***
Кроули лениво приоткрыл веки. Сквозь круглое окно в студию начал пробиваться свет занимающегося дня. Кругом царил ужасающий беспорядок, а под боком мирно посапывал наглец, перетянувший на себя единственное одеяло. Художник поджал заледеневшие пальцы ног. Нужно было включить обогреватель, но сил подняться просто не было. — Который сейчас час? — сонно спросил Азирафаэль, заворочавшись. — Ещё слишком рано, — отозвался Кроули, поставивший себе цель разворошить импровизированный кокон, чтобы пробраться к вожделенному телу. Ангел был невероятно тёплым и мягким. Художник с наслаждением прижался к нему, пряча под одеяло замёрзшие конечности. Вместо того чтобы запротестовать, Азирафаэль придвинулся ещё ближе, делясь столь желанным теплом. — Сэ-э-эндвич, — жалобно попросил он, уткнувшись носом в район ключицы Кроули. — Чуть позже, Ангел. Мне снится очень интересный сон, и я планирую досмотреть его.***
Курбе был просто в ярости. Он мерил пустовавший пока павильон широкими шагами и нервно жестикулировал. Ни язвительные насмешки Моне, ни рассудительные увещевания Ренуара не могли привести его в чувства. Гавриил также оставался непреклонен. — Не более трёх полотен от одного автора, — отчеканил он. — Даже если бы сам Микеланджело восстал из мёртвых и решил принять участие в показе, жюри не изменило бы своего решения. — Но я готовил двенадцать. Они взаимосвязаны. Одно произведение является логическим продолжением другого. Иначе всё просто бессмысленно, — воздел руки к небу Курбе. По мнению Кроули, тот всегда был склонен к излишней театральности, а сейчас и вовсе переигрывал. Эпатаж хорошо работал на широкую публику. Здесь же, в узком кругу профессионалов, в нём не было никакой необходимости. К примеру, сам Кроули, получивший все три свои работы обратно с алеющей буквой R — «refusé»* на рамке, не выказывал ровным счётом никаких эмоций. Он ещё успеет выпить абсента и проплакаться в своей студии на Монмартре, а пока нужно было держать лицо перед жюри. — Послушай, Гюстав, — вновь принялся урезонивать строптивца Ренуар, — ты не можешь не осознавать, что твои работы всё равно невозможно было бы повесить вместе. Оглянись вокруг, пространство ограничено. — А мне плевать! У меня есть покровители, которые ценят меня. Я сниму помещение на соседней улице и организую собственную выставку. И цену за входной билет назначу такую же — пять франков! И посмотрим ещё, кто останется в дураках. С этими словами Курбе вышел из зала, хлопнув напоследок тяжелой дверью. Гавриил сделал такое лицо, как будто проглотил кислый лимон. С Курбе было опасно ссориться. Слишком уж любил его Император за многочисленные парадные портреты, которые его августейшая супруга покупала по баснословным ценам, чтобы повесить у себя в личных покоях. — Персональная выставка одного художника? Какая блажь*, — подал голос сидевший в углу Моне. — Так не бывает. Его «Завтрак на траве» также не пришёлся жюри по вкусу. «У этой обнажённой женщины слишком самоуверенный вид, — сказал Гавриил. — Если она сидит в обществе джентльменов, то должна стыдливо опускать глаза, а не глядеть на зрителя, как какая-нибудь куртизанка». — Ничего, он образумится, — бросил Ренуар, устало потирая виски. — И всё же, Гавриил, отвергнуть более половины представленных картин — очень суровая мера. Вряд ли один Курбе отреагирует столь остро. Начнутся нападки со стороны прессы, республиканцы не преминут вывернуть всё в свою пользу. В Париже сейчас и так неспокойно… Из всех художников только он, на правах старшего, мог обращаться в таком тоне к главе жюри, чей авторитет был непререкаем. — Мы здесь занимаемся искусством, а не политикой, — развёл руки в стороны Гавриил. — Неужели ты хочешь, чтобы твои полотна висели рядом с мазнёй никому не известного Краули? — Кроули, — стиснув руку на раме отверженного полотна, прошипел художник. — Неважно, — отмахнулся Гавриил. — Решение жюри окончательно и не подлежит изменениям. В этот момент в зал вновь влетел громогласный Курбе. — … ничем не лучше инквизиции, Ваше Величество! Только вы можете найти на этих еретиков управу, храни господь Вас и вашу супругу. Вслед за знаменитым создателем парадных портретов в павильон важно проследовал император в сопровождении своего брата, нескольких лакеев и уже знакомого Кроули виконта. Все присутствующие тут же повыскакивали с мест, чтобы почтительно поклониться вошедшим. Кроули, ни на секунду не спускавший с английского дипломата глаз, поймал лёгкую тень улыбки, адресованную, по всей видимости, именно ему. Его величество поприветствовал художников лёгким кивком головы и направился в сторону Гавриила. Тот, в который раз подтвердив свою репутацию подхалима, припал в старомодном жесте на одно колено и поцеловал протянутую руку монарха. «Ещё наверняка считает, что