all i'm sayin' pretty baby

Суббота подкралась незаметно. Репетируя с группой до глубокой ночи, Лестат уже дважды за неделю свалился без сил — на этот раз в номер, оплаченный Мариусом. Ему не нравилась подобная тенденция: если он, толком не подписав контракт, уже работает на износ, где находить время для веселья и вечеринок? Наблюдающий за его понурым видом Алекс попытался взбодрить товарища: — Сегодня мы отожжём. А после — как следует отпразднуем, — барабанщик ободряюще ткнул его локтём в бок. — Во сколько там Ники приедет? Лихо пихнув Ала в ответ, Лестат вымученно улыбнулся и взглянул на настенные часы. Стрелки двигались к трём часам дня: Мариус заставил их явиться в клуб пораньше, чтобы ещё раз отрепетировать и провести тщательный саундчек. — Его самолёт уже должен приземлиться, — ответил он Алексу, задумчиво двигая по столу переполненную пепельницу. — Мариус сказал, что послал человека, который встретит Ники. Конечно, Лестат предпочёл бы сам сорваться в аэропорт и, завидев в толпе прибывших пассажиров знакомое лицо, броситься к Ники и повиснуть у того на шее. Вот только никто отпускать его не собирался. Ларри решил вдруг досконально пройтись по всем партиям, мучая заодно и брата, и Таф Куки, а Мариус, контролируя каждый этап предстоящего концерта, не гнушался сам настраивать инструменты и проверять качество звука. — Ты играешь? — поражённо спросил Лестат, наблюдая, как продюсер присел на банкетку с электрогитарой в руках. Тот, смиренно подняв на него голубые глаза, сжал пальцами гриф и неожиданно, тряхнув прилизанной головой, выдал самое настоящее соло. Мелодия Лестату понравилась: далёкая от того, что писал он сам, она притягивала, пробуждая в сознании невиданные ранее образы. Улыбнувшись, он восхищённо захлопал в ладоши. — Конечно, играю, — уверенно и чуточку меланхолично ответил Мариус, обнимая гладкий бок гитары. — Продюсер, который не знает, что такое настоящая музыка — плохой продюсер. — Я думал, всех продюсеров волнует только прибыль, — не таясь, признался Лестат. Он, обняв себя руками, навис над Мариусом, перекрывая свет прожектора. Пару мгновений тот непроницаемо наблюдал, как светлые волосы Лестата сверкают в софитах, а потом, аккуратно вернув гитару на подставку, резко поднялся. — Не меня, — возвышаясь над ним, Мариус повёл широкими плечами. — Меня всегда волновало лишь искусство. А хорошее искусство должно продаваться за хорошую цену. Так и не сдвинувшись с места, Лестат воровато спрятал ладони в карманы брюк. На ум пришла злосчастная кассета, которой так восторгался Дэниел, а ещё пространный разговор, невольным свидетелем которого Лестат стал вчера. Интересно, за какую цену Мариус продал Армана? — Что ж, думаю, всё готово, — вздохнул продюсер, опустив ладони на пояс. — Пока можете отдохнуть. В четыре начнём саундчек. Сегодня он был без своего ярко-красного пиджака. Будто одевшись к случаю, Мариус ограничился чёрными брюками и такой же чёрной рубашкой, закатанной на рукавах. Он, обведя взглядом пустующий зал, вдруг замер, замечая кого-то; правда, Лестат этого не видел: он, примостившись у синтезатора, пытался на память наиграть одну из бесчисленных гайдновских сонат, которую выучил благодаря Ники. Ноты у того вечно валялись в беспорядке: открыв сборник скрипичных концертов Вивальди, можно было нарваться на запрятанного впопыхах Перголези или, ещё круче, найти фортепианные переложения Букстехуде. Так что в один день Лестат схватил первое, что попало в руки, и принялся разучивать. Вернувшийся домой Ники, заслышав с порога плоды чужого музицирования, чуть ли не в обморок грохнулся. Приставив к Лестату стул, он добрых полчаса объяснял, как нужно исполнять произведения венских классиков. — Нельзя играть Гайдна так, будто ты на похоронах, — Ники, взяв его ладонь в свою, занёс руку Лестата над клавишами их старого фортепиано. — Нужно сохранять единый пульс, а не вязнуть в каждом такте. И вообще, у него главное — лёгкость и жизнерадостность. — И это мне говоришь ты? — парировал Лестат, наслаждаясь прикосновением. Ники шутку не оценил. — Ми, до, ля, — бормотал Лестат себе под нос. — Ля, соль, ля, си. — Лестат, — донёсся до него голос Мариуса, стоящего у края сцены. Палец соскользнул с клавиши, и вместо красивой трели синтезатор мяукнул диссонирующим фаршлагом. — Да? — томно отозвался он, не оглядываясь на рослую фигуру. Мгновение Мариус молчал, размышляя, стоит ли отвлекать его от, несомненно, важного и нужного занятия. — Кажется, к тебе пришли, — наконец, изрёк продюсер, и Лестат, тут же забыв о сонате, вскинул голову. В другом конце зала, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял Луи. Он тоже сменил палитру, променяв коричневую водолазку на изумрудно-зелёную. Поймав взгляд Лестата, он несмело улыбнулся и помахал ему рукой. Отступив в сторону, Мариус наблюдал, как фронтмен прыгает прямо с полутораметровой сцены, игнорируя ступеньки. Приземлившись на пол подобно кошке, Лестат понёсся к гостю с такой скоростью, что тот, опешив, сделал испуганный шаг назад. Кажется, за те краткие мгновения, пока Лестат приближался к нему, Луи успел уже тысячу раз пожалеть о своём визите. — Ты пришёл! — воскликнул Лестат, обрушив на парня ворох сумбурных объятий. Отстранившись, он схватил Луи за плечи и пристально оглядел с ног до головы. — Ну да, — сконфуженно пробормотал тот в ответ, потупив глаза. Его смущение мгновенно исчезло, стоило Лестату заливисто засмеяться. — Да ладно тебе. Не стесняйся, — он мягко похлопал оттаявшего Луи по лопаткам. — Можешь сказать прямо, что скучал. Мы же друзья, а? Вздохнув, зеленоглазая красота безропотно покорилась судьбе, даже не пытаясь сбросить с себя настойчивую руку. — Конечно, — согласился