My pace

Ключевые слова: дождь, татуировка, стрела Кладбищенская атмосфера редко бывает приятной, а льющий, будто небо прорвало, дождь только добавляет мрачности. Чонин мелко подрагивает, плотнее кутается в темную куртку и натягивает на голову капюшон. Могила, у которой он застывает после долгих блужданий по погосту, совсем непримечательная, чуть поросшая травой по рыхлой ещё земле, и с покосившимся надгробием, на ней вполне обыденной выведены года жизни и... Имя. Имя, которое даже теперь, спустя полгода после окончания персонального ада, вызывает в парне дрожь - "Ким Сынмин". Ян мнется немного нерешительно и с трудом поднимает взгляд: портрет с надгробной плиты смотрит насмешливо и требовательно, он будто душу вынимает и заставляет гулко сглотнуть вязкую слюну, а Чонина окунает в воспоминания. Они с Сынмином с детства знакомы были, росли вместе, и Ким всегда был добрым и светлым ребёнком. Чонин был счастлив иметь такого друга - до определённого момента. Младший не знал, что случилось и почему после очередных летних каникул в школу Сынмин вернулся помрачневшим, грубым и весь забитый графитом. Татуировки манжетами охватывали запястья и поднимались вверх, к плечам. Сынмин скрывал их рубашками и джемперами, но Ян знал - он даже полюбил при редких ночевках у друга водить пальцами по стреле компаса, набитого на левой руке. Сынмин только морщился с тихим "щекотно", а потом впервые ударил. Чонин зачем-то простил, перетерпел, и это стало точкой невозврата: с каждым разом удары становились сильнее, более жестокие, а через время к ним добавились порезы. Младший почти прекратил улыбаться и начал прятаться под слоями тёмной душной одежды, следы от лезвий не успевали заживать - Сынмин оставлял новые практически ежедневно и при этом смеялся так счастливо и будто все по прежнему хорошо, что Ян зачем-то был готов на все ради этого смеха. Он терпел всю боль, которую ему причиняли, почти год, и с ужасом понимал, что влюблялся в своего мучителя. Стокгольмский синдром в их случае раскрывался в полной красе даже тогда, когда Ким Сынмин, по сводкам новостей, похитил своего одноклассника Ян Чонина и в течении полутора недель зверски издевался над ним до тех пор, пока жертва не убил мучителя в рамках самообороны - сухие слова не передавали и тысячной доли той боли и ужаса, которые чувствовал Чонин все те же полторы недели. Сынмин давил морально, угрожал непонятно зачем(младшему казалось, что на его месте Ким видел кого-то совсем другого, и это сумасшествие какое-то, ей-богу) и избивал. Чонин, наверное, никогда не забудет наслаждение в глазах друга, когда тот сдавил ладонью его горло и наблюдал, как из Яна с каждым хриплым выдохом выходила жизнь. Чонин всегда будет вспоминать мерзкое, липкое ощущение густой крови на своих ладонях, пока он прижимал к груди пробитую голову Кима - он поверить не мог, что сам убил его, и просто тихо плакал, подвывая себе под нос, пока на руках остывало обмякшее, потяжелевшее тело. Чонин выныривает из воспоминаний так же резко, как провалился в них. Дождевые капли стекают по открытому уже лицу, и парень вытирает их ладонью, а после делает шаг вперёд и так же смахивает капли с эмали надгробного портрета. Улыбка Сынмина будто солнечной становится - или это отблеск солнца, проглядывающий сквозь редкие тучи? На душе становится светлее и спокойнее, Чонин о т п у с к а е т свою боль...