Осознайте своё поражение

Это было ужасно. И всё же пережить это было и вполовину не так трудно, как понять, что делать дальше. Если Шерлоку и удалось каким-то чудом выдержать потрясение, то не благодаря своей непревзойдённой стойкости или особой силе воли. Назвать успехом, что он продолжал существовать после того, как всё, включая все его тщательно выстроенные защиты, рухнуло – то же самое, что утверждать, что, дожив до 32-х лет, он победил смерть. Не приходилось сомневаться, кто победит в итоге – кто уже победил, просто пока не заявил свои права на победу. Он мог лишь временно отсрочить неизбежное. Стоя у дверей коридора, ведущего в операционную, ещё жалобно скрипящих на потревоженных петлях после только что обрушившегося на них шквала, Шерлок чувствует, как всё это его настигает. Последний образ Джона, лежащего на каталке, без конца крутится у него в голове: глаза закрыты, обычно песочно-загорелая кожа совсем побледнела, лицо спрятано под кислородной маской, грудь обнажена и уже избавлена от импровизированного бинта. Джон. Джон. Джон. Джон. Его мозг, будто заевшая пластинка, продолжает твердить это слово – мантра или ближе всего к молитве, чем он когда-либо был. Его трясёт. Ноги, кажется, уже не способны выдержать навалившийся груз реальности. Он смутно слышит, как кто-то – наверное, санитар, который не дал ему пройти за каталкой Джона – что-то ему говорит и довольно бесцеремонно провожает к скрипучему стулу оскорбительного красно-зелёного цвета, где он закрывается ото всех, обхватив голову руками, чтобы хоть как-то блокировать внешние импульсы. Всё одно к одному. Джон – его якорь, его штиль в сердце бури, и от осознания, что этот принцип дал сбой, его мир рассыпается, будто стены, которые он так старательно возводил, были сделаны из песка. Всё случившееся с ним за день сжимается в единственный миг и обрушивается на его восприятие с разрушительной силой. Слишком много данных за раз – беспорядочных, суетливых, нещадно атакующих его изнутри. Он хочет держаться, но чувствует, как надвигается тьма, грозя поглотить самое его существо, и когда давление всего этого делается невыносимым, из его груди поднимается низкий раскатистый вой. Сердцебиение ускоряется, появляется звон в ушах, стремительно нарастая до опасного уровня. Образуются трещины и разбегаются во все стороны. Он будто раскалывается на части. И тут у него случается срыв, какого не было уже много лет. Его мозг взрывается какофонией шума и ощущений. Безудержный гнев выплёскивается наружу и овладевает его телом полностью. Первая жертва – уродливый стул. С легкостью перелетев через комнату, тот врезается в стену, и всё вокруг сразу приходит в движение, что ещё больше бьёт по его измотанным нервам. В его действиях нет никакой логики, он не может их контролировать, есть только уверенность, что тело обязано сбросить скопившееся в нём напряжение, прежде чем его разорвёт на куски. Он словно в тумане, пока его тело бунтует – крушит и ломает всё, что ему попадается на пути – даже если бессмысленность этого опустошает его. В слепом отчаянии он пытается получить хоть какое-то облегчение, но реакция внешнего мира приносит лишь новые муки. Уже на коленях, он продолжает кричать и колотить всё подряд, до чего в состоянии дотянуться, включая себя самого. Чьи-то руки хватают его, и это похоже на удары током, резкие и болезненные, и пронзающие его насквозь. Он яростно мечется, чтобы вырваться. Рук становится больше, на него падает груз незнакомых тел, новых запахов и фактур, и вот он оказывается на животе на холодном линолеуме, пахнущем хлоркой и обувной резиной, его руки и ноги скованы мучительной тяжестью, и ему трудно дышать. Чтобы удовлетворить настойчивое требование своего тела, ему остаётся только биться головой об пол, что он успевает сделать дважды, прежде чем его лишают и этого. И тогда он издаёт нечеловеческий вопль в агонии недостижимой разрядки. Он навсегда останется в этом