Ты, наверное, хороший убийца. Совсем не злой. Злые убивать толком не умеют, все у них через пень-колоду, а ты веселый. Это и страшно. Макс Фрай ©
Дазай осторожно, стараясь ступать как можно тише, приоткрыл дверь в спальню Ацуши и поглядел на того сверху вниз. Беловолосый мальчик спокойно спал, о чем говорили мирно вздымающиеся бока и тихое сопение. Он едва заметно хмурился во сне и изредка подрагивал; тигриный хвост торчал из-под теплого одеяла, иногда приподнимаясь и стуча по темному полу. Молодой человек криво улыбнулся уголком губ, мысленно подметив, что когда Ацуши будет постарше, разобьет, наверное, не один десяток мужских и женских сердец. По крайней мере, сердце своего старшего брата — точно, шатен был в этом уверен. Худой рукой, пока еще не забинтованной, он поправил волнистые волосы на затылке и, прикрыв дверь, направился в ванную. На полке, располагавшейся под зеркалом, покоилась коробка с чистыми бинтами, которые молодой человек начал неспешно наматывать на свои изрезанные руки, периодически касаясь кончиками пальцев старых шрамов, оставшихся от порезов, сделанных им когда-то в порыве злости и обиды. То ли на самого себя, то ли на Мафию, то ли на весь мир в целом. Осаму прикрыл глаза, сквозь тонкую кожу век которых просвечивали капилляры, и, взяв из коробочки поменьше новое лезвие, на еще не закрытом участке кожи прочертил им небольшую кровавую дорожку длиной не больше пяти сантиметров; по предплечью стекла струйка крови, капая на белоснежную раковину. Такая же белоснежная, как душа Накаджимы, которая пока не запачкана кровью. Молодой человек тряхнул головой, отгоняя красивые, но не нужные мысли, посчитав их бредом сумасшедшего и, подняв взгляд холодных и уставших карих глаз на ненавистное отражение, надел маску безразличия ко всему и всем. Пора отправляться на работу. Пора снова убивать. Это за столько лет должно было уже стать привычкой, но почему же тогда после каждой выпущенной в человека пули в груди так неприятно сдавливает, и хочется отвернуться, зажмурившись и закричав от отчаяния и боли? Дазай этого, к сожалению, не знал. Жил в мире тьмы, который добровольно избрал, не знал нормальной человеческой радости, и было в его жизни лишь одно солнце. Отнюдь не то, которое считается небесным светилом. Человек, чьи глаза цветом своим были похожи на кобальт, а волосы под лучами закатного солнца отливали рыже-красным и напоминали пламя. Пламя, которое никогда не погаснет. Перед тем, как поехать в офис, Дазай направился к этому самому солнцу, ведь этот новый год они встречали по одиночке. Виной всему была ссора на почве того, что Дазай снова попытался умереть. А сейчас ему хотелось одного — прижаться к чужому телу и растаять от объятий, словно воск от пламени свечи. В тот момент их разделяла лишь металлическая дверь квартиры. Шатен мог бы с легкостью вынести ее, если бы захотел, но уважение к тому, кого он любит, было превыше всего. По ту сторону слышится тяжелый вздох, а после — щелчок замка. Преграда исчезает. К сожалению, лишь физическая. Молодой человек не решается поднять глаза на мужчину, что стоит перед ним, не сводя с его макушки взгляда кобальтовых глаз. Губы Осаму дрожат, будто он собирается признаться в чем-то страшном, и это, кажется, недалеко от истины — для него попросить прощения гораздо сложнее, чем признаться. Он, наверное, может на каждом углу кричать о том, что убил уже сотни человек, и даже возможное наказание его бы не остановило. — … — кареглазый поджимает губы и зажмуривается, что делает его похожим на провинившегося ребенка, которого сейчас будет отчитывать строгая мама, — про… — он не успевает договорить, как оказывается в объятиях Сакуноске, нежно гладящего его по волнистым мягким волосам одной рукой, а второй — по щеке, заклеенной пластырем. Из глаз катятся слезы. — Прощаю, — голос его спокойный и уверенный, пропитанный нежностью так, будто его обладатель готов заботиться о собеседнике до конца своей жизни. Мужчина прижимается небрежно выбритой щекой к чистой щеке юноши. — Снова… — всем телом прижимаясь к любимому человеку, в отчаянии шепчет Дазай, имея в виду, что его снова пожалели и простили. — Снова, — эхом повторяет Одасаку, имея в виду, что возлюбленный снова режет свои и без того изуродованные руки. Нельзя было не заметить капли крови, выступившие на белоснежных бинтах…Снова.
