all i'm sayin' pretty baby

В музыкальном магазине приглушённо играла «Teenage Wildlife» Боуи, вышедшая в альбоме ещё прошлой осенью. Перебирая бесчисленные пластинки на стеллажах, Лестат стучал каблуком в такт и подпевал себе под нос строчки, касаясь пальцами запечатанных конвертов винила: — «Дэвид, что мне делать? Они ждут меня в прихожей» — тряхнув головой, он залихватски крутанулся на каблуках. — «Не спрашивай меня, я не знаю никаких прихожих». Пластинки в ящике кончились. Не присмотрев ничего путного, он покусал губу, оглядываясь по сторонам. Ники стоял совсем рядом, копаясь в секции эстрадных исполнителей; его руки выверенными движениями отсекали отсебятину и откладывали в сторону хороших, стоящих внимания певцов. — Чёрт, кто засунул в эстраду Тито Гобби? — недовольно воскликнул он, выхватив гениального баритона из пачки безголосых однодневок. — Надо сказать работникам, чтобы сделали ревизию. Не дело это. Ники, взяв в руки пластинку, из чистого принципа двинулся к стойке с классикой, чтобы подселить Гобби к остальной плеяде оперных певцов. Проводив взлохмаченную макушку взглядом, Лестат заступил на его место и, словно ловец жемчуга, приготовился искать шедевры среди массы среднего проходняка. Не успел он потянуться к очередному конверту, как собственные пальцы обожгло огнём; с обложки альбома на него смотрела пара тёмных, грустных глаз. Сглотнув, Лестат осторожно взял пластинку за края и, развернув к себе лицевой стороной, вперился взглядом в худое юношеское лицо. «Не будет никого, кто сохранил бы прошлое», пел Боуи из динамиков проигрывателя, «Кто бы тихо прошептал — я скучаю по тебе». Серые глаза скользили по высоким скулам и сжатой линии тонких губ. Чужое лицо, безмятежное на первый взгляд, походило на мраморную маску; и стоит приглядеться чуть дольше, как заметишь, что под ней таится самая настоящая агония. — Нашёл что-то? — заинтересованно спросил вернувшийся Ники. Подойдя сзади, он опустил подбородок Лестату на плечо и изучающе посмотрел на обложку. — «Амадео» — прочитал он вслух заголовок на конверте. — Никогда о нём не слышал. Отстранившись, он с видом специалиста забрал пластинку у Лестата из рук и, повертев в руках, взглянул на обратную сторону обложки. Чем дольше карие глаза блуждали по списку песен, тем шире становились чёрные зрачки. Николя распахнул рот в немом жесте удивления. — Ты только посмотри, — еле слышно пробормотал он, проведя пальцем по напечатанным словам. — Тут и неаполитанские песни, и арии, и даже «Любовь поэта» Шумана! Какой же у него год выпуска? Напрочь позабыв о Лестате, Николя осмотрел обложку на предмет хоть какой-либо стоящей информации. — Нашёл! — объявил Ники спустя пару секунд, тыкнув в крошечный штамп под плечом Армана. — «М. Р. Рекордс, 1972». Хм, — он задумчиво покусал щёку. — Это слишком сложный репертуар для такого молодого парня. — Насколько сложный? — вклинился заскучавший было Лестат. Он, просунув голову Ники под плечо, бросил взгляд на худую ладонь, запечатлённую на фотографии девятилетней давности. На прошлой неделе эта самая ладошка стискивала его волосы, пытаясь утопить. — А настолько, — обняв его за шею, Николя поудобнее перехватил альбом. — Что надо быть либо дилетантом, либо гением, чтобы исполнять его в таком возрасте, — кончик его пальца с огрубевшей вмятиной от струны коснулся бровей Армана. — Интересно, где он сейчас? — Поверь, ты не захочешь знать, — увещевающим тоном сказал ему Лестат. Оторвавшись, наконец, от разглядывания этого злого двойника Бьёрна Андресена, Ники погладил сгорбившегося Лестата по волосам. — Хочешь, куплю его тебе? — улыбнувшись уголками губ, он потряс пластинкой перед его носом. Подставив голову под его тёплую руку, Лестат подозрительно сверлил взглядом хмурое лицо Армана. — Он не выглядит как тот, на кого стоит тратить деньги, — отвлечённо бросил Лионкур, перехватив ладонь Ники и переплетая с ним пальцы. — Лучше возьми себе Тито Гобби. — Думаешь? — с сомнением протянул Николя, сжав его руку в ответ. — Я хотел взять органные записи Саймона Престона. Его ладонь стала скользкой. Наблюдая за блеском света в карей радужке, Лестат полез в карман куртки. Он выудил потяжелевший с недавних пор бумажник и, достав несколько крупных купюр, засунул их Ники в нагрудный карман. — Сходи и возьми обоих, — доверительно шепнул он Николя на ухо. Мгновение