all i'm sayin' pretty baby

Май закончился, не успев толком наступить. За ним на родео жизни ворвался июнь, сверкая солнцем, как ковбой начищенными шпорами. Студия находилась в пятнадцати минутах ходьбы от отеля, и по утрам, когда яркие лучи ещё не успевали раскалить асфальт, Лестат с удовольствием брёл по тротуару, наслаждаясь безоблачной погодой. За недолгое время он успел сформировать ритуал: подъём, поцелуй в щёку Ники, часовые сборы, прогулка, кофе, заботливо принесённый Мариусом на студию и, наконец, работа над альбомом. Это было похоже на процесс записи сингла, помноженный на двенадцать. Они оттачивали партии, шлифовали звучание, добавляли в песни случайные, но внезапно оказавшиеся к месту мелочи: например, в «Сильве» Алекс увлёкся настолько, что вместо мембраны барабана принялся долбить по металлическому боку. Они дружно посмеялись над этим, но, как оказалось, без бешеного лязга песня стала звучать гораздо более блекло. Часто Мариус, выныривая из просторной рубки, вежливо забирал гитару у кого-то из бэндмейтов и, самостоятельно сыграв мелодию, предлагал внести незначительные корректировки: чуть медленнее здесь, порезвее там, а вот тут, в двадцать восьмом такте, повысить звук на полутон. Оборудования в местной студии было ещё больше, чем в новоорлеанской, и Лестат, завороженно любуясь на сверкающие кнопки, часто засиживался с Мариусом допоздна — кажется, у них это стало традицией. Слушая вкрадчивый голос, он наблюдал, как продюсер морочится с ползунками, и втайне наслаждался их маленькой компанией. Ему никогда не доводилось проводить столько времени с человеком, который целиком разделял его страсть к музыке и, что ещё важнее, полностью его принимал и поддерживал. Он ощущал себя окрылённым, парящим над облаками где-то высоко в небе. Не только из-за успешного продакшена альбома, приближающегося к завершению — их с Ники отношения вернулись в норму. После недолгого шторма всё и правда стало, как раньше: они проводили вместе всё свободное время, гуляли, занимались сексом, заваливались в музыкальные магазины и шарились среди винила. Разве что, Ники больше не смеялся, как раньше. Точнее, не смеялся вообще. А его улыбка, всегда такая искренняя и тёплая, теперь казалась потухшей и вымученной. Но, стоило Лестату вопросительно склониться над ним, как тоскливый мираж исчезал, будто его и не было; Ники, отводя взгляд, крепко хватал его за руку и в привычном