он, позволяя Лестату вести себя к пустым столикам. — Дружим уже кучу времени. Целых два дня. — Вот видишь, — поучительно кивнул тот, смахнув с лица повисшую прядь. — Некоторые и двух дней со мной не выдерживают, так что ты молодец. Едва успев сесть, парень поднял на него свои сказочные изумрудные глаза. — То есть как? — с ноткой любопытства поинтересовался он. — Они уходят? — Нет. Умирают от восхищения, — произнёс Лестат серьёзно. Сперва Луи даже не понял, что он шутит — настолько лихо Лестат умел вживаться в роль. Что сказать: в нём цвёл музыкант, но пропадал непревзойдённый актёр. В придачу к расстроенному тону он дёрнул головой, отчего волосы золотым балдахином упали на глаза, и за этой стеной слишком отчётливо услышал, как милый Луи пробормотал себе под нос: — Ну, я же не умер. Он растерянно отпрянул, стоило Лестату наклониться к нему, умильно подперев подбородок кулаком. — Так-так, — сладко протянул он, заставляя Луи невыносимо зардеться. — Может, ты недостаточно восхитился? Пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями, парень заставил себя посмотреть на Лестата и, поймав многозначительный взгляд серых глаз, скривил губы в неловкой улыбке: — Куда уж больше? Гул из голосов, принадлежавших работникам клуба, ушёл на второй план: сейчас внимание Лестата украло это невиданное создание, так отчаянно пытающееся не смущаться при виде него. — Ты смешной, — спокойно произнёс он, улыбаясь. Видимо, Луи наконец-то свыкся с его присутствием; выпрямившись на стуле, он несмело взглянул на Лестата, будто лишь сейчас получил возможность рассмотреть его как следует. А Лестат, привыкнув считать себя центром мироздания и двигателем любых взаимодействий, чуть не охнул: можно было ощутить, как зелёные радужки скользили по его точёному профилю, пробирались через волны волос и заглядывали в открытый воротник белоснежной рубашки. Луи ощупывал его глазами так же, как сам Лестат когда-то смаковал античные статуи, впервые в жизни попав в Лувр: трогать нельзя, но смотреть сколько влезет — пожалуйста. — Надо сказать, я совсем заслушался той кассетой, что ты мне дал, — опираясь локтями о стол, признался Луи. — Мари тоже. Мы даже успели выбрать по любимой песне. — Правда? — мгновенно вернулся в разговор Лестат, придвигаясь ближе. — И какие же? Что сказать — больше внимания к собственной персоне он не любил ничего. На втором месте была похвала его сочинений. — Ей понравилась песня про могильщиков, которые собирались обобрать мертвеца, а случайно откопали вампира, — Луи вдруг улыбнулся уголком губ. — Ну конечно, — согласно кивнул Лестат, заглядывая ему в глаза. — Между прочим, эта песня — социальная критика такого людского порока, как жадность. И метафора карающей руки возмездия. Луи изящно поднял брови, улыбаясь ещё шире; протянув руки на стол, он задумчиво переплёл пальцы. — А моей любимой стала та, где вампир преследует юношу, — зелёные глаза покрылись мечтательной дымкой. — Как он приходит к нему каждую ночь, собираясь убить, но из раза в раз его что-то останавливает. Его взгляд, или как он читает в своей спальне, или… — Луи, закусив губу, заставил себя вернуться к первоначальной мысли. — Его нерешительность — вот что цепляет. Ты рассуждаешь о моральной нравственности монстра, которой у того быть не может по определению. В общем, — парень развёл руками, оглядываясь на Лестата. — Мне, как ценителю поэзии, понравилось. Он вновь покраснел, заметив на себе умилённый взгляд Лестата. Тот, тяжело вздохнув, облокотился на спинку кресла: беседа приобрела серьёзный тон. — Ты — просто безнадёжный романтик, — с улыбкой объявил Лестат, сложив руки на груди. — Даже странно, что ты упустил главное. Эта песня — не о «нравственности» — он изобразил в воздухе кавычки, наблюдая, как Луи жадно его слушает. — Она о любви. Он вдруг запнулся и перевёл взгляд на бледные ладони Луи, сложенные почти что в молитвенном жесте. — Только полюбив, мы обретаем возможность размышлять о ценности чужой жизни, — пространно объяснил Лестат, теряясь в контурах чужих рук. — Но это слишком общее определение. Та песня скорее о частном, чем о высоком. Кажется, лицо Луи поистине просияло, как на полотнах со святыми, которым бог посылает откровение. — Ты так изысканно изъясняешься, — завороженный взгляд метался по лицу Лестата. — Наверное, ты много читаешь. Он удивлённо замолчал, когда Лестат, схватившись за живот, прыснул со смеху. Он всё смеялся и смеялся, не в силах остановить приступ веселья. — А вот тут ты промахнулся, — наконец, сумел произнести он, смахнув выступившую слезу. — Я ненавижу чёртовы книги. Лицо Луи окаменело. От былого любопытства не осталось и следа: разжав ладони, он недоумённо посмотрел на Лестата, словно увидел его впервые — Я… — он сглотнул, поймав потухший и какой-то безжизненный взгляд серых глаз. — Я не понимаю. Почему? Вытянув под столом длинные ноги, Лестат непроницаемо улыбнулся уголком рта. Не говорить же ему, что книги лишили его детства. Лишили его матери, которая предпочитала компанию сшитых листов бумаги собственному сыну. Да. Всё, что он помнил из детства: Габриэль и её книги, книги и их Габриэль. Вот его мать, самая красивая и самая холодная женщина в мире, собирает большой чемодан, и крошечный Лестат, который тайком заглядывает внутрь, видит лишь бумажные корешки. А потом видит Габриэль на пороге их дома — в последний раз. Может, Луи не терпится узнать, как Лестат выучился читать из-под палки, только ради того, чтобы отец перестал называть его недоразвитым неучем, а братья — поколачивать. Выучился читать позднее всех: настолько, что в нормальном обществе говорить об этом просто стыдно. Да, Луи был прав, он многое знал; но лишь потому, что всеми путями пытался