ему оказана особая привилегия». — Прошу вас, мы не на приёме, не нужно этих формальностей, — глубокий голос Наполеона III наполнил весь павильон. На этом человеке ощущался некий налёт величия. Идеальная осанка, породистый нос, живой ум в глазах. Общую картину портил лишь безвольный подбородок, служивший предметом постоянных насмешек. Как ни крути, а Луи Наполеон был всего лишь жалкой копией своего великого дяди — настоящего Бонапарта. Кроули впервые видел живого монарха так близко, но при этом не испытывал должного благоговения, от которого затянутые в корсет дамы падали в обморок. Гавриил бормотал что-то про «благословенный день», «великое счастье» и «оказанную честь». На его глазах даже выступили фальшивые слёзы умиления. Видимо, именно они и помогали ему не замечать победоносную улыбку Курбе. Император кивал, пропуская затёртые до дыр комплименты мимо ушей. Его взгляд, бесцельно бродивший по комнате, в какой-то момент наткнулся на картину в руках у Кроули. — Господин дипломат, какой замечательный выйдет анекдот. Вы только взгляните, этот ангел на полотне — ваша точная копия! Вы, случаем, не позируете в свободное время? — Никак нет, ваше величество, — грациозно поклонился Фелл. — Хотя определённое сходство и впрямь имеет место. Светлые кудри, голубые глаза… — Английский ангел, — каламбуры явно не были сильной стороной Императора, но присутствующие, в особенности Гавриил, разразились гомерическим хохотом. — Давайте сюда ваши бумаги, посланник Небес. Я всё подпишу. Перепуганные лакеи бросились прочь из зала в поисках пера и чернильницы, а дипломат жестом фокусника извлёк на свет стопку идеально ровных документов. Через несколько минут все формальности были улажены, и господин Фелл, восхитившись мудростью французского Императора, поздравил его с началом плодотворного торгового сотрудничества. Вряд ли кто-то из собравшихся в павильоне заметил, как он обернулся к Кроули и одними губами прошептал «спасибо, дорогой». Художник криво улыбнулся в ответ. Рана, нанесённая отказом Гавриила, была всё ещё слишком свежа. — Довольно политики, давайте вернёмся к искусству, ведь, как говорил кто-то из великих, оно есть «одежда нации». — Бальзак, ваше величество, — со скромным поклоном подсказал Фелл. В этот момент в глазах Гавриила вспыхнула неприкрытая ненависть. Он был очень ревнив к вниманию августейших особ и просто ненавидел, когда кто-то затмевал его. — Мне доложили, что жюри в этом году рубит головы, как во времена взятия Бастилии. — Мы вынуждены, ваше величество. Желающих слишком много, а места слишком мало, — начал оправдываться Гавриил. — Недостаточно места? Не смешите меня, Дворец индустрии занимает пятнадцать гектаров! Вот эта картина, — Император указал на работу Кроули. — Почему на ней стоит печать отказа? Она ничем не отличается от других. Ангелы — отличная тематика. Куда более нравственная, чем обнажённые женщины. Взгляд всех присутствующих последовал за рукой Наполеона III и устремился к «Завтраку на траве». Лишь английский дипломат смущённо отвёл глаза и принялся с интересом изучать стеклянный потолок павильона. Возмущению Мане не было предела. Потомственный парижанин, он гордо расправил плечи и выпятил вперёд грудь, готовый до последнего вздоха защищать своё детище. — Франция потеряла моральные ориентиры, став бездуховной. Всё из-за расплодившихся республиканцев, отрицающих само существование Бога. Стране нужны такие художники, как этот талантливый молодой юноша. В его картинах есть Божья искра. — Да, — не смог не согласиться Гавриил. — Но его техника рыхлая, а постановка света и тени… — Пусть публика судит об этом, — предложил, почтительно поклонившись, Ренуар. — Вот уже многие десятилетия мы формируем её вкус, предлагая на обозрение самые лучшие работы Академии. Давайте пойдём на компромисс, организовав для всех желающих возможность, на свой страх и риск, выставляться в любом другом павильоне дворца. Вход, конечно же, не будет стоить ни су. Зато если выставка окажется полным провалом, никто не посмеет упрекнуть нас в поблажках к отсутствию таланта. — Господин Моне, Краули, что скажете? — елейным голосом пропел Гавриил. — Я согласен, — ответил Кроули, глядя на одного лишь виконта. — Мне надо подумать, — сказал Моне, делая шаг вперёд, чтобы прикрыть наготу своей картины от жадно пускающих на неё слюни лакеев. — Решено, я сегодня же издам императорский указ об учреждении «Салона Отверженных»*, — величественно заключил Наполеон III.***