*** Беловолосый девятилетний мальчик еле разлепил веки; взгляд был направлен в стену, что по непонятным причинам приковывала его внимание к себе едва заметными только при ближнем рассмотрении узорами на обоях. Осознав, что в квартире тихо, словно на заброшенном кладбище в темный ночной час, Ацуши поежился и, завернувшись в одеяло, которое «подметало» собой пол, вышел из комнаты. На голове из-за некой тревожности тут же появились тигриные уши, позволяющие слышать во много раз лучше, чем человеческие. Похоже, никого нет. Обойдя все комнаты, заглядывая в каждую по очереди и глубоко вдыхая, силясь уловить какой-нибудь запах, альбинос сел около порога, не облокачиваясь за входную дверь, дабы не помешать Дазаю в случае, если он вдруг вернется. Мальчишка долго думал о своем отношении к Осаму, пытаясь понять, отчего такой хороший человек так одинок и почему его никто не любит. Хотя, в последнем он сомневался, ведь тот мужчина на фото явно против поцелуя не был. Беловолосый снова залился краской. Сколько он себя помнил, ему всегда казалось, что любить такого, как он, — невозможно, а потому даже не рассматривал тот вариант, что когда-нибудь кто-то произнесет заветное «я люблю тебя». Кажется, это жаждет услышать каждый. Акутагава тяжело вздохнул, положив голову на колени согнутых ног и покосившись на дверь, за которой периодически слышались чьи-то шаги и шорох одежды и различных сумок.Он один. Снова.
*** Вокруг темнота, из освещения лишь старые лампы под слабым напряжением, освещающие лестницу мерзко-желтым светом, напоминающим что-то неприятное, гниющее, мертвое. Кажется, что из темноты на тебя вот-вот нападет что-то поистине жуткое. Дазай с абсолютно равнодушным видом, засунув руки в карманы черного плаща и периодически широко зевая, спускался по лестнице вслед за девушкой, что была наставником его напарника. Он и сам мог бы с завязанными глазами найти нужную камеру в многоуровневом подвале Мафии, но раз босс сказал идти с Озаки, он пойдет с ней. Розово-рыжие волосы девушки были собраны в привычную аккуратную прическу; на плечах покоилось белое кимоно, плавно становящееся нежно-розовым внизу; в руках, как всегда, клинок, рассекающий все, что Кое пожелает; главное же ее оружие никогда не было на виду у всех. Когда они оба оказались возле нужной камеры, вернее сказать, возле просторного помещения, огражденного от коридора прутьями решетки, Осаму хищно взглянул на сгорбившуюся, сидящую на коленях девочку в белой рубашке и юбке в складку, которую она поминутно поправляла и стягивала до колен, сжимая тонкими пальцами. — Озаки-сан, — строго произнес шатен, буквально спиной почувствовав, как жалостливо та смотрит на ребенка, — Вы можете идти. — Мори-сан велел мне сопровождать Вас, — вежливо ответила она, чуть склонив голову вбок. — Я передам Мори-сану, что сам Вас отпустил. Девушке, казалось, не хотелось покидать это мрачное место, словно она каждой клеточкой своего тела ощущала, что нужна сейчас этой девочке, как воздух. Розоволосая тоскливо взглянула на пленницу рубинового цвета глазами, раздражая тем самым шатена еще больше. Он ненавидел жалость по отношению к людям. — Но… — вновь начала Кое. — Я. Сказал. Выйди, — четко разграничивая слова, плевав на обращение на «Вы», произнес молодой человек. — Возражения не принимаются, Озаки. — Как скажете, — девушка еще раз поклонилась, злобно глянув на младшего по возрасту, но не по званию исподлобья и, просунув кисти рук в рукава кимоно, удалилась, стуча невысокими каблуками. Эхо зловеще разлеталось по подвалу. Молодой человек развернулся к камере лицом и, ухмыльнувшись, стал медленно приближаться, наращивая напряжение. Вскоре стало заметно, что пленница несильно дрожит и сжимает кулаки до белых пятен на костяшках. Его шаги словно отсчитывали секунды до смерти девочки. — Встань, — громко произнес Осаму, — быстрее! — жестко говорит он, заметив, как она медленно, согнувшись в спине еще больше, поднимается, расправляет юбку и опасливо поднимает голову, смотря в его ледяные карие глаза. Дазай, выудив откуда-то из внутреннего кармана ключ, доводя и без того напуганного ребенка до трясучки и практически истерики, вставил его в замочную скважину и медленно провернул, наслаждаясь звуком работы механизмов замка и насмешливо, как-то по садистски взирая на пленницу, темные волосы которой, забранные в два