинктивно обхватил его руками, обнимая, закрывая от недоброжелательного внешнего мира. Хотелось крикнуть слепому болвану какое-то ругательство вслед, но он предпочёл сосредоточиться на своём сокровище. — Что ты имеешь в виду, говоря, что знаешь о своей смерти? — переспросил он. Антиквар был ниже почти на голову, так что сейчас его нос утыкался куда-то в район шеи Кроули. Это было так трогательно, что художник, не зная, куда девать переполнявшую его нежность, принялся перебирать пальцами светлые кудри. — Это сложно… — наконец выдохнул Азирафаэль. — Обычно, когда я пытаюсь объяснить, люди называют меня сумасшедшим. — Я никогда не скажу такого, — рука Кроули на секунду замерла в чужих волосах, а затем продолжила успокаивающие поглаживания. — В худшем случае, сошли с ума мы оба, потому что я не знаю, как можно логически объяснить все те невероятные случайности и совпадения, наполнившие мою жизнь с твоим появлением. — У меня бывают видения, — выпалил Азирафаэль и замолчал, словно ожидая услышать в ответ бурю протестов, но Кроули не спешил осуждать. — Это началось ещё в детстве, когда я жил в монастыре. Бог разговаривает со мной. Иногда даёт какие-то поручения, иногда предостерегает… — Почему он не предупредил тебя не выходить из кэба? — спросил художник, хотя на языке вертелся другой вопрос: «Почему он не предупредил тебя не связываться со мной?» — Я не знаю, Кроули. Возможно, Он был уверен, что я не пострадаю. Возможно, если бы шина взорвалась в другой, менее подходящий момент, водитель бы разбился насмерть. В любом случае, это не работает, как прогноз погоды: «В четверг будет ветрено и вас попытается сбить машина, так что лучше не выходите из дома». Очень редко я вижу чёткую картинку. Чаще послание зашифровано в символы. Например, перед нашей первой встречей я видел, как ядовитая змея обвивается вокруг белоснежной голубки и увлекает её в пропасть. Я не всегда могу понять смысл видения до того, как оно сбудется. Именно поэтому я изучаю формулировки великих пророчеств прошлого. Они могут послужить ключом для разгадки моих собственных. — Если всё так запутанно, почему ты уверен в точной дате своей смерти? — осторожно, чтобы не прозвучать скептически или осуждающе, спросил Кроули. — Это самое первое видение, которое у меня было. И единственное, которое повторяется из раза в раз без каких-либо изменений. Я погибну в первую субботу марта 2000 года в страшном пожаре. Меня придавит потолочная балка, и я задохнусь от дыма, смотря на горящий календарь на своём столе. Раньше я не понимал, что это за место. Я просыпался посреди ночи в монастыре, плача и кашляя. Все казалось таким реалистичным: боль от ожогов и сломанных рёбер, удушье… Одной из бедных сестёр приходилось успокаивать меня до самого утра, объясняя, что это всего лишь дурной сон. Но я никогда им не верил. А позже, когда я вырос и переехал в Лондон… Стоило мне переступить порог книжного магазина, Кроули, как я сразу же узнал это место. Я понял, что умру именно здесь. Азирафаэль мелко дрожал от переполнявших его эмоций. Было видно, что он ещё никогда ни с кем не обсуждал эту тему. Кроули боялся ранить его неосторожным словом или спугнуть, поэтому просто ласково поглаживал его по спине и рукам, кидая уничтожающие взгляды на прохожих, имеющих наглость среди бела дня ходить по Глассхаус-стрит и нарушать столь интимный момент. — Я не позволю этому случиться, Ангел, я спасу тебя. Давай бросим всё к чёрту и уедем из Лондона? Мне придётся решить перед этим кое-какие проблемы, но это неважно. За те месяцы, что есть у нас в запасе, я готов хоть по кирпичу разобрать книжный магазин, чтобы он не смог причинить тебе вреда. — Ты не понимаешь, Кроули, это бессмысленно. Видения всегда сбываются, как бы сильно я не противился. Если ты попытаешься что-то изменить, то, скорее всего, просто пострадаешь, а мне бы не хотелось этого… — То есть ты будешь спокойно сидеть в книжном и попивать чай, ожидая, когда начнётся пожар? — Да, точно так же, как я сейчас стою здесь и разговариваю с тобой, хотя знаю, что ты тот самый змей, который станет причиной моего падения в пропасть. Кроули резко отстранил Азирафаэля на расстояние