избежать получения этих знаний из книг. Он любил театр и великие пьесы, строки которых срывались с губ актёров, но никогда их не читал. Не читал и мрачных романов, экранизации которых так вдохновляли его на сочинительство песен, ни поэм, записи которых крутили в эфире радио поздним вечером, ведь днём прайм-тайм забит популярными хитами и всякой дребеденью. Лестат усмехнулся: о таком не говорят человеку, которого ты знаешь два дня. Да и зачем? Чтобы Луи покрутил пальцем у виска и сбежал от него со скоростью молнии? Ну уж нет. Его настоящего знает лишь один человек в мире — Ники. Для всех остальных он тот, другой Лестат. Вампир Лестат. — Потому что это скучно, — как ни в чём не бывало улыбнулся он, и Луи неуверенно улыбнулся в ответ. Его глаза выражали всё тот же каменный блеск. О, пусть лучше он будет считать его круглым идиотом, чем догадается об истинных слабостях такого эффектного и идеального парня. — Знаешь, это даже забавно, — неожиданно сердечно произнёс Луи, схватившись пятернёй за волосы. — Потому что я не любитель французской музыки. От слова совсем. Впрочем, — зелёные глаза загорелись, снова унося их обладателя в дебри рассуждений. — Я признаю заслуги Жака Бреля, который пел на французском — хотя он вообще бельгиец! — но даже его мастерски перепел Скотт Уокер. На стол шлёпнулась пачка сигарет. Прижав фильтр к губам, Лестат равнодушно закурил. — «Если б на час я мог стать безмозглым красавчиком» — хмыкнул он, затягиваясь. Луи поражённо моргнул. — Ты знаешь «Джеки»? — просиял он сквозь облако дыма. — Конечно, знаю, — Лестат придвинул к себе чей-то пустой стакан и смахнул туда пепел. — Все должны послушать «Джеки» хоть раз в жизни. Парень, не сводя с него глаз, внезапно отодвинулся в сторону, хватаясь за стул. — Прости. Не курю, — осторожно пояснил он, нетерпеливо сжав губы. — В общем, я это всё к тому, что ты первый француз, который мне понравился. Лестат весело прищурился. Ему всё хотелось повернуть разговор не в ту сторону, но поступать так с бедным Луи будет верхом кощунства. Тем не менее, он облокотился о стол, туша ставшую горькой сигарету, и благодарно произнёс: — Я очень рад, что стал у тебя первым. Судя по чужой реакции, он слегка переборщил. Луи посмотрел на него так, словно был самым последним человеком в мире, кто понимает сарказм. Ну, если быть честным, это был лёгкий флирт, но что Лестат мог поделать? Оно давно стало больше привычкой, чем осознанным действием: он говорил, а кокетливые слова сами вываливались изо рта. Над столиком повисло молчание: Луи, теребя пальцами рукав водолазки, вперил взгляд в заставленную инструментами сцену. Его тёмные волосы легли на фарфоровую скулу и, глядя на этот живой портрет в духе романтизма, Лестату впервые за долгое время расхотелось трещать без умолку. Привкус недокуренной сигареты застрял в горле. Он хотел нарушить тишину. Сказать, что раз Луи сохнет по Скотту Уокеру, или по Брелю, или по кому-то там ещё, то он может сделать кавер — кажется, что-то подобное Лестат уже обещал Мариусу. Точно. Мариус. Что за изумительный предлог сменить тему. — Эй. Гляди-ка, — аккуратно тронув Луи за плечо, он вытянул палец в сторону высокой фигуры, маячившей у сцены. — Знаешь, кто он такой? Напрягшийся было от прикосновения, Луи проследил взглядом направление чужой руки. Заметив широкоплечего продюсера, он со сдержанным интересом ответил: — Нет. Кто? Отлично. Отвлёкся. Или сделал вид, что отвлёкся. Хлопнув в ладоши, Лестат энергично вскочил на ноги, чуть не роняя за собой стул. — Его зовут Мариус. И он, ох, — Лестат театрально схватился за лоб, пытаясь сдержать искренний, в общем-то, восторг. — Он самый крутой продюсер в мире. Не то чтобы я встречал многих, конечно, — опустив ладонь на стол, он с тихим удовольствием отметил, что Луи мягко улыбается. — Но у Мариуса есть самое настоящее фото с Джаггером. Да и кого он только не продюсировал! Даже злобных славянских мальчиков. Опустив лицо, Луи вдруг издал смешок. Кажется, последняя фраза и правда его позабавила, отчего он совершенно обезоруживающе сощурился, роняя из глаз озорные искорки. Повернувшись к сцене спиной, Лестат поспешил продолжить рассказ, не замечая появившуюся рядом с Мариусом тень. — А ещё он пообещал, что скоро мы запишем альбом, — Лестат всплеснул руками, пытаясь выразить судорожное ликование. — То есть, настоящий! Представляешь? И это после одного лишь демо! Краем уха он уловил, как к ним тихо, но явственно приближаются шаги. — Держу пари, что после сегодняшнего концерта ты ещё больше зафанатеешь по нам, Луи, — произнёс Лестат, наклоняясь над столом и замечая, как тот отстранённо смотрит ему за спину. — Я подготовил кое-что… Он подавился фразой, так и не договорив; чьи-то сильные руки, обхватив его, оторвали Лестата от столешницы и порывисто прижали к себе. Знакомое ощущение тепла окутало со всех сторон. А потом к нему, как внезапный ливень, примешался смолистый, сладковатый запах: канифоль. — Ники! — закричал Лестат так громко, что стены вокруг зарезонировали, отражая его голос. Вывернувшись из хватки, он невольно замер. Да, это был он — его Ники: кареглазый и снисходительно улыбающийся. Одетый в чёрную футболку, он держался за ремешок скрипичного футляра, накинутого на плечо. Не выдержав, Лестат накинулся на него, утыкаясь носом в тёмные волосы: слегка вьющиеся, они были небрежно зачёсаны назад и острижены у затылка. — Ты приехал! — кричал он Ники на ухо, сотрясая в пылких объятиях. — Приехал! Футляр от такого непочтительного отношения съехал с плеча: Ники, дабы не уронить скрипку на пол, бережно подхватил его за ручку, обнимая свободной рукой прыгающего на кончиках туфель Лестата. — Конечно, приехал, — пробормотал Николя в