кошмаре. Его тело и разум вопят. Это его убивает. Голос разносится сверху, прямо над головой Шерлока: – Господи, слезьте с него! У него какой-то… приступ. Слезьте… немедленно! Я инспектор уголовной полиции Лестрейд, и я приказываю вам двоим отпустить его… и очистить помещение. Тяжесть на руках и ногах пропадает, и Шерлок сразу уходит в себя, садясь и сворачиваясь в клубок, подтянув колени к груди, и раскачиваясь из стороны в сторону. Одна рука обвивается вокруг ног для прочности позы, другая вцепляется в волосы; время от времени он ударяет ладонью то по ногам, то по голове, пытаясь затолкать всё на место и успокоиться, пока буря внутри не стихает. Он дрожит, и чувствует, что смертельно устал, когда наконец поднимает глаза, чтобы рассеянно оглядеть следы разрушений. К своему удивлению, он встречает взгляд Лестрейда, который сидит перед ним на стуле, наклонившись вперёд и уперев локти в колени. Карие глаза смотрят неожиданно мягко и сострадательно. Шерлока захлёстывает волна смущения, а вместе с тем – сожаления, злости и разочарования. – Бога ради, не смотри на меня так, – раздраженно бросает он, замечая, что охрип. – Я всё тот же, это ты изменился. Твоё мнение обо мне. – Мне следовало догадаться… У моего кузена аутизм, – произносит Лестрейд задумчиво. – Наверное, я ничего не заметил, потому что ты очень хорошо это контролируешь… В большинстве случаев, по крайней мере, – заключает он, кивнув на перевёрнутую вверх дном комнату и поморщившись. Шерлок усмехается, проводя дрожащей рукой по своим взъерошенным волосам. – Высокофункциональный Аспергер, – парирует он тем же тоном, которым обычно поправляет людей, называющих его психопатом. – Наведи справки. – Вздохнув, он отводит взгляд. – И я это не контролирую, очевидно… – Он смотрит по сторонам, и в его пустом голосе появляются нотки горечи. – Обычно я справляюсь с некоторыми из наиболее явных симптомов за счёт сочетания самодисциплины и замещения их более… приемлемым поведением, но я… не в состоянии… скрыть их все. – Лестрейд медленно кивает. – Почему ты ничего не сказал? Я имею в виду… люди поняли бы тебя лучше… обращались бы не так жёстко. Язвительно усмехнувшись, Шерлок смотрит на Лестрейда поверх колен: – Да? И признать перед всеми, что я в самом деле "дефективный детектив", как метко выразился Андерсон?… Они всё равно говорили бы или, во всяком случае, думали бы всё то же самое, но чувствовали бы себя морально обязанными вести себя со мной вежливо. Я не ищу жалости таких, как Донован или Андерсон, – выплёвывает Шерлок сердито и обиженно. – Я предпочту настоящего врага фальшивому другу. – Вполне справедливо, – отвечает Лестрейд со вздохом, к сочувствию в его взгляде добавляются уважение и понимание. Он подаётся вперёд, упершись ладонями в колени, как будто собирается встать, но замирает и снова пристально смотрит на Шерлока: – Джон знает? Шерлок опускает глаза, его наполняет чувство покоя и умиротворения при воспоминании о том, как он лежал на диване, укрытый Джоном. – Да, – произносит он с некоторым удивлением. Сам того не желая, он поделился с Джоном своей глубочайшей болью и самой мрачной тайной, и тот не отвернулся. Джон ответил ему добротой и участием. И перед лицом такой неподдельной заботы стыд и страх не смогли устоять. – Думаю, это единственное, что важно, – говорит Лестрейд, поднимаясь со стула. Шерлок кивает, поражённый тем, как правда этих слов отзывается у него внутри, заставляя его почувствовать себя на удивление удобно в собственной коже. Лестрейд теперь стоит перед ним, протянув руку вниз. Шерлок смотрит на руку, следуя по ней взглядом к лицу, пока его окостеневшее, измученное тело постепенно оживает. – Меня зовут Грег… Приятно наконец-то с тобой познакомиться, Шерлок, – говорит инспектор с искренней улыбкой. Шерлок склоняет голову набок и пару мгновений его изучает. – Грег, – повторяет он бесцветным голосом и принимает руку, позволяя поднять себя на ноги.

