Treason

Billie Eilish — when the party's over

«Прости», — звучит на повторе голосом Чонгука у Тэхёна в голове, и он никак не может от этого избавиться. Возможно, даже не пытается, потому что понимает, что не получится. Такое не забывается. Так уж вышло, что Тэхён — человек морали и принципов, человек, уважающий и ценящий себя в равной степени также, как и остальных людей, и единственное, что любил и ценил Тэхён больше собственной гордости — это Чонгук. А сейчас внутри надломилось не то, что бы с треском, надломилось с душераздирающим хрустом доверие, которое больше никогда не достигнется и не вернется. Не будет, как раньше. Больше никогда. никогда Не будет утра, в котором Тэхён просыпался бы в объятиях Чонгука раньше него самого, не будет вечеров, проведенных в обнимку на диване за просмотром каких-то американских задрипаных, старых, но любимых комедий, не будет и бессонных, жарких ночей, прерывистых стонов не из-за сбитого дыхания, а из-за переполняющих чувств и любви, сильнее любого мощного оружия. Для Тэхёна любовь к Чонгуку всегда была спасением, не могло быть иначе… А теперь он думает, что эта любовь убила в нем возможность чувствовать, и какое это тогда спасение? Не должно ли быть наоборот? В какой момент все пошло по накатанной? Почему Чонгук не сказал, не поделился, таил в себе непонятное чувство жалости к нему, любящему до звездочек в глазах, отчаянно цепляющемуся за него Тэхёну? Как бы там ни было, как бы не разрывалось сердце, как бы не душило неуходящей обидой, как бы не обливалась кровью душа, Тэхён, ставя чемодан с вещами на пол лестничной клетки, звонит в звонок ровно два раза, и столько же раз глубоко вздыхает. Прикрывает глаза для верности, чтобы перекрыть подступающие слезы (никому так сейчас ненужные) и натягивает улыбку на лицо. «Прости, Чимин, сегодня поубиваюсь у тебя», — думает Ким с жалостью, потому что стеснять друга сейчас хочется меньше всего. Точнее вообще не хочется. Хочется лечь на пол, свернуться в позу эмбриона, обхватив колени руками, и ронять слезы на ковер, жалея свое разбитое сердце и теребя незажившие, свежие раны. А другу желать наблюдать за ним, сломленным и разбитым, как корыто, не хочется, нет. Чимин открывает спустя пару секунд, которые Ким старался не считать, даже не смотрит на Тэхёна, оставляя дверь открытой. Кашляет так громко, что Ким невольно морщится, представляя, каково сейчас другу, и заносит несколько чемоданов в квартиру, забывая зачем, собственно, он их собирал. — Я привез корм! — кричит Тэхён, потому что Чимин скрылся в соседней комнате, и ставит пачку на кухонный стол, сразу замечая подбежавшего Колли. — Ты прости, друг, что я так поздно, — обращается Ким уже к собаке, и гладит по холке, невольно расплываясь в ласковой улыбке. — Просто были неотложные дела. Пак проходит на кухню, ни разу не повернувшись к Тэхёну лицом за все это время, открывает холодильник, доставая две бутылки пива, и ставит их на стол. Ким тихо посмеивается, хотя смеяться вообще не хочется. — Что за повод, раз ты решил выпить холодного пива да с больным горлом? — с укором отчитывает Тэхён, вспоминая что да, Чимин между прочим болеет. А тот впервые поворачивается лицом, заставляя Кима уронить челюсть. Под чужим глазом расцветает лиловый фингал. И Тэхён все еще нихера не понимает. — Это откуда? — спрашивает Ким, указывая пальцем на образовавшийся синяк. — Неудачно упал, — пожимает Пак плечами, и спрашивает то же самое про тэхёновы чемоданы. — Неудачно поссорились, — также пожимает плечами. Они садятся за стол, открывают по бутылке и делают пару глотков. Тэхён думает, что никогда Чимину не врал, но именно сейчас он должен пройти через все это сам. Он же сильный, правда? Все так говорили, просто не могли соврать. Или все врали, потому что им было жаль Тэхёна также, как и Чонгуку? Все кругом оставались рядом, потому что Ким кроме жалости не вызывал ничего? — Из-за чего поссорились-то? — спрашивает Чимин, выдергивая Тэхёна из своих мыслей. — Давай не будем об этом, — не просит, кажется, умоляет. — Я купил сухой корм, надеюсь, Колли такой ест, — переводит тему. Чимин безучастно кивает, пребывая в своих мыслях, шмыгает носом и делает еще один глоток из бутылки. И потом переводит взгляд на Тэхёна, который улыбается уже без былого энтузиазма, а затем и вовсе перестает кривить душой. — Мне звонил Чонгук. «Вот как», — думает Ким, хмыкая от досады. Душу опять тянет за струны, и сердце вновь обливается кровью, да так, что впору согнуться пополам. Но Тэхён же сильный просто до пизды, и виду вообще не подаст, не согнется, хотя внутри все давно уже разбито и сломано. — Спрашивал, как у меня дела. Я сказал, что хуево, потому что из-за этого ебучего кашля у меня болят ребра и я уже несколько дней мечтаю выхаркнуть собственные легкие, — Чимин невесело хмыкает и стреляет взглядом в сторону пачки сигарет на подоконнике. — Ему, конечно, было далеко поебать на мое самочувствие. Ответил «понятно». Потом долго молчал. Я не стал торопить, потому что времени свободного у меня вагон и