Обнажённая натура

Кроули знал Азирафаэля чуть больше месяца. Этот срок был одновременно до смешного мизерным и несоизмеримо огромным. При всём желании его не хватило бы на то, чтобы постичь загадку под названием «Ангел», но оказалось достаточно, чтобы перевернуть мир художника с ног на голову. Их отношения развивались со стремительностью лесного пожара, что озадачивало даже Кроули, привыкшего жить под девизом «carpe diem». Создавалось впечатление, что Ангел впервые появился на пороге студии с предложением выгодного заказа буквально вчера. И вот он, уже позабыв обо всех условностях, послушно приоткрывает рот и тихонько постанывает Кроули в поцелуй. Как это произошло? Когда из обычного заказчика и исполнителя они, перепрыгнув положенные ступени, превратились в… то, чем были сейчас. Кроули не мог подобрать подходящее слово, все они были неправильными и фальшивыми. Однако вопрос по-прежнему оставался открытым. Случилось ли это, когда Ангел заботливо повязал тёплый шарф вокруг его шеи? Или когда художник выдвинул дерзкое предложение позировать обнажённым? А может, когда они ужинали у Азирафаэля на втором этаже магазина, как типичная семейная пара? Отыскать поворотный момент в ретроспективе было невозможно. Слишком много всплывало всяких мелких деталей, намёков и недосказанности. На самом деле их приходило на ум столько, что Кроули поневоле задумывался: «А вдруг Вельзевул в какой-то степени была права?» Вдруг на рассвете, когда туманящая разум страсть спадёт, Азирафаэль наконец-то разглядит всё убожество, окружающее Кроули, и, холодно распрощавшись, направится обратно к себе — в мир уточённой литературы, кулинарных изысков и светских раутов? Туда, куда Кроули будет не в состоянии за ним последовать. Выход был только один — убедить Азирафаэля остаться. Сделать эту ночь самой яркой и запоминающейся в его жизни. Одарить его тело такими ласками, за которыми захочется возвращаться вновь и вновь. Кроули не видел себя в роли растлителя невинности. Он предпочитал опытных партнёров, которые сами могут рассказать, что и как им нравится. Он любил экспериментировать, каждый раз толкая своё тело за новый предел, словно проверяя на прочность: секс под кайфом, ролевые игры, связывание, асфиксия… Послужной список Кроули был просто огромным. Наверняка хоть что-то из его богатого опыта сможет зацепить Азирафаэля. Оставалось только выяснить, что именно. Кроули чуть приоткрыл глаза, чтобы иметь возможность наблюдать за выражением лица Ангела во время поцелуя. Светлые ресницы трогательно трепетали, а брови сошлись на самой переносице. Азирафаэль растворился в моменте настолько, что, кажется, забыл, как дышать. Или же просто боялся разрушить волшебство неосторожным движением. Кроули попытался мягко отстраниться, чтобы предложить Азирафаэлю снять хотя бы пальто, но тот вновь потянулся к его губам, не желая отпускать вот так запросто. Художник не смог удержать удивлённый стон. Ещё ни разу в жизни он настолько не возбуждался от простых поцелуев. Но с другой стороны, никто и никогда не целовал его с такой самоотдачей, словно он был самым важным существом в этой вселенной. Страсть, которую долгие годы сдерживал Азирафаэль под влиянием религиозных убеждений, наконец-то нашла выход, и Кроули очутился в эпицентре настоящего урагана. Если Ангел так распалялся во время поцелуев, оставалось только догадываться, с каким рвением он будет отдаваться художнику, выгибать спину, насаживаясь на его член, просить ещё и ещё. Может, он даже разрешит кончить себе внутрь. Кроули издал низкий рык. Посчитав это хорошим знаком, Азирафаэль отстранился, переводя дыхание: — Кажется, у меня начало получаться. Что скажешь? — спросил он, приковывая внимание Кроули к своим красным блестящим губам. — Неплохо для первого раза? Художник попытался вспомнить свой первый поцелуй. С того момента прошло уже достаточно много времени. Вроде бы, ему было четырнадцать или пятнадцать. Он бесстыдно врал о своём возрасте, чтобы встречаться с парнем на несколько лет старше себя. Тот был первокурсником из местного колледжа и постоянно таскал Кроули на студенческие вечеринки. Наверное, это и произошло на одной из них. После большого количества дешёвого пива и нескольких затяжек травки. Кроули не помнил подробностей, но ощущения были потрясающими. Настоящий взрыв гормонов. Интересно, каково было впервые испытывать такое не в пятнадцать, а ближе к тридцати? — Ты целуешься так, как будто создан для этого, — честно ответил он, чем тут же вызвал смущённую, но благодарную улыбку Азирафаэля. — Это движение языком… Как ты его делаешь? — в Ангеле вновь проснулся исследовательский интерес. «Тебе понравится намного больше, когда я повторю это на твоём члене», — самодовольно подумал Кроули, но вслух сказал: — О моём языке ходят легенды, Ангел. Я научу тебя, если ты наконец-то разденешься. Только после этих слов Азирафаэль заметил, что до сих пор был в уличной одежде. Он густо покраснел и поспешно стянул с себя пальто, не забыв при этом аккуратно его сложить. Вместо привычного кремового пиджака на антикваре сегодня был свитер крупной вязки, который делал его ещё больше похожим на мягкое, уютное облако. Кроули не удержался и провёл ладонью по чуть