Millions

      Стадии принятия происходили у Сынюна в абсолютно случайном порядке. Даже потому, что сначала было именно само принятие — он с гордо поднятой навстречу всем возможным проблемам головой, признался в собственных чувствах самому себе и следующим же утром, по привычке проснувшись по будильнику, вполне спокойно сказал мысленно:              Я люблю Сынхуна.              И в этом, кажется, не было совершенно ничего страшного.              Сынюн решил радоваться и смотреть на хорошие стороны ситуации. И поэтому не сдерживал улыбку для Сынхуна, когда встретил его утром, сонного, задумчиво насыпающего корм в миску для Отто. У него есть возможность быть рядом с Сынхуном наибольшее количество времени из возможного — и это приятно грело душу. Сынхун, протерев глаза, улыбнулся Сынюну тоже и даже пожелал доброго утра — сухие шарики корма просыпались мимо миски; на звук сразу же побежали четыре пары когтистых лап. Несмотря на раннее расписание, на душе стало спокойно — Сынюн по привычке сощурился и уткнулся в тёплое плечо старшего; Сынхун коротко потрепал его по выжженным краской волосам.              Так хорошо. Дальше — больше — не надо.              Сбившийся из выверенной психологами последовательности гнев приходит следующим, на съёмках одного из шоу. Во время перерыва менеджер принёс еду — Сынюн бесстыдно начал клянчить мороженое у Джину; в ответ Мино расхохотался от его выходки и попытки в эгьё и разлил по небольшому столу в гримёрке свой стакан с кофе. Сидящий рядом Сынхун доблестно быстро притянул отвлёкшегося на мороженое Сынюна на себя — и медленно, словно в замедленной съёмке, он смотрел, как тёмные капли падают на пол, а не на белую рубашку. Смеха ради Сынхун коротко ощупал Сынюна всего, слишком панически причитая о том, что группа чуть не потеряла лидера, ведь он не выдержал бы изъян в своём наряде для съёмок. Смех из горла вырывается нервный, и Сынюн знает, к чему приводит это скапливающееся тепло внизу живота — а Сынхун тоже знает его слишком хорошо, он же невольно и подсказывает повод для очередного позорного побега.              — Кажется, сюда немного попало, — Сынюн быстро выправил длинную рубашку из штанов, делая вид, что пытается рассмотреть ткань поближе. — Пойду быстро в туалете отмою, пока свежее.              В небольшом туалете студии он посмотрел на образовавшийся стояк обречённо. А потом — зло, когда ещё и увидел в зеркале своё лихорадочно красное лицо. Ему двадцать пять лет! — пора, когда встаёт по любому поводу, должна была давно кончиться, а он, как озабоченный, уже который день вынужден время от времени срочно искать убежище, чтобы не попасться. Да не может так продолжаться! Это просто портит наконец-то появившееся продвижение, радостные эмоции от побед и достижений новой музыки. Сейчас вообще всё так хорошо складывается, а он ведёт себя, как ненормальный.              На фотосессии через два дня после этих съёмок, Сынюн решил, что ничего нет. Сейчас — только музыка, долгожданная работа. Всё отлично. Ему — просто — нравится фотографироваться в паре с Сынхуном. Просто — Сынхуну очень идёт его новая причёска (объективно, спросите у фанатов), и его просто сегодня очень удачно накрасили.              Потом, в гримёрке, Сынюн чуть не выл в голос — тело буквально сходило с ума, напрягаясь от мимолётных прикосновений, охлаждая кожу внезапными мурашками, сгорая — просто так — от близкого чужого дыхания. Раньше так не было — а теперь есть, и что с этим делать, Сынюн отчаянно не знал.              В голову пришло, конечно, самое тупое решение из всех — но ничего лучше у истощённого Сынюна просто не придумалось. Пытаться изолироваться от группы в период промо было практически невозможно, и Сынюн вёл себя просто отвратительно — почти волком бросался на место между Джину и Мино во время интервью, слишком часто ходил гулять с Тором по утрам и вечерам, даже пытался пробраться в студию, хотя сейчас в новом материале не было никакой нужды, и он только пугал своей бледной тенью ребят из iKON.              Музыка не выходила. Сынюн бездумно штамповал один черновик за другим, а потом злобно удалял каждый набросок — я бы такое не слушал. Хотелось замучить себя работой, заставить себя выжать, родить невероятно хорошую песню именно сейчас, именно в таком состоянии; так во всех его действиях будет хоть немного смысла.              — …ты меня слышишь? Сынюн? — чуть не подпрыгнув на стуле, Сынюн разглядел стоящего рядом хмурого Мино. Наверное, уже поздно — но возвращаться обратно в квартиру — сродни пытке.              — Завтра съёмка только вечером, — он постарался звучать просто нормально. — У меня сейчас кое-что хорошее получается.              — Да? Можно послушать? — Мино, вопросительно подняв брови, заглянул в экран компьютера Сынюна. Там гордо красовалась одна единственная полоска звука — и то простая запись игры на гитаре, когда пустой экран уже начал раздражать. — Сынюн, пойдём домой.              Слов, чтобы ответить, не нашлось. И Мино, наверное, как и абсолютно все вокруг, уже обо всём догадывается. Сынюн закрыл лицо ладонями, медленно выдыхая — вот и начинается депрессия.              — Сынюн, мы заметили, — Мино начал тот-самый разговор немного неловко. Даже хорошо, что завёл его именно он — Джину бы, умеющий видеть всех участников группы насквозь, мог бы вывернуть Сынюна наизнанку, Мино же никогда не старался залезать глубже. — Что ты как будто избегаешь Сынхуна-хёна? Нам же не нужны сейчас новые песни, и улетать скоро.              — Всё нормально, правда, — лгать в сложившихся между ними отношениях было сложно, но другого выхода не виделось. — Просто хочу сделать больше материала.              — Ладно, — Мино, кажется, поверил. И встал, расправив штаны и протянув Сынюну ладонь. — Только пойдём домой. Сынхун-хён очень беспокоится, говорит, ты не разговаривал с ним дня три…              Торг начинается, когда после съёмки на следующий день менеджер разрешает им, полуживым от двух недель непрекращающихся интервью и шоу, выпить в баре. Сынюн, не думая, выпивает залпом бокал чего-то, а потом — даже не знает, спустя сколько времени — смеётся с Джину, который пытался убедить бармена в своём титуле «лицо нации». Сынхун сидел немного отдельно от группы — в сердце больно укололо от одинокого вида старшего. Нужно попросить прощения. Сынюн ведёт себя как последний мудак уже, кажется, почти неделю — ничего же не случится от того, что он поговорит с дорогим ему человеком? Мир в глазах покачнулся, но цель — видна впереди немного расплывчато, но невыносимо заманчиво.              — Сынхун-хён! Прости меня! — пол мешался — Сынюн споткнулся об него, падая носом на диван, на котором сидел хён. Сынхун, кажется, смеялся — из-за музыки сложно было различить, и Сынюн хотел поднять голову, чтобы посмотреть на его улыбку ещё раз — но ударился о стол. На глазах выступили слёзы, и мир вокруг расплылся ещё больше. — Прости меня, хён!              — Тише-тише, — тёплые ладони — на рёбрах, Сынхун, не без усилий, вытащил младшего из-под стола. Сам бы Сынюн такой вираж сейчас бы не провернул; его опасно накренило вперёд, и он смачно упал лицом в колени хёна. — Сколько ты выпил?              — Прости меня, хён! — он отчётливо почувствовал вибрацию, прошедшую по телу Сынхуна — он точно смеялся. Хорошо.              — Думаю, нам пора закругляться, — мир снова мелькнул перед глазами — Сынхун вернул Сынюна в вертикальное положение.              — Ты простишь меня, Сынхун-хён? — он не ответил, но улыбался — тогда Сынюн улыбнулся тоже, млея от того, что чувствовал руки хёна на своих плечах. Одно прикосновение - и Сынюн бессовестно отпустил ситуацию совсем, позволяя вывести себя из здания бара, спотыкаясь о любую неровность на земле, он с наслаждением вцепился в плечо хёна, звонко разговаривающего по телефону с кем-то.              — Тебе, может помочь? — это Сынюн расслышал уже рядом с лифтом в квартиру; Джину, развлекающийся тем, что несильно толкал сильно пьяного Мино и проверял, сколько ему понадобится, чтобы вернуть равновесие, блеснул пьяными глазами в сторону Сынхуна.              — Не надо. Я, думаю, справлюсь, — Сынхун поправил безвольно повисшего на нём Сынюна. — Сынюн не особо буйный.              Сынюн хотел подтвердить слова хёна — но вместо слов изо рта вырвалось плохо различимое мычание. Всё равно хён относится к нему как-то больно холодно, хотя чего Сынюн ожидал после такого своего поведения? Нужно молиться, чтобы он хоть когда-то смог выпросить хоть какое-то прощение.              — Хён… — включенный свет в знакомом коридоре больно резал глаза — Сынхун удивлённо поднял голову, отвлекаясь от попыток развязать кроссовки Сынюна. — Ты сердишься на меня.              — Поговорим об этом утром, ладно? — Сынюна передёрнуло — этот тон ему не нравился на подсознательном уровне. Стало грустно — он уставился на ловкие пальцы Сынхуна, справляющиеся со шнурками. — Пошли.              Сынхун с показушным кряхтением снова поднял обмякшего Сынюна — нос уткнулся в пахнущую одеколоном и дымом шею. Сынюн хихикнул — так близко. Ещё немного — и до смуглой кожи можно коснуться губами — несильно, почти незаметно; а потом, он, наверное, сгорит. Хотелось плакать — так близко и далеко одновременно, а в итоге Сынюн просто сделает больно им обоим.              — Нет… — Сынюн отчаянно попытался остановить и без того медленное продвижение, когда увидел дверь в свою комнату. — Я не могу там заснуть.              — Ладно, — направление сменилось, перед глазами мелькнула включенная лампа — и Сынхун усадил Сынюна на свою кровать. Он вдохнул полной грудью — светлая прохладная комната пахла хёном, напоминала о хёне, и это было так хорошо, что больно. Глаза слипались, обессилев, Сынюн просто повалился назад, пытаясь сосредоточиться на дыхании. Вдох — выдох, нельзя забывать о том, что нужно выдохнуть…              — Ты плачешь? — голос у Сынхуна немного панически дрогнул, Сынюн судорожно выдохнул, когда тёплое прикосновение согрело щёку. Он всё ещё немного цеплялся за уходящее сознание, только затем, чтобы эгоистично насладиться моментом и подышать Сынхуном ещё немного, пока всё не пошло к чёрту.              — Сынхун-хён, — вырвалось, когда слева почувствовалось тепло чужого тела. — Ты…              Пальцы хёна аккуратно прошлись по щеке — кажется, Сынюн действительно расплакался; он хотел пододвинуться ближе, чтобы от чужого дыхания мурашки пошли по коже. Ещё одно тёплое касание — более нежное, мягкое, рядом с уголком рта, чужой тяжёлый вздох, щекочущий губы.              Сынюн горел. Отпуская сознание куда подальше, он просто полыхал, позволяя пьяной темноте укрыть его с головой.