аккуратных хвоста, немытыми прядями свисали вниз, контрастируя с белой одеждой. — Кека-чан, — протяжно, насмешливо, будто издеваясь, говорит Осаму, лицемерно улыбаясь, — чего ты так боишься? Темноволосая, стараясь не отводить свои синие глаза от фальшиво-доброго лица хозяина, дрожала, словно лист на ветру, бледнела с каждой секундой все больше, думая, что, вероятно, еще немного, и она точно упадет в обморок от ужаса перед этим человеком. Она старается не показывать своих эмоций, ибо понимает — за них ее снова изобьют так, что даже перевернуться на другой бок будет адски больно. — Кека-чан, хочешь, чтобы тебя не трогали? — … — синеглазая, подняв на садиста свои синие слезящиеся глаза, уже чуть было не вскрикнула, что она, конечно же, хочет, но что-то ее остановило, и она затихла окончательно. — Ну? Чего же ты молчишь? — забинтованная рука обухом опустилась на голову семилетки, поглаживая так ласково-ласково, словно любимую собаку. — На самом деле ты молодец, держишься, не молишь о пощаде. Хорошая собачка. — шатен поддел подбородок девочки, всего на секунду заглянув ей прямо в зрачки, что сузились до размеров атома. Изуми снова едва не упала. — Так, ладно, — тон его резко поменялся, перестав быть таким мерзким, наигранно-ласковым и мягким, — у меня есть для тебя задание. Справишься — сможешь переехать из подвала в плюс-минус нормальную комнату и получить все свои вещи обратно; я не буду тебя бить и резать тебе руки и ноги. — синяя радужка сверкнула из-за появившейся на секунду надежды, — Не справишься — пущу тебя на растерзание бешеным псам. Кека уже не тряслась, как прежде, теперь у нее есть пусть и очень призрачная, но все-таки надежда на нормальное существование. Плевать, что за задание — она готова была делать все, что угодно. Украсть какие-то документы? Да. Подстроить аварию? Да. Убить человека? Да, без всяких раздумий. Осаму, заметив решимость в детских глазах, довольно прикрыл глаза и, еще раз потрепав свою собственность по голове, сказал: — Убивать никого не нужно, Кека, нужно просто провести пару дней с одним человеком, пока меня не будет в Йокогаме. Это очень легко, правда? — Да, — неуверенно произносит девочка, вздрогнув. Не нравилось ей это «очень легко» и «просто провести пару дней», ох, как не нравилось… — Замечательно, — шатен «искренне» улыбнулся, сложив вместе руки и прикрыв глаза, — тогда пошли наверх, заберешь свои вещи, переоденешься, и поедем. — Хорошо, господин Дазай. Изуми Кека говорила очень редко, и только по делу, этому ее научил новый хозяин. Слово его было тем, наперекор чему нельзя идти ни в коем случае — покалечит или убьет. Как она, будучи неглупой девочкой, успела понять, Дазаю Осаму лучше планы не рушить, а потому она, сложив руки перед собой, вышла из камеры, подняв голову вверх, создав иллюзию уверенности. Пока они с шатеном поднимались наверх, синеглазая успела подумать о сестрице Кое, которая была добра к ней, будто родная мать к своему любимому ребенку. Как же жаль, что семилетку у нее быстро забрал правая рука босса ПМ, аргументируя это тем, что из него учитель получше будет — с Рюноске ведь прокатило — растет ударная сила организации. Растет, умирая каждый день. Словно цветок тьмы, вынесенный на свет, теряет лепесток за лепестком, засыхая и склоняясь к пропитанной кровью врагов земле. Изуми видела мрачного тощего подростка рядом с хозяином несколько раз. Парень, подобно верному псу, тенью ходил за ним и смотрел с надеждой. Так, словно по-настоящему любил. Она не понимала, как можно любить такого монстра, как вообще можно дышать с ним одним воздухом. Не понимала, и не меньше, чем Осаму, ненавидела саму себя, виня в смерти родителей. Прости, мама… прости, папа. Если кто и монстр, так это я. Синеглазая, словно в замедленной съемке, не до конца осознавая себя в этой реальности, ходила от шкафа к сумке, от сумки к шкафу, перенося вещи. На пороге комнаты ее ждал хозяин, собирающийся увезти непонятно куда. — Надень чулки, — мафиози взглядом указал на предмет гардероба. Чулки были черными, из плотной ткани — отлично подходили для того, чтобы спрятать разодранные острые колени с темными пятнами синяков. Спрятать от посторонних глаз. — Хорошо, господин Дазай. Я готова к отъезду, — Кека чуть поклонилась, склонив голову и пряча глаза за прядями темной челки, отливающей на свету красивым синим