колющейся шерсти, запоминая пальцами бесхитростный узор. — Легенды? — наконец, переспросил Азирафаэль, закусывая губу. — То есть у тебя их было много… ну, поцелуев? «И не только, Ангел. Но тебе пока об этом знать не обязательно», — Кроули решил не смущать партнёра, лишний раз подчёркивая его неопытность. Он видел в его невинности не недостаток, а определённое очарование. Азирафаэль был девственно-белым холстом, который можно расписать по своему усмотрению. Кроули научит его всему, что знает об удовольствии. Во всём полагаясь на него, Ангел преодолеет врождённое смущение и научится воспринимать своё тело по-новому. Кроули подарит Азирафаэлю то, чего были лишены многие люди, на ранних порах столкнувшиеся с эгоистичными или закомплексованными любовниками — полную свободу брать, всё что захочется, и отдаваться без остатка. — Достаточно, чтобы я знал, как сделать тебе приятно, — обольстительно улыбнулся Кроули. Желая отвлечь Ангела от ненужных мыслей, он вновь приблизился к его лицу так, чтобы их губы разделяли лишь считанные миллиметры. Азирафаэль затаил дыхание, ожидая очередного поцелуя, но вместо этого Кроули легко опрокинул его на матрас, раздвигая ноги коленом. Как приятно было прижиматься к Ангелу без этого дурацкого пальто. А ещё лучше будет, когда они оба окажутся без одежды. Кроули уже давно мечтал ощутить прикосновение голой кожи Азирафаэля к своей. Не мимолётно, как во время позирования, а по-настоящему. Так, чтобы повторить каждым изгибом своего жёсткого, немного угловатого тела, более плавные и мягкие изгибы Ангела. Вплавиться в него, срастаясь в единое целое. Азирафаэль удивлённо выдохнул, когда Кроули припал губами к его шее. Художник не стремился оставить на ней засосы или болезненные укусы, а просто медленно ласкал, желая отыскать самые чувствительные места. Азирафаэль неуверенно запрокинул голову, открывая доступ к вздрогнувшему кадыку. Краем глаза Кроули заметил маленький островок щетины, который Азирафаэль, должно быть, пропустил утром во время бритья. Эта деталь делала его таким живым и настоящим — не возвышенный Ангел, а обычный человек из плоти и крови, которого можно любить без опаски ослепнуть от его сияния. Кроули отдался приливу невероятной нежности и, слегка оттянув ворот свитера, впился губами в то место, где шея переходит в плечо. В ответ Азирафаэль издал просто потрясающий стон. Не сдержавшись, Кроули пустил в ход зубы. Он хотел слышать этот звук вечно. — Я снова чувствую это. Как тогда, во время позирования, — испуганно прошептал Азирафаэль. Не отрываясь от своего занятия, Кроули опустил руку на ширинку Ангела, явственно ощущая чужое возбуждение даже сквозь толстую ткань брюк. Он чуть сжал ладонь, чтобы приласкать заинтересовавшийся член. Собственный — уже давно стоял колом в слишком тесных джинсах. — Неужели ты никогда не испытываешь подобного наедине с собой? — лукаво спросил Кроули, прикусывая мочку уха Ангела. — Ин-ногда, — запинаясь, признался Азирафаэль. — Особенно, когда вспоминаю о наших встречах. — И что же ты делаешь? — продолжил своё наступление Кроули, ловко расстёгивая одной рукой чужие брюки. — Ласкаешь себя? Покажи мне, я хочу посмотреть. — Н-нет, — едва не задохнулся Азирафаэль, когда Кроули вобрал мочку его уха в рот. — Я просто жду, пока оно пройдёт само. Или читаю молитвы: «И не введи меня во искушение, но избави от лукавого…» Кроули не дал Ангелу договорить, заткнув его рот поцелуем. Конечно, способность цитировать подходящие к любому случаю библейские тексты просто поражала, но, к сожалению, немного сбивала с нужного настроя. Нижнее белье Азирафаэля было мягким и приятным наощупь. Наверняка оно стоило дороже всего, что было сейчас надето на Кроули, но в данный момент это не имело никакого значения. Всё меркло в сравнении с тем, как тонкая ткань с проступившим от смазки влажным пятном потрясающе обрисовывала стоящий член. Кроули сжал его и на пробу провёл рукой вверх-вниз. Судя по тому, как изменилось лицо Ангела, трение шёлка создавало потрясающую дополнительную стимуляцию. Кажется, Азирафаэль хотел что-то сказать, но отдельные слоги просто-напросто отказывались складываться в слова. Кроули ловил губами каждый его полустон-полувздох, пристально глядя в глаза. Он стремился зафиксировать любое, даже самое мельчайшее изменение в выражении его лица, чтобы понять, какие именно ласки нравились Ангелу: тягуче медленные или резкие и отрывистые. Когда Кроули провёл большим пальцем по головке, плотно прижимая к ней шёлковую ткань, Азирафаэль закатил от удовольствия глаза. Нужно было действовать осторожнее, чтобы всё не закончилось, не успев начаться. — Ты… ты такое тоже пробовал с кем-то? Или только с собой? — выдохнул наконец Ангел. Рука Кроули тут же замерла. Азирафаэль закусил губу, чтобы сдержать разочарованный стон. Кроули отчётливо видел в его глазах мольбу о большем. Так почему же вместо того, чтобы отдаться моменту, Ангел озвучивал столь неуместные вопросы? По спине художника пробежал неприятный холодок. Создавалось такое впечатление, что они лежат сейчас на матрасе не вдвоём, а со всей вереницей бывших любовников. — Ревнуешь? — попытался вернуть игривое настроение Кроули, задвигав бровями. — Н-нет, — тут же отвёл