________________

– Знаешь, если ты погуглил медицинские термины из моей карты, это ещё не делает тебя более квалифицированным для назначения лечения, чем врачи, – упрекает Джон с улыбкой, когда Шерлок переводит на него свой встревоженный взгляд. – Гений ты или нет, Шерлок, но живые – немного не твой конёк. Последние десять минут Джон молча за ним наблюдал. Приоткрыв тяжёлые веки, он обнаружил своего друга в маленькой, тусклой палате стоящим в ногах своей койки. Бледное лицо было опущено вниз, его напряжённые, яркие черты освещались мягким светом экрана телефона, большой палец ловко скользил по поверхности, на лоб в беспорядке падали тёмные кудри. Второй рукой тот сжимал медицинскую карту, открытую посередине, и водил глазами между одним и другим, уголки его рта были хмуро опущены, в центре лба вздулась напряжённая жилка. Джон просто смотрел на него из-под полуприкрытых век, и в груди становилось теплее от нежности. – Джон, – выдыхает Шерлок, вскинув голову при звуке его голоса. С телефоном в руке он замирает на полсекунды. Затем одним молниеносным движением засовывает карту обратно в держатель, опускает телефон в карман брюк и подаётся в сторону Джона, но резко останавливает себя и, захлопнув чуть было открывшийся рот, обвивает руками изножье кровати. Джон зажмуривается и трёт виски, где ощущается слабая пульсация. Его мозг слегка затуманен, будто обложен ватой. Ритмичный писк мониторов давит на нервы, а от резкого запаха хлорки и антисептика сводит живот. – Кроме того, эти интернет-сайты грубо упрощают симптомы, – говорит он, открывая глаза и начиная проверять себя на предмет травм, проводя ладонями по рукам и далее вниз по телу – привычка, которую он приобрел в Афганистане. – Они тебя ещё убедят, что у меня рак или какой-нибудь некротический фасциит. Он следует взглядом от трубки в левой руке до столба капельницы, изучает висящие там пакеты с жидкостью и задумчиво хмыкает: – Физиологический раствор для регидратации, тромбоциты от потери крови, немного морфина… – Должно быть, крови он потерял изрядно. Он пытается посмотреть вниз на свою грудь, но обзор плохой, поэтому он просто проводит рукой по повязке, болезненно скривившись. Он понимает, что рана зашита, по тому, как кожа натягивается, когда он пытается пошевелиться. – И, похоже, меня уже зашили… Шерлок, кажется, обо мне прекрасно заботятся. Джон приподнимает одеяло, чтобы осмотреть оставшуюся часть тела, но обнаружив, что совершенно голый, сразу опускает обратно. Учитывая расположение раны, он предполагал, что останется без рубашки, но не раздетым полностью. Его взгляд возвращается к Шерлоку, и увиденное его поражает. Трёхдневный недосып из-за расследования и последующая ночь в больнице определённо не прошли даром. Тот склонился вперед, мёртвой хваткой вцепившись в торец кровати, большие серо-голубые глаза влажны, будто едва сдерживают слёзы, взгляд предельно сосредоточен, а челюсти сжаты. Джон замечает небольшой пластырь у него на лбу прямо под линией роста волос и ту же рубашку, в которой он был на складе. Она оборвана по всему низу, делая его похожим на какого-то прогоревшего маклера, ставшего попрошайкой. Темно-бордовое пятно на левой стороне его груди, как отражение раны самого Джона, напоминает о тех отчаянных и одновременно славных минутах, когда они цеплялись друг за друга в холоде и темноте. Тогда