私はあなたが大好きです。
Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра. Мацуо Монро ©
Кап-кап-кап. Тик-так, тик-так, тик-так. Кап-кап-кап. Тик-тик-тик. Рюноске лежал на футоне, повернувшись лицом к стене и натянув одеяло по самые уши. Красные от нескончаемых слез глаза были устало прикрыты. Сегодня он спал девятнадцать часов, вчера — пятнадцать, позавчера — семнадцать. А когда было вчера и позавчера? Что такое сегодня? Все дни слились в одну буро-серую мерзкую полосу, в которой были лишь слезы и сон, сон и слезы, слезы и сон. И так по кругу — до бесконечности. Хотелось выть от безысходности. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап. Мерзкий дождь. Капли воды, падающие с холодных сине-серых небес, стучали по окнам и крыше, выводя из себя Рюноске. Этот отвратительный звук раздражал так, как если бы кто-то терзал его оголенные нервы пилой или ножовкой. Чувство, что жизнь постепенно ухудшается, превращаясь в ад, не покидало ни на секунду. Тик-так, тик-так, тик-так. Мерзкие часы. Их хотелось сорвать со стены и выбросить к чертовой матери, однако сил, на то чтобы подняться, просто не было. Все тело молодого человека будто бы умерло, и лишь душа пока не ушла в мир иной. По каким причинам он все еще жив, Акутагава был понять не способен, да и не хотел. Ничего его не интересовало, плевать было на все и всех, включая Ацуши и Гин, которые места себе не находили с того самого дня, когда брат вернулся домой с абсолютно пустыми, словно мертвыми глазами и желанием покинуть этот мир как можно скорее. Были бы только силы… добраться до… Рюноске не знал, до чего так страстно желает добраться. Быть может, до лезвий. Быть может, до веревки. А может, до наставника… Ацуши, казалось, увядал вместе со старшим братом, который уже полторы недели лежал в постели, почти не шевелясь, лишь иногда по ночам вставая, чтобы сделать пару глотков воды и откусить кусок хлеба. Альбинос из-за него почти не спал, слушал его дыхание, его сердцебиение, боясь, что брюнет внезапно умрет, оставив младшего одного. Нет, второго такого раза он бы не пережил. Акутагава выглядел страшно: под глазами залегли такие тени, каких не было даже в самые тяжелые периоды жизни, когда он много работал, успевая при этом сдавать экзамены. Руки лежали на полу, будто какие-то веревки; пустой, абсолютно мертвый взгляд, в котором не было и капли осмысленности, был направлен в одну точку на стене. По щекам практически постоянно текли горячие слезы, не стираемые рукой. Ацуши с тоской смотрел на старшего брата, не понимая, как такой сильный молодой человек мог сдаться так просто. Сердце обливалось кровью, беловолосый и сам был готов в любой момент завыть и полезть на стену от безысходности и печали. Он нервно ходил из стороны в сторону, теребя свою светло-серую толстовку, на которой виднелись маленькие потемнения от упавших на ткань слез. На днях Гин подозвала Ацуши к себе и, еле проглотив ком в горле, нервно сминая юбку, дрожащим голосом предложила отвести старшего в специализированную клинику. Ей было до того неловко это предлагать, что она краснела и не могла поднять серые глаза на неродного брата. Оборотень после этих слов долго смотрел на макушку черноволосой, а после, тихо ступая по полу, подошел и обнял ее голову. Та в ответ затряслась от беззвучных рыданий и, обняв его за талию, уткнулась лбом во впалый живот. Беловолосый поглаживал сестру по голове, перебирал пряди, и отчего-то ему казалось, что самый старший в их семье именно он. Представить сложно, как сильно он хотел помочь Гин и Рюноске. Детям, что страдают все свою жизнь. Больше они к этому не возвращались. Альбинос продолжал ухаживать за Рю как мог, Гин пропадала на работе целыми днями, а ночами делала школьные задания, потому как ей пришлось перевестись на заочное обучение. Слишком тяжело стало совмещать работу в мафии и учебу. Ацу казалось, что девушка скоро начнет падать от усталости. Когда она приходила, уже было далеко за полночь. Еле находя в себе силы разуться, сероглазая ложилась, где придется, чтобы поспать час или два. Младший же накрывал ее одеялом, подкладывал под голову подушку и ставил рядом стакан с водой и горсткой