глаза Азирафаэль. Его попытки скрыть очевидное были невероятно очаровательными. Кто бы мог подумать, что столь невинный и воздушный Ангел на поверку окажется настоящим собственником. Кроули внезапно понравилось это. Его ещё никогда не ревновали. По правде сказать, это даже слегка заводило. Интересно, как отреагирует Азирафаэль, если Кроули признается ему, что несколько лет назад в его жизни был период, когда он каждую ночь притаскивал из клуба нового парня и раскладывал его прямо на этом матрасе в попытке забыться и хоть чем-то закрыть зияющую в душе пустоту. — Просто… Ты любил этого человека? — Азирафаэль сейчас выглядел таким серьёзным, что у Кроули мигом пропало всякое желание подтрунивать над ним. — А если так, то почему вы расстались? Он переехал в другую страну или… погиб? Кроули резко принял вертикальное положение и устало потёр рукой лоб. По всей видимости, в мире Азирафаэля просто не существовало таких понятий, как «перепих на одну ночь» или «секс без обязательств». Монастырское воспитание вбило ему в голову, что люди либо женятся и заводят детей, либо умирают девственниками. Как он дожил до тридцати, ни разу даже толком не подрочив, оставалось за гранью понимания Кроули. Однако одно он осознал абсолютно точно: Азирафаэль воспринимал происходящее сейчас очень серьёзно. Для него это не был способ хорошо провести время. Он предлагал Кроули всего себя и хотел убедиться, что взамен получит нечто равнозначное. Столь широкий жест заслуживал в ответ, как минимум, честности. — То, что было в прошлом, — медленно начал Кроули, взвешивая каждое слово, — ничего не значило для меня. Я не спрашивал имён, не запоминал лиц. Мне было абсолютно наплевать, кто эти люди, чем они живут и о чём мечтают. Меня интересовала только внешность. Тело. В своё оправдание могу сказать, что они видели во мне то же самое. Азирафаэль присел, неловко застёгивая ширинку своих брюк и оправляя на себе смявшуюся одежду. Всё это время он избегал смотреть Кроули в глаза. — Значит, я не первый, кого ты приглашал сюда позировать. Кому ты говорил все эти вещи про красоту и ангелов… Чьё же лицо должно было изначально быть на той картине? Кроули едва не поперхнулся от возмущения. Как можно было даже представить себе, что он подпустит хотя бы одного из тех клубных недоумков к своим полотнам? Они годились лишь для того, чтобы угостить их парочкой коктейлей, немного потанцевать и засунуть в них свой член. На утро они сами, как и воспоминания о них, выветривались из головы вместе с остатками похмелья. — Твоё, Ангел. Это всегда должно было быть твоё лицо, просто раньше я не знал об этом, — с ноткой горечи сказал Кроули. Он видел, что, несмотря на лучшие намерения, своим признанием глубоко ранил Азирафаэля. Скорее всего, ущерб был непоправимым. Возможно, лучше было отшутиться или промолчать. А может, и вовсе сочинить какую-нибудь слезливую историю об ошибке юности. Наличие одного постоянного партнёра в прошлом вряд ли задело бы Азирафаэля так же сильно, как вереница одноразовых любовников. Но Кроули не хотел врать. Он и так многим не мог поделиться с Азирафаэлем: причиной отчисления из университета, связью с криминальным миром, ажиотажем вокруг книги пророчеств… Пожалуй, это был единственный кусочек его подлинной личности, который он мог вот так запросто показать Ангелу, не боясь подвергнуть его серьёзной опасности. — Наверное, тебе теперь противно, что я трогал тебя этими руками, Ангел. Поверь, я не хотел запачкать тебя своей грязью… С теми людьми я всегда предохранялся. Я ни разу не занимался сексом без презерватива, в каком бы пьяном угаре не находился. Что я несу, Господи… — Всуе, — автоматически отозвался Азирафаэль, глядя куда-то в одну точку. — Что? — не понял Кроули. — Не поминай имя Господа всуе, — пояснил Азирафаэль, пряча лицо в ладонях. Кроули криво усмехнулся. — После всего, что я тебе рассказал, думаешь Господь будет обращать внимание на такие мелочи? Я всё испортил Ангел, всё. Единственное, что меня радует в этой ситуации, так это то, что раз твоему пророчеству о нашем совместном счастье не суждено сбыться, то, может, и видение о пожаре окажется ложным… — Они всегда так или иначе сбываются, Кроули, — донёсся приглушённый ладонями голос. — Я видел, как мы вместе справляем Рождество. Как ты наряжаешь ёлку в моём магазине, а я завариваю для гостей какао. Там будет твой эксцентричный сосед, пожилая дама с рыжими волосами, гадающая на картах Таро, темноволосая американка в круглых очках, и какой-то странный парень, который сломает электрическую гирлянду. Мы будем обмениваться подарками, а в полночь ты разгонишь всех по домам, и мы отправимся в мою квартиру на втором этаже. Кроули поразила точность описания. Если Шедвелла Азирафаэль хотя бы видел вживую, то о существовании мадам Трейси и потомственной ведьмы из библиотеки он никак не мог догадываться. Неужели его дар всё же не был глупым самовнушением? От обрисованной картины в груди Кроули разлилось приятное тепло. Ему до боли хотелось, чтобы всё сказанное Азирафаэлем воплотилось в реальность. Особенно та часть, где они избавляются от назойливых гостей и остаются наедине. Может, у него всё еще оставался хотя бы крохотный шанс на совместное