Ники изучал его улыбающееся лицо. Потом, коротко кивнув, опустил мальчика Боттичелли обратно в стопку альбомов. Лестат наблюдал, как его ровная спина отдаляется обратно к классике; подождав, пока Ники отойдёт на достаточное расстояние, он снова посмотрел на злосчастную обложку. Ладони зачесались в приступе лихорадочного зуда. Наверное, так ощущают себя клептоманы. Не контролируя собственные руки, Лестат схватил альбом и, воровато прижав Армана к груди, поспешил к продавцу. Он успел спрятать пластинку в сумку до того, как Ники вернулся к нему с двумя конвертами в руках — Гобби и Престон, запечатлённые на обложках, смотрели на Лестата с осуждением в неподвижных глазах. — Хорошо сходили, — выдал вердикт Ники, когда они, звякнув колокольчиком, покинули магазин. — Во сколько, говоришь, нам ехать в студию? Взяв его под локоть, Лестат посмотрел на безоблачное небо. Сегодня было тепло — настолько, что ему хотелось снять куртку и ощутить, как ветер скользит по коже шеи и запястий. Жмурясь от яркого солнца, он потянул носом свежий весенний воздух и, подавшись вперёд, поцеловал Ники в щёку. — К часу. Мариус сказал, что будем выбирать песню для сингла, — пояснил Лестат, и они, прижавшись друг к другу, побрели по мостовой. — И что, ты подумал? — спросил Ники, склонив голову на бок. Он, не таясь, рассматривал профиль Лестата, который, ничего не замечая вокруг, загляделся на витрину бутика. Там, за стеклом, стояли манекены в яркой, раскрашенной броскими цветами одежде. Одному из них накинули шубу на плечи — пушистую и такую белую, что в глазах начинало рябить. Пожевав губу, Лестат опустил глаза на ценник. «Не сейчас», подумал он, рассматривая число с тремя нулями, «Совсем, совсем скоро, просто… Не сейчас». — Что ты сказал, милый? — беззаботно переспросил он, перехватывая ладонь Ники. Тот вдруг мягко усмехнулся. — Ты всегда витаешь в облаках, стоит тебе наткнуться на какую-нибудь яркую тряпку, — сжав его руку, он спрятал их ладони в карман. Лестат, пошевелив пальцами в тесном пространстве, нащупал звякающие монетки. — Не делай вид, что тебе не нравится, — шепнул он Николя на ухо, задевая мочку кончиком носа. — Не нравится видеть меня в этих самых ярких тряпках. Едва заслышав это, Ники остановился так резко, что они оба чуть не завалились на прогретый солнцем асфальт. — Мне нравишься ты, — Николя совершенно по-рыцарски перехватил его руку и, наклонившись, прижался лбом к тыльной стороне ладони. — Для меня не важно, в чём ты — хоть весь чумазый и в обносках. Я всё равно люблю тебя. Тёмные пряди упали на его лоб. Ники, сердито зажмурившись, попытался сдуть их обратно, но получилось только хуже. Глядя на это сверху вниз, Лестат невыносимо, совершенно мучительно зарделся. Всё, что ему нужно для счастья, было прямо перед ним — Ники, его Ники, такой по-юношески пылкий и одновременно неловкий. Его склонённая поза, извиняющийся взгляд и кроткая, тихая улыбка бурным ураганом унесли Лестата в дни их юности. Николя выглядел точно так же, когда они, заперевшись в его спальне в доме Ленфенов, впервые занялись сексом. Он отчётливо помнил, как горело тело, соприкасаясь с голой кожей Ники. Как сквозняк от открытого окна заставлял покрываться мурашками, а через миг эти мурашки были порождены чужими касаниями. И Николя, нависая над ним, смотрел: на открытую шею и грудь, на покрасневшее, умоляющее лицо. В тот миг они, рискуя всем, любили друг друга назло миру. Назло папаше Ники, который тут же проломил бы тому голову, узнай, чем его сын занимается за стенкой со своим другом. Назло семейке Лестата, оставленного единственным союзником — матерью — на растерзание братьям и отцу. И когда он и Ники, потираясь членами, глотали стоны в попытке не выдать себя, Лестат не мог просить большего. Он и не просил. — Почему ты раскраснелся, как рак? — Николя выпрямился, зачёсывая волосы пятернёй. — Неужели я до сих пор заставляю тебя смущаться? Он порывисто охнул, стоило Лестату вцепиться в его воротник. Тот прижался к груди Ники, как кошка жмётся к ноге хозяина и, обняв чужие плечи, лихорадочно, практически молитвенно зашептал: — Я люблю тебя, — он уткнулся носом в челюсть Ники, пахнущую лосьоном для бритья. — Я люблю тебя, слышишь? Люблю. Стараясь устоять на ногах, Николя обхватил его торс. — Ты чего? — испуганно прошептал он, бережно погладив Лестата по спине. — У