светлую копну волос, накрывшую его лицо. — Не оставаться же мне на всю жизнь в этом чёртовом Сан-Франциско. Не выпуская его из объятий, Лестат выпрямился, мазнув щекой по коротким бакенбардам, которые Ники с недавних пор носил у висков. Заглянув в пронзительные карие глаза, он подался вперёд, прижимаясь к чужим губам. Внутри сладко дрогнуло, стоило Ники воровато ответить на поцелуй: в конце концов, они стояли у всех на виду, даже не предприняв попытки скрыться от лишнего внимания. Но Лестату было плевать. Обняв ладонями шею Ники, он целовал его ещё и ещё, пока тот стоически пытался не упасть под натиском поистине вампирской страсти. Николя тихо хихикнул, стоило Лестату чмокнуть его в нос, и лишь тогда, оторвавшись от смеющихся серых глаз, заметил человека за столиком. И без того чёрные глаза потемнели ещё больше; осторожно накрыв руки Лестата, Ники оторвал его ладони от своей шеи. Недоумённо оглянувшись, Лестат понял причину возникшего напряжения в обычно нежных касаниях Ники. Сидящий в метре от них Луи, опустив руки по швам, ошарашенно глядел на обоих. От удивления он раскрыл рот, блуждая взглядом по двум лицам, и вся его поза, до этого расслабленная, вмиг стала неестественной и сухой. Лестат расстроенно поджал губы: такая реакция красноречивее любых слов говорила о том, что увиденное Луи не прельщало. Конечно, они с Ники привыкли к косым и даже враждебным взглядам, но их родная Франция была более либеральной к подобным нравам, чем США. Впрочем, он перестанет быть собой, если позволит себе волноваться о чужом мнении. Да и Луи выглядел скорее напуганным, чем недовольным. Смог бы он так восхищённо смотреть на Лестата, будучи неспособным воспринимать ту красоту, коей являлась свободная любовь? — Луи, это Ники, — неожиданно радостно, к удивлению последнего, объявил Лестат. Мягко обняв его плечо, он подвёл Николя к столику. Луи резко захлопнул рот: можно было услышать, как клацнули его ровные зубы. — Ники — мой парень. И по совместительству моя вечная муза на этой грешной земле, — он ещё раз поцеловал молчащего Николя в щёку. — Он у нас скрипач. Держу пари, талантливее него ты музыкантов не встречал. Отвернувшись на мгновение, Ники сокрушённо закрыл глаза. Хмурясь, он спрятал футляр за спину, будто стыдясь своего умения играть. — Луи — наш новоиспечённый поклонник, — Лестат едва сдержался, чтобы не сказать «мой». — И уже выбрал себе любимую песню. За такое искреннее обожание я даже покатал его на байке, — он подмигнул сжавшемуся на стуле Луи и тут же опустил ладонь Ники на талию. — Ему понравилось. — О, — Николя заинтересованно поднял брови. — Наконец-то хоть кому-то понравился твой байк. Он, протянув руку к лицу Лестата, заправил ему за ухо выбившуюся светлую прядь. Ники глядел на его профиль ещё несколько секунд, прежде чем аккуратно положил футляр на стол и, сжав Лестата в объятиях, ласково поцеловал его в челюсть. Внезапный прилив нежности окончательно вскружил голову: Лестат, томно выгибая спину, повис у Ники в руках. Волосы грациозным каскадом повисли за плечами, и он, рассмеявшись, закинул ногу на твёрдое бедро Ники. Ему казалось, что в эту секунду они походят на партнёров по танго, застывших в страстной позе. — Что значит «наконец-то»? — с деланной обидой воскликнул Лестат, ощущая на спине поддерживающую ладонь Николя. Позабыв обо всём, Ники сгрёб его в охапку и закружил, как даму в танце. — То и значит, — улыбнулся он, разглядывая открытую шею Лестата. — Я вообще удивляюсь, почему это старьё до сих пор ездит. — Да ну тебя! — тот вновь обнял Ники. — Пусть он старый, но работает же. Вот как разбогатеем, куплю себе Харлей-Дэвидсон, — он мечтательно закрыл глаза. — Буду гонять по шоссе и слушать, как грохочет его двигатель. Это просто музыка. Ники выпрямился, скользя ладонями по его бокам. Он улыбнулся уголком рта: этот разговор про «Харлей» Лестат заводил уже множество раз. Ещё в их тесной, полупустой парижской квартирке, где не было ничего, кроме матраса и потёртого от времени фортепиано, он любил рассуждать вслух: как они выбьются в люди, как заработают кучу денег и купят себе огромный дом, как перестанут трястись над каждым франком и будут носить, что хотят, есть, что хотят и делать, что хотят. Ники, у которого Лестат лежал под боком, всегда спускал его с небес на землю, напоминая, что завтра им снова рано вставать, чтобы мести полы, или таскать ящики, или делать тысячу других тяжёлых, неинтересных вещей, если они не хотят умереть от голода. Может, они бы простояли так до ночи, подтрунивая друг над другом и болтая о всякой ерунде, но тут у Ники за спиной совершенно сверхъестественным образом материализовался Ларри. На удивление, он не пытался накинуться на скрипача с кулаками, хотя Лестат втайне ждал этого — ждал и боялся. Видимо, волнение перед предстоящим концертом и желание довести выступление до идеала сбило спесь даже с Ларри. — Приехал? — кисло спросил тот, наблюдая, как Ники отчаянно пытается отцепить Лестата от себя. — Ага, — сдавшись, ответил ему Николя, игнорируя ловкие руки на своём животе. Не поддавшись на лестатовы уловки по отвлечению внимания, Ларри решительно шагнул вперёд, отрезая скрипачу пути к отступлению. — Надеюсь, ты сможешь сыграть все свои партии? — он кивнул на футляр, одиноко лежащий на столе. — Смогу, — лаконично произнёс Ники и мягко оттолкнул Лестата от себя, забирая скрипку. — Там играть нечего. Он и моргнуть не успел, как Ларри схватил его за локоть и настойчиво потянул в сторону сцены. — Супер, — процедил он. — Вот и сыграешь мне весь сет-лист до начала саундчека. Глядя, как его долгожданного — и желанного — Ники так бессовестно уводят прямо из-под носа, Лестат недовольно одёрнул бэндмейта: — Эй, он