счастье с Ангелом? Может, всё было не так уж и плохо? Кроули осторожно пододвинулся к Азирафаэлю, нерешительно обнимая его за плечо. Ангел не попытался отстраниться или сбросить его руку, что уже было хорошим знаком. — Прости, что вывалил на тебя всё это без предупреждения. Я знаю, что это прозвучит как глупое оправдание, но я перестал заниматься подобным несколько лет назад. Мне просто надоело. Это лишь высасывало из меня силы, не давая ничего взамен. Да и заказов становилось всё больше, так что у меня банально не было времени на то, чтобы ходить по клубам. Ты единственный, кого я подпустил близко настолько, чтобы попросить позировать для картины. Не скрываю, что я преследовал определённые цели, когда предлагал это. Но я отношусь к твоему телу скорее, как к произведению искусства, чем к объекту наслаждения. Это не значит, что я не хочу тебя, просто… Это другое. Понимаешь? Азирафаэль оторвал лицо от ладоней и посмотрел на Кроули нечитаемым взглядом. Его губы были сжаты в плотную линию. Кажется, он пытался скрыть их дрожь. Кроули не знал, что ещё можно было добавить, чтобы утешить его. Пилюля правды была слишком горька, и ему нечем больше было подсластить её. Он раскрыл Ангелу всего себя — все тайные мысли и стремления, и теперь просто терпеливо дожидался вынесения приговора. — Ты сказал, что боишься запачкать мою чистоту. Но на самом деле грязь липнет только к грязи, Кроули, — задумчиво сказал Азирафаэль. — Ещё когда я жил в монастыре, в приходской школе был один священник. Он очень часто наказывал меня. Запрет на телесные наказания вступил в силу только в восемьдесят шестом*, так что в нашем Ордене Святой Бериллы поркой было никого не удивить. Как бы прилежно я себя ни вёл, как бы хорошо ни отвечал Слово Божие, каждую пятницу этот священник звал меня к себе в кабинет, приказывал снять штаны и отвешивал мне десять ударов розгами. Он говорил, что я виновен в том, что внушаю ему грешные мысли. Он называл меня грязным и порочным. Не знаю, насколько его действия способствовали спасению моей души, но после них я не мог нормально сидеть до следующей среды. А в пятницу всё начиналось по новой… Кроули просто не мог поверить своим ушам. Сам он учился в обычной школе, где преподавателям не было особого дела до поведения своих подопечных, но конечно же он слышал о зверствах, которые происходили в Итоне и других частных образовательных учреждениях. Правда, всё это казалось отжившей байкой времён Уинстона Черчилля*, а не суровой реальностью восьмидесятых. Как такое могло произойти не с абстрактным нерадивым студентом, а с кем-то, кого он знал лично? У Кроули не укладывалось в голове, каким монстром нужно быть, чтобы поднять руку на тихого нежного Ангела. Оказывается, что эта история имела продолжение. — Когда я начал становиться старше, наказания ужесточились. Самый первый удар всегда был самым страшным. Когда ты стоишь к мучителю спиной со спущенными штанами и прислушиваешься к каждому шороху. Это произойдёт сейчас или он и дальше будет оттягивать пытку? Он всегда выбирал момент, когда я был готов меньше всего. Я привык терпеть боль молча, но этого ему казалось мало. После порки он заставлял меня подолгу стоять в своём кабинете без возможности пойти к медсестре и обработать раны. Он запрещал мне оборачиваться. Я слышал, как он копается позади меня — шуршит одеждой, расстегивает брюки. После этого пряжка его ремня начинала ритмично позвякивать. Этот мерзкий звук до сих пор стоит у меня в ушах. Ты даже представить себе не можешь, как я ненавидел пятницы, Кроули. — Он… трогал тебя, Ангел? Ты кому-нибудь рассказал об этом? Умоляю тебя, скажи, что да, — к этому моменту рука художника впилась в плечо Азирафаэля с такой силой, что наверняка оставила на нём синяки, но тот лишь покачал головой. — Он умер. Сестра Мэри сказала, что я плохой христианин, раз не плачу на его похоронах. Я сказал, что надеюсь, что он попадёт в Ад… К этому моменту мне было уже наплевать. Я уехал в город. Думал, что в Лондоне ничто не будет напоминать мне об этом. Но каждый раз, когда я ловил на себе заинтересованные взгляды мужчин или кто-то пытался флиртовать со мной, я вспоминал слова того священника. О том, что я грязный и внушаю другим порочные мысли. Кроули не мог больше слушать, как Азирафаэль обвиняет себя в несуществующих пороках. Он резко притянул его к груди, заключая в настоящие крепкие объятия. Ему хотелось укрыть Ангела от этого безумного неправильного мира, в котором бандиты, вроде Хастура, смело разгуливали по улицам, а порядочные люди молча страдали, не решаясь обратиться в полицию. Но Кроули не мог изменить этого, как не мог и отмотать время назад, чтобы разыскать в сельском монастыре смелого белокурого мальчика и сказать ему: «Не терпи молча». Всё, на что он был способен, так это дать чуточку тепла и понимания здесь и сейчас, нежно баюкать Ангела в своих руках, чтобы разделить непосильный груз на двоих. — Я рассказал это не для того, чтобы вызвать твою жалость, — спокойно продолжил Азирафаэль, словно за долгие годы успел смириться со сложившейся несправедливостью. — Я хотел показать, что не слишком сильно отличаюсь от тебя. Ведь грехи измеряются не количеством, а качеством. Один раз