тебя опять нервное перевозбуждение? Зарывшись лицом в его шею, Лестат отстранился спустя минуту и провёл пальцами по твёрдым плечам. — Нет, — он шмыгнул носом, пригладив кофту на чужой груди. — Нет, не нервное. Обычное. Лионкур прыснул от смеха, стоило Ники беззлобно закатить глаза. — Офис Мариуса совсем рядом, — как бы невзначай вспомнил Лестат, вновь беря его за руку. — Дэниел говорил, что оставил там проявленные фото с концерта. Зайдём? За прошедшие выходные он успел рассказать Ники про судьбоносную встречу с молодым репортёром, который свёл их с продюсером. Тот на такие новости уважительно присвистнул и даже похвалил аналитические способности Дэниела, прочитав его статью о группе. — Фото? — тускло повторил за ним Ники, позволяя вести себя вперёд. — Он нас фотографировал? Покачивая головой в такт воображаемой мелодии, Лестат ловко перепрыгнул через трещину в асфальте. — Конечно! — он взмахнул рукой, дёргая за собой и Ники, будто тряпичную куклу. — Он сказал, что не мог не запечатлеть нас для истории, — вспотевшая ладонь Николя выскользнула из его пальцев. — К тому же, он использует фото для своей колонки в музыкальном журнале, а это бесплатный пиар. Он был вынужден остановиться, когда осознал, что не слышит звука чужих шагов. Недоумённо нахмурившись, Лестат обернулся: Ники, замерев посреди тротуара, стоял перед ним то ли в ступоре, то ли в параличе. Растерянно прижав ладонь ко лбу, тот напряжённо вглядывался в асфальт, словно хотел разгадать шифр в приваренном к земле каменистом щебне. Его глаза странно блестели. Прямо как тогда, перед выходом на сцену. — Ники? — встревоженно протянув к нему руки, Лестат сделал шаг. — Ники, что с тобой? Колкая искра в карих глазах, вспыхнув в последний раз, исчезла. Оторвав ладонь от лица, Николя поднял на него безэмоциональный взгляд. — Может ли он… — запнувшись, Ники прочистил горло. — Может ли он не использовать фото, где есть я? Странная просьба заставила Лестата удивлённо опустить руки. — Что? — переспросил он, касаясь напряжённого плеча Ники. — Почему? Ты стесняешься? Мышцы под ладонью дрогнули. Помотав головой, Николя накрыл его ладонь своей и умоляюще сжал, будто решение от публикации зависело от Лестата. — Я не хочу, чтобы люди на меня смотрели. Чёрт, — он сокрушённо мотнул головой, пытаясь найти нужные слова. — Лестат, я боюсь известности. Ну, то есть… Такой. Фраза заставила Лионкура выпрямиться, словно он проглотил швабру. — «Такой»? О чём это ты? — он попытался заглянуть в карие глаза, стремясь отыскать причину такого поведения. Ники, ловко избегая его взгляда, опустил лицо. Он, сжав кулаки, внезапно забормотал себе под нос: — Я не хочу внимания этой толпы. Они меня нервируют, — Николя вдавил кончики пальцев между бровей, словно страдал от головной боли, — Я понимаю, если ты — и группа — получаете от этого удовольствие, но… — тёмные ресницы затрепетали, и он, тяжело вздохнув, накрыл ладонями глаза. — Видимо, со мной что-то не так. Для меня это не радость, а обуза. Причём непосильная. Мягко, но настойчиво взяв Ники за запястья, Лестат отвёл его руки от побледневшего лица. Он не понимал: всё ведь было в порядке минуту назад. Неужели Николя и правда так тяготится не успевшим разгореться успехом? С тревогой Лестат обнял его плечи. — Хорошо, скажу ему, чтобы не являл миру твою прекрасную мордашку, — он, расстроенно улыбнувшись, клюнул Ники носом в щёку. — Кто ж знал, что ты у меня такой скромный. Наконец, подняв на него глаза, Николя благодарно ему кивнул. После обильной порции поцелуев в скулу они продолжили путь до офиса Мариуса в тишине. Поднялся Лестат в одиночестве: изъявив желание подождать его, Ники остался внизу, рядом с кучкой длиннющих, напоминающих сосульки кипарисов. Сладко поболтав с секретаршей, он ступил в широкий светлый коридор и, слушая эхо собственных шагов, двинулся в сторону кабинета. Ещё издали он заметил, что тёмная дверь была приоткрыта, а из щели раздавалась фортепианная музыка. Отрывистая и бушующая, она напоминала волнующееся море, и Лестат, закусив губу, без тени сомнения опознал «33 вариации на тему Бетховена» Геллера. Приблизившись ко входу, он распахнул дверь сильнее и, не стучась, вошёл. И тут же замер на пороге. В кресле Мариуса, закинув на стул стройные ноги в чёрных брюках, расположился Арман. Рассыпав медные кудри по плечам, он покачивал