Снежный мальчик с чёрным сердцем

Когда мы с братом были маленькие, он меня обижал, и я ревела, за это брат называл меня плаксой. Я очень сердилась на него. Но теперь, благодаря ему, я научилась скрывать свои чувства. Неизвестный ©

В приюте ему никогда не было тепло и уютно. В приюте он привык быть всегда одиноким, не имеющим надежды на счастливое детство без слез на седых ресницах. Ацуши, сколько себя помнил, прожил без семьи. Некоторые говорят, что воспитатели в приютах способны ее заменить, но он был уверен, что тот, кто так говорит, никогда в подобных местах, непригодных для жизни, не жил. Мальчик привык выполнять различного рода поручения, совершенно наплевав на собственные чувства, желания и состояние здоровья. Хотелось одного — выжить и сбежать отсюда наконец. Никак по-другому, кроме побега, назвать уход отсюда нельзя. Дети старались забыть все те ужасы, что они пережили в этом приюте. Я сбегу отсюда, я смогу, я выживу. Я стану свободным или же умру. Думал Накаджима, стирая худой рукой слезы с красивых глаз и начиная с удвоенным усердием оттирать очередное особенно въедливое пятно от полуразрушенной стены здания. Руки со слезающей покрасневшей от раздражения кожей адски болели от ледяной воды, что выдавалась детям для уборки в помещениях и коридорах. Он не был виноват в том, что совсем не нужен собственным родителям, что попал именно в это место, а не в какое-либо другое, что вообще родился. Порой мальчик задавался вопросом, имеет ли он вообще право на жизнь. Несколько раз его грозились вышвырнуть оттуда, несколько раз он сам пытался сбежать, но, к сожалению или к счастью, его ловили, ибо не успевал мальчик никуда сбежать. Он, правда, не знал, что лучше: терпеть все эти страдания или умереть где-то на улице от голода и инфекции. Накаджиме говорили, что его нашли на пороге приюта в возрасте двух лет. Он даже не знает своей настоящей даты рождения. Каждый год, в один и тот же день, он просил бога о том, чтобы у него появилась семья и чтобы воспитатели хотя бы сегодня не били его так сильно, как обычно. О подарках, торте, празднике он узнал из тех немногочисленных книг, что были в библиотеке, пристроенной к зданию. Узнал и, хоть в этом и было ужасно стыдно себе признаваться, начал завидовать тем, кто живет «на воле» и может получить то, что хочет, практически в любую минуту. Несмотря на все мечты, альбиносу доставалось лишь ореховое печенье с малым количеством сахара и больше походившее на какой-то сухарь. Стоит сказать, что даже это было тем детям в радость. Хоть что-то хорошее в жизни, состоящей лишь из черных полос и серых пятен. Мальчик выучил эту тюрьму лучше, чем даже собственное тело. Он знал каждый кирпич, каждую трещину в старом полу, что постоянно пытались скрыть краской, коврами и плитами. Знал все дыры в стенах и места, в которых некоторые воспитанники прятали те вещи, что желали сохранить больше всего на свете. У него самого был такой «тайник». Находился он на первом этаже, где-то возле подвала, в помещении, огороженном кривой грязной решеткой, между прутьями которой тощий альбинос мог без труда пролезть. Там всегда, даже до невозможности жарким летом, было холодно. Небольшая щель в стене, будто специально сделанная для маленькой детской руки Ацуши, ничем обычно не забитая, чтобы не привлекать внимания, хранила в себе то, что было особенно дорого его сердцу. Серебряный кулон с темно-синим камнем и маленькими белыми крапинками очень напоминал ему ночное небо. Поверх камня был изображен былым цветом контур кошачьего глаза с узким зрачком. На обратной стороне красивым шрифтом было выгравировано то, что всегда помогало Накаджиме: «Ты всегда под моей защитой». Это вселяло надежду и уверенность в том, что его не бросили, а просто на время оставили в более безопасном месте, чтобы потом, в одну прекрасную ночь, забрать с собой. Сколько Ацуши себя помнил, эта маленькая вещица, что может показаться кому-то простой безделушкой, была с ним. Кем бы ты ни был, спасибо. Возьми меня за руку и уведи отсюда, пожалуйста. Сейчас Акутагава вела его по улице, взяв за руку и пытаясь подстроиться под его шаг. С другой стороны шел ее брат, который, как уже успел заметить Ацуши, большую часть времени был каким-то хмурым и печальным. Интересно, что же с ним случилось в прошлом? Почему Гин такая светлая и теплая, а Рюноске темный и холодный? Они же родные люди. Ацуши крепче сжимает тонкие пальцы девушки и, прищурившись, глядит на яркое, не по-осеннему теплое солнце. На ум почему-то приходит старая песня, которую он слышал когда-то давно, так давно, что уже и не помнит, кто ему ее пел.