различных витаминов, которые закупи на отложенные деньги. «Им это сейчас полезно» — думал он. Flashback. Фиолетовоглазый лежит на старой койке, заправленной белоснежными простынями, пахнущими дешевым средством для стирки белья. Малейшее движение вызывает мерзейший скрип, а потому он уже часа полтора неотрывно смотрит в окно на ночную Йокогаму. Город блестит тысячами огней, из-за чего звезд на черном небе практически не видно. Об этом Ацуши думает с грустью, ведь так хочется увидеть что-то, что так похоже на сказку. А в совершенно не сказочной реальности он лежит в больнице с не самым приятным диагнозом — пневмония. Дышать пока может без аппарата, и на том спасибо, как говорится. Отросшие волосы разметались по подушке, противно щекочут шею, но поправить никак — одна рука пристегнута к койке, а во вторую вогнана игла капельницы. Ужасное положение. Спать совсем не хочется, все тело уже затекло, но сна по прежнему ни в одном глазу. Мальчик устало поднимает глаза на потолок, замечая, как по тому ползет паук. Раздражает. Хочется его смахнуть, но увы, сейчас это невозможно. Он опускает взгляд обратно к окну, чтобы не замечать раздражающих перемещений членистоногого и в очередной раз попытаться уснуть. Акутагава знает, что вновь, как и прошлой ночью, не уснет до утра. Акутагава знает, что Рюноске и Гин завтра снова придут его проведать и принесут вкусную домашнюю еду. Акутагава знает, что брат и сестра любят его. Акутагава знает, что всегда будет Накаджимой, сиротой, фамилию которому дали чужие люди, которым всегда было на него наплевать. Несколько дней назад он пытался сбежать. Хотел попасть домой и убедиться, что замки не сменили, что старшие не переехали, бросив его одного, что ему все еще рады. Да и что греха таить, жутко хотелось покинуть это страшное место с серыми стенами и пластиковыми окнами, сломать которые он не смог даже в форме тигра. Рю после того случая был невероятно зол. Альбинос, пытаясь сбежать, испортил несколько окон и разнес пару-тройку палат, за что в итоге был пристегнут к холодной металлической спинке кровати и лишен вкусностей, которые Гин постоянно ему приносила. Однако не это пугало его, а то, что Рюноске очень сильно кричал в тот день, когда узнал об этой ситуации. Старший бы никогда никому не сказал, что неимоверно горд от того, что Ацу настолько силен и независим. Ругался Рюноске больше для вида, чтобы мелкий не расслаблялся. « — Никогда больше так не делай, если только это не ради спасения близких. — Я спасал вас с Гин и себя от одиночества. — Ацу, это не считается». Flashback end. Альбинос, не без удивления, вспоминал о тех трех неделях, проведенных в клинике, с теплотой на сердце. Все-таки приятно осознавать, что родные помнят о нем и любят. Неродные. Бывший Накаджима никак не мог отучиться мысленно (а иногда и вслух) поправлять себя, отрицая родственную связь. В приюте, где он раньше жил, работала замечательная добрая женщина, учившая их тому, что родные — это не те, кто имеют один набор генов, а те, кто всегда остается рядом, несмотря ни на что. Еще недолго поблуждав в паутине воспоминаний, беловолосый словно прозрел: внезапно в голову пришла идея, как вытянуть Рю-чана из депрессии. Мальчик, быстро поднявшись с насиженного места, подскочил к шкафу, на одной из полок которого хранились разные памятные для троицы вещи. Старший предпочитал прятать подобное от посторонних глаз. Ацуши аккуратно, словно держал в своих маленьких ручках что-то донельзя хрупкое, начал откладывать в сторону все, что мешало добраться до главной цели — фотоальбома, который хранил в себе множество важных моментов, застывших во времени, благодаря технике. Проведя небольшой ладонью по темной обложке, стирая тонкий слой пыли, Ацу пустился с табуретки и прошел в комнату к старшему брату. Брюнет лежал на кровати, привычно накрывшись толстым одеялом и прикрыв усталые глаза. Фиолетовоглазый тихо подошел и сел рядом, отложив альбом в сторону и взяв руки брата в свои. Он, переплетя с ним пальцы, поцеловал костяшки, ощущая холод. Рюноске, видимо, ужасно мерз, хотя все окна были закрыты. Такое чувство, словно вместе с его мертвой и остывающей уже душой