убив, ты становишься убийцей. Один раз украв — вором. Ты понимаешь, к чему я клоню, Кроули? Если ты считаешь себя грязным из-за того, чем занимался несколько лет назад, то чем я лучше? Именно за это Кроули и ненавидел религию. Она промывала людям мозги, заставляя оперировать далёкими от современной жизни концептами, а любые логические несостыковки маскировала «непостижимостью божественного промысла» или простым: «В тебе недостаточно веры, сын мой». Ну как Азирафаэль, обычно столь трезвый и рассудительный, мог сейчас с полной серьёзностью говорить такие вещи и обвинять себя в произошедшем? Если бы можно было воскресить того урода, чтобы убить его ещё раз, Кроули непременно сделал бы это. А ещё лучше направил бы на встречу с ним Хастура, чтобы тот предварительно переломал ему все пальцы орехоколкой. Два чокнутых садиста, они прекрасно бы спелись. Внутри у Кроули клокотала глухая ярость. — Я, конечно, не так подкован в религиозных текстах, как ты, зато неплохо знаком с Уголовным Кодексом. Приходилось сталкиваться по работе парочку раз. И я могу с точностью сказать тебе, что действия этого человека классифицируются как сексуальные преступления против несовершеннолетних. Не знаю, есть ли в Аду отдельный котёл для таких отбросов, как он, но в нашей стране за такое отправляют в тюрьму, причём надолго. — Кроули, я не потерплю, чтобы ты говорил в таком тоне о священнослужителе. Это недопустимо, вне зависимости от того, что он сделал, — в комнате повеяло знакомым холодом, Азирафаэль был явно зол, но художник так распалился, что уже не обращал на это никакого внимания. — Как ты можешь защищать своего насильника? У тебя что, «стокгольмский синдром» или, может, тебе нравилось то, что он с тобой делал? Кроули сам не понял, как это произошло, но в следующий момент его швырнуло в сторону с невероятной силой. Судя по оглушительному грохоту, вместе с ним попадали на пол чуть ли не все вещи, находившиеся в комнате. Кроули с трудом разлепил веки. Его как будто контузило гранатой: перед глазами плясали чёрные точки, а в ушах звенело. Неподалёку лежали перевёрнутые стол и стулья. Открытая бутылка вина по инерции продолжала катиться, с бульканьем извергая из себя содержимое. Красный, как кровь, ручеёк залил валяющиеся теперь вперемешку кисти и краски. Он потёк мимо нераспакованных коробок, треснувшей камеры и картин прямо к изголовью матраса. Там, прямо в эпицентре этого взрыва, сидел обхвативший колени руками и спрятавший лицо Азирафаэль. «Мне всё слышно. Устройте свои любовные игрища в другом месте», — донёсся голос Шедвелла откуда-то снизу, сопровождаемый несколькими ударами швабры в потолок. Кроули поднялся, покачиваясь. Он лихорадочно огляделся по сторонам, пытаясь выявить причину произошедшего. Должно же было найтись какое-то рациональное объяснение. Землетрясение? Но почему тогда за окном не слышно взволнованных криков разбуженных людей? Может, дело было в самом доме? Взорвался газ или какая-то балка сгнила от старости, так что конструкция накренилась? Странно, пол по-прежнему выглядел ровным. К тому же, это не объясняло, почему упал только Кроули, а Азирафаэль спокойно остался сидеть на прежнем месте. — Ангел, ты в порядке? Тебя не задело? Ответа не последовало. Неловко перешагивая через груды хлама на полу, Кроули приблизился к матрасу. Азирафаэль даже не шелохнулся. «Чёрт, картины! Вельзевул убьёт меня!» — спохватился художник, наклоняясь, чтобы собрать залитые вином пейзажи. В этот момент, словно сквозь пелену ваты, до него донёсся сдавленный всхлип. Забытые полотна мигом полетели обратно на пол. — Ангел, ты чего? — не на шутку встревожился Кроули. — Ты испугался? Тише-тише. Сейчас мы всё исправим. Это, должно быть, какое-то недоразумение. Кроули осознавал, что несёт полную чушь, однако надеялся, что звук его голоса поможет Азирафаэлю успокоиться. Собственное самочувствие сейчас волновало художника меньше всего, хотя ни звон в ушах, ни тупая головная боль не проходили. Кроули тяжело опустился рядом с Ангелом и осторожно похлопал его по плечу. Глаза сами собой наткнулись на лежавшую под ногами камеру. Дисплей был разбит, но красный огонёк продолжал мигать. Неужели она была включена всё это время? Поддавшись врождённому любопытству, Кроули поднял камеру и остановил запись. «Карта памяти заполнена, — высветилось на дисплее. — Удалить старые файлы?» Перед художником встал непростой выбор: уничтожить плоды своего недельного труда или так и не узнать, что сейчас произошло на самом деле. Помешкав несколько секунд, Кроули выбрал «удалить старые файлы». Новая видеозапись весила порядка 450 мегабайтов, поэтому загружалась на карту мучительно медленно. Увидев на дисплее долгожданное «файл успешно сохранён», Кроули открыл ролик и промотал его почти до самого конца. Фокусировка скакала — изображение то расплывалось, то становилось чётким, но происходящее можно было разобрать. Вот художник обнимает Ангела в попытке успокоить, тот что-то тихо отвечает. Кроули взрывается, начинает резко жестикулировать. Азирафаэль одаривает его холодным взглядом и подбирается, словно перед прыжком. Кроули не обращает на это никакого внимания и продолжает говорить. А дальше происходит самое удивительное — от Ангела, как будто, отделяется сияющая волна. После этого на видео случаются какие-то помехи, а в следующий момент ракурс резко меняется — камера лежит на полу. Кроули не мог поверить своим глазам. Наверное, он слишком сильно ударился головой при падении. Пришлось перемотать запись ещё и ещё раз. Ничего не изменилось: ссора, яркая вспышка, помехи. Художнику удалось нажать «паузу» ровно за секунду до их начала. Световая волна, исходящая от Ангела, как раз достигла самого Кроули. Его фигура неловко изогнулась под её напором. «Удалить» — поспешно нажал он. Никто не должен был об этом узнать. — Это какая-то часть твоего дара? — тихо спросил художник, переводя взгляд с дисплея на притихшего Азирафаэля. — Я н-не хотел, — выдавил из себя тот, поднимая на Кроули покрасневшие глаза. — Не хотел навредить тебе. — Я заслужил это, — отмахнулся Кроули. Дико хотелось курить, но как назло, его пачка сигарет покоилась в урне где-то в центре Лондона. «А ведь я решил бросить лишь сегодня утром. Странно, этот день такой бесконечный… Кажется, что всё это случилось уже очень давно. И не со мной». Кроули оглядел лежащую в руинах студию. У него не было абсолютно никакого желания разбираться сейчас с этим бардаком. — Наверное, ты теперь считаешь меня монстром? — вновь подал голос Азирафаэль. — Чепуха, — отрезал Кроули. — Ты просто защищался. Это не делает тебя монстром. — Но что, если это повторится? Кроули устало вздохнул и откинулся на матрас. — Наверное, риск — это какая-то неотъемлемая часть отношений. Ты можешь ранить меня, я могу ранить тебя. В этом-то и вся соль. Мы должны просто доверять друг другу. Быть на своей собственной стороне, понимаешь? Азирафаэль склонил голову набок, словно взвешивая эти слова. Какое-то время они оба молчали, каждый погружённый в свои собственные мысли. — Думаю, мне стоит уйти? — наконец спросил Ангел абсолютно бесцветным голосом. — Только если ты хочешь, — не сразу ответил Кроули, который уже начал засыпать. — А ты? Кроули задумался над тем, а чего же хотел он сам. В широком смысле этого слова. Во-первых, чтобы Ангел перестал быть таким несчастным и неуверенным в себе. Во-вторых — чем-нибудь обдолбаться, чтобы перестать пытаться всё анализировать. В принципе, оба пункта можно было совместить. — Послушай, Ангел, а что в Библии говорится о травке? — Травке? — удивился Азирафаэль. — Не то, чтобы много. «И сказал Бог: да произрастит земля зелень и траву. И стало так. И увидел Бог, что это хорошо». — Отлично, значит ничто не помешает тебе составить мне компанию. Кроули лениво потянулся и перекатился к дальнему углу матраса. Там, в скрытой от любопытных глаз прорехе, покоился крохотный целлофановый пакетик. Художник извлёк его на свет Божий, критически оглядывая содержимое. Недостаточно, чтобы накуриться до глупого хихиканья, но для снятия стресса — самое то. — Наркотики? — округлил глаза Азирафаэль. — Кроули, ты же не собираешься… — Ты сам сказал, что Бог не имеет ничего против. Зачем ему было изобретать марихуану, если он не хотел, чтобы мы её употребляли? — Это искушение! Дурман, который совращает с пути истинного. Так же, как и алкоголь. — Ты пьешь вино, — поднял брови Кроули. — Это другое. Вино используется в обряде причастия. Иисус тоже пил вино, — Азирафаэль уже сам чувствовал, что начинает путаться в аргументах. — Ммм, просто у него не было хорошего каннабиса. Если бы он его распробовал, все ваши обряды были бы куда веселее, — подмигнул Кроули. — Так что, я забиваю на двоих? Азирафаэль едва не задохнулся от возмущения, а потом покраснел и как-то внезапно затих. На его лице отражалась серьёзная внутренняя борьба. — Наверное, от одного раза ничего не случится, — выдал наконец он, глядя на Кроули в поисках поддержки. — Просто чтобы расслабиться, — подсказал тот. — Да… расслабиться, — эхом отозвался Ангел. Всё то время, что Кроули копался в образовавшемся хаосе, пытаясь найти детали для самодельного бонга, Ангел сидел как на иголках. Он напоминал маленького ребёнка, впервые решившегося нарушить родительский запрет и ожидающего наказания в любую минуту. — Чёрт, не могу найти фольгу… У тебя есть с собой какие-нибудь конфеты? Азирафаэль задумался, а в следующий момент выудил из кармана пальто начатую плитку шоколада. «Идеально, — подумал Кроули, — само Провидение на нашей стороне». Буквально через минуту он выключил свет и с довольной улыбкой плюхнулся на матрас подле Ангела. Пару раз щёлкнув зажигалкой, художник раскурил бонг. Терпкий дым знакомо обжёг горло. — Просто повторяй за мной, — Кроули протянул перепуганному Азирафаэлю бутылку. — Сделай глубокую затяжку и задержи дыхание. Ангел попытался с точностью следовать инструкциям, но почти сразу же зашёлся приступом удушающего кашля. — Боже, какая гадость, — выдавил из себя он, когда наконец-то смог заговорить. — Ничего страшного, давай ещё раз, — подбодрил его Кроули. Ангел послушно сделал вторую затяжку, на этот раз задерживая дыхание, как полагается. На его ресницах до сих пор поблёскивали слёзы, выступившие от перенапряжения. Кроули не удержался от того, чтобы незаметно смахнуть их большим пальцем. Впредь он не допустит, чтобы его сокровище расстраивалось из-за всяких пустяков, и уж точно никому