кончиком туфли в такт ритму; в изящных губах была зажата тонкая сигарета, какие обычно курили женщины. Чиркая зажигалкой, Арман из раза в раз пытался выбить искру, но попытки успехом не увенчались. — Чёрт! — вдруг воскликнул тот и, грубо бросив зажигалку на стол, подскочил с кресла. Он был одет в белоснежную рубашку с коротким рукавом, расстёгнутую до середины груди, а его талию обнимал тесный пояс брюк-клёш. Ткань натягивалась на нём от малейшего движения, и под ней проступали черты поджарого молодого тела. Распахнув верхний ящик стола, Арман бесцеремонно принялся шарить внутри, гремя содержимым. — Куда ты запрятал спички, предатель? — буркнул он себе под нос, окончательно разворошив ящик и, захлопнув его, приступил к следующему. — Я же знаю, что ты дымишь тут своими вонючими сигарами, пока никто не смотрит. Арман и ухом не повёл, когда неспешную музыку прервал оглушительный звонок телефона. Схватив трубку, он прижал динамик к уху и, усевшись на край стола, грозно выплюнул: — Да? — он сощурился, слушая неразличимый голос звонящего. — Его нет на месте. Да, я секретарь. Что вам нужно? Поверив сладкоголосому ангелу, в динамик принялись бубнить, пока Арман, бесстрастно качая головой, крутил так и не закуренную сигарету в пальцах. — Ах, не успеваете закончить дизайн к четвергу? — понимающе произнёс он, ласково улыбаясь. — Поздравляю. Вы уволены. Не дожидаясь ответа, он кинул трубку обратно на подставку телефона и лишь тогда, подняв глаза, заметил стоящего в проёме Лестата. — На что ты смотришь? — невзрачно спросил он, вновь зажимая сигарету в зубах и вдруг, вспомнив о чём-то, поднял брови. — Есть зажигалка? Усмехнувшись уголками губ, Лестат не ответил. Он, засунув руки в карманы, привалился к дверному косяку и наблюдал, как Арман, подобно змее, неспешно сползает со стола. Чёрные глаза неотрывно следили за ним, но тут юноша, заправив прядь за ухо, сухо рассмеялся. — Только не говори, что ты обиделся, — издевательским тоном бросил он, медленно подбираясь к Лестату, как хищник к жертве. В тёмных радужках заискрилось бесовское веселье. Подойдя к нему вплотную, так близко, что мог уткнуться носом в шею, Арман схватил его за рукав куртки и нарочито медленно потянул. Лестат сглотнул. Он, повинуясь странному наваждению, не сопротивлялся, позволяя высвободить свои руки из карманов. Плотоядно улыбнувшись, Арман сунул ладонь внутрь, шаря пальцами по подкладке. Не найдя ничего в левом кармане, он чуть отстранился; манящим жестом откинул пахнущие мёдом и парфюмом кудри, и лишь потом по-хозяйски полез в правый. Его глаза блеснули, стоило тонким пальцам наткнуться на прохладный корпус зажигалки. — Молодец, — оценивающе протянул он, откидывая металлическую крышку и, наконец, прикуривая. — Если будешь слушаться и дальше, мы можем поладить. Наблюдая, как Арман, запрокинув голову, смакует дамскую сигаретку, Лестат прижался затылком к стене. Под «поладить» тот наверняка имеет в виду «я не буду пытаться убить тебя, стоит нам остаться наедине в одном помещении». С другой стороны, засмотревшись на его тонкий стан и медную копну волос, Лестат поймал себя на мысли, что вовсе не против этого. Несмотря на туалетный инцидент, его влекло к Арману, как к чему-то красивому и порочно-запретному. Кто-нибудь рациональный и жутко скучный сказал бы, что полный смертельных рисков поход в гору не стоит сногсшибательного вида с вершины, и будет прав. Но когда от вида и правда захватит дух, кто в здравом уме вспомнит об опасностях? — Арман, вот твой кофе… — вклинился сквозь марево мыслей чужой голос. Еле успев войти, Дэниел ошарашенно моргнул. Судя по его растерянно поднятым бровям, тот явно не ожидал столкнуться с лениво стоящим в стороне Лестатом. — Ох, привет, — поздоровался репортёр, осторожно держа в руках блюдце с чашкой. — Ты пришёл за фотографиями? Стоило ему перевести взгляд на курящего Армана, как он, проведя пальцем по белоснежной кромке блюдца, тут же позабыл обо всём. — Две ложки сахара без горки, ни больше, ни меньше, — застенчиво проговорил Дэниел, протягивая кофе своему идолу. — Как ты и просил. Дать тебе пепельницу? Отрицательно мотнув головой, Арман забрал чашку у него из рук. Повернувшись к Лестату спиной, он достал сигарету изо рта и как следует потряс пеплом на дорогой ковёр. — Не надо. Мариус вызовет клининг, — язвительно ответил он, туша