Когда Кроули второй раз открыл глаза, было уже совсем светло. Бардак чудесным образом рассосался. Стол и стулья стояли на своих местах, краски были аккуратно разложены по цветам, а кисти — по размерам. Распакованные коробки явили на свет множество мелочей и приятных глазу безделушек, которые чья-то заботливая рука со вкусом расставила по студии. Общую атмосферу уюта и гармонии дополнял дразнящий ноздри аромат готовящегося завтрака. Кажется, это была яичница с беконом, тосты и свежесваренный кофе. И ещё что-то — сладкое и воздушное. Кроули не мог определить, что именно. — М-м-м, Ангел, ты меня балуешь, — сладко потянулся художник, переворачиваясь на другой бок. — Это меньшее из того, что я мог сделать в качестве извинения за вчерашний вечер, — раздалось с противоположного конца комнаты. — Поспи ещё, я разбужу тебя, когда всё будет готово. Кроули не нужно было просить дважды. Счастливо улыбнувшись, он прикрыл глаза, возвращаясь в мир грёз.***
Художник не знал, празднует ли победу или топит печаль, но этой ночью алкоголь лился рекой. Группа новоиспечённых «отверженных» в лице самого Кроули, Курбе и Моне, перемещалась из одного кабаре в другое. Деньги, как всегда, разлетались с поразительной скоростью. Вот Курбе попивает выдержанное вино, под смех своих спутников заправляя хрустящие франки в корсет пышногрудым танцовщицам «Мулен-Руж», а вот они втроём уже сидят в каком-то богом забытом кабаке и глядят на тающий в абсенте сахар, пересчитывая последние сантимы. — Мне кажется, — пьяно пробормотал Курбе, слегка подрастерявший прежний задор. — Кажется, или мы попали в притон содомитов? Тот юноша подмигнул мне. А сейчас он облизывает губы. Пойду отвешу гадёнышу хорошую затрещину! — Нужно было соглашаться, когда та рыжая бестия звала тебя в свою опочивальню, — подмигнул ему Моне. — Ух, и задорно же она сверкала исподним, отплясывая канкан! — Продажная любовь — сплошное разочарование. Я люблю Францию, но не «французскую болезнь». Надеешься на ночь неземного блаженства, а потом долгие месяцы втираешь в себя ртутную мазь. Нет уж, увольте. Кроули слушал их вялотекущую перепалку вполуха. От абсента в мозгу поселилась приятная лёгкость. Чтобы чем-то занять руки, художник достал из кармана потрёпанного редингота свой извечный блокнот и принялся делать наброски посетителей кабака. Пальцы плохо слушались, линии выходили размашистыми, а лица гротескными, больше похожими на бесовские, чем человеческие. — А что, это очень даже недурно, — похвалил Моне, заглядывая ему через плечо. — Вышлю Гавриилу по почте. Может, у него наконец-то случится сердечный приступ, и Академия избавится от его гнёта, — усмехнулся Кроули. — Глядите, а разве это не тот самый английский зазнайка, который сегодня сопровождал Императора? — указал Курбе на самый дальний и тёмный угол зала. Действительно, там сидел, с наслаждением уплетая запечённых улиток, сам Азария Рафаэль Фелл. На фоне всеобщей грязи и убожества, он смотрелся в своих расшитых золотом одеждах, как жемчужина, упавшая в навозную кучу. Кроули не был дураком. Он знал, зачем люди знатного происхождения посещают подобные места. Как правильно подметил Курбе, здесь торговали своими телами юноши. Неудивительно, что задыхающемуся в душном Лондоне господину Феллу захотелось вкусить парижских развлечений. Только вот действовать нужно было чуть более осторожно. Для начала раздобыть более скромное платье, не кричащее «я простофиля с набитым кошельком», ведь после громких слов Курбе многие посетители начали недобро поглядывать на наслаждающегося ужином аристократа. Особенно насторожили Кроули двое — Хастур и Лигур, радикальные республиканцы, а по совместительству заядлые игроки, пьяницы и моты. Они обменялись быстрыми понимающими взглядами и встали из-за стола, неспешно направляясь в дальний угол кабака. Лигур сел по левую сторону от господина Фелла, а Хастур — по правую. Фелл едва не подавился последней улиткой от такой наглости, но всё же сумел сохранить лицо. — Добрый вечер, господа. С кем я имею честь… Хастур не дал ему договорить, приставив к боку нож. Фелл попытался было дёрнуться в сторону, но Лигур крепкой хваткой вцепился в его плечо, оставляя грязными пальцами на светлом рединготе следы. Дипломат обвёл жалобным взглядом зал, но помощи было ждать не от кого — посетители были слишком увлечены поглощением абсента, чтобы обращать внимание на чужие неприятности. — Если вы будете так добры, чтобы проводить меня до экипажа, я выплачу каждому из вас по пять франков. Золотом, — господин Фелл держался спокойно, как на деловых переговорах, но, как оказалось, высокая дипломатия сильно отличалась от застольной. И если Лигур крепко задумался, то вот Хастур, становившийся от абсента безудержно жестоким, пропустил выгодное предложение мимо ушей. Он осклабился, обнажая пожелтевшие от курения зубы, и прошипел в самое лицо виконта: — Никакие деньги не заменят удовольствия устроить роялистской свинье кровопускание. Миссия была провалена. Незадачливого дипломата пора было выручать, иначе в своё английское имение он отправится по кусочкам. Кроули