вытянутой руки. Последняя фраза, хоть и не задумывалась как вызов или осуждение, задела его особенно сильно. Возможно, именно своим безразличием и слепой покорностью судьбе. Кроули всегда шёл напролом. Он больно падал, ударялся, но потом поднимался и шёл дальше из чистого упрямства, чтобы доставить побольше хлопот своим врагам. Но Азирафаэль был не таким. Он сдался заранее, во всём положившись на Бога, который, если верить истории, был жестоким и эмоционально неуравновешенным. Чего только стоил Великий Потоп. Там же, ради всего святого, погибли дети! Кроули отказывался быть послушной игрушкой в руках такого существа. Если будет нужно, он пойдёт наперекор хоть Богу, хоть самому Дьяволу. — Поправь меня, если я ошибаюсь… — начал художник, облизав пересохшие от волнения губы. — Ты сейчас сказал, что всё это время общался со мной, позировал для меня обнажённым и даже позволил себя поцеловать только потому, что такова часть непонятного божественного плана? — И да, и нет. Ты мне действительно нравишься, Кроули, — попытался объясниться Ангел, но художник не дал ему договорить. — И если я сейчас отведу тебя в студию, повалю на матрас и трахну во всех позах, ты даже не будешь сопротивляться? Спокойно раздвинешь ножки, просто потому что Бог уготовил для тебя роль жертвенного агнца, которого должен развратить ужасный змей? — Это называется смирение, Кроули. Смирение — величайшая добродетель любого христианина. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», — сказал Иисус в нагорной проповеди. — В жопу Иисуса, так и передай ему, когда решит заговорить с тобой в следующий раз! — выпалил в гневе Кроули, заставив Азирафаэля перекреститься и пробормотать ставшее привычным: «Прости, ибо не ведает…». — Я часто совершаю неправильные поступки или говорю то, чего не следовало бы. Но это мои собственные решения, понимаешь? Я выхожу из игры, так что прости, «падать» тебе придётся самостоятельно. Это не так уж и больно, как принято считать. С этими словами Кроули резко развернулся и побрёл в противоположную от Сохо сторону. Верный своей философии Азирафаэль даже не попытался его остановить, а может, просто злился на произнесённые вслух богохульства. Дико хотелось курить, но достав пачку сигарет, художник смял её и выкинул в ближайшую урну. Туда же полетела и зажигалка. Кроули долго шёл вдоль набережной, наблюдая за сумасшедшими туристами, решившимися купить билет на круиз по Темзе в начале декабря. С проплывающих мимо речных трамвайчиков ему махали кутающиеся в шарфы и пальто люди. Кроули криво улыбнулся и помахал в ответ, а затем свернул в парк и направился к Национальной Библиотеке. Внутри было тепло и тихо. Из кафетерия на первом этаже тянуло потрясающим запахом свежесваренного кофе. Решив заменить одну вредную привычку другой, Кроули купил себе двойной эспрессо без сахара и осушил его в один долгий глоток. Кофеин с непривычки ударил по мозгам, придав телу ложную бодрость, проявляющуюся в постоянном желании что-то вертеть в руках или барабанить пальцами по всем горизонтальным поверхностям. Кроули поднялся на лифте на второй этаж и прошёл к секции «Религия и Философия». Впрочем, это было не совсем то, что он сегодня искал. В свете последних событий ему больше подходила излюбленная престарелыми домохозяйками и несостоявшимися сатанистами секция «Мистика». Кроули бочком подполз к стеллажу «книги предсказаний», опасливо озираясь по сторонам. Коллекция была просто огромной: «Расшифрованный Нострадамус», «Наследие Майя», «Апокалипсис сегодня». Рядом кто-то как бы невзначай положил стопку цветных брошюр Свидетелей Иеговы. Кроули скривил губы, он просто ненавидел этих ублюдков, периодически ломившихся в дверь его студии. Даже грозный Шедвелл не сумел их отвадить. Впрочем, несмотря на кажущееся обилие различных материалов, ни одного упоминания об «Агнессе Псих» или о том, как можно предотвратить исполнение пророчества, Кроули не нашёл. — Мусор. Это всё просто мусор, — прошипел он сквозь зубы. — Ну зачем же вы так? Некоторые из них очень даже занимательны, — раздалось у художника за спиной. Кроули обернулся. Перед ним стояла смутно знакомая молодая