окурок о блюдце. — По части удаления нежелательных объектов из своей жизни он профессионал. Поднеся чашку к губам, он аккуратно подул на кофе и, прежде чем отпить, как следует принюхался к содержимому. — Фу. Не могу поверить, что он всё ещё покупает это колумбийское убожество, — Арман скривился. Кривые, упругие линии его прядей гипнотизировали сильнее любых оптических иллюзий. Невольно разомкнув губы, Лестат оторвался от стены и, бесшумно приблизившись к низкой фигуре, поднёс ладонь к медным волосам. Затаив дыхание, он сжал в пальцах шелковистую прядь. Макушка Армана маячила перед глазами и, стоит тому сделать хоть шаг, Лестат рискует случайно дёрнуть его за волосы, и тогда утопление в раковине точно покажется ему сказкой. Он ощущал себя так, будто тайком касался музейного экспоната: эйфория от запретного действия разливалась по жилам жидким электричеством. Лестат ликовал. Заметивший святотатство Дэниел, возмущённо задохнувшись, резко сбросил с плеча сумку. — Ах да, как я мог забыть! — неестественно громко воскликнул он, чуть ли не сбивая Лестата с ног. — Фотографии! Настойчиво схватив его за рукав, Дэниел повёл Лестата к широкому столу. На гладкую поверхность шлёпнулась толстая бумажная папка; осторожно отогнув край, репортёр высыпал на стол ворох свежих, пахнущих новой фотобумагой и проявителем снимков. Они, как птички на мостовой, покрыли собой всё свободное пространство столешницы. Завороженно выдохнув, Лестат наклонился над осколками памяти позднего субботнего вечера. Видно, что Дэниел старался: он сумел запечатлеть разные ракурсы, которые наверняка трудно было поймать в беснующейся толпе, а ещё напряжённые лица участников группы, старательно исполнявших свои партии. Можно подумать, что добрую половину плёнки он потратил на Лестата: кадры с его лощёным вампирским образом, по мере продолжения концерта всё больше приходившим в беспорядок, занимали большую часть снимков. Вот Лестат запрокидывает голову, а его волосы золотым веером замирают в воздухе. Вот хитро смотрит в толпу, не забывая улыбаться так, чтобы все видели его клыки. Выставляет вперёд стройную ногу, закусывает губу, в неисповедимом жесте тыкает пальцем в толпу и по-мертвецки закатывает глаза. Арман за его спиной, поставив кофейную чашку на стопку каких-то жутко раритетных альбомов, ступил к высокому панельному шкафу. — Надо разбавить эту дрянь, — пробормотал он себе под нос, скользя ладонью по чёрной лакированной доске. Его тонкие пальчики со знанием дела пробежались по крошечному зазору между монолитных панелей. Раздался щелчок: небольшая дверца, которую невозможно было вычленить из общей структуры невооружённым глазом, откинулась в сторону. Перед Арманом предстал тайный сервант из тёмного стекла. Над ручкой красовались серебряные кнопки кодового замка. Насупившись, Арман быстро набрал последовательность цифр, и в ответ на это послышался неприятный, пикающий сигнал. — Что? — гневно топнул он ногой. — Этот ублюдок посмел сменить пароль. Наклонившись к панели, Арман одарил её злостным взглядом. Он задумчиво прижал палец к нежно-розовым губам: — Какой код мог поставить такой зубрила? — Арман нетерпеливо прищурился. — Тысяча четыреста девяносто второй? — замок повторил раздражающий сигнал. — Тысяча семьсот восемьдесят девятый? — великую дату Французской революции машина тоже не приняла. Оторвавшись от разглядывания фотографий, Лестат обернулся через плечо. Отсюда он не мог видеть лица Армана; зато ему открылся отличный вид на плавную линию плеч, выгнутую поясницу и стиснутые в силках брюк ягодицы. А потом он увидел, как замолчавший Арман, выпрямившись, вводит на кодовой панели «1971». Утвердительно пикнув, замок открылся. В ту же секунду кабинет окатило звоном злорадных колокольчиков: запрокинув голову, Арман засмеялся. — Ты слабак, Мариус, — ехидно улыбаясь, он распахнул стеклянную дверцу. — Слабак и размазня. На полке серванта хранилось невиданное скопление бутылок с элитным алкоголем. Даже Дэниел, до сего момента не смевший — или не желавший — противостоять действиям Армана, неуверенно подал голос: — Может быть, не стоит… — он поправил сползшие очки, наблюдая, как руки Армана шарят среди цветных горлышек. — Вдруг Мариус узнает? Перехватив гладкий бок бутылки, Арман торжествующе достал из недр хранилища выдержанное виски. — А мы ему не скажем, — открутив