вскочил из-за стола под удивлённый возглас Курбе и вялые протесты Моне. Подобно рыцарю, стремящемуся защитить честь куртуазной дамы, он бросился в драку. Не ожидавший, что их маленький tête-á-tête будет прерван столь бесцеремонно, Хастур выронил нож, получив увесистый хук справа. Лигур оказался то ли менее пьяным, то ли более сообразительным, так как тут же повалил щуплого Кроули на стол, заломив ему руки. — Беги, Ангел, — только и успел выдохнуть художник, прежде чем его голову несколько раз хорошенько приложили об опустевшее блюдо из-под улиток, размазывая слизь и чесночный соус по лицу, пока отполированное олово не заблестело, как новенькое. — Чувство собственного достоинства не позволит мне оставить соотечественника на поле боя, — ответил господин Фелл. Его рука, наверняка виртуозно владевшая различными столовыми приборами на торжественных ужинах, нашарила щербатую вилку и всадила её в предплечье Лигура до основания притуплённых зубцов. Республиканец взвыл от боли, хватаясь за раненую конечность. Учитывая антисанитарию, царившую в заведении, заражение крови и последующая лихорадка были ему просто обеспечены. Оставалось расправиться лишь с оклемавшимся Хастуром, не на шутку рассвирепевшим от удара в челюсть. На выручку, как всегда, пришёл Курбе. Здоровенный детина, выросший на сельских просторах Орнана, поймал дёрнувшегося было республиканца и без малейших усилий поднял высоко над головой. Эти крупные мясистые ладони умели не только держать кисточку, создавая на полотнах причудливую игру света и тени, но также ломать кости и выбивать зубы. Хастур был переброшен через стол. Во время полёта он комично размахивал в воздухе ногами и руками, отчаянно пытаясь за что-то ухватиться. Этим чем-то оказалась борода, сидящего поблизости посетителя. Тот принял это за личное оскорбление, поэтому вскочил и принялся пинать лежащего без движения Хастура ногами. В кабаке завязалась всеобщая драка. Роялисты колотили республиканцев, а те отвечали с не меньшим жаром. Лишь отстранённый Моне спокойно сидел на прежнем месте, помешивая ложечкой сахар в абсенте. — Эх, Париж, — мечтательно выдохнул он. — Ты полон очарований и разочарований. — Пора убираться отсюда, — сказал Кроули, потянув господина Фелла за рукав. Никем не замеченные, они пробрались к двери, ловко уклоняясь от летающих во все стороны стульев и бьющихся вдребезги глиняных кувшинов. Ночная улица встретила беглецов прохладой и сыростью. Уже догоравшие газовые фонари слегка потрескивали, отбрасывая причудливые тени. — Сюда, я оставил экипаж на соседней улице, — Кроули еле поспевал за прытким виконтом. — У кучера есть револьвер на случай, если кто-то решит последовать за нами. Скучающий извозчик и в самом деле дожидался своего господина, дымя очередной папиросой. Судя по количеству окурков, валяющихся у его ног, стоял он здесь уже достаточно долго. — Ваша светлость изволила насладиться ужином? — поинтересовался он. — На это нет времени, Жак. Едем скорее, — отмахнулся виконт, уже залезая на подножку экипажа. — А я предупреждал, что это неподходящий квартал для вашей светлости, — пробурчал себе под нос кучер, закрывая дверь за ним и художником. Подгоняемые ударом кнута сонные лошади затрусили по хитросплетению парижских улиц. Кроули наконец-то перевёл дыхание. В экипаже было достаточно тесно. От быстрой езды пассажиров подбрасывало на каждой кочке, так что их колени постоянно сталкивались. Щёки господина Фелла покраснели, как два наливных яблочка. Возможно, это было всего лишь последствие нервного потрясения или пробежки, но Кроули истрактовал этот знак иначе. Как уже говорилось, он не был дураком и прекрасно понимал, почему дипломат не высадил его у ближайшей подворотни. Этой ночью он жаждал приключений, а стройный художник с вьющимися от природы рыжими волосами, по всей видимости, пришёлся ему по вкусу. Не то чтобы Кроули были чужды подобного рода утехи, просто он плохо представлял себя в роли принимающего. Одно дело заманить к себе в студию симпатичного гибкого натурщика, совсем другое — раздвигать ноги перед богачом. «Очнись, глупец, такой шанс выпадает единственный раз в жизни. Впиться поцелуем в мягкие губы, прикоснуться к нежнейшей коже, заниматься любовью на шёлковых простынях. Уже завтра утром тебя выкинут обратно на улицу, а сейчас нужно просто наслаждаться». — Мы едем в мои апартаменты в английском посольстве. Комнаты достаточно скромные, но в них есть горячая вода и чистое платье. Сегодня можете переночевать у меня, а завтра утром Жак отвезёт вас, куда вы скажете, — слова господина Фелла лишь подтвердили догадки Кроули. — Это неслыханная щедрость с вашей стороны, сударь. — Бросьте, это меньшее, что я могу сделать в качестве благодарности. Ведь вы уже во второй раз за день спасаете меня, — мягко