же только вошёл! Дай мне его потискать! Метая огненные искры из глаз, Ларри обернулся. — Нет. Он идёт репетировать, — тоном, не терпящим возражений, отчеканил тот. — А иначе я потискаю вас обоих. Сжимающий футляр Ники лишь пожал плечами. Он позволил Ларри утащить себя к сцене, где спустя минуту раздалось дребезжание струн: Николя, подтягивая калки, настраивал скрипку. Задумчиво коснувшись растрепавшихся волос, Лестат только сейчас вспомнил, что остался не один. Расправив плечи, он оглянулся на столик. Луи, давно оставив попытки понять происходящее, сидел себе скромненько на стуле, подперев подбородок кулаком. Он неотрывно следил за Лестатом, отвлечённо постукивая пальцами по лакированной поверхности, и тот, засунув руки в карманы, не нашёл ничего лучше, чем сказать: — Классная водолазка, — он, улыбаясь, кивнул на чужой наряд. — Под цвет глаз. — Спасибо, — вдруг ответил Луи, пряча ладони под стол. Чёрт. Кажется, Лестат и правда не мог выдержать и минуты, не флиртуя. Он, потоптавшись на месте, склонил голову на бок. — У меня для тебя сюрприз. Гляди, — Лестат ткнул пальцем в сторону, как оказалось, верхнего яруса, который находился под самым потолком. — Зона для особых гостей. Мариус сказал, что нет смысла открывать её сегодня — там слишком мало места, а зрителей у нас куча. Но. Он, опустив ладони на стол, смерил Луи заговорщическим взглядом. — Я попросил его пустить туда тебя, — проникновенно поделился он. — Так что приходи вечером и приводи сестру. Лучшие места обеспечены. Луи вдруг до того трогательно поднял брови, что в груди у Лестата что-то до боли защемило. Нахмурившись, он порывисто схватился за рубашку; ну уж нет, ему всего двадцать один, он не будет умирать от инфаркта перед своим вторым в жизни полноценным концертом. Но непонятный импульс прошёл, стоило Луи одними губами произнести: — Я приду.

***

От созерцания своего отражения его отвлёк громкий стук в дверь. — У нас двадцать минут! — послышался раскатистый голос Мариуса. — Ты готов? Вздохнув, Лестат снова посмотрелся в зеркало. Около часа назад он заперся в гримёрке, чтобы навести марафет. Ребята отреагировали на это совершенно спокойно — в конце концов, он фронтмен. Естественно, он должен выглядеть запоминающе. Лишь Ники, поймав его за локоть, тихонько поцеловал в ухо. — Не перестарайся, — губы Николя слабо дрогнули, и Лестат, кивнув, накрыл их своими. Время не прошло впустую. На столешнице валялись испачканные в гриме ватные тампоны, кисточки, подводка для глаз и пара шёлковых лент. Закусив губу, Лестат оценивающе покрутился перед зеркалом. Оттуда на него смотрел элегантный молодой человек: в белой рубашке и кружевном воротнике, с подвязанными чёрной лентой волосами. Только мертвенная бледность лица выдавала этого галантного красавца. Широко улыбнувшись самому себе, Лестат погладил кончиком пальца накладные клыки. Стоило признать, сидели они как влитые. И сам он, с подведёнными глазами, в плотных кожаных штанах и ботфортах по колено, выглядел в этих вещах естественнее, чем без них. Выдуманный им Вампир Лестат дополнял его сущность, вытесняя из неё всё лишнее: страхи, обиды, переживания и потери. — Если бы я только мог стать тобой, — прошептал он, подавшись к зеркалу. — По-настоящему. Вампир Лестат, глядящий на него с той стороны, не проронил не слова. — Скажи. Скажи мне, — сжав кулаки, Лестат провёл по зеркалу кончиком носа. — Легче ли быть бессмертным? Отражение насмешливо прищурилось. Подкрашенные белым губы изогнулись в жестокой усмешке. — Счастлив ли ты, отринув всё человеческое? — пальцы скользнули по запотевшей от дыхания поверхности. — Или ты продолжаешь блуждать во тьме, как и я? Бледный лик сверкнул серыми глазами. В ярком освещении настенных ламп этот взгляд действительно казался неживым. Такой мог принадлежать лишь неземному, идеальному существу. Он — тот, в зеркале — был идеален. Настолько, что на глаза навернулись слёзы, и Лестат поспешно заморгал, пытаясь не испортить макияж. Отражение продолжало пялиться на него, глумливо и язвительно. Но и у него в глазах промелькнула тень скорби, и яркая улыбка красавца медленно потухла. — Понимаю, — Лестат, опустив лицо, печально рассмеялся. — Ничего бы не изменилось, да? Ты тоже страдаешь, но по-своему. Взгляд серых глаз тут же загорелся: в них вернулась прежняя задорная искра. Вампир Лестат улыбался ему, демонстрируя кончики острых клыков. — Правильно, — устало прошептал он отражению, прижимаясь ближе. — Не стоит печалиться, друг мой. Пусть тоска будет спутником других, но не нашим. Вампир, раздумывая секунду, согласно кивнул ему в ответ. Он тоже подался вперёд и прижался ладонями к зеркалу, копируя движения Лестата из реальности. Его лицо и правда казалось идеальным: красивое, очерченное изящными линиями, невыносимо притягательное. И его губы, на которых остался тёмный след от клыков, представали настолько манящими, что Лестат, нетерпеливо облизнувшись, не выдержал. Забравшись на столешницу, он, будто в трансе, приблизился к запертому по ту сторону и прижался к его губам. Поверхность зеркала вновь запотела, стоило вырваться тяжёлому вздоху. Рот холодило и обжигало одновременно; прикрыв глаза, Лестат целовал собственное отражение, и вопреки здравому смыслу, прикосновение вызвало лёгкую дрожь. Электрический импульс, разрядом проскочив по жилам, ударил его в живот. — Лестат! — голос заставил испуганно оторваться от зеркала. — Ты ответишь, или мне выламывать дверь? Упав в кресло, Лестат загнанно задышал. Он осознал, что секунду назад целовался с зеркалом. Мало того — он возбудился от этого. — Иду! — сипло бросил он, поправляя кружево воротника. — Я иду. Аккуратно промокнув загримированный лоб салфеткой, он накинул на