жестяную крышку, он подмигнул Дэниелу. И без того вялые аргументы репортёра улетучились. Мечтательно улыбаясь, Дэниел наблюдал, как Арман доливает в свой кофе щедрую порцию виски. — Так что? — довольно отпив из чашки, полюбопытствовал чертёнок. — О каких фото вы там болтали? Захлопнув шкаф, он элегантной походкой продефилировал к столу. Мерцающий опал его глаз заискрился ещё больше, стоило ему рассмотреть на снимках разодетую фигуру Лестата. — Что это? — насмешливо протянул он, сжав фотографию между большим и указательным пальцем. — Фотохроника маскарада? Он потряс снимком у Лестата перед лицом. Тёмный взгляд утонул под тенью драматичных ресниц. — Это концерт «Бала Сатаны» в прошлую субботу, — неожиданно вклинился Дэниел, подскочив с другой стороны. — Все эти снимки сделал я. Лестат, — репортёр кивнул ему, улыбнувшись уже смелее, чем раньше. — Это было потрясающе. И твой костюм… — Ах, так вот что это, — перебил его Арман, рассматривая фото на расстоянии вытянутой руки. — Концерт. А я всё понять не могу, почему разукрашенный клоун стоит у микрофона. Томно подняв брови, Арман посмотрел на Лестата снизу вверх. — Запомни, Дэниел, — не оборачиваясь, он улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы. — Настоящему музыканту не пристало облачаться в подобную безвкусицу. Такой прикид нужен, только если ты шут на потеху публике. Его глаза прожигали насквозь. Прикусив кончик языка, Лестат опустил ладонь на сумку, что всё это время висела у него на плече. Альбом, спрятанный там, грел ладонь как печка и, казалось, в эту секунду стоящий перед ним Арман знает об этом. Знает, что пластинка с запечатлённым на ней юным лицом — его лицом — была стремительно похищена из хрупких пальцев Ники и куплена в тайне от него. Альбом словно был чем-то грешным и запятнанным. Проклятым артефактом, который может навредить чуткой душе Николя, и Лестат, как заправский экзорцист, решил взять риск на себя. И, боги, как он вожделел услышать этот голос. Быть может, тогда ему откроется то откровение, что так мучило Мариуса, стоило тому бросить взгляд голубых глаз на низкую и стройную фигуру. Кинув фотографию обратно, Арман прошёлся бесстрастным взглядом по пачке кадров, которые Дэниел сделал, чтобы заполнить остаток плёнки. На них красовались разношёрстные зрители — счастливые, мокрые и улыбающиеся. Они были запечатлены в разных местах: у столиков и стен, одетые в сумасшедшие наряды, с эффектными начёсами и размазанным макияжем. Но одна из фотографий особенно завладела вниманием Армана; поджав губы, он протянул руку и выхватил снимок из кучи. Поднеся его ближе, он всматривался в изображение, которое Лестат разглядеть не мог — перед ним возникла лишь глянцевая белизна обратной стороны фото. — Кто это? — без тени былой насмешки спросил Арман. Он, подняв на Лестата потемневший взгляд, развернул фотографию. На снимке был молодой человек. Спрятав руки в карманы тёмно-синего плаща, он скромно улыбался, стоя рядом с афишей, гласящей: «Бал Сатаны, суббота, 24 марта 1981». Хватило доли секунды, чтобы Лестат, посмотрев на тёмные волосы, зелёные глаза и бледное лицо, узнал в парне Луи. Боже. Он начисто и совершенно беспардонно забыл о Луи. После концерта разум Лестата был забит лишь Ники и предстоящей записью на студии, поэтому изящный студент литературного факультета напрочь выскользнул из его ветреной головы. Не раздумывая, Лестат резко выхватил снимок из пальцев Армана, который от такого непочтительного жеста возмущенно открыл рот. — Никто, — поспешил ответить он, уворачиваясь от метнувшихся к нему тонких рук, и спрятал фото в сумку. — Никто. Играющие всё это время «33 вариации» завершились звонким аккордом до-мажор.

***

Приёмная комната студии, не содержа в себе ничего особенного, умудрялась создавать атмосферу невероятного, практически домашнего уюта. Развалившись на тёмно-коричневом кожаном диване, Лестат наблюдал сквозь прозрачную перегородку, как в помещении для записи мельтешат фигуры Мариуса и бэндмейтов. Продюсер, облачившись в красную рубашку, помогал расставлять инструменты группы среди уже стоящих — гораздо более дорогих и крутых. — Отдыхаешь? — раздался родной голос, и Лестат, задрав голову, увидел на пороге Ники. Тот, касаясь ладонью дверного косяка, стоял в лёгкой чёрной куртке со скрипичным футляром наперевес. На его лоб упало несколько