девушка. Отчётливое «р» в произношении выдавало в ней американку. На вид ей было не больше двадцати пяти лет, хотя круглые очки в строгой оправе придавали её лицу внушительность и серьёзность. Художник не был настроен на длительные споры о качестве представленных здесь книг. Он был заведомо уверен в том, что является единственным вменяемым человеком в этом отделе. — Меня зовут Анафема Гаджет. Мы уже пересекались здесь с вами. В прошлый раз вы сидели в солнечных очках и забыли убрать за собой несколько здоровенных талмудов о религиозной живописи. Можете поблагодарить меня за то, что я спасла вас от неизбежного штрафа. — Спасибо, — промямлил Кроули. — Могу я что-то сделать для вас? Несмотря на нездоровое увлечение мистикой (и иностранное происхождение), девушка казалась абсолютно адекватной. Хотя, возможно, ещё рано было делать выводы. После сегодняшних событий Кроули даже не удивился бы, окажись она потомственной ведьмой или антихристом в юбке. — Чашечка кофе была бы очень кстати, — подмигнула Анафема. — В процессе я могу ответить на все интересующие вас вопросы о пророчествах. В каком-то смысле это моя специальность. Кроули согласился. Уже провожая девушку к лифту, он обратил внимание на то, как молодой сотрудник с растрёпанной причёской тоскливо провожает их взглядом поверх оправы квадратных очков. Наверняка бедолага был по уши влюблён в постоянную посетительницу. Жаль, он не знал, что Кроули был абсолютно и бесповоротно гомосексуален, иначе не мучился бы сейчас от глупой ревности. В кафетерии Анафема заказала себе латте декаф (как это по-американски), а Кроули рискнул взять ещё один эспрессо. Горечь кофейных зёрен хоть и не заменяла привычную терпкость табачного дыма, всё же служила неплохим утешением. Кроули подумал, что мог бы привыкнуть к этому. — Так что же именно заинтересовало вас, мистер?.. — Кроули, — подсказал художник, вежливо отодвигая девушке стул. — Ищете что-то конкретное или просто вдохновились слухами о надвигающемся конце света? — спросила она, присаживаясь. Её движения были размеренными и плавными, глаза — тёмными и глубокими. В отличие от несчастного библиотекаря, Кроули не ощущал к девушке никакого физического влечения, но живший внутри него художник не мог не оценить её красоту. Этот типаж уже давно вышел из моды, но в XIX веке Энгр или Милле валялись бы у неё в ногах, умоляя позировать в роли Жанны д’Арк. — Конце света? — вскинул брови Кроули, занимая стул напротив. — Конец тысячелетия — конец света. Многим это кажется логичным, — Анафема подула на горячий напиток, прежде чем сделать первый глоток. — Люди боятся встречать Новый год. — Мои источники говорят, что мир спокойно просуществует, как минимум, до первой субботы марта. — И что же случится в этот день? — Пожар в книжном магазине, — спокойно ответил Кроули. Он не рассчитывал на понимание, как и не боялся показаться полным психом. Точно не перед американкой, которая по своим собственным словам была «специалистом в области пророчеств». Чего он совершенно не ожидал, так это того, что нежная с виду Анафема мёртвой хваткой вцепится в его руку. — Повторите ещё раз, что вы сейчас сказали. — В первую субботу марта 2000 года в книжном магазине случится пожар, — пробормотал Кроули, ища глазами пути к отступлению. Интуиция его не подвела, выводы о вменяемости девушки были слишком поспешными. Ну не забредают нормальные люди в такие отделы. Сам художник был исключением, подтверждающим правило. Хотя он уже не в чём не был уверен. — Предсказание 33275, книжный магазин в Сохо, — выдохнула Анафема. — Откуда вы знаете? — не поверил своим ушам Кроули. «Неужели и вправду ведьма?! Неспроста такое странное имя». — Это я должна у вас спросить! — возмутилась Анафема. — Книга каким-то образом попала к вам в руки? — Какая к чёрту книга? — «Превосходные и Недвусмысленные пророчества Агнессы Псих, ведьмы». В этот момент рот Кроули сложился в красивую и ровную букву «о». Все факты как будто собрались в общую картину, только вот картина эта была в стиле «авангард», и трактовать её можно было как угодно. — Не врите мне, я умею видеть ауры, — Анафема сделала такое грозное лицо, что Кроули на секундочку