цветом. — Идем, — Дазай взмахнул рукой, как бы приказав двигаться за ним, и исчез за дверью. Девочка, выходя, с тоской взглянула на комнату, выполненную в традиционном стиле, не желая покидать столь уютное и безопасное место. Словно ее личный островок посреди океана крови. По дороге в нужное место оба молчали. Водитель, хмурясь, следил за дорогой; Осаму, не скрывая безразличия, пустым взглядом глядел в окно; Изуми, глубоко дыша и стараясь успокоиться, сжав в руках телефон с брелком-зайчиком, зажмурила глаза, не желая смотреть ни на кого. В машине играла какая-то музыка. Она была не слишком громкой, но семилетку от нее уже практически тошнило, хотелось вырвать динамик из панели и выбросить в окно, чтобы не слышать солиста, поющего о любви к миру и людям. Свою любовь к миру она представляла, как огромное поле погибших цветов. *** Оказалось, Осаму собирался оставить ее у себя дома, вот только Изуми было пока непонятно, с кем. Уже в подъезде ее резким движением прижали к холодной стене так, что ребра чуть не захрустели, а затем подняли за вымытые недавно волосы. Девочка едва не закричала от резкой боли, лишь прикусила язык и постаралась глубоко дышать, чтобы забыть о том, что ее сейчас, похоже, собираются избить. Зубы стиснуты до хруста, губы плотно сжаты, в уголках глаз скапливаются слезы. — Значит так, — грозно, нависая над невысокой Кекой, проговорил молодой человек, — сейчас в моей квартире живет мальчик, младший брат Акутагавы. Если ты расскажешь ему хоть что-нибудь обо мне или Мафии, я буду считать это невыполненным заданием. Что случится потом, ты уже знаешь… Все ясно? — он приблизился к ней, опаляя горячим дыханием ухо. — Д-да, — дрожащим от боли голосом прохрипела девочка, стараясь схватить руку над своей головой, чтобы стало хоть немного легче и волосы остались целы. Шатен отпустил ее и, поправив свой костюм, поднялся выше, к двери своей квартиры. Пленница, поправив красную плиссированную юбку с желтой полоской внизу, поднялась за своим мучителем, еле переставляя болящие от постоянных побоев ноги. Она с тоской кинула взгляд на зайчика на телефоне и, натянув на лицо максимально искреннюю улыбку, какую могла, стала наблюдать за тем, как бинтованные руки отпирают дверь. — Входи. Внутри семилетка увидела беловолосого мальчика, совсем не похожего на Рюноске; из чего-то общего были лишь большие глаза и хрупкое телосложение. На нем была надета какая-то светло-серая толстовка и такого же цвета штаны, волосы, отросшие до середины шеи, очень неаккуратно собраны в некое подобие хвостика на затылке. — Привет! — радостно воскликнул он, широко улыбнувшись и взмахнув тонкой рукой. — Здравствуйте, Дазай-сан! — Здравствуй, Ацуши-кун, — Изуми стало жаль этого мальчика — его очаровали фальшивой добротой и нежностью, окутали обманом, который скоро, подобно терновнику, изранит его. — Знакомься, это моя младшая сестренка Кека. — он указал рукой на девочку, а после, уже обращаясь к ней, представил Ацуши. — Кека, это Ацуши. — Приятно познакомиться, — мягко, мило улыбаясь, проговорил Акутагава и протянул новой знакомой кисть для рукопожатия. — Взаимно, — синеглазая мягко пожала чужую руку, почувствовав старые мозоли на его ладони и хаотично наклеенные пластыри. Похоже, он привык к тяжелой работе. — Итак, — подняв вверх указательный палец, начал Дазай, заметив, что младшие как-то неловко замолчали, — меня пару-тройку дней не будет, поэтому я и привел сюда Кеку. Побудете вдвоем, вы дети самостоятельные, Аку-чан все тебе объяснит. — последнее было адресовано пленнице. Шатен потрепал по головам обоих, а после, присев на корточки, положил ладони на щеки детей и чуть надавил, подзывая подойти к нему. — Я с вами прощаюсь, дети мои. Удачи. Молодой человек поднялся и, уже выходя из жилья, взмахнул рукой. — Удачи, Ацуши. Пока, Кека. Дверь громко хлопнула, девочка почувствовала себя жертвой какого-то хищника, словно ее загнали в ловушку, и выхода нет. Хотя, Ацуши вроде враждебно не выглядел, и, казалось бы, можно успокоиться, однако что-то внутри вопило, что любой человек, кажущийся на первый взгляд добрым, опасен. Изуми смотрела в фиолетово-желтые глаза старшего и никак не могла понять, почему Дазай-сан не хочет, чтобы он знал что-то страшное. Кто же ты для Дазай-сана, Ацуши-кун? Кто ты: цветок тьмы или лучик света, который хозяин не хочет очернять?