тёмных прядей, и Ники, небрежным движением откинув их назад, подошёл к дивану. Он опустился рядом, осторожно зажав футляр между колен, и Лестат, потянувшись, закинул ноги ему на бёдра. — Боже, сколько тут всего, — восхищённо выдохнул Ники, и повисшая было маска печали треснула на его лице, возвращая тому живость и краски. — Классических инструментов даже больше, чем электрогитар. Лестат мурлыкнул от удовольствия, ощущая, как ладонь Ники, задирая ему штанину, поглаживает его голую лодыжку. — Ты удивишься, но чем только Мариус не промышляет, — скрестив ладони на затылке, деловито пояснил он. — Он даже оркестры у себя записывал. Камерные, правда. Карие глаза Николя загорелись любопытством, и он, подняв брови, уже сделал вдох, чтобы задать очередной вопрос, но эту попытку обрубили на корню: — Ники? Отлично, — выглянув из помещения звукозаписи, Мариус окинул их обоих приветливым взглядом. — Зайди-ка сюда на минутку. Собираясь было подняться, Николя вдруг удивлённо вздрогнул: Лестат, подскочив, подался вперёд и, обняв его шею, прижал того к дивану. — Почему, как только ты приходишь, кто-то пытается отобрать тебя у меня? — захныкал он, пока Ники, явно смущаясь присутствия продюсера, пытался вырваться из цепких рук. Наблюдавший за развернувшейся сценой Мариус, расправив рукава рубашки, нравоучительным тоном бросил: — Если не собираешься отпускать его, можешь сыграть на скрипке сам, Лестат. Мигом забыв про пленение Ники, Лестат сокрушённо оглянулся на продюсера. — А ты думаешь, я не смогу? — он, скользнув пальцами по шее Николя, стукнул себя кулаком в грудь. — Да я столько наблюдал за его репетициями, что прямо сейчас встану и сыграю! И вообще, мы можем стать скрипичным дуэтом, да, Ники? — Я… — сжав его руки, Николя отвёл их от себя. — Честно, я сомневаюсь в этом. Ты гамму-то еле тянешь. Он улыбнулся, стоило Лестату с деланной обидой упасть обратно на диван. — Ну и ладно, — хватаясь за лоб, произнёс он и опустил одну ногу на пол, строя из себя мученика. — Идите. Веселитесь, пока я буду предаваться страданиям непризнанного таланта. Спустя полчаса группа в полном составе ввалилась в приёмную. Они застали Лестата свернувшимся на диване: он, лёжа на боку, спрятал подбородок в воротнике кожанки и со скучающим видом держал в руках журнал. Не читал — только рассматривал картинки. — Ты чего такой унылый? — весело склонившись над ним, Алекс потормошил его за плечо. — Дай угадаю. Тебе не пели дифирамбы уже целых пять минут? Таф Куки тут же приземлилась рядом, выхватывая журнал у Лестата из пальцев. — А что плохого в дифирамбах? — спросила она, закидывая ногу на ногу. — Между прочим, их ещё древние греки придумали. В проёме показался Ларри, за ним — кутающийся в куртку Ники и, наконец, Мариус; он слегка наклонился, чтобы не стукнуться лбом о косяк двери, и всей своей могучей фигурой двинулся в сторону Лестата. Только сейчас Лионкур почуял, что Мариус носил парфюм — свежий и терпкий, он напоминал запах свежесрубленного дерева вперемешку с землистым ароматом лесной реки. Конечно, сам Лестат не стал бы пользоваться таким — ему подавай концентрированные, яркие духи, которые заставят людей на улице оборачиваться ему вслед. Но Мариусу шло. — Нужно решить, какую песню мы возьмём для сингла, — продюсер застыл у дивана, глядя на золотистую макушку Лестата. Утомлённо вздохнув, тот перелёг на спину и, переплетя пальцы на животе, смерил Мариуса ответным взглядом. — Тогда выбирайте, — зевнув, он развёл руками. — У нас тут демократия. На мгновение в комнате повисла тишина. Бэндмейты переглянулись между собой. Лишь Николя, покачав головой, отрешённо прислонился к стене. Лестат с внутренним трепетом загляделся на его мужественный, выразительный профиль, когда со стороны раздался голос: — «Пляска при свечах», — Ларри, ступив в центр комнаты, вперил руки в бока. — Это совершенно точно должна быть «Пляска при свечах». — Чего-чего? — недовольно воскликнула Таф Куки, обнимая пухлыми ручками колени Лестата. — Почему «Пляска»? Тон её голоса более чем ясно говорил о том, что с решением Ларри она не согласна. — Ты ещё спрашиваешь? — ответил тот так, будто ценность выбранной песни была очевидной. — Потому что она быстрая и драйвовая! Если мы хотим прорывной сингл, то надо сразу брать хит, разве не так? Закатив глаза, гитаристка прыснула от смеха. Перепалка между