плечи плащ и в последний раз оглянулся на зеркало. Вампир Лестат насмешливо улыбнулся ему и послал воздушный поцелуй. Мариус уже занёс крупный кулак, чтобы постучаться снова, но в тот же миг дверь открылась сама. Как по команде, пять взглядов обратились к вышедшему из комнаты. — Охренеть, — завороженно выдохнул Алекс. Он ступил было вперёд, когда рука в кожаной перчатке перехватила его тёплое запястье. — Зачем ты тянешь ко мне руку, мальчик? — соблазнительно проворковал Лестат, шагнув ближе. — Хочешь предложить своей крови? Барабанщик, пытаясь было отшатнуться, вдруг замер. Выпрямившись, он шутливо улыбнулся. — Да, папаня, — выдернув запястье из каменной хватки, он поднёс ладонь к лицу Лестата. — Возьми всё, что есть. На грудь в белой рубашке легла третья рука. — Оставь это для сцены, — доверительно прошептал Мариус, смерив его гордым взглядом. Определённо, ему понравился результат. Лестат, присмотревшись к высокому, красивому лицу, вдруг понял, что хочет поцеловать его. Хочет поцеловать всех: Мариуса, Алекса, Таф Куки, Ларри, зажать в страстных объятиях кареглазого Ники, укусить за шею Дэниела, вцепиться в медные волосы Армана, и обязательно… Обязательно коснуться клыками губ Луи. О, дьявол. Он и правда возбудился. Окончательно и бесповоротно. Тяжело сглотнув, Лестат прижал ладонь ко лбу; голова принялась кружиться, а в горле пересохло. В животе, там, где минуту назад проскользнула сладкая нега, завязался узел волнения. Он слышал: там, совсем рядом, собралась не просто большая — огромная толпа. До него долетали звуки разговоров, криков, шагов сотни тел; кажется, он даже мог почуять смешавшиеся в плотное облако запахи: духов, пота и предвкушения. Лестат закусил губу и ощутил, как клык вонзается в кожу. Как пахнет предвкушение? Он узнает совсем скоро. — Все на месте? — Мариус, вытерев рукавом вспотевшие виски, преградил им выход на сцену. За его спиной колыхался обрезок занавеса. Здесь, в клубе, в нём не было нужды: сцена давно открыта. Но прямо сейчас Лестату захотелось появиться именно из-за занавеса; чтобы ожидающие концерта зрители наблюдали, как его фигура неспешно выплывает из темноты, сияя белоснежным гримом. — Да, — подала голос Таф, приглаживая пышный начёс на голосе. — Инструменты — тоже, — вторил ей Ларри, нервно грызя ноготь. Обведя группу взглядом, Мариус решительно кивнул. Собрав их в маленький круг, он назидательно пожал всем руки. — Покажите им, кто вы, — он улыбнулся, спокойно и светло. — Не забывайте, это и мой первый концерт тоже. Голубые глаза остановились на Лестате. Мгновение Мариус непроницаемо изучал его лицо; раскрыв губы, он собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Его длинные руки, которыми он мог обхватить весь мир, мягко толкнули их в сторону сцены: — Ступайте, дети мои. Они переглянулись. Алекс кивнул Таф, та подмигнула Ларри, гитарист послал Ники испытующий взгляд. И Николя, оттянув воротник отглаженной чёрной рубашки, потерялся в этой цепочке жестов. Его карие глаза рассеянно блуждали по окружающим, толком ничего не видя. В сузившихся зрачках мелькнул лихорадочный блеск, и тогда Лестат, шагнув к нему, сгрёб Ники в тесно объятие. Он, вдохнув аромат тёмных волос, прошептал на ухо своему любимому: — Всё будет хорошо. Просто смотри на меня. Прежде чем отпустить сильные плечи, он заглянул Николя в глаза. Чужеродное сияние покинуло его взгляд: Ники, поджав сухие губы, согласно моргнул. Первой вышла Таф Куки. Алекс и Ларри, хлопнув друг друга по плечу, отправились вслед за ней. Ники сжимал кулаки и кусал губу, и когда дальше тянуть стало бы просто неприлично, Лестат взял его ладонь в свою и вывел на сцену. Его ослепило. Сначала яркими лампами сцены, обрушивающих вниз свой нестерпимый свет. А потом — десятками горящих глаз. Зал был набит под завязку. Неясно, что так повлияло на количество: еле успевшая выйти статья Дэниела или какие-то особые контакты Мариуса. А может, слухи об их триумфе расползлись так быстро, что люди, как завороженные мотыльки, полетели на сияние клыков Лестата. Он не знал. И не хотел знать. Всё, на что Лестат был способен сейчас, это ступить навстречу своим воздыхателям и, нежно проведя пальцами по микрофону, ослепительно улыбнуться. Алекс за его спиной завёл бодрый ритм. По залу прошлись первые шепотки. Когда Ларри и Таф синхронно подхватили пульс барабанов, кто-то в толпе закричал. Зал ожил. Люди шевелились, качали головами в такт, дёргались и прыгали. Лестат мог рассмотреть лицо каждого: его зрение обрело невиданную остроту, будто вместе с костюмом он и вправду обрёл часть вампирских способностей. Тем не менее, все, кто стоял в зале, с каждой секундой всё больше напоминали единую массу, волнующуюся в ритуальной пляске. Последним вступил Ники — его пальцы слегка дрожали, когда он выдал первый аккорд, но потом, повинуясь общему ритму, уверенно заиграл свою партию. Лестат, откинув голову назад, посмотрел в кишащий металлическими перекладинами потолок сцены. Он, чувствуя прущий от зала жар, мысленно отсчитывал секунды до начала своего куплета. А когда он, вязко облизав губы, запел, они окончательно сошли с ума. Он никогда не посещал церковь, но сейчас, слыша, как собственный голос отражается от стен, Лестат ощущал себя чёртовым пророком. Или глашатаем на публичной казни, от слов которого толпа заводится яростью и предвкушением. Он видел всё: заплаканные глаза, налившиеся румянцем щёки, обкусанные губы и бесконечные ветви протянутых к нему рук. Песня закончилась, и зал взорвался бурными овациями. Апплодисменты была настолько оглушительными, что Лестат едва сдержался, чтобы не закрыть ладонями уши. Он обернулся на бэндмейтов, пытаясь в мареве восторга разглядеть их лица. Все они