Петля вестника

Безудержные крики надорвали раскалённый воздух. Грохот падающих стен и стенания плачущих над погибшими заполонили все мое сознание едва я ступила ногами на место сражения, в котором орудовала смерть. Тысячи черных фигур, скрытых капюшонами стремительно перемещались, аппарируя среди горящих в огне развалин мимо внутреннего двора. Я была похожа на одну из них. Ожесточенные бои только начинались, сметая все на своём пути. Пожар яростно пожирал западное крыло, отражая блики смертоносных зелёных стрел. Люди падали, больше не вставая, а дым разъедал глаза, заполоняя собой спасительный воздух. Спустя короткий предупреждающий крик, я слабо шелохнулась, переводя глаза наверх. Не выдержав натиска, с оглушительным грохотом крыша башни передо мной провалилась, похоронив под своими руинами вековые стены и подающие надежды, расцветающие жизни. Проследив глазами за исчезающей историей, я несколько раз судорожно моргнула, выпадая из сна, и, беспокойно оглянувшись, заметила далекие фигуры спешащей «святой троицы» в сторону разрушенной башни под обстрелом из смертоносных заклинаний. Не всем из них удалось столкнуться со мной к этому моменту, но все же нельзя было позволить обнаружить себя, потому я лишь горько усмехнулась и перенеслась в другое крыло, выжидая подходящий момент. Оставалось не так много времени до той поры, когда я буду действительно нужна. Крики и предсмертные вздохи преследовали живых и здесь, забиваясь в уши и заполоняя сознание. Бушующие противоборствующие армии кидались друг на друга с отчаянной ненавистью, в последней агонии желая победить. Тихий смешок вырвался из моего рта, призывая крепко зажать его ладонью. Одеяние сидело безупречно, скрывая мою личность, но еще никогда не удавалось мне удерживать маскировку для стольких невольных «зрителей». Обозлённых, уставших и теряющих последние крупицы надежды раз за разом. До тех пор «пока последний враг не истребится — смерть.» Со скрежетом в пальцах я переместилась в восточное крыло, к подножью ещё целой башни. Тишина заброшенного поля битвы тут же надавила на мою голову подобно обручу, пошатнув фигуру и вынуждая ухватиться руками в перчатках за перилла лестницы впереди. Ткань воротника начала намокать, а стойкий запах железа стекающей жидкости из носа, позволил мне понять, что силы на перемещения, как и мое время в этом мире, стремительно заканчиваются. Но я непозволительно легкомысленно его тянула, прибыв заранее, в надежде ощутить привкус жизни. До того, пока станет слишком поздно. Едва слышный шорох из-за угла заставил меня напрячься, оторвав пальцы от поручня, и резко вжаться в нишу между колонн, недалеко от пролёта. Неслышные шаги, сродни шелесту листвы, приближались сверху башни, успокаивая своей обманчивой мягкостью. Я резко вздрогнула, задерживая дыхание и закусив губу, в панической лихорадке осознав, кому принадлежат эти шаги. Спустя секунду белоснежные платиновые волосы блеснули в темноте разрушенных стен. Болезненная усмешка приклеилась к моему лицу, но я не давала себе сделать ни вздоха. Он остановился. Послышался глубокий выдох. Нервное движение пальцев по волосам, ещё мгновение. Его плечи поникли, содрогнувшись. Мои внутренности скрутило жгутом, выворачивая наружу азотом, раскалённой лавой. Болезным ощущением невозможной близости. Его фигура маячила огнём перед моими глазами. Надежда. Крепко зажмурив глаза, я ущипнула себя за руку. Помни о смерти. И исчезла, перемещаясь на причал, в последнюю секунду замечая. Как он обернулся. На причале было тихо. Я знала, что рассчитала время вовремя, поэтому не теряя ни секунды бросилась к докам, подходя к стене, отгораживаясь