улыбнулся Фелл, протягивая Кроули свой надушенный платок, чтобы тот мог вытереть с лица грязь. Если дипломат считал эти апартаменты «скромными», оставалось лишь догадываться, что представляло из себя его английское поместье. Убранство блистало великолепием, сочетавшим в себе пышность стиля «Буль» и сдержанность Людовика XV. Резная мебель, инкрустированная золотыми вставками, была покрыта чёрным лаком. Многочисленные стеганые кресла и стулья-жабы так и просили плюхнуться на них, чтобы проверить, как запружинит обивка. Служанка проводила Кроули в уборную, где его уже дожидалась наполненная горячей водой ванна, и тактично удалилась. Сквозь массивную дверь художник расслышал, как она испросила у господина разрешения удалиться на ночь. Кроули покидал грязные вещи в кучу на пол, посчитав, что сегодня они ему больше не понадобятся, и с наслаждением погрузился в пенную ароматную ванну. Он не мог припомнить последний раз, когда мылся в горячей воде. Должно быть, это было ещё дома — в Шотландии, когда мать по субботам устраивала «банный день» для всего своего многочисленного потомства. Художник с особой тщательностью намылил грязные ступни и ладони, протёр шею и за ушами, как его учили в детстве. Примерно половина флакончика душистого шампуня ушла на то, чтобы привести в порядок густые волосы. Кроули знал, что, высохнув, они сами собой улягутся в крупные красивые локоны. Он никогда не пользовался папильотками или щипцами для завивки, чем вызывал жгучую зависть своих сестёр, тративших уйму времени на то, чтобы хорошо выглядеть перед походом в церковь. Интересно, как они все поживают сейчас? Наверняка и не догадываются, что их брат этой ночью собирается вступить в греховную связь с настоящим виконтом. Сквозняки холодили босые ноги, пока Кроули неслышными шагами пробирался к гостиной, в которой до сих пор горел свет газового рожка. Господин Фелл как раз сидел в кресле. Водрузив на нос золотое пенсне, он с увлечением листал томик Шекспира и потягивал из хрустального бокала бренди. «Для успокоения нервов, — понял художник. — А ведь он и в самом деле очень хорош собой. Это не холодная красота денди со страниц журнала haute couture, а нечто более тёплое и мягкое. Настоящий ангел со старинных полотен». Перевернув очередную страницу, Ангел поднял глаза. Томик выпал из ослабевших пальцев, когда он увидел полностью обнажённого Кроули, соблазнительно изогнувшегося в дверном проёме. Лицо Фелла залил алеющий румянец, а грудная клетка задвигалась часто и отрывисто. Он чуть ослабил ставший тугим шейный платок и поспешил снять пенсне. — Разве служанка не оставила вам чистое платье? — с очень убедительным отчаянием в голосе спросил он. «О, так господин дипломат любит поиграть. Что же, эту игру придумал я сам», — мысленно усмехнулся Кроули. Плавно покачивая бёдрами, он не спеша приблизился к Ангелу и оседлал его колени. Тот резко выдохнул, не зная, куда деть свои руки. Они то нервно сжимали подлокотники сиденья, то взмывали в воздух. Художнику нравилась такая реакция, нравилось, что сейчас он имеет над этим человеком безграничную власть. Чтобы закрепить полученный эффект, он прильнул к Феллу ещё ближе и впился в его губы настоящим французским поцелуем. Стараниями ловких пальцев Кроули шейный платок полетел на пол. За ним отправился накрахмаленный воротничок. Он уже расстёгивал пуговицы редингота, когда Фелл отстранился, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Это же незаконно, — наконец, выдавил из себя он. — В Англии, — напомнил Кроули. — А мы сейчас находимся по другую сторону залива. Для большей убедительности художник поерзал бёдрами на чреслах дипломата, недвусмысленно потираясь о стоящий член. — Вам нравится, что вы видите? — выдохнул Кроули в чужое ухо, а затем, дождавшись неуверенного кивка, продолжил. — Тогда коснитесь меня. Он взял безвольно висящую вдоль подлокотника руку Фелла и принялся оглаживать ей своё тело: ключицы, острые плечи, грудь и впалый живот. Ангел зачарованно следил за этими движениями, боясь сделать даже вздох. — Может, нам стоит переместиться в спальню? — предложил Кроули, легко поднимаясь со своего места и поворачиваясь, чтобы поддразнить дипломата своим аппетитным крепким задом. Фелл потянулся к нему рукой, но художник игриво отпрянул, вновь прошептав: «спальня». Несчастному ничего не оставалось, кроме как подняться на нетвёрдых ногах, взять со стола газовый фонарь и показать Кроули дорогу к заветной комнате. Кровать в стиле Людовика XVI с бархатным балдахином поражала своими размерами. Художник с удовольствием нырнул в ворох подушек и попытался принять самую соблазнительную позу. Господин Фелл осторожно прилёг рядом с ним. Вопреки ожиданиям Кроули, он не проявлял никакой инициативы. Что же, роль ведущего была художнику