не даст его в обиду. Когда Азирафаэль выпустил дым из лёгких, Кроули забрал у него бутылку. На первый раз этого было более чем достаточно. Он же просто хотел слегка расслабить Ангела, а не наблюдать остаток вечера за тем, как тот сидит, уставившись немигающим взглядом в одну точку. У самого художника уже давно выработалась к травке высокая толерантность. Он мог спокойно курить её, как сигареты, поэтому без опаски вдохнул в себя всё, что оставалось в бонге и лёг на матрас, мягко увлекая Азирафаэля за собой. Тот послушно положил голову ему на грудь и затих, анализируя свои ощущения. — Мне кажется, ничего не изменилось, — через некоторое время сказал он. — Может, я сделал что-то неправильно? — Подожди, эффект наступает не сразу, — улыбнулся чужой наивности Кроули. — Должно пройти около двадцати минут. Пока мы можем просто поболтать. Азирафаэль тихонечко фыркнул. — Не понимаю, как люди могут получать от этого удовольствие. Вкус просто отвратительный, не говоря уже о запахе. Я частенько ощущал его в переулке за магазином, но не знал, что это такое. — Ангел, ради всего святого, ты живёшь в Сохо! Почему тебя это вообще удивляет? — Ты говоришь точно, как Гавриил — мой коллега из попечительского совета, — поморщился Азирафаэль. — Он тоже считает, что Сохо — неподходящее место для респектабельного человека. Услышав ненавистное имя, Кроули поморщился. Ему стоило огромных усилий не вывалить прямо здесь и сейчас всё, что он думал о Гавриле и его взглядах на жизнь. «Напыщенный дрочила» было самым вежливым определением из крутившихся у него в голове. — Между прочим, сегодня у нас состоялась встреча в книжном магазине. Ему очень понравилась твоя картина, Кроули! Он считает, что мы должны выставить её на благотворительном показе в честь Рождества. Конечно же я сказал, что она не продаётся ни за какие деньги. И всё же, мне кажется, что это неплохая идея. Люди должны узнать о тебе. Кроули хотелось громко рассмеяться, и это никак не было связано с не успевшей ещё подействовать травкой. Гавриилу понравилась его картина? Да это было просто невозможно. Он в жизни не ставил работам Кроули балл выше минимального проходного. Откуда сейчас взялась такая щедрость? И тут художник вспомнил, что второпях так и не успел повторно нанести на полотно свою подпись. «Надежда» должна была стать его выпускной работой, только вот его отчислили раньше, чем состоялся предварительный показ. Какая ирония, что целых шесть лет спустя, Гавриил всё же «аттестовал» своего самого нерадивого студента. — Вне зависимости от твоего ответа, я буду очень рад, если ты решишь составить мне компанию на благотворительном показе. Признаться, я не особо люблю все эти вечеринки, но должность в попечительском совете обязывает меня посещать их. Твоё общество стало бы для меня глотком свежего воздуха. Кроули хмыкнул. Он прекрасно понимал, о чём говорит Азирафаэль. Все члены попечительского совета были ужасными снобами. И если Ангелу приходилось иметь с ними дело максимум пару раз в год на подобных мероприятиях, то Кроули в своё время виделся с ними чуть ли не каждый день. И всё же, как бы Кроули не хотелось поддержать своего Ангела, идея показаться на благотворительном показе была просто ужасной. Конечно, прошло целых шесть лет, но вероятность того, что о скандале просто забыли, была мизерной. — Картина твоя, Ангел. Можешь распоряжаться ей, как угодно. Что касается вечеринки… Думаю, мне там не место. Возникнут ненужные вопросы. Как ты собираешься представить меня? Как своего протеже? Думаю, будет сложно объяснить почему у полуобнажённого херувима именно твоё лицо. Если люди догадаются, что мы любовники, то возникнет впечатление, что ты «продвигаешь» меня, используя своё положение. — Я не подумал об этом, — признался Азирафаэль. — Впрочем, твоя картина настолько талантлива, что ни у кого не повернётся язык сказать, что ты не заслуживаешь места на показе. Насколько я знаю, в прежние времена художники нередко изображали патронов на своих полотнах, так что вариант с протеже был бы вполне логичным, но… Почему бы нам просто не сказать, как есть? Что ты мой… — Кто? — не выдержал Кроули, хоть замечание и вышло чуть более едким, чем ему хотелось бы. Причина крылась в том, что этот вопрос терзал художника с самого начала вечера. Кем они были друг другу? Их отношения не подходили ни под одно из существующих в английском языке определений. Из простых знакомых они слишком быстро превратились в близких друзей, обсуждающих самые постыдные и откровенные темы из своего прошлого. И всё же, нескольких поцелуев и скомканных ласк было недостаточно, чтобы разбрасываться неосторожными словами. Ангел сейчас ходил по опасной грани, не отдавая себе отчёта в том, что они с Кроули были настолько разными, что общество могло просто не принять их союз. «Люди, живущие в домах из стекла, не должны кидаться камнями»*, — гласила старая поговорка. — Мы знаем друг друга чуть больше месяца, не рановато ли для совместного выхода в свет? — К Рождеству будет уже два месяца, дорогой, — спокойно улыбнулся Азирафаэль. — Для сравнения, Бог создал мир всего за шесть дней. Так что я приглашаю тебя в качестве партнёра. Опасное слово прозвучало, но Кроули не смог сдержать