Millions

      Это был не сон, и воспоминания о том вечере приятно обжигают кожу; Сынюн вспыхивает каждый раз, когда снова представляет себе горячее дыхание Сынхуна на шее и его мягкую кожу под своими пальцами. Сам Сынхун же ведёт себя, ожидаемо, как обычно — виснет на Мино, громко возмущается на камеры, стараясь «сделать шоу», и смотрит на Сынюна: долго, немного по-лисьи прищурившись и несильно улыбаясь уголками губ. Тогда Сынюн смотрит на хёна в ответ (он понятия не имеет, как выглядит его лицо в этот момент, но почему-то уверен, что — глупо).              А вдруг… — Сынюн старательно отгонял одну очень навязчивую мысль, садясь в самолёт рядом с Джину. Серьёзно, а если… — он затыкает сам себя, посвящая время новым песням и тренировкам. Если Сынхун… — что-то внутри всё равно набирает силу, когда хён холодными ступнями проводит по сынюновым ногам под столом, за которым они завтрако-обедали в один их редкий выходной.              А вдруг Сынхун-хён чувствует что-то похожее?              Оно вырывается, разливается по телу, как солёная морская волна, сметая на пути чахлые остатки здравого смысла — что-то щёлкает в голове Сынюна, когда он снова смотрит на Сынхуна (просто — Сынхуна, хмуро листающего что-то в телефоне на одном из диванчиков в гримёрке перед выступлением). Сынюна тогда почти по-настоящему накрывает, в голову лезут абсолютно все неоднозначные мысли, которые он честно старался сдерживать до этого.              На выступлении, облитый водой, разгорячённый, Сынюн смотрел на губы Сынхуна, и внезапно ясно понял — он бы хёна поцеловал. И не один раз. И не только в губы, если быть честным. Пробежавшийся по сцене от переизбытка чувств и эмоций внутри, Сынюн прижался лбом к шее Сынхуна, касаясь губами плеча — на этот раз: довольно ощутимо.              Потом Сынюн боится смотреть хёну в глаза — там точно должно быть отвращение.              Но Сынхун не реагирует никак. Продолжает спокойно разговаривать с Сынюном, иногда щипать его за щёки, трепать волосы и щекотать. На губах же до сих пор ощущение холодной мокрой майки и — тёплой мягкой кожи под ней.              Тогда Сынюн осторожно проверяет ситуацию ещё раз — на фестивале в университете адреналин ударяет в голову, он обливает Сынхуна (стоящего так близко) водой из бутылки; его майка липнет к телу, и Сынюн, под оглушающие крики толпы подходит ближе, широко вдыхает влажный запах и проводит руками по спине Сынхуна — он танцует, по ушам бьёт бит из Everyday, тёмные глаза сверкают совсем рядом, и Сынюн шагает ещё ближе, чуть не забыв спеть свою партию. У него практически крышу сносит от этой близости, от того, как Сынхун проводит пальцами по его мокрым волосам и улыбается — немного странно, необычно и хитро.              На очередной репетиции Сынхун, уставший, буквально минуту назад жалующийся на спину, обнимает Сынюна со спины и кладёт голову на плечо, страдальчески вздыхая. Через два дня на очередном фестивале Сынюн, под ободряющие крики, задирает мокрую футболку Сынхуна. В тот же вечер Сынхун застыл на несколько секунд в коридоре, смотря Сынюну в глаза, и медленно убрал с его лица чёлку, молча. Через несколько дней Сынюн, выпив три бокала вина на трансляции и немного опьянев, под смех Джину и Мино пытается поцеловать Сынхуна в щёку — тот не увернулся, но тоже рассмеялся. Через неделю…              — Хён, — Джину мигом оторвался от телефона, переводя взгляд на Сынюна. — Тебе не кажется, что Сынхун-хён ведёт себя немного… странно в последнее время?              Джину хмурится — на его лице буквально можно увидеть значок загрузки; но он самый внимательный среди них — всегда замечает всё (Сынюн уверен, что Джину заметил его подавленное настроение во время того периода «отрицания»; иначе никак не объяснить то, что Джинхван позвонил именно ему, сразу же когда увидел Сынюна в студии).              — Да нет, — Джину пожал плечами, — всё как обычно. У вас что-то случилось? Вы же не поссорились?              — Нет-нет-нет… всё хорошо.              