более знакома и понятна, поэтому он, нисколько не стесняясь, продолжил начатое в гостиной. Редингот был отброшен в сторону, мелкие пуговицы шёлковой рубашки поддались напору достаточно быстро. А вот то, что было под ней, заставило Кроули в удивлении приподнять брови. — Это корсет. Для осанки, — смущённо пояснил Фелл. — Вы полны сюрпризов, виконт, — прошептал художник, облизывая губы. Он не знал почему, но эта непривычная для мужского гардероба деталь невероятно заводила. Выходит, дипломат всё же не был столь подтянутым и идеально прямым, как стремился показаться на публике. — Ох, прошу, называйте меня просто Азирафаэль, — смущённо отвёл глаза Фелл, когда Кроули предпринял попытку разобраться с тугой шнуровкой. «Хм, Азирафаэль — ангельское имя. Это прозвище определённо подходит господину дипломату». В окружении художника не было знатных дам, носивших мудрёные туалеты. Из-за отсутствия практики он мигом заплутал в многочисленных крючках, так что путы удалось лишь слегка ослабить. Корсет съехал вниз, обнажая чуть полную грудь и приподнимая её, делая похожей на женскую. Кроули жадно облизнулся и припал к ней губами. Ангел тут же отозвался сдавленным стоном и запустил пальцы во всё ещё влажные кудри Кроули. — Вы демон, сударь, — сбивчиво прошептал он. Художнику пришлось по вкусу такое сравнение. Он несколько раз обвёл чувствительный сосок языком, добившись того, чтобы он затвердел. В это время он перекатывал второй между пальцами. Кажется, Азирафаэлю понравился сделанный на пробу осторожный укус, потому что он сладко выдохнул и прогнулся в спине. Довольный полученным эффектом, Кроули прикусил розовую горошину чуть сильнее. Свободной рукой он уже вовсю мял полную грудь. Азирафаэль заёрзал, пытаясь сквозь брюки потереться об него давно стоящим членом. — Всему своё время, Ангел, — сказал Кроули, вжимая любовника в мягкую постель и раздвигая ноги коленом, чтобы предупредить дальнейшие самовольства. Пока что, ему слишком нравилось играться с чувствительными сосками, чтобы переходить к чему-то ещё. Хотелось растянуть сладкую пытку, чтобы проверить, как долго сможет выдержать Ангел, пока окончательно не потеряет от возбуждения рассудок и не начнёт вслух молить о большем. Кроули ни на секунду не сомневался, что господин дипломат был искушён в любовных играх, просто ему нравилось строить из себя невинного мальчика. Что же, художник был готов поддержать любую его прихоть. Невысокая цена за то, чтобы иметь доступ к этому потрясающему мягкому телу. Кроули безжалостно щипал блестевшие от слюны в свете газовой лампы соски. Он прикусывал нежную кожу вокруг них, оставляя многочисленные отметины: багровеющие засосы, розовые следы зубов и светлые, едва заметные лунки от ногтей. Ангел стонал и извивался, из уголка его рта текла тонкая ниточка слюны, а зрачки были расширены, как у заядлого кокаиниста. Сжалившись, художник ослабил корсет ещё сильнее. Мороки со шнурками было много, но возможность беспрепятственно просунуть руку и огладить полный живот и чуть выпирающие бока определённо того стоила. — Как же ты прекрасен, — в искреннем восхищении прошептал Кроули. Он боялся говорить громче, чтобы не спугнуть это чудесное видение. От незатейливой похвалы Ангел вновь покраснел. Румянец расползся по его щекам, шее и даже груди, отлично гармонируя с оставленными метками. Художник заулыбался, как дурак, думая о том, что все это великолепие было делом его рук — лучшей из когда-либо написанных им картин. Избавиться от брюк было не в пример легче, чем разобраться с корсетом. Кроули не без удовольствия огладил шёлковую ткань панталон — сам он их почти никогда не носил, да и разве шло его грубое льняное бельё в сравнение с этим великолепием? Из вертикального разреза, отороченного кружевными оборками, выглядывала аппетитная розовая головка. Ну вылитое карамельное яблочко, которыми торговали дородные продавщицы на ярмарках. Кроули с наслаждением склонился, обдавая свой сладкий приз горячим дыханием. Ангел, такой открытый, беззащитно распластанный перед ним на этой слишком широкой кровати, нервно комкал в пальцах простыни. Художник нежно огладил член по всей длине — не ласка, лишь намёк на нее — а затем одним плавным движением загнал его себе в горло до основания. Азирафаэль чуть приподнялся, открывая рот в немом крике, но бессильно упал обратно на подушки, когда Кроули начал неспешно двигать головой вверх-вниз. Он то насаживался на член до упора, сглатывая, чтобы плотнее сомкнуть вокруг него стенки своего горла, то наоборот максимально отстранялся — так, чтобы во рту оставалась одна лишь головка, которую было легко и удобно дразнить языком. — Я сейчас умру, точно умру, — шептал Азирафаэль, как в бреду. — И моя душа отправится в Ад. — Нет, Ангел, — разуверил его Кроули, с