остывало и тело. Душа мертва. Осталось молча ждать, когда умрет измученное тело. Младший Акутагава тряхнул головой, будто отгоняя непрошенную страшную мысль и вновь возвращаясь к рукам сероглазого, который теперь смотрел куда-то сквозь Ацуши совершенно пустым взглядом. — Рюноске… — тихо позвал оборотень. Ответом ему стала тишина. — Я не знаю, воспринимаешь ли ты меня, как человека, или просто источник звука, но… — он проглоти комок в горле, — я хочу с тобой поговорить. — альбинос еще раз провел губами по кисти старшего Акутагавы, который теперь как-то тепло смотрел на него. Хотя, скорее всего, это мальчику показалось. Тигренок, вытянув из «захвата» одну руку, второй открыл альбом и начал приводить свой план в действие, переворачивая желтоватые странички. — Помнишь, как мы с тобой и Гин поехали за город, чтобы посмотреть на звезды? Тогда у меня еще способность проявилась… Я помню, как мне было страшно. Меня будто выключили на несколько часов. Ты тогда повел себя прямо как настоящий герой, знаешь. Не каждый бы так смог. Ты очень сильный, Рю, — мальчик провел свободной рукой по отросшим до плеч волосам мафиози. — … помню, — на грани слышимости прохрипел тот, зажмурившись и шмыгнув носом, как маленький ребенок. Бывший Накаджима, казалось, был готов закричать от счастья. Еще бы, ведь брюнет наконец начал хоть как-то реагировать. Альбинос крепче сжал худую костлявую руку с тонкими пальцами и продолжил: — А помнишь, как Гин принесла домой двух крыс? — вспомнив о них, Ацу невольно улыбнулся, — Сказала, что ей просто стало их жалко, мол, сидели одни в клетке питомника и смотрели на нее голодными глазами. Помню, как ты возмущался. Говорил, что лишние голодные рты нам не нужны, а крысы — это еще и мерзко. — фиолетово-желтые глаза заблестели. — … помню, — прошелестел, словно осенний ветер, Акутагава. Младший достал из-под пленочки фото, на котором был запечатлен недовольный хмурый Рюноске с белой крысой на голове и смеющаяся Гин с коричневато-черной в руках. Шутливая подпись на другой стороне снимка была как нельзя кстати: «подарок любимому братцу». — Ты еще тогда велел мне, как большому коту, поймать их и съесть, — произнес альбинос с чуть порозовевшими щеками. Губы его изогнулись в слабой улыбке. Лицо старшего было непривычно расслабленно, так, словно теперь ему наконец-то стало чуть лучше. А Ацу все продолжал. С искусанных губ, ни на минуту не прекращая, срывались слова. Мальчик переходил то на шепот, то на повышенные тона, когда рассказывал о ситуациях, после которых невозможно было не загордиться тем, что его брат именно Рюноске. Тонкие пальцы сжимали чужую ладонь, будто пытаясь отогреть, избавить от этого ужасного мертвенного холода. — Я помню, как ты каждый день приходил ко мне в больницу, когда я болел. Мне казалось, что я тебе не нужен и ты делаешь это просто потому что надо, — двухцветные глаза едва заметно заслезились, — прости, пожалуйста. Я слишком плохо о тебе думал. — мальчик нежно-нежно огладил пальцем костяшку чужой руки. — … не плачь, — едва шевеля сухими от обезвоживания губами, проговорил старший и обвил своими пальцами чужие. — Хорошие дети не плачут. Помнишь? — Конечно! — воскликнул одиннадцатилетка, быстро утерев светлым рукавом слезы: расстраивать Рю в такой период было бы преступлением. — Ты только… сам не грусти… — говорить вдруг стало как-то тяжело. Сердце будто в тиски зажали, а легкие опутали терновником. — Нам с Гин очень не хватало того самого сильного и никогда не ломающегося тебя. — Я просто много думал, — взгляд стальных глаз устремился куда-то вверх, — о том, кто я и зачем нужен. Много нового осознал. — Я рад, — искренне улыбнувшись самой светлой улыбкой, на которую только был способен, выдохнул оборотень. Кажется, обоим стало легче дышать после этого непродолжительного разговора. И все, наверное, должно было бы быть хорошо, однако Ацуши было невероятно сложно в тот момент собрать все свои мысли воедино и, поборов свой дикий страх, признаться. Сложно, но не невозможно, а потому, зажмурившись и выдохнув весь воздух из легких, он таки выдал: — Я… люблю тебя. Ты мне нужен, — рядом послышался тяжелый вздох разочарования.