маленькая тележка, — Пак прекращает говорить, цепляясь взглядом за несколько чемоданов с вещами, и жует нижнюю губу. — Он без церемоний сказал, что изменил тебе, что ты собрал вещи и ушел, оставив ключи на комоде. Он думал, что ты сначала пойдешь ко мне, но ты такой гордый и противный… — Чимин опускает голову, а Тэхён отворачивается в сторону, пытаясь сфокусировать взгляд из-за непрошенных слез. — Но я же знаю тебя с 13 лет, блять, конечно ты бы не пошел ко мне сразу. Сначала бы погулял по парку, потом пошел бы в кафе, чтобы выпить кофе и привести себя в порядок. Ты своими красными глазами и опухшим носом за километр светишь, думаешь, я слепой? Нет, Чимин не слепой, он на самом деле очень наблюдательный. Поэтому Тэхён до конца не хотел к нему ехать. — А пока ты расхаживал черт знает где, я к Чонгуку наведался. Сломал ему нос и пару ребер, огреб, как видишь, меньше, — Ким хмыкает, утирая с щек пролившиеся слезы, а потом и вовсе заходится в тихом, болезненном смехе. — Что, думаешь, где бы еще спрятаться и от всех закрыться? Строишь из себя какого-то хрена, которых я терпеть не могу. Блять, — Чимин все-таки не сдерживается и встает со стула, чтобы потом закурить сигарету. — Как всегда гордый, упертый. Заебал. А Тэхён почему-то думает, что дружить намного безопаснее. Дружить можно со всеми, друзья априори не изменяют, потому что не встречаются. Все легко и просто. Только сейчас вот что-то нихуя не. — Мне никогда Чонгук не нравился. Помнишь, когда мы пошли в бар и встретили его в первый раз, а ты положил на него глаз, я сказал, что он выглядит так, словно может сделать тебе больно? Так ты же потом в него влюбился, идиот. — И я не жалею, — честно признается тот, размазывая не прекращающие литься слезы по щекам. — Это были самые лучшие годы. Я не жалею, что полюбил. Я не виню его, он не виноват в том, что разлюбил. — Он, блять, виноват, хватит его выгораживать! — рявкает Чимин и трясущейся рукой стряхивает пепел в пепельницу. — Он и только он виноват в том, что произошло. Он виноват в том, что не сдержался, что разлюбил, что изменил, что причинил тебе боль, — у Пака дрожит голос под самый конец, он подходит к столу, за которым сидит Тэхён, хватает свободной рукой за подбородок и заставляет посмотреть на себя. — Такое ощущение, что я единственный, кому здесь есть дело до этого. Тэхён, он блять, предал тебя, как ты вообще… Не находит слов. У самого комок поперек горла. — Мне не больно, Чим, — врет, боже, так нагло врет. Со слезами на глазах, с разбитым сердцем, с перевернутым миром вверх дном. Врет. — Да хватит! — еще чуть-чуть и, кажется, набросится с кулаками и на Кима. — Я смотрю на тебя и мне хочется вернуться обратно, чтобы съездить по лицу Чонгука еще раз. Ты себя-то слышишь? Не больно? Вы были вместе больше пяти лет, ты сох по нему, как ненормальный, любил до беспамятства, я бы даже сказал, что повернут был на нем. И после всего этого ты можешь мне пиздеть, что тебе не больно? Тэхён крутит головой и убирает чиминовы руки, закрывая лицо своими ладонями. Защищается. Так же легче справиться с болью. Так почему Чимин не дает ему пройти через это? Почему не дает пережить, переболеть? — Хватит. Достаточно. Я с-сказал, все нормально. Не виню, не осуждаю, не обижаюсь, не болею. Мне не больно. Как в бреду одно да потому. Паку становится уже не смешно. Он выкидывает недокуренную сигарету в раковину, потому что как-то вообще поебать. И на дым в квартире, и на бычок в раковине. На все. Но не на Тэхёна, который вместо того, чтобы излить покалеченную, израненную душу закрывается ото всех. Даже от лучшего друга. Ведь так же нельзя. Настоящие друзья делят и счастье и боль, верно? — Тэхён! — кричит, больше терпеть просто не может. Самому больно так, будто его предали, будто по нему прошлись асфальтоукладчиком и погребли заживо. — Ты не можешь говорить такие вещи! — цепляется пальцами за грудки тэхёновой куртки, тянет наверх и с силой встряхивает, пытаясь хоть как-то достучаться, докричаться. — Я не могу видеть тебя таким. Неживым, фальшивым, закрытым. Ты ведь мне как брат, понимаешь? Брат. Я за тебя этого Чонгука закопать готов, блять, клянусь… Прошу, хватит прятаться за масками, ты не можешь так поступать ни с собой, ни со мной. Ты можешь прятаться от кого угодно, притворяться перед кем угодно, но не передо мной. Я ведь твой… брат, — и не замечает сам, как по щекам текут слезы. И Кима прорывает. Тэхён громко всхлипывает, а потом воет в голос, позволяя сгрести себя в охапку, позволяя крепко обнять, лишь бы не чувствовать себя тонущем в этом бездонном омуте. Потому что больно так, будто зашивают кровоточащие раны наживую без анальгетиков. А Чимин обнимает, гладит по спине, чувствуя, как раздирает душу от завываний друга, насквозь пропитанных болью. — Больн-но, — соглашается Тэхён, проглатывая прорывающиеся всхлипы. И Пак только кивает, потому что знает друга наизусть. Потому что самому больно ничуть не меньше. Потому что они братья, а братья принимают боль друг друга и разделяют ее, как свою собственную.