непристойным звуком выпуская член изо рта. — Твоё тело отправится на вершину райского блаженства. Художник до сих пор не мог разгадать, чего жаждет этот человек — быть дающим или отдающимся? С одной стороны, Кроули был ниже его по статусу и, кажется, немного моложе. Его задница была крепкой и выносливой. С другой — Азирафаэль был стеснительным и нежным, как настоящая леди. Он позволял вести себя в этом головокружительном танце, ловко подстраиваясь под все дерзкие па своего партнёра. Кроули не был бы самим собой, если бы не поспешил проверить свою догадку. Обильно смочив палец слюной, он вновь с наслаждением припал к члену Азирафаэля. На этот раз движения его головы были чуть более быстрыми и ритмичными. Расслабленный Ангел не стал возражать, когда Кроули скользнул рукой в разрез панталон и влажными подушечками пальцев коснулся входа в его тело. Колечко мышц отзывалось пульсацией на действия умелого рта. Преодолев лёгкое сопротивление, художник ввёл одну фалангу пальца. Внутри было горячо и невероятно узко. Если Его Светлость и практиковала когда-либо секс с проникновением, то это было весьма давно. — Ты… ах… собираешься познать меня… в библейском смысле? — прошептал задыхающийся от наплыва острых ощущений Азирафаэль. Кроули нравилось такое определение, но он был недоволен тем, что Ангел до сих пор мог связно говорить, поэтому протолкнул палец чуть глубже, стремясь найти заветный бугорок. Последующий вскрик Азирафаэля свидетельствовал о том, что для него вселенная в этот момент взорвалась на миллиард осколков. Кроули умело чередовал нажатие на нужную точку с погружением члена в самую глубь своего горла. И всё же слюна слишком быстро высыхала. В качестве смазки её было недостаточно. — У тебя есть что-нибудь вроде масла? — спросил Кроули, вновь выпуская изо рта член. Тот покачивался перед самым его лицом, соблазняя приласкать вновь, но художник крепился из последних сил. Плохо соображающий Азирафаэль с его пальцем в заднице и поджавшимися яичками был чудо как хорош, но слишком легко было сейчас толкнуть его неосторожным движением за самую грань, а Кроули бы этого не хотелось. Только не до того, как он успеет насладиться этим запретным плодом в полной мере. — Ммм, да, в столике для писем, — Ангел указал направление взглядом. Кроули чертыхнулся и перекатился на необъятной кровати. Его терпение порядком истончилось, не было сил продумывать каждое своё движение, чтобы оно выглядело плавным и сексуальным. Хотелось просто раздобыть треклятый пузырёк и вернуться к томящемуся в ожидании Азирафаэлю, который, к слову, воспользовался заминкой, чтобы избавиться от кружевных панталон. Прохладный пол неприятно обжёг ступни — хозяин забыл распорядиться о том, чтобы служанка перед своим уходом разожгла камин. Кроули так спешил, что едва не снёс на своём пути красивую ширму для переодевания, выполненную в японском стиле. Он бесцеремонно раскрыл ящик стола, вороша многочисленные бумаги, пока наконец-то не отыскал необходимый предмет. «Интересно, зачем он его там хранит? Любит отвлечься приятным занятием от утомительной корреспонденции?» — предположил художник. Нырнуть в тёплую постель, прогретую жаром тела Азирафаэля, было настоящим блаженством. Кроули вылил несколько капель ароматного масла себе на пальцы и растёр их. На этот раз проникновение было более лёгким. Художник навис над Ангелом, внимательно следя за изменениями в чертах его лица: чуть испуганные глаза, ищущие в нём поддержки, закушенная губа, сведённые домиком брови. Кроули поцеловал хмурую складку, желая разгладить её, а потом поддался порыву нежности и начал целовать уже всё, до чего только мог дотянуться. В это время второй палец скользнул в жаркую тесноту. Ангел задышал поверхностно и часто. Кроули дал ему пару мгновений, чтобы привыкнуть к необычным ощущениям, а затем задвигал пальцами. Он ласкал чувствительный бугорок, при этом слегка разводя их в стороны, а сам шептал любовнику на ухо всякие глупости — какой он красивый, чувствительный и невероятно узкий. Казалось, эти бесхитростные слова смущали Азирафаэля намного сильнее жарких ласк. Он стыдливо опускал ресницы и отворачивался, но Кроули всё равно находил его губы и целовал их, пока они не стали ярко-пунцовыми и блестящими. С каждой секундой занятия любовью Ангел становился всё прекраснее. Посчитав подготовку достаточной, Кроули заботливо подложил подушку Азирафаэлю под поясницу и сделал глубокий вздох, чтобы собраться с мыслями. Оставшееся во флакончике масло ушло на то, чтобы смазать собственный каменно-твёрдый член. Вид притаившегося в ожидании Ангела был так хорош, что художнику пришлось до боли сжать собственные яйца, прежде чем приставить головку к растянутому входу. Кроули мантрой повторял про себя, что нужно действовать осторожно, но