Там, где голос, холодный, как май, пел мне, И был дан мне обещанный рай и крылья! Ввысь! Стремилась, страдая, душа, к свету, Но тень, бредущая вслед, как жара, за летом…

Накаджима смутно помнил эти строки, единственные из всей песни, но такие почему-то родные… Именно их он и напевал, когда, сбежав из приюта, покалеченный, лежал на земле, был найден Акутагавой. Быть может, так он пытался воззвать к пропавшему очень давно родному человеку. — Нам нужно сделать фотографии, — прервал тишину Рюноске, а после, прикрыв рот рукой, прокашлялся. — Пригодится. — Ты все-таки договорился с Накахарой-саном насчет новых документов? — повернув голову в сторону брата, уточнила Гин. — Да. И если все пойдет как надо, ни Дазай-сан, ни Мори-сан об этом не узнают. Накахара-сан сказал, что сегодня или завтра все необходимое будет уже у нас. — Будем надеяться, — она чуть опустила голову и прикрыла глаза, вздохнув. И уже обращаясь к Ацуши, добавила: — Теперь ты будешь жить с нами. Альбинос просто не верил своим ушам, думая, что сегодня, они, вероятно, его подводят, ведь вера в то, что его кто-нибудь заберет, таяла с каждым днем, что он проводил в приюте, а сейчас ему говорят, что теперь он не один. Немыслимо, невероятно, но… так здорово. Правда, тут же мелькнула мысль о том, что его родитель может в любой момент попытаться его найти там, где оставил и не обнаружить из-за смены фамилии и места обитания. От этих мыслей он как-то погрустнел, что не укрылось от зоркого глаза Рю. — Ты чем-то недоволен? — резче, чем следовало бы, произнес он. Сестра толкнула его локтем в бок, смерив недобрым взглядом, который как бы говорил: «А помягче, что, совсем никак?». — Нет, — замотав головой в разные стороны, проговорил Ацу, — все хорошо. Просто, — он опустил голову, не в силах смотреть в стальные холодные глаза потенциального брата, — есть один человек, которого я ждал всю жизнь. — Кто же это? — Я не знаю, — честно ответил младший, — но он оставил мне одну вещь. По ней я понял, что я ему, наверное, нужен. Вот, — он вытащил из кармана выданных ему штанов кулон. — Сколько себя помню, он всегда был при мне. — Красивый, — прокомментировала Гин, — выглядит дорого. — Наверное, — неуверенно ответил беловолосый, явно плохо разбирающийся в подобных вещах. Да и неважно было: дорого или дешево, главное — гравировка. — То есть, — начал обескураженный Рюноске, — ты надеешься дождаться человека, не помня ни лица, ни пола, ни имени, ни даже того, кем он тебе приходится? — подростку было сложно понять людей, вера и надежда которых были непоколебимы независимо от ситуации. Нет, ну как можно верить в того, кого не знаешь? — Ну… да. — Слепая и безосновательная вера в человека. Как глупо, — не скрывая некого презрения, произнес Акутагава. — Ты, кстати, тоже этим грешишь, брат, — подмечает Гин, — в чужом глазу соринку видишь, а своем бревна не замечаешь. Как глупо, — передразнивает она. Дальше они идут в тишине, лишь стук каблуков черноволосой будто отсчитывает шаги. *** В нужном месте они оказываются довольно скоро. Девятилетку сажают на фоне белой стены и, раздражая чувствительные глаза яркой вспышкой, делают несколько снимков, которые после отдают в руки Акутагаве-старшему в обмен на пару-тройку сотен йен, как подмечает мальчик. Когда они, идя по улице, проходят мимо какого-то детского магазина с яркой, будто радуга, витриной, мальчик впечатывается в нее взглядом, заприметив на одной из полок игрушечного белого тигра с большими блестящими голубыми глазами. Естественно, это невозможно не заметить, а потому, Рюноске, проследив за взглядом младшего, говорит: «я скоро вернусь», скрываясь за дверью здания. Выходит он оттуда уже с тигром в руках и, присев на корточки, протягивает его Накаджиме. — Спасибо огромное! — он восторженно смотрит то на игрушку, то на брюнета, не зная даже, что делать. — Не за что, — слабо кивнув, отвечает подросток, решивший, что раз уж им предстоит жить вместе, то стоит как-то налаживать контакт. Flashback. Беловолосый мальчик лежит на спине, что вся в синяках от недавних побоев, на своей кровати возле окна и глядит в окно, видя небесный серебряный серп и его белый свет, кажущийся очень холодным. Он, вытянув руки вверх и держа в них кулон, рассматривает, как звезды на нем красиво поблескивают под лунным светом, а кошачий глаз будто и вправду пристально на него смотрит. Проводит тонкими изрезанными и заклеенными пластырями пальцами по надписи сзади, которая будто обжигает теплом, исходящим от нее. После подносит украшение ко рту, чуть прикасается губами и, прошептав привычное «Боже, пусть