чувствовали тоже самое, что и он. А Ники… Ники смотрел на него. А потом коротко кивнул. Они приступили ко второй песне. К третьей. Четвёртой. Лестат даже не мог уследить за пролетающими со скоростью света секундами. Аккорд, мелодия, снова аккорд, его красивый голос, линия баса, соло скрипки. Всё смешалось в водоворот звуков, ощущений и чистой, бьющей энергией сверхновой звезды, эйфории. Возбуждение, блуждающее по телу, передалось залу: стоило Лестату улыбнуться, подмигнуть, тыкнуть пальцем, топнуть каблуком, как его дивные слушатели срывались в порыве экстаза. Лишь сейчас, в эту самую секунду, когда он простирал руки к толпе, Лестат впервые в жизни почувствовал, какого это — быть собой. Он красив. Талантлив. Неотразим и абсолютно неподражаем в своей особой, чертовски сексуальной манере. И он может всё. Лестат пришёл в себя, когда они со звонким аккордом отыграли предпоследнюю песню. Не выдержав, он вытер взмокший лоб. Пот бежал с него ручьём, смывая белый грим и пробираясь под рубашку. Волосы, давным-давно лишившись ленты, безбожно растрепались и походили на мокрую швабру, а в плотных кожаных штанах было так горячо, что Лестат готов был снять их прямо сейчас, оставаясь в одной рубашке и высоких сапогах. Он, улыбнувшись, посмотрел на толпу. Оглянулся на группу, готовясь приступить к последней песне. А потом его взгляд, скользнув выше, выцепил в темноте чью-то фигуру. Сощурившись от набежавшего к глазам пота, Лестат поднёс ладонь ко лбу и напряжённо вгляделся в полумрак. Там, на втором ярусе, который был не виден залу, стоял человек. Он сжимал ладонями перила и немигающим взглядом смотрел прямо на Лестата. Потребовалось несколько секунд, чтобы рассмотреть бледное лицо, отросшие тёмные волосы и зелёную водолазку. Это был Луи. Он пришёл. Он смотрел на Лестата всё это время. Луи не аплодировал, не прыгал как заведённый, надо сказать, он практически не шевелился. Лишь его глаза — широко распахнутые и яркие — говорили за него. Опустив лицо, Лестат усмехнулся в микрофон. О, он прекрасно знал, чем может разбудить этот замерший стан. — Это наша последняя песня, — хрипло объявил он, обняв стойку пальцами, и зал ответил ему рёвом иерихонской трубы. — Она называется «Преследователь». В последний раз коснувшись лица, он выцепил из темноты напряжённый взгляд Луи. Не сводя с него глаз, Лестат прижался губами к микрофону и тихо, почти нежно произнёс: — Я посвящаю её своему новому другу. Среди бесконечных криков прорезался звук скрипки. Ники, взяв протяжную «ре», заиграл таинственную, мрачную мелодию. Пальчики Таф Куки неспешно перебирали струны гитары, вступая следом. Всё сознание Лестата зацепилось за ту секунду, когда он, вскинув глаза на фигуру вдалеке, запел: «Я встретил его в доках, Такого розового и живого. Моё зрение затуманилось При виде его лица» Он шагнул вперёд, наступая сапогом на сплетения проводов, и провёл кончиком пальца по сверкающему микрофону. «Я стоял у него за спиной, Возжелав горячей крови. Его напуганные глаза Нашарили фигуру в темноте» Слушая ритм барабанов, Лестат тихо, почти что одними губами зашептал: «Сегодня неподходящий день Для твоей смерти, детка. Я не смогу убить тебя, Пока ты смотришь на меня вот так» Кажется, он обрёл новую способность: мгновенно находить в бесчисленной толпе один-единственный взгляд зелёных глаз. «Я вернусь завтра, Иссушу тебя до дна, Но сегодня твой преследователь Отпускает тебя» Осторожный ансамбль прорвало внезапным риффом: Ларри, сжав гитару, отрывистыми движениями скользил по грифу. Вдохнув полной грудью, Лестат схватился за стойку микрофона, поднимая её в воздух. «Я пришел следующей ночью И стоял у окна, наблюдая Как он сжимает в руках книгу И сладко зевает» Стянув перчатку, он выкинул её в толпу и провёл ладонью по напрягшемуся кадыку. «Его бледная шея Выглядывала из сорочки, Как пустой холст, который Хочется разрезать ножом» Выставив вперёд ногу в сапоге, Лестат дал своему голосу волю и запел громче: «Сегодня неподходящий день Для твоей смерти, детка, Я не смогу убить тебя, Пока ты смотришь на меня вот так» Зрители явно просекли, что у припева есть устоявшиеся слова, и уже вполне уверенно подпевали ему. «Я вернусь завтра, Иссушу тебя до дна. Но сегодня твой преследователь Отпускает тебя» Алекс сорвался. Барабаны зазвучали с такой силой, будто он собирался сломать свои палочки. Ларри, поддерживая композицию басом, заиграл громче на пару с Таф. А Ники, его чудесный, славный Ники извлекал из скрипки такие дивные звуки, что Лестат от наслаждения закусил губу. Резко дёрнув микрофон на себя, он вскочил на край сцены и протянул распахнутую ладонь к невидимому для всех остальных Луи. «Я ходил за ним по пятам Не в силах оторваться От беспечной юности Что билась в нём» Пальцы Лестата медленно сжались. Он томно прикрыл веки, улавливая улюлюканье толпы. «Настигнув спящего, Я коснулся его волос. Его дыхание было дуновением Гильотины на затылке» Дождавшись последнего припева, Лестат почувствовал, как срывается уже он. Прильнув к микрофону, он расслабил горло, готовясь выдать звонкий, неподражаемый в своей красоте голос. Ему хотелось, чтобы кульминация этой песни была идеальной. Потому что он посвятил её Луи. «Сегодня идеальный день Для твоей смерти, детка, Я заберу твою жизнь, Ведь твои глаза закрыты» Луи, вопреки его ожиданиям, так и не сдвинулся с места. Кажется, он лишь сильнее сжал перила и странно задрожал, словно чужое пение проходило сквозь его тело. Глядя ему в глаза, Лестат опустил стойку на пол и простёр к нему обе руки. Сейчас, в это короткое мгновение, он пел только для него. «Для тебя не наступит «завтра», Ведь я высушу тебя до дна. Но пока не рассвело, твой преследователь Будет смотреть на