как только жаркая глубина поглотила примерно треть его члена, сдерживаться стало невыносимо сложно. И всё же художник твёрдо решил не заходить пока на всю длину. Азирафаэль кусал губы, комкал простыни и мотал головой из стороны в сторону. Кроули вышел, чтобы слегка изменить угол, и закинул ногу Ангела себе на плечо. Только после этого, тот отозвался первым благодарным стоном. Художник понял — можно. Яйца шлёпнулись об обнажённые ягодицы, задавая первую ноту в ритме этой чарующей мелодии. Кроули стремился растрахать узкое отверстие, двигаясь плавными гладкими толчками. Его тяжёлое дыхание смешивалось с протяжными стонами Азирафаэля. Капелька пота скатилась со лба и упала вниз. Кроули слизал её, ощущая, как солёный вкус смешивается со сладостью кожи. Азирафаэль весь был сладким, как свежеиспечённый эклер с воздушным кремом. Художнику нравилось мять пальцами его пухлые бёдра, нравилось, что Ангел сам закинул вторую ногу ему на плечо, ещё сильнее прогибаясь в спине. Это было так хорошо, но хотелось прижаться ещё сильнее, толкнуться ещё глубже, сливаясь в единое целое. Кроули вынул пульсирующий член из нежного нутра и перевернул Ангела, ставя его на колени. В этот раз он вошёл резко, почти болезненно. Намотав на руку шнурки полурасстёгнутого корсета, художник ощутил себя наездником, пытающимся обкатать неопытную кобылку, ещё ни разу никого не державшую в седле. В какой-то момент Азирафаэль начал двигаться бёдрами ему навстречу, и вот тогда Кроули ощутил истинное блаженство. Он запрокинул голову, полностью растворяясь в моменте. Рука плавно затягивала корсет всё туже и туже. Судя по тому, что Ангел стонал всё громче и отрывистее, нехватка кислорода усиливала ощущения, делая их более яркими. Чувствуя, что сам уже находится на грани, Кроули резким движением потянул за шнурок, так чтобы обе половинки корсета сошлись на мягкой спине и обхватил пальцами член Азирафаэля, двигаясь на нём в ритм своим толчкам. И без того тугие мышцы плотно сомкнулись вокруг эрекции Кроули и запульсировали, выдавливая из него всю сперму до последней капли. То, что Ангел кончал с ним в унисон, было невыносимо приятно и правильно. Жаль только, что из-за стоящего в ушах звона художник не мог расслышать его потрясающий голос. Обессиленный, Кроули повалился сверху, отпуская из ослабевших пальцев шнуровку корсета. Он поцеловал Азирафаэля в мокрую от пота шею и уткнулся носом в светлые кудри. Наконец, отдышавшись он спросил: — Таких приключений вы искали сегодня, сударь? — Я просто хотел попробовать самые вкусные улитки в Париже, но это… — Азирафаэль осторожно повернулся, позволив опавшему члену выскользнуть из себя. — Это было намного лучше. После выставки вы должны непременно отправиться со мной в Англию. При дворе мне бы очень пригодился такой талантливый, э… живописец.***
Кроули проснулся от лёгкого поцелуя в висок. Азирафаэль сидел на самом краешке матраса и с интересом разглядывал его лицо. — Ты улыбался во сне… Видимо, тебе снилось нечто очень приятное, — предположил он. — Завтрак готов. — Завтрак подождёт, Ангел, — с этими словами Кроули утянул под одеяло явно не ожидавшего этого Азирафаэля. Что поделать, с возникшей от чрезмерно яркого и реалистичного сна эрекцией нужно было как-то бороться. Интересно, если он очень попросит, Ангел согласится купить корсет? Примечания *Французы первыми придумали выставлять работы художников широкой публике. Так и появился в XVII веке Парижский салон. Со временем это мероприятие заняло настолько важную роль в жизни столицы, что любой уважающий себя художник обязан был выставляться там. Жюри отсеивало работы скорее по политическому признаку: «ты похвалишь моего ученика, а я — твоего», поэтому отказ получали даже знаменитые сейчас работы. * Во времена правления Наполеона III барону Осману было поручено перестроить центр Парижа, который образовывался по средневековому принципу и не отвечал современным стандартам. Осман расчистил Париж и сделал его таким, каким мы знаем его сейчас. *(фр.) Мне очень жаль, сударь, видите ли, мой кучер не знаком с хорошими манерами. *(лат.) Когда ты в Риме, поступай как римляне. *Тарифное соглашение с Великобританией, опрометчиво подписанное Наполеоном III, наводнило французский рынок английскими товарами и нанесло тяжёлый удар по и без того ослабевшей от войны экономике. *(фр.) Отказано * Гюстав Курбе сдержал обещание и открыл первую в истории персональную выставку ровно через дорогу от Салона. Впрочем, три своих работы он оттуда не забрал. Да и выставка оказалась полным провалом, разорившим его покровителя. * Салон Отверженных — в 1863 году по указу Наполеона III впервые была проведена альтернативная Парижскому Салону выставка, куда попали «забракованные» жюри работы. «Завтрак на траве» был одной из них.