от ненужных чувств. Участь странницы, дарующей освобождение. Запечатлеть в себе раскалённым клеймом и забыть. Профессор зельеварения, декан Слизерина и величайший легилимент своего времени лежал мертвой тушей, не шевелясь. Лишь лёгкое подрагивание ресниц и неслышные дорожки слез на щеках свидетельствовали о последних, ещё не ушедших от него крупицах жизни. Я резко приспустила капюшон и одернула робу, выходя на свет и неслышно приседая рядом с человеком, который пожертвовал всем во имя спасения. Ради жизни. Ради любви. Заметив меня, он едва заметно вздрогнул, переводя на мое лицо взгляд мутных глаз. Судорожные мельтешащие мысли впервые за всю его жизнь отпечатались на его сморщенном лбу явной книгой, а я в ответ лишь тихо улыбнулась, приспустив ворот и обнажив нижнюю часть лица. — Вам не стоит беспокоиться о том, кто я. Скоро вы будете свободны, — я нервно облизнула дрожащие губы, — и обретёте давно желанный покой. Никогда не изменяющий себе профессор в ответ лишь ухмыльнулся, обращая взгляд в небо. Черты его лица стали разглаживаться, а дыхание выравниваться. Едва слышный хриплый отзвук сорвался с его губ. — Я... знаю. Слезы подступили к моему горлу, незаметно придушивая. Я сморгнула подступившую влагу и крепко ухватила руку этого чудесного сильного человека. Он лишь снова попытался скривить губы, сжимая мою ладонь в ответ и рывком притягивая к себе. Дрожь прошлась по моей спине с легким дыханием в обрывках звуков, донесшихся до моего уха. — ...кто ты. Передай Лили, что я ее любил. Он разжал ладонь. Дыхание замедлилось, грозясь исчезнуть. Я, вздрогнув, отстранилась, сотрясаемся мелкой дрожью, перехватила его ладони обеими руками. Вымученная улыбка ухватилась за мои губы, пока я тихо выдохнула, пытаясь отчаянно взять себя в руки: — Обязательно. Spes salvat fidelis*. Светлая улыбка пронзила все его лицо. Едва заметный лёгкий кивок и последний выдох исчез в чужой груди. Рука в моих ладонях обмякла. Едва слышно опустив ее на кафель, я закрыла глаза, тихо выдыхая. Капюшон поджег кожу лица, нестерпимо натирая, вынуждая дрожащими руками снять его, тихо склонив голову и щурясь от света фонарей у воды. Но скорбь, мучительная и иссушающая ударила меня под дых, вынуждая подняться. Запах крови: чужой и своей — раздирал горло. Вытерев тыльной стороной ладони лицо, я на негнущихся ногах отошла в угол причала, поднимая руки к небу и очерчивая крест над своей головой. Роба послушно скрыла мое ожесточившееся крупица за крупицей лицо вновь. Я разжала пальцы. Глубокий вдох последовал за выдохом и мертвую гнетущую тишину причала разрезал твёрдый грудной голос: — Domine Iesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perduc in caelum omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent. Amen. (О, милосердный Иисус! Прости нам наши прегрешения, избавь нас от огня адского, и приведи на небо все души, особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоём милосердии. Аминь.)** Одеяние вестника покачнулось. Голос дрогнул на середине. Я резко вдохнула, закашлявшись и, очертив полный крест над головой усопшего, тихо сползла по стене. Дар чужого спасения во имя любви не помог, и я судорожно вцепилась в ладони ногтями, выжигая горячие следы изнутри. Погибшие с верой уходят. Ходячие мертвецы остаются. Отдаленный хлопок аппарации привёл меня в чувство, заставив подняться. Чувствуя кожей чужие звёзды, слыша болезненно знакомые шаги, я, не дожидаясь возможности быть обнаруженной своей слабостью, судорожно сглотнула, разом возвращаясь в отрешенное состояние, тихо взмахнула рукой. И исчезла. Глупо искать спасения в том, в чем невозможно его найти. Верно?