***
Больше всего Артёму хотелось этим утром проснуться у себя в постели или не проснуться вообще. Все тело кололо, жалобные стоны наполняли комнату, отталкивались от пустых стен, создавая эхо. После пробуждения он продолжил лежать и пялиться в потолок, он уже хотел потянуться к карману, но быстро отпрянул руку, будто дотронувшись до чего-то горячего, так же быстро он пришел в раздражение, изо рта донесся рык. Делать было совершенно нечего. Здесь он был чужой. Нельзя было даже напиться в тухлом баре, потому что денег не было, да и не добыть их сейчас никак. В животе послышались требующие звуки. Все эти проблемы вновь направляли к Уинстону, все дороги вели к нему. Сам того не понимая, Уинстон оказался тем самым светом в конце тоннеля, хотя сам нуждался в нем, как никто другой. Всем нужна была помощь, все её ждали, но пришла бы она? «Существует ли в новоязе это слово — помощь, не посчитали бы проповедники ангсоца его глупостью, да и только?», — мелькнуло в мыслях у парня. Ему нужно было идти на главную площадь, на Неделю Ненависти, как и договаривались они с Уинстоном. «Ужасное зрелище», — вспомнил он. Его глаза бросились искать часы, но так ни на что и не наткнулись. Несмотря на это, парень решил выдвигаться. Когда он выходил из комнаты, краем глаза заметил значок душа на самой дальней двери. Слишком заманчиво. Медленными шагами он зашел в душевую комнату, видимо, общую. Дверь скрипела еще сильнее, чем дверь, ведущая в его комнату, здесь нельзя было сделать ни одного незаметного шага — ты всегда будешь знать, если ты не один. Стены были покрыты белыми квадратами плитки, клей между плитками местами заплесневел, что четко отделяло керамические плиточки. В самом углу стояла душевая кабина с невысоким душем. Душ на конце был много раз перевязан для профилактики протечки, но капли все равно намеренно капали из дыр поочередно, по одной, с промежутком с пару секунд, отбивая раздражающий ритм, словно стрелки часов. Артём закрыл за собой дверь, он уже не старался делать это с осторожностью: она заскрипит в любом случае. Хотел было повернуть защелку, но на удивление ее не было. «В этом городе не скрыться». Не спеша он начал сбрасывать с себя одежду, молясь, чтобы ни одна живая душа не открыла дверь. Справа от него висел умывальник, какой стоял на лестничной клетке среди квартир, только зеркало было целым. По центру зеркала было видно, как кто-то недавно протирал его ровно по середине, вырисовывая круг, что говорило о том, что здесь он точно не один. В зеркале он мог разглядеть немного, но он старался запечатлеть свое тело, почти не тронутое этим миром, запомнить каждую деталь или особенность. Парень встал под душ и с трепетом повернул ручку душа на красную сторону. Поначалу холодные, струи коснулись светлой макушки и уже потом падали ржавыми каплями на плитку, которая в контрасте с до глубины рыжей водой казалась и правда белой. Он поджал губы, борясь с отвращением, но уже смирился с тем, что от него еще долгое время будет пахнуть медью и соленой примесью. Вскоре вода стала приобретать более прозрачный оттенок, но при небольшом её скоплении все равно виднелся этот жуткий оранжево-коричневый цвет. С приливом горячей воды стал подниматься и пар, обволакивая бездвижное тело. «Зачем я проснулся, зачем я здесь?», — крутилось у него в голове. Парень поспешно вышел из душа, нехотя надевая сброшенную одежду. Его взгляд остановился на запотевшем зеркале, хочет ли он посмотреть туда, начертить круг, какой был начерчен кем-то до него? «К чёрту», — он дёрнул дверную ручку и вышел из душевой, направляясь на главную площадь. Выйдя из подъезда, Артём автоматически посмотрел в сторону детской площадки. С интересом он заметил, что ни его, ни других вещей там уже не было. Его привлекла не только пустота нитей для белья — на улице было довольно пусто. «Неужели это связано с Неделей Ненависти?», — спросил себя Артём, что заставило его ускорить шаг по направлению к главной площади. Чем ближе он был к площади, тем больше он замечал различных лозунгов и плакатов, кричащих о войне Океании с Евразией. Он догадывался, что его ждет на этой площади. Показывать свои настоящие эмоции — моветон. Для него любое действие могло закончиться смертью. В центре площади находились виселицы для военнопленных, неподалеку от них — трибуны для высших членов Внутренней партии. Вокруг собиралось все больше народу, а серые тучи над площадью стягивались все сильнее, будто подражая толпе. Парень искал глазами Уинстона.....и нашел. Худощавое тельце быстро передвигалось, направляясь прямо в глубь толпы. Артём последовал его примеру, стараясь быть максимально естественным. Осторожно толкая людей, словно плывя против течения, он пробирался все ближе и ближе к Смиту. Здесь было тесно. Настолько, что дышать или шевелиться было сложно. Как и все, они смотрели вперед, делая вид, что ожидают, пока член партии произнесет речь, провоцирующую на ненависть к врагам (которых назначала сама партия) и мыслепреступникам. Парень почувствовал прикосновение чей-то руки — это была рука Уинстона, такая жесткая, с мозолями на подушечках пальцев; он понял, что хотел сделать Смит и быстро раскрыл ладонь, а после сжал, сам того не ощущая, слишком сильно, оставляя следы ногтей на ладони. Они не разговаривали — лишь одно прикосновение и один аккуратный прямоугольный сверток бумаги, но и расходиться не спешили: ждали конца выступления. Ради безопасности друг друга.***
Идти обратно казалось пыткой: руки тянулись за свертком, ноги — бежать до комнаты. Нужно было учиться держать контроль, что иногда давалось с трудом. Раздался тягучий скрип по всему дому — Артём вернулся в свою комнату. Он с разбегу сел на кровать и стал осматривать бумажный прямоугольник. Бумага. Она была ему знакома — бежевая, приятная на ощупь, из дневника Уинстона с красной обложкой в хорошем переплете. Проведя пальцами по краям прямоугольника, он принялся его разворачивать. Это было письмо с двух сторон с вложением в виде двух сигарет и пары бумажных купюр, из-за чего лист изрядно пропах табаком. Письмо было написано старательно, но неаккуратным почерком черными чернилами, которые так красиво смотрелись на приятой бежевой бумаге. Парень начал читать письмо.«Сидя в невидимой зоне от телеэкрана, я пишу тебе это письмо, хотя кажется, что к способности писать я давно иссяк, и мои трясущиеся руки — тому подтверждение. Мне жаль, что ты вынужден читать это письмо. Но я рад, что мои мысли получили огласку, что моя вера в будущее и память о прошлом имеют место быть, несмотря на то, что и даты своего рождения точной я не знаю и никогда не знал: такие дела у нас не документируются, а не работай я в Министерстве Правды, не знал бы и сегодняшнего года. Если надо будет, сегодня ты будешь, а завтра не будет и твоего воспоминания. Партия ненавидит отступников. Я уже покойник, судя по количеству моих мыслепреступлений. Найди работу: тебе понадобятся деньги. Предполагаю, что ты слишком умен для прола, ты и сам знаешь, что делать. Если понадобится, мы еще обязательно увидимся. Не ищи неприятностей, не ищи славы, давай просто останемся живы и увидим восход солнца.»
На обратной стороне жирным шрифтом было четко выведено «Смерть Большому Брату».