Millions

      Они поговорили тем утром — в тусклом свете пасмурного утра Сынюн, ощущавший себя призраком, тихо выбрался из комнаты хёна, сам не понимая — он ищет повод поговорить (чтобы восполнить несколько дней молчания) или избегает (потому что также Сынюн, к сожалению, помнил абсолютно всё со вчерашнего вечера). Сынхун тогда нашёл его сам — протянул молча тёплую чашку с кофе и выдал, как есть: «Ты избегаешь меня, Сынюн?».              «Нет».              Сынюн не врал тогда — кажется, избегал он, скорее, самого себя. И сейчас он по-настоящему встретился с тем, что на словах — признал, но в жизни — не прочувствовал до конца. Просто — хён, стоит напротив, тоже немного бледный и призрачный, и его взгляд цепко выхватывает взгляд Сынюна; тяжело от Сынхуна исходит что-то вязкое и пахнущее болью; тогда, в то утро, Сынюн вдруг понял кое-что поважнее мимолётных слов в сознании («Я люблю Сынхуна») — он не хочет, чтобы от Сынхуна хоть когда-то ещё исходило такое настроение, не вынесет, если человеку, стоящему напротив, придётся снова проходить через что-то подобное; и это закрепилось где-то на уровне базовых потребностей.              «Прости меня, хён. Мне просто нужно было немного побыть наедине с собой».              Потом вечером Сынхун, нарядившийся, как какой-то бандит из фильмов, во всё чёрное, вытащил Сынюна из комнаты, не говоря ни слова и только многозначительно звеня ключами. Они сели в машину менеджера вдвоём и ехали-ехали-ехали, и Сынхун, смеясь, рассказывал про те дни, в которые Сынюн был «наедине с собой»: как исчезнувшего в студии Сынюна панически искал менеджер (ситуацию спас Джинхван, увидевший Сынюна в главном офисе), как Мино, решивший вспомнить, как играть на гитаре, волком ходил вокруг сынюновых гитар (но Сынхун, конечно же, доблестно инструменты охранял), как мило заснули Отто и Тор вместе (есть фотография, но за рулём Сынхун не покажет).              Сынюн запомнил песок в ботинках и холодный морской ветер, задувающий под растянутый свитер, — на пляже людей почти не было, да и кто бы узнал в них, одетых — совершенно — как обычные люди, каких-то там айдолов. Сынхун, вспомнив почему-то их с Сынюном совместную поездку в Пусан пятилетней давности, танцевал под тихо включенных на телефоне Twice. И Сынюн помнил, как улыбался, широко и искренне, не подходя к хёну ближе — в этом и был их момент, тонкий, немного хрупкий, но перманентный.              Поэтому сейчас, после перелёта на очередные съёмки в Таиланде, к Сынюну впервые за несколько недель пришло вдохновение. Сынхун, задумчиво крутящий в руках свою майку, тихо подговаривал Мино скинуть задремавшего на шезлонге Джину в бассейн, а Сынюн, пользующийся моментом, рассматривал татуировку на спине хёна. Солнце немного припекало голову, и он, глупо хихикнув, решил поставить вопрос ребром — а за что он любит Сынхуна (раз он уже попал в эту ситуацию)? Предусмотрительно уходя подальше от прохладного бассейна, Сынюн открыл заметки в телефоне, печатая первое, что придёт в голову.              1. Это Сынхун 2. Он понимает меня без слов …              — Можно к тебе? — Сынхун, немного пьяный после их ужина, негромко постучался в дверь комнаты, которую делили Сынюн с Мино. — Джину-хён всё ещё немного злится на меня из-за бассейна.              — Вы поговорили?              — Мы поговорили.              — Заходи, — Сынюн, вздохнув, пропустил Сынхуна в комнату, оглядывая уже образовавшийся всего-то за несколько часов бардак. Он пытался выжать что-то путное из своих заметок, (не очень-то) тайно посвящённых Сынхуну — дальше четвёрки список почему-то не пошёл, потому что дальше пошло что-то путанно-странное, типа «прикольно чувствуется в сердце», «он разбирается в математике, а я нет»; или очень личное «он всегда обнимает именно так, как мне нужно» или «включает мои любимые группы, когда мне грустно, хотя сам половину этих исполнителей даже не слушает».              