Джон почти готов был поклясться, что Шерлок любит его. Сейчас он смотрит на Джона так, словно бывший солдат только что встал из могилы. Его лицо настолько обнажено, что Джон замирает, затаив дыхание. – Всё хорошо? – спрашивает он мягко. Шерлок моргает, опускает глаза и с видимым усилием берёт себя в руки, выпрямив спину и разгладив лицо. – Дрессированные обезьяны справились бы лучше, Джон. Я так и сказал. – Его голос подсел, и Джон задается вопросом, не случилось ли это от крика на медсестёр и врачей. Шерлок быстро подходит к окну, отодвигает занавеску тыльной стороной пальцев, и внутрь проникает узкая полоса неяркого света. Он устремляет взгляд за стекло. – Думаю, твою одежду забрали из-за большого количества крови, – голос Шерлока срывается на этом слове, но он быстро приходит в себя: – …пропитавшей её. Это как-то связано с биологической угрозой… Они явно перестарались, по моему мнению. Джон тихо посмеивается: – Ну, судя по состоянию нашей кухни, ты, вероятно, не лучший эксперт по части предотвращения биологических угроз. – Он тепло улыбается в спину Шерлока, который так и не оборачивается к нему, чтобы разделить шутку. Видя, что тот не расположен к дружеским подначкам, Джон выдерживает молчание, тяжело откидываясь на подушку. Он чувствует, что устал; грудь гудит тупой ноющей болью, а пульсация в голове лишь немного ослабевает, когда его глаза сами собой закрываются. – Тебя выпишут через четыре часа, – заявляет Шерлок категорично. Джон наполовину приоткрывает веки: – Это… странно. Как правило, пулевое ранение со значительной кровопотерей оставляют под наблюдением хотя бы на ночь. – Шерлок прочищает горло и отводит взгляд. – Выпишут или… выгонят? – уточняет Джон, не в силах сдержать расползающуюся по лицу улыбку, когда Шерлок запрокидывает голову и обращает глаза к потолку. – Что ты сделал? – тянет он. – Скажу лишь, что роман, который был у врача с санитаром, натолкнулся на рифы, и, учитывая, что врач в настоящее время женат и делает вид, что он натурал, упоминание об этом романе в присутствии его коллег так, что это могли услышать, было воспринято… неблагосклонно. – Шерлок, – стонет Джон, закрывая лицо руками. – Это было нехорошо. – Мне бы вообще не пришлось поднимать эту тему, если бы он не опоздал на осмотр к тебе на 45 минут из-за своих подвигов. – Верно. Конечно, – вздыхает Джон. На мгновение воцаряется тишина, он опять закрывает глаза, и его неодолимо клонит ко сну. – И, кажется, я намекнул, что медсёстрам не хватит умения даже на то, чтобы им можно было доверить уход за песчанками, – бурчит Шерлок. – Ну, это к лучшему… я слышал, они переносят чуму, – говорит Джон с ухмылкой. Шерлок моргает, затем улыбается в ответ, немного расслабившись в его тёплой компании. – Всё в порядке, Шерлок, – Джон кивает ему, делает глубокий вздох и морщится от боли, которую это причиняет. Он прикасается к своей повязке, затем поднимает глаза на Шерлока, встречая его обеспокоенный взгляд. – В любом случае, дома лучше, – говорит он, закрывая глаза и снова устраиваясь поудобнее. – Я просто чуть-чуть отдохну, пока нас не выгнали… Постарайся больше ни с кем не ссориться, – добавляет он уже заплетающимся языком. – Конечно, Джон, – вздыхает Шерлок. – Не беспокойся… Я обо всём позабочусь. – М-мм, – гудит Джон, и его губы изгибаются в слабой улыбке, пока голова медленно тяжелеет.