ответной улыбки. Видимо сказывалось действие травки, так как перспектива безнаказанно позлить бывших врагов начала казаться очень забавной. Какой плевок в лицо сильным мира сего — картина Энтони Дж. Кроули на благотворительном показе Лондонского Университета Искусств, куда работы всегда отбирались с особой тщательностью. И никто, даже Гавриил, не посмеет указать ему на дверь, так как он явится туда под защитой ослепительно белого крыла своего Ангела. — Хм, раз ты требуешь от меня пойти на такие жертвы, думаю, тебе придётся как-то это мне компенсировать, — игриво толкнул Азирафаэля в бок Кроули. Тот никак не отреагировал, лишь смотрел в одну точку на потолке, медленно моргая. «Подействовало», — понял художник. — А? — с опозданием отозвался Азирафаэль. — Прости, я забыл начало твоего вопроса. Кроули захихикал. Ангел удивлённо посмотрел на него, но рассмеялся в ответ, наверняка не имея ни малейшего понятия, над чем именно. Из-за этого Кроули и любил травку. Время начало течь хаотично — оно то замедлялось, то ускорялось. В голове художника крутилось одно и то же слово. Внезапно он понял, что произносит его вслух: — Ангел. А-н-г-е-л. Ангел-Ангел-Ангел. — Я здесь, — откликнулся Азирафаэль. — Кажется. — Можно я поцелую тебя, А-н-г-е-л? — спросил Кроули. — Да. Каждая клетка Кроули — а он внезапно осознал, что состоит из множества — тянулась к этому голосу. Губы с лёгкостью нашли в темноте чужие, но этого казалось мало. Невыносимо мало. Внимание скользило, выхватывая из общего информационного потока лишь отдельные детали. Свитер был мягким наощупь, но его было так неудобно снимать. А вот пуговицы собственной рубашки разлетелись, как в замедленной съемке. Пряжка ремня холодила ладонь. Как же всё это было долго, или наоборот — слишком быстро? Долгожданное касание обнажённой кожи к коже показалось райским блаженством. Это было так правильно — то, как был расслаблен Азирафаэль в его руках, как послушно подставлял своё тело поцелуям, наконец позволяя распробовать себя на вкус. Кроули взял потрясающую ладонь Ангела — ту, которую рисовал бесчисленное количество раз, и положил себе на грудь, прямо напротив бешено колотящегося сердца. Ему хотелось, чтобы вся его любовь перетекла через это касание и заполнила Азирафаэля до краёв. Тот улыбнулся и шаловливо спустил руку ниже, оглаживая плоский живот, а затем сомкнул пальцы вокруг болезненно пульсирующего члена. Вверх-вниз. Этот ритм был стар, как сама жизнь на Земле. Кроули запрокинул голову, открывая рот в немом крике. Боже, как же было хорошо. Кажется, что можно было кончить только от этого, но травка замедляла рефлексы, продлевая наслаждение. Кроули склонился, обводя языком чужие ключицы. Ему казалось, что его язык — это кисть, а тело Азирафаэля — полотно. Кроули рисовал замысловатые влажные дорожки на груди Ангела, пока в какой-то момент бездумно не задел сосок. Азирафаэль выгнулся дугой навстречу, его рука начала двигаться на члене Кроули чуть более хаотично. Чей это был сейчас стон — его или Ангела? Всё слилось, уже было невозможно найти границу, разделяющую два тела. Всё потому, что Кроули гибкой змеёй сполз вниз, устраиваясь меж разведённых ног Азирафаэля, и сразу вобрал его член в рот до основания. Азирафаэлю было хорошо. Это было видно даже невооружённым глазом. Он выгибал спину и толкался бёдрами навстречу жадному рту Кроули. Наконец-то он не сдерживал себя, а полностью отдавался моменту. От такого напора Кроули ощутил лёгкий дискомфорт. Наверняка наутро будет болеть горло, но утро ведь наступит ещё так нескоро. А пока можно было с радостью брать всё, что готов был дать Ангел: его стоны, сладкую дрожь его тела и даже горячее семя, брызнувшее прямо в горло. Кроули проглотил всё до последней капли и довольно облизнулся. Азирафаэль обмяк, как тряпичная кукла. Лишь тяжело вздымающаяся и опадающая грудь выдавала то, что он всё же пережил свою первую «маленькую смерть». Кроули взял его безвольную руку и вновь положил на свой член. Довести себя до разрядки, думая о том, что сейчас его сперма запачкает эти потрясающие пальцы, было нетрудно. Кроули кончал долго, словно компенсируя все те разы, когда перевозбуждался от мыслей об Азирафаэле, но ничего не мог сделать. И только когда сведённые в судороге мышцы расслабились, наполняя тело заветной негой, Кроули повалился на своего Ангела. Признание само слетело с губ: — Я люблю тебя. — Я хочу сэндвич, — в унисон с ним сказал Азирафаэль. — Постой, что? — Ничего, Ангел. Я сделаю тебе один чуть-чуть попозже, — пообещал Кроули, накрывая их обоих одеялом, и тут же заснул. Примечания: * Публичные телесные наказания считаются неотъемлемой частью британской академической традиции. Официально они были запрещены лишь в 1986 году. По сей день опросы, проводимые среди родителей учеников показывают, что примерно 49% мечтают вернуть их, не видя другого способа установить дисциплину в школах. * В своей биографии У. Черчилль, учившийся в Итоне, жаловался на то, как страх перед пятничной поркой мешал ему достичь успехов в учёбе и спорте. * «Those who live in glass houses should not throw stones» — дословный перевод английской поговорки, которую Кроули использует не в совсем традиционном значении.