ними разгорелась так быстро, что бедный Мариус, сделав шаг назад, недоумённо переводил взгляд с гитаристки на басиста. — Ты дурак, Ларри, если считаешь, что смысл сингла только в скорости, — фыркнула Таф, бренча крупной металлической серьгой. — Сейчас у каждой второй группы только и слышно, что срывающиеся риффы и барабаны. Если мы хотим выделиться, надо взять что-то лиричное, — она поджала губы, накрашенные тёмно-лиловой помадой. — Например, «Моя сладкая агония». Усмехнувшись, Ларри хлопнул себя по лбу. — Конечно, если ты хочешь, чтобы наши фанаты уснули, — он встал перед Таф, экспрессивно жестикулируя. — Или умерли от скуки, то мы можем выбрать «Мою сладкую агонию». Но я забочусь о нашем успехе, поэтому… — А может «Сильву»? — простодушно заявил Алекс. Он испуганно сжался, когда на него метнулись два горящих взгляда. — Чего? — произнесли одновременно Ларри и Таф. Они, хватаясь за волосы, накинулись на Алекса, перебивая друг друга: — Мы вообще написали её для того, чтобы всунуть между хитами! — Это проходняк! — Она подходит только для би-сайда! Посмотрев друг на друга, они оба кивнули. — Никакой «Сильвы»? — как ни в чём не бывало предложил Ларри. — Никакой «Сильвы», — непринуждённо согласилась Таф. Расстроенный Алекс, цокнув, вдруг примирительно воздел к ним руки. — Да ладно вам, — улыбнулся он обезоруживающе, касаясь плеч бэндмейтов. — Хорошая же песня. У меня там такая прикольная партия ударных, — он принялся стучать пальцами по рукам Ларри и Таф. — Вжух-вжух, вжух-вжух-вжух, бадумц! Энтузиазма барабанщика не оценили: ответом ему были два кислых взгляда. Опустив руки, Алекс понуро сгорбился. — Ладно. Никакой «Сильвы», — наконец, махнул он рукой. Давно присевший на край стола Мариус, наблюдая за сценой со скепсисом, вдруг нахмурил светлые брови. Он расстегнул верхнюю пуговицу на воротнике красной рубашки, прежде чем произнести: — Как насчёт «Преследователя»? Неожиданное предложение заставило Лестата приподняться на локтях, отрывая голову от удобного подлокотника. Он посмотрел на Мариуса, всё ещё сидящего на столе, и внезапно вспомнил о том, как исполнял эту песню на концерте. Точнее, для кого исполнял. Сознание переместилось обратно в эйфорию, будто он до сих пор стоял в зале перед толпой, а из глубины теней за ним неотрывно следили глаза Луи. — Но… — запал Ларри в мгновение ока иссяк. — Но почему его? Тяжело вздохнув, Мариус неторопливо выпрямился. Расправив плечи, он ступил в центр комнаты, переводя внимание группы на себя и, решив не мудрствовать, заявил простое: — В «Преследователе» есть всё, — он обвёл глазами собравшихся. — Чёткий, слаженный ритм. Лиричность. Даже барабаны, — Мариус, закусив губу, кивнул Алексу. — Но самое главное — эта песня идеально описывает вашу суть. В фундаменте её лирики заложены все те элементы, что делают вас особенными. Страсть, готика, вампиризм, сложная композиция… Загибая пальцы, он вдруг обернулся на замершего Лестата. — И, конечно, твоё исполнение. Признаться, когда я слушал её, стоя за кулисами, у меня мурашки по спине бегали, — продюсер, воздев ладонь к лицу, пригладил волосы. — Это история обречённой любви, рассказанная изящно и понятно. Она, я уверен, откликается для каждого. Даже для меня. Голубые глаза на миг покрылись туманной дымкой. Мотнув головой, Мариус прогнал наваждение. — Можете положиться на мой опыт. Сейчас такое редко встретишь. «Преследователь» — идеальный вариант, — заключил он. Слушавший его с широко открытым ртом Ларри, выйдя из транса, прошептал: — Да. Да, я согласен, — он поражённо посмотрел на Лестата. — Он прав. Таф так сильно кусала губы, что её помада размазалась. Нахмурив тонкие брови, она кивнула продюсеру. Тоже самое сделал и Алекс. А Лестат, не обращая на них ни малейшего внимания, смотрел со своего дивана на Ники. Тот, прижавшись к стене, непонимающе пялился на толпу перед собой. Он будто был распластан на столе в анатомическом театре и выглядел так, словно его уже резали живьём. Наконец, карие глаза поймали встревоженный взгляд Лестата. Высохшие, покрытые крошечными трещинками губы дрогнули: облизав их, Николя попытался что-то ему сказать. Попытался, но не смог — здесь, рядом с группой и Мариусом, который вдруг довольно улыбнулся — в уголках его глаз родились маленькие, счастливые морщинки. — Тогда пишем, — просто сказал он, кивнув в сторону зала.