тебя» Он ещё раз прошептал речитативом последнюю строчку, но финальные аккорды песни заглушили этот тихий, неслышный голос. Вокруг Лестата гудела какофония: барабанов, гитар, криков толпы, даже собственного тела. Кровь застучала в висках, прилила к щекам, пробуждая раскраснеться сквозь полустёртый грим. Он ощутил в теле невыносимый жар. Такой силы, что ему хотелось разорвать себя на части, лишь бы не чувствовать этого тянущего, влекущего желания. Лестат не запомнил, как закончился концерт. Кажется, им аплодировали и кричали добрых десять минут. И продолжали кричать даже после нескольких выходов. Наваждение спало, и Лестат почувствовал, как всё его тело горит в сладостной агонии. Он, вперившись взглядом в Ники, схватил его у кулис и настойчиво потащил в гримёрку. — Что ты делаешь? — шептал тот удивлённо, стискивая в другой руке скрипичный гриф со смычком. — Куда мы идём? Не став обременять его разговорами, Лестат захлопнул дверь. Ники еле успел положить скрипку на стол; в следующий миг на него накинулись, вцепляясь пальцами во вьющиеся волосы. Не желая медлить, Лестат поцеловал его — влажно и напористо. Раскрыв губы, он скользнул языком в рот Николя, и тот, не успев изумиться, стиснул его в ответных объятиях. Он целовались так, словно были вместе в последний раз. Словно завтра непременно наступит конец света, и им во что бы то ни стало нужно успеть залюбить друг друга до смерти. Не выпуская Ники из объятий, Лестат лизнул ему щёку и, потянув в сторону, завалился на столешницу у зеркала, скидывая на пол многочисленные баночки и тюбики. — Да что с тобой? — горячечно прохрипел Ники, когда его рубашку бесцеремонно задрали. Прикусив кожу на его груди, Лестат чуть ли не зарычал от зудящего чувства возбуждения. Каждая клеточка его бренного тела молила о том, чтобы Ники взял его здесь, на этом самом столе, где он пару часов назад лизался со своим отражением. Сжав талию Ники бёдрами, Лестат притянул его к себе и прошептал на ухо дрожащим голосом: — Мне нужно, чтобы ты вошёл в меня. Прямо сейчас. Может, Ники и сам до конца не осознавал происходящее, заразившись чужим безумием. Он нашёл в себе сили стянуть с Лестата сапог, а после — плотные кожаные штаны. — Боже, — простонал он, пока Лестат блуждал ладонью по его промежности. — Как ты их вообще носишь? Оставив попытки раздеть его, Ники стянул одну штанину на стройной ноге и, задрав на нём бельё, вжался в Лестата стояком. Он наклонился, зарываясь носом в мокрые светлые пряди на чужом виске, и принялся шарить рукой среди оставшихся косметических баночек, пытаясь найти нечто гуманное для спонтанного анального секса посреди грёбанного клуба, полного людьми. — Тональник? Нет, — прошептал Ники, вставив в него палец. — Крем для лица? Схватившись за чёрный воротник, Лестат вынудил его прижаться ближе. О, ему уже всё равно, что его любимый Николя придумает, лишь бы скорее почувствовать его внутри. Задрав вторую ногу, всё ещё одетую в сапог, Лестат судорожно поводил лакированным кончиком по чужой ширинке. Ники, испустив дрожащий стон, вцепился пальцами в голую кожу на его бедре. Спустя мгновение Лестат перелёг на бок и, схватившись за пряжку ремня на брюках Николя, дёрнул его на себя. С невиданным проворством он расстегнул молнию и, спустив с Ники всё лишнее, облизал языком его взмокший член. Ники продолжал стонать: даже когда растягивал его пальцами, даже когда прижался к вспотевшей из-за чёртовых брюк заднице Лестата и, наконец, вошёл в него одним плавным толчком. А Лестат, сжав зубы, готов был задохнуться от удовольствия и прямо здесь испустить дух. Не существовало ничего идеальнее, ничего прекраснее того сладкого момента, когда Ники вставлял ему и, прижав к себе, начинал двигаться: так осторожно, будто Лестат был фарфоровой куклой, которую он боялся разбить. Закинув ногу в сапоге на чужое плечо, он вынудил Ники подхватить себя под коленями и, разведя бёдра, совершенно дико отдаваться ему на столе гримёрки у зеркала. Зеркало. Издав очередной стон и обняв Ники за плечи, Лестат запрокинул голову и посмотрел на собственное отражение. Его лицо выглядело нелепо: грим размазался белыми пятнами, подводка потекла, отчего Лестат скорее походил на Паяца, чем на вампира. Тёмноволосая голова Ники утыкалась ему в ключицу. Прихватив мягкую кожу губами, Николя раз за разом скользил по его члену ладонью. Кончики пальцев левой руки у Ники были покрыты мозолями от постоянного соприкосновения со струнами. В какой-то момент, отстранившись, Ники попытался выскользнуть из него, но Лестат, блуждая пьяным взглядом по родному лицу, сделать этого не позволил. Снова обхватив Николя бёдрами, он сцепил щиколотки у него на поясе, запирая в совершенно коварную и самую сладкую ловушку из всех. Притянув его ближе, он прошептал Ники на ухо: — Нет, — Лестат уткнулся носом в его висок, очерчивая пальцами узоры на чужих лопатках. — Нет-нет, милый. Ты должен сделать это внутрь. Послушно повинуясь умоляющему голосу, Ники ускорился, вжимая его в столешницу. От его резких движений Лестат стукался затылком о зеркало, но в тот момент, когда Николя, кончая, довёл его до оргазма мозолистой ладонью, саднящая голова не волновала Лестата вовсе. Спустя маленькую вечность Ники обнял его, прижимаясь к липкому животу, а потом выпрямился и посмотрел на Лестата c лёгкой печалью в глазах. — Ты совсем замарался, — нежно улыбнулся Николя, проведя пальцем по его щеке. — Поехали отсюда. Будем тебя отмывать. Лестат, утробно мурлыкнув, улыбнулся ему в ответ. Они снова принялись целоваться, игнорируя крики и стуки в дверь. Пока Ники осторожно вытирал сперму с его кожи, Лестат ненароком задрал голову, снова впериваясь взглядом в зеркало. Его отражение не улыбалось.