этот человек найдет и защитит меня. Пожалуйста», кладет свое сокровище под неудобную подушку и, укутавшись в одеяло, засыпает. Утром детей, как обычно, жестко будят, крича, что если те сейчас же не встанут, будут мыть полы языком. Неудивительно. После завтрака, еда на котором была как всегда пресной, Ацуши поручают вымыть посуду. Вид целой горы белых тарелок и прозрачных граненых стаканов уже не пугает, чего не скажешь о первом таком разе несколько лет назад, когда он воззрился на все это и сказал стоящему рядом воспитателю: «Я не могу». Тогда его покалечили впервые. Пинали ногами, говоря ту фразу, что въелась в мозг на долгие годы. Если чего-то не можешь, так и сдохнешь никому не нужным мусором. Умирать с осознанием, что он никому не нужен, Накаджима не хотел, поэтому больше никогда, даже в мыслях, не произносил «я не могу». Однако где-то внутри все равно разрасталась мысль о собственной ничтожности. Flashback end. В магазине одежды выяснилось, что у альбиноса нет совершенно никаких предпочтений, и он вообще не представляет, чего хочет и хочет ли. На вопрос: «В чем же ты будешь ходить, если мы ничего не купим?» он ответил емко: «Могу в ваших детских вещах, если вы не против». Гин и Рюноске быстро поняли, что случай весьма тяжелый. В результате мелкому были куплены преимущественно белые и светло-серые вещи, под стать его коже и волосам. — Может, в парикмахерскую тебя отведем? — решил-таки спросить Рю, понимая, что просто уже не может смотреть на криво остриженную прядь, болтающуюся у правой стороны детского лица. Было ощущение, что тот, кто его стриг, был пьян в дрова. — Зачем? — Подстричь тебя нормально. — Но у тебя тоже пряди у лица есть, а Гин тебя никуда не ведет, — невинно произнес Накаджима, глядя тому в глаза. Гин предпочла замаскировать смех кашлем, а после произнесла: «Ну, ни добавить, ни убавить». Акутагава в ответ на это лишь фыркнул, мол, ну и хер с тобой, не хочешь — не надо. А Накаджима чувствовал себя как никогда живым и нужным. Это время, проведенное с двумя, пусть и немного странными, но вроде как хорошими людьми, было, по оценкам мальчика, лучше всех дней его жизни, вместе взятых. По дороге домой ему купили сахарную вату, о которой до этого доводилось лишь слышать, пару детских книг, приятно пахнущих бумагой, и упаковку цветастых леденцов. Двухцветные глаза Ацуши с каждой минутой светились все больше, и казалось, что скоро они просто загорятся, словно калий*. Однако стоило только вернуться в квартиру, Накаджима словно с небес на землю вернулся, осознав, что все хорошее рано или поздно кончается, а время, которое он провел у Акутагав дома, было не просто хорошим, а прекрасным. Уже бывало такое, что ему снились подобные дни, а потом он просыпался на мокрой от слез подушке, понимая, что все это — всего лишь сон. Если это сон, то пусть утро не наступает. Вдыхая донельзя приятный запах разогретой еды, стоящей сейчас на столе из темного дерева, Ацуши чуть ли не плакал от отчаяния. Мысль о том, что его завтра же бросят, отравляла душу, словно какой-то смертельно опасный яд. В конце концов, не в силах все это выносить, он проронил: — Вы завтра меня обратно в приют отведете, да? Быть не может, чтобы то, что вы до этого сказали, было правдой. Брат и сестра, обсуждавшие до этого новости, что показывали по телевизору, резко замолчали, удивленно воззрившись на альбиноса. Спустя секунд тридцать давящей тишины, Акутагава встал и вышел из кухни, что окончательно довело Накаджиму. На седых ресницах появились слезы, напоминающие своим блеском первый снег. Вскоре в помещении материализовался подросток с какой-то черной папкой в руках. Он сел на свое место и вытащил какую-то бумажку в прозрачном файле, протянув ее мальчишке. — Вот, смотри. В этой папке все твои новые документы. Поздравляю, теперь ты Акутагава Ацуши, наш с Гин брат. Уже бывший Накаджима впился взглядом в иероглифы. Действительно, теперь у него новая фамилия, новая семья и, хоть это странно осознавать, новая жизнь. До сего момента он думал, что можно переродиться, лишь умерев в этом мире. Оказывается, нет, все это решается договоренностью с нужным человеком, о котором он знал пока слишком мало — только фамилию. Накахара. Надо будет запомнить, на всякий случай. Фиолетово-желтые глаза продолжали слезиться, но уже от радости, которая, словно какая-то теплая волна, прошлась по всему телу, растекаясь по венам вместе с кровью. Теперь он верил и мог быть спокоен. — Спасибо… брат, — Ацуши впервые позволил себе изо всех сил обнять подростка, сдавливая тело того, едва не до хруста костей.