И Сынюн существовал как на иголках — всё время его как-то странно потряхивало, метало, лихорадило; как будто он нагрел голову в июльский день. Хаотично продолжался список в заметках в телефоне — каждый раз, когда Сынюн видел Сынхуна, в голову приходило что-то новое, абстрактное до невозможности: причин выходило слишком много, Сынюн пытался сложить в стихи хотя бы это. И всё время часто билось сердце — от непонятного Сынюну возбуждения, как будто скоро произойдёт что-то: как подарки в Рождество под ёлкой; от этого Мино называл его «каким-то дёрганным» и громко умолял менеджера, чтобы Сынюну кофе больше не приносили; Сынхун, хихикая, предлагал сделать Сынюну соло-танец в одном из танцев, чтобы хоть как-то убавить неясно откуда взявшийся поток энергии.              — Сынюн? Там показывают выпуск с Sechskies-сонбэннимами, — Сынхун аккуратно заглянул к нему в комнату (Сынюн — иронично — пытался дописать текст про миллионы причин). — И Мино просил передать, что Дживон-хён просил его передать нам, что побреет нас всех наголо, если мы не посмотрим хотя бы одну программу с ними.              — Мы в опасности, — согласился Сынюн, откладывая записи.              Они для пущего комфорта разложили диван перед телевизором — Сынхун задумчиво проверял мягкость каждой подушки, пока Сынюн пытался настроить нормальную громкость. Пальцы немного подрагивали; тихо вдохнув и выдохнув, он отложил пульт и тихо лёг рядом — кожа покрылась мурашками, и Сынюна передёрнуло от внезапно накрывшей волны холода; шмыгнув носом, он засунул ладони под тёплый бок смеющегося над шуткой ведущих Сынхуна. Реклама методично чередовалась с шоу, а тело то и дело бросало в жар — покряхтев, Сынюн откатился подальше, закинув на хёна ноги. Потом подушки стали неприятно нагревать уши — Сынюн бездумно менял их, двигаясь ближе к Сынхуну, пытаясь касаться его больше; задумавшись, он мял в пальцах футболку хёна — кажется слишком много физических контактов. Сынхун заливисто смеётся с шутки Джеждин-хёна на экране — Сынюн снова двинулся подальше, неудобно зажимая свою руку. Тогда он снова повернулся набок — и сильная ладонь Сынхуна резко сжалась на шее, Сынюн даже не успел моргнуть, когда почувствовал чужие губы на своих. Резко, тягуче, Сынхун поцеловал его уверенно, прикусив верхнюю губу, не давая даже секунды, чтобы подумать и осознать ситуацию. С негромким чмоком поцелуй прервался также внезапно, как и начался.              — Успокоился? — обыденно спросил Сынхун, ложась обратно в ту же позу.              Сынюн дышит.              Потом тело простреливает сильным приятным зарядом — он инстинктивно зажмурился, его действительно как будто выключили, — теперь любая поза казалась удобной и комфортной.              Он поцеловался с Сынхуном.              Нет, даже — Сынхун поцеловал его.              Сынхун. Поцеловал. Его. Просто взял, навис сверху и коснулся своими губами губ Сынюна. Просто — поцеловал. Сам.              — Хён… — одним порывом Сынюн неуклюже перевернулся к нему снова и, зажмурившись, глупо прижался к губам Сынхуна ещё раз — почему-то в этот момент мозг отключился, уже просто отказываясь отличать реальность от бредовых снов за пятнадцать минут до звонка будильника. Сынхун его не отталкивает. Сынхун запускает пальцы в его волосы и приоткрывает рот, проводит языком по губам Сынюна и рвано дышит в поцелуй. И Сынюн прижимается к нему ещё сильнее, путаясь в длинных ногах, позволяя себе запустить руки под чужую футболку — он мог коснуться Сынхуна всей ладонью, провести руками по напрягшимся мышцам пресса, почувствовать немного выступающие рёбра: Сынхун под его руками был совершенно материальный. Каждую клеточку тела, касающуюся его, било током, из горла вырвался тихий задавленный стон — Сынхун в ответ нервно усмехнулся и прижал Сынюна ещё ближе к себе, немного больно цепляясь руками за волосы. Сынюну не жалко.              — Уже закончилось? — вдруг совершенно повседневным тоном (только тяжело дыша) спрашивает Сынхун, оглядываясь на экран телевизора через плечо Сынюна. — Жалко, было интересно.              Очень, хочется добавить Сынюну. У него снова стояк — неудивительно — и он как можно спокойнее сел на диване, поправляя растрёпанные волосы.              — Пойду спать, наверное, — вместо этого сказал он.              — Спокойной ночи! — Сынхун, перегнувшись через весь диван, выудил пульт из щели между подушками и задумчиво переключил канал. Он казался совсем спокойным — только немного растрёпанным и с едва заметным румянцем на щеках; Сынюн с трудом оторвал от него взгляд, вставая с дивана.              — Ага, спокойной.