Сынхуну на беспорядок было всё равно — он прошёлся по комнате, оглядел себя в небольшом зеркале и в итоге развалился на кровати Сынюна, тяжело вздохнув.              — Мино ещё там остался, — по-детски грустно продолжил он. — Так и залип на ту дораму хёна, мы до утра до них не достучимся теперь.              — Они же ещё вместе живут! Как им не надоело…              — И сидят по своим комнатам! Мне с тобой повезло, а то бы откинулся от одиночества, наверное, — Сынхун перевернулся, тоскливо уткнувшись в брошенный на кровать ноутбук Сынюна; его широкая (скорее всего, взятая у Мино на неограниченное пользование) футболка задралась почти до середины спины. — Посмотрим что-нибудь, а, Сынюн?              — Только выбираю я!              — Конечно, как иначе.              И Сынюн, пользуясь своим положением, выбирает какой-то (как ему кажется) очень забавный и заведомо плохой ужастик; Сынхун всегда таким фильмам сопротивляется, немного пьяный Сынхун — особенно; но они всё равно ложатся рядом, кладут открытый компьютер на себя (и главное — чтобы поровну, Сынхун, хихикая, минуту выравнивал устройство так, чтобы никому из них не пришлось принимать на себя ношу ноутбука полностью).              — Как я теперь дойду до своей комнаты? — запричитал, конечно, хён ещё с первых кадров фильма, но — удивительно — даже не шелохнулся и не принял попыток избежать просмотра. А фильм и правда был глупый — в усталом сознании Сынюна сюжет не отпечатывался от слова совсем, светлые европейские лица запутались в одно, и он так и не мог понять, сколько всего здесь главных героинь, и кто кому подруга. Было тяжело дышать, плотная духота липла к коже — несколько, наверное, минут, Сынюн просто гипнотизировал собственную блестящую от пота кожу на груди под расстёгнутой рубашкой. Сынхун тяжело дышал рядом — Сынюн хотел было проверить, как он там: жив ли вообще? — но взгляд упорно не поднимался выше прилипшей к телу футболки и тихо поднимающейся от дыхания груди.              Оно снова — тяжело внутренне вздохнул Сынюн, чувствуя, как встаёт член. Что-то нужно быстро делать; ситуация, в которую он сейчас попал — аховая и невероятно опасная, одно неверное движение — и всё раскроется. И всё кончится. Навсегда изменится. И Сынюн рванул ноутбук на себя, пробормотав, кажется, что-то про «не видно, блин».              — Эй-эй! — слабо возмутился Сынхун и — к огромному ужасу — потянул компьютер на себя; его тёплая рука скользнула по обнажённому торсу — Сынюну хотелось выть. И плакать. И дрочить. Мысли предательски путались, цепляясь за смуглую кожу Сынхуна, за его голос, горячее дыхание рядом, отчаянно Сынюн попытался потянуть ноутбук снова на себя; пронзительно закричала главная героиня фильма; тяжело дышал Сынхун. И внезапно — его лицо поглотила темнота, а с негромким хлопком захлопнулся попавший в центр противостояния компьютер.              Он увидит сейчас всё — комната хорошо освещалась лунным светом, подсветкой отеля снаружи; и Сынюн обречённо лежал, не двигаясь от сковывающего ужаса и усталости, смотря куда-то в ту сторону, где было лицо хёна.              И были ещё руки Сынхуна. Везде — тёплые пальцы пробрались под расстёгнутую рубашку, скользнули по линии пресса, и Сынюна просто метало; он забывал, как дышит — тёплый воздух больно проходил по сухому горлу вверх и вниз, бедро больно давил ремень на джинсах Сынхуна; и вокруг — он-он-он, Сынхун, пахнущий именно Сынхуном — не своим холодным одеколоном, тёплый, тоже потный, щекочущий дыханием кожу у ключиц; и Сынюн вцепился в его плечо, кажется, больно, но ему необходимо было держаться за что-то, чтобы не упасть, не провалиться окончательно.              Утром Сынюн, слепо уставившись на фигуру спящего Мино, медленно проводит пальцами по телу. Захлопнутый компьютер все ещё валяется где-то в простынях кровати.              И это был не сон.              Что это вообще было?