стало по-настоящему страшно, что сейчас она наведёт на него порчу, но девушка почти сразу смягчилась. — В вашей ауре много боли. Я вижу подавленные желания, внутренние противоречия и… разбитое сердце. Кроули резко выдернул свою руку из ослабевшей хватки. Он ни на секунду не поверил в эту слезливую чушь об аурах. Неужели эмоции, которые он упорно прятал даже от самого себя, так легко было прочитать стороннему наблюдателю? Художник решил, что больше ни разу не выйдет из дома без солнцезащитных очков. Плевать на время года. Потребность скрыть свой внутренний мир от чужих любопытных глаз была намного сильнее. Отгородиться от него колючей проволокой из язвительных шуток и сарказма. — Хотите, познакомлю вас со своей арендодательницей, мадам Трейси? Она неплохо гадает на картах Таро. Вам будет, что с ней обсудить. — Звучит невероятно заманчиво, но сначала ответьте на мой предыдущий вопрос, — упорству Анафемы могли бы позавидовать даже Свидетели Иеговы. — Да почему все так сходят с ума из-за этой книги? — не выдержал Кроули. — Такое чувство, что за ней охотится пол-Лондона. Что в ней такого особенного? — Хотя бы то, что это единственная из когда-либо написанных точная книга с предсказаниями. Вы хотя бы представляете, какие могут быть последствия, если она попадёт в плохие руки? — Смею вас уверить, она в прекрасных руках. Лучше не сыщешь. Хорошего вам дня, — Кроули поднялся со своего места, всем своим видом показывая, что разговор окончен. — Во-первых, мистер Кроули, — остановил его властный голос девушки, — я являюсь прямым потомком Агнессы Псих и законной наследницей книги. Если вам известно её точное местоположение и вы скрываете его от меня — это преступление. Я могу привлечь вас к ответственности. Во-вторых, вы не убрали за собой пустой стакан из-под кофе. Что за ужасные манеры? Кроули просто опешил от такой наглости. Он ослышался или американка сейчас прочитала ему лекцию о хороших манерах? Внутри поднялась знакомая волна протеста. Ангелы, предсказывающие будущее и пытающиеся привлечь его к участию в непостижимом плане, потомственные ведьмы, упрекающие его в недостатке воспитания… Да пошло оно всё к чёрту! У художника и своих проблем было по горло. Взять хотя бы банду контрабандистов, следящих за ним через трекер. Кроули сжал губы в тонкую линию, взял со стола стаканчик и картинно донёс его до стоящей около выхода урны. — Так лучше? — приторно вежливо поинтересовался он. Получив в ответ утвердительный кивок, он вышел из кафетерия, не забыв напоследок громко хлопнуть дверью. Он заранее искренне сочувствовал тому очкастому библиотекарю, если тот всё же решится сделать первый шаг. Девушка была просто невыносима. Впрочем, Кроули это не касалось. В его планы входило добраться до студии и напиться в хлам. Сегодня он это заслужил.

***

Пить в одиночестве, особенно на контрасте с уютным ужином в книжном магазине, было невыносимо тоскливо. Буквально после первого бокала Кроули поймал себя на мысли: «Если бы ты не был таким упёртым бараном, а он не стремился бы следовать навязанным извне правилам, у вас бы даже могло что-то получиться…» Но подобного рода рассуждения вели в никуда. Кроули и Азирафаэль были теми, кем они были: бедным художником и богатым антикваром, преступником и честным человеком, богохульником и святым. Это была данность, которую просто нужно было принять и двигаться дальше. Чтобы хоть как-то отвлечь себя от пустых мыслей, Кроули решил заняться своим новым хобби — видеосъёмкой. Включив верхний свет, он установил камеру на недавно приобретённый штатив и нажал кнопку «запись». — Ваше здоровье, — отсалютовал он объективу бокалом, это создавало иллюзию присутствия и слегка скрашивало одиночество. — Сегодня я расскажу вам о самом простом способе заработать на чёрном арт-рынке. В последнее время меня освободили от трудоёмких заказов, так что работаем с тем, что имеем. Кроули аккуратно расставил в ряд несколько скромных пейзажей маленького формата, прислонив их к матрасу. Убедившись в том, что резкость выставлена верно, он вернулся в кадр. — Предположим, что в вашу коллекцию попали такие образчики академической живописи. Про них нельзя сказать ничего плохого, просто по той или иной причине их авторы не добились бешеной популярности. В данном случае вы видите несколько работ различных датских художников XIX века. Одинаковые, как на подбор, но мода на них уже давно сошла. Вариантов два: оставить их пылиться до лучших времён или немного усовершенствовать, — Кроули взял в руки одно из полотен и сверился с подписью: — Стоит заранее попросить у своего коллеги Йенсена прощения, так как я собираюсь стереть его имя с картины и из истории*. Сейчас рынок сходит с ума по русским пейзажистам. Так что мы автоматически увеличим стоимость картины на пару нулей, приписав её какому-нибудь коммунисту. Это, конечно, не преступление века… В этот момент Кроули отвлёк громкий голос, доносящийся из квартиры снизу. Художник закатил глаза. Оказывается, Шедвелл не врал. Слышимость действительно была отличной. У Кроули создавалось такое впечатление, что он отделён от соседа не бетонным перекрытием, а тонким картоном. Конкретных фраз было не разобрать, но общее впечатление складывалось вполне определённым: сержант был очень недоволен вторжением какого-то «гомика южанина». Ничего удивительного в этом, впрочем, не было — он всегда был чем-то недоволен. Кроули уже приоткрыл дверь, чтобы спуститься и попросить Шедвелла слегка умерить свой пыл, как различил второй голос — вежливый и спокойный. Художник осторожно перегнулся через перила лестничной клетки и посмотрел вниз. В это время Азирафаэль как раз, пятясь, выходил из чужой квартиры. — Я не планировал никуда вторгаться. Прошу прощения, если у вас создалось такое впечатление. Я просто хотел убедиться, что он дошёл до дома и с ним всё в порядке. Мы расстались не на самой дружеской ноте, и я переживаю… — Не нужно посвящать меня во все эти подробности! Я устал работать испорченным телефоном для его странных дружков. Если хочешь что-то узнать, зайди и спроси у него сам! — с этими словами брызжущий слюной сержант захлопнул дверь перед носом антиквара. — Но он не захочет меня видеть, — тихо и как-то обречённо возразил Азирафаэль в пустоту. Сердце Кроули сжалось от этих слов. Это была неправда. Он всегда хотел его видеть, просто… боялся навредить. Азирафаэль вздохнул и покачал головой. Кажется, он уже собирался развернуться и уйти, но художник, не выдержав, окликнул его: — Ангел! Азирафаэль задрал голову и посмотрел на него снизу вверх так пронзительно, что Кроули растерялся. Ему стало невыносимо стыдно за то, что он сорвался на безропотного антиквара сегодня днём. А тот, чистая душа, даже не затаил обиду, а наоборот, беспокоился о нём. «Если бы ты был ублюдком, мне было бы намного проще, — в который раз подумал художник. — Но ты пришёл сюда и подставил мне левую щёку, прямо как учил твой Бог». — Могу я… — начал антиквар, неловко замявшись. — Не здесь, Ангел. Заходи, — Кроули хотелось создать хоть какую-то иллюзию приватности для предстоящего разговора. Азирафаэль кивнул и послушно проследовал за ним в студию. От внимательных глаз Кроули не укрылось то, что он не стал снимать пальто — видимо, не рассчитывал оставаться надолго. Что же, у художника не было никакого права его задерживать. Азирафаэль мялся и кусал губы. Наконец, выдавив из себя слабое подобие своей обычной улыбки, он сказал: — У тебя стало… менее пусто. Столько новых вещей. — Это просто бесполезный хлам, — ответил Кроули. — Они мне на самом деле не нужны. И это было чистой правдой. Целью большинства покупок было позлить Дагон. Они стояли частично запакованные и безликие, никак не отражая его индивидуальность. Как же это разительно отличалось от интерьера квартиры самого Ангела, где каждая вещь занимала определённое место и рассказывала что-то о своём владельце. Азирафаэль был упорядоченностью, Кроули — хаосом. — Я знаю, что ты не хочешь меня больше видеть. Ты ясно дал это сегодня понять. Обещаю, я не отниму у тебя много времени. Художник резко вскинулся, намереваясь возразить или хотя бы взять все брошенные в запале слова назад, но Азирафаэль остановил его умоляющим взглядом. Было видно, что ему нужно выговориться. В противном случае он уже не найдёт в себе смелости поднять эту непростую тему. — Я пришёл извиниться за то, что наговорил тебе сегодня. У меня не было никакого права вываливать всё это на тебя. Пожары, змеи, голуби… Каким, должно быть, идиотом я выглядел со стороны. — Вовсе нет, — возразил Кроули, но было видно, что его слова послужили слабым утешением. — Господи, я опять говорю совсем не то, что должен сказать на самом деле. Я хотел извиниться за то, что был достаточно чёрствым, чтобы ранить твои чувства. Я никогда не видел от тебя ничего кроме добра и заботы. Но я заставил тебя поверить в то, что наше общение — не мой осознанный выбор, а навязанная сверху обязанность. Это не так, Кроули. И именно поэтому мне очень страшно. — Тише, Ангел, я рядом. Это я должен извиняться перед тобой. Ты не сделал ничего плохого, — художник неловко протянул руку, не зная, может ли после всего случившегося обнять Азирафаэля, или стоит ограничиться простым похлопыванием по плечу. Антиквар поджал губы в попытке скрыть их предательскую дрожь и покачал головой. — Мои видения не являются прописанным сценарием, согласно которому я выстраиваю свою жизнь. Как я уже говорил, я не святой, Кроули. Я бы хотел сказать, что они помогают мне быть хорошим христианином, но это не так. По своей сути они бесполезны. Я всего лишь вижу то, что случится в будущем, но никак не могу на это повлиять. Это бессилие мучает меня, сжигает изнутри. Иногда я поддаюсь слабости и вопрошаю Господа, чем я заслужил эту издевательскую насмешку. Но он не отвечает, и мне остаётся лишь усерднее молиться в надежде, что однажды я смогу постичь его замысел. Видимо, я недостоин. По щекам Азирафаэля катились крупные слёзы, которые Кроули хотелось сцеловать, забирая вместе с ними и всю невероятную печаль, явно не рассчитанную на одного человека. Однако художник никогда не был хорош в утешениях. Они выходили у него сухими, почти шаблонными и совсем не передавали то, что он хотел выразить на самом деле. — Я был неправ, когда сказал, что ты станешь причиной моего падения в пропасть. Меня самого утягивает туда с невероятной силой с того самого дня, когда я впервые заглянул за её край. Я знаю, что чувства, которые я испытываю к тебе, греховны. Но я не могу перестать украдкой любоваться тобой, вспоминать твои прикосновения и втайне жаждать того, чтобы они стали более откровенными. Ты как огонь, в который мне хочется войти и сгореть без остатка. Но в Библии сказано: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость». А я не хочу, чтобы ценой расплаты за мою слабость стала твоя вечная жизнь. Я просто не имею права забрать тебя в эту пропасть с собой. Азирафаэль наверняка рассчитывал на то, что его слова послужат предостережением, но они произвели на художника ровно противоположный эффект. Кроули услышал в них не просьбу остановиться, пока не поздно, а признание в любви. В груди поселилась приятная лёгкость. Всё это время он ощущал незримую нить, натянутую между ним и антикваром, но даже представить себе не мог, что на другом её конце Азирафаэль сгорает от столь же нестерпимой страсти. Как они всё-таки были похожи — два слепых глупца, кружащих подле друг друга, не решаясь приблизиться из-за надуманных предлогов. Кроули боялся, что его низменные стремления оттолкнут чистого и светлого Ангела, тогда как Азирафаэль переживал за спасение души художника. Кроули не верил в жизнь после смерти, а даже если бы и верил — вряд ли после всех его многочисленных прегрешений, в списке которых помимо мужеложства значились лень, пьянство и воровство, для него осталось вакантное местечко в Раю. Любовь Ангела точно не могла навредить ему. Наоборот, она была призвана очистить его и вознести до небес. — Не бойся, Ангел. Даже если мы камнем рухнем в пропасть, мы всё равно не разобьёмся, — словно желая продемонстрировать свои слова, Кроули схватил антиквара за руки и резко подался назад, утягивая за собой на возмущённо скрипнувший матрас. — У тебя же есть крылья. Азирафаэль, явно не ожидавший импровизированного «падения», неловко заёрзал на Кроули, пытаясь высвободиться из крепких объятий. Было сложно сказать, чем вызван пылающий румянец на его щеках — долгим пребыванием в помещении в уличной одежде или же провокационными действиями со стороны художника, который, несмотря на все барахтанья, даже не планировал его отпускать. Только не после того, как получил долгожданное подтверждение взаимности своих чувств. Кроули нежно потёрся носом о чужой висок, а затем принялся покрывать поцелуями всё, до чего только мог дотянуться: солёные от высыхающих слез щёки, нахмуренный лоб, мягкую линию челюсти. Он не стремился завладеть чужими губами, сейчас его задачей было продемонстрировать любовь, а не страсть. Азирафаэль настороженно замер в руках художника, словно опасаясь, что пол студии может разверзнуться в любой момент и отправить их прямиком в жерло Ада. Но минуты шли, а ничего такого не происходило. Если Бог и наблюдал за ними, то делал это абсолютно безучастно и вмешиваться не спешил. — Сегодня после нашей встречи у меня было ещё одно видение, — внезапно сказал антиквар. — Именно оно и заставило меня прийти сюда… — М? — вяло поинтересовался Кроули, слишком увлечённый своим занятием, чтобы отвлекаться на разговоры. — Я видел, что мы будем счастливы, — на выдохе произнёс Азирафаэль, и прежде чем художник успел хоть как-то среагировать, подался вперёд, впиваясь в его губы неумелым, но невероятно чувственным поцелуем. Кроули прикрыл глаза, наслаждаясь подаренной лаской. Ангел обхватил его щёки ладонями, словно опасаясь, что он может попытаться вырваться. «Глупый, я бы не остановил тебя, даже если бы сюда влетел Хастур с пистолетом», — мысленно улыбнулся Кроули. Кажется, Азирафаэль сам испугался своей дерзости, когда скользнул языком в приоткрытые губы. Было очевидно, что он не имеет ни малейшего понятия о том, как действовать дальше. Кроули отвечал на неуверенные, словно извиняющиеся за неопытность движения, но не пытался перехватить инициативу. Он позволил себе лишь глубокий, низкий стон, чтобы поощрить чужое исследование. Сдерживаться, когда на самом деле хотелось перевернуться и подмять Ангела под себя, было невероятно сложно. Кроули привык быть ведущим, а не ведомым. Ему нравилось задавать бешеный темп, брать жёстко, почти болезненно, так чтобы всё время ходить по грани: то ли поцелуй — то ли укус, то ли поглаживание — то ли шлепок. Кроули любил расцвечивать отметинами тела своих одноразовых любовников, словно чистое полотно очередной картины. В ответ ему доставляло удовольствие ощущать, как чужие ногти впиваются в спину, оставляя глубокие царапины. В такие моменты Кроули целиком растворялся в страсти, ловил губами полные блаженства стоны и с упоением следил, как закатываются от приближающегося оргазма затуманенные глаза. Однако сама мысль о том, чтобы сотворить такое с Ангелом, казалась кощунством, ведь он был соткан не из бренной плоти, а из чистого божественного сияния. В то время, как Азирафаэль изучал новые реакции своего тела, Кроули учился впускать в себя этот свет по крупице. Он был уверен, что если попытается взять всё и сразу, то просто выгорит изнутри, чадя зловонием заполнивших его нечистот. Забывшийся Ангел как-то слишком резко подался вперёд, ударяясь зубами о зубы художника. Это ввергло его в страшное смущение, заставив испуганно ойкнуть. — Прости, прости, прости… — в ужасе зашептал он. — Всё в порядке, — попытался скрыть умилённую улыбку Кроули, глядя на то, как очаровательно раскраснелся от поцелуя Ангел. — Ты позволишь? Художник взял Азирафаэля за подбородок, заглядывая в потемневшие голубые глаза. «Индантрен, оттенок номер РВ3452, — по старой привычке отметил он. — Цвет летнего неба перед грозой». На этот раз в поцелуе вёл Кроули — уверенно, но не слишком напористо. Руки Азирафаэля сами собой сползли на его грудь, нервно комкая ткань тёмной рубашки. Кроули осторожно отцепил их, чтобы переплести пальцы со своими. Эти двое были так увлечены друг другом, что не замечали ни того, что Азирафаэль до сих пор был в уличном пальто, ни того, что стоящие у матраса картины хаотично попадали на пол, ни даже того, что направленная на них камера продолжала мерно мигать красным огоньком в режиме «запись». Примечания: *Если кому-то интересно почитать о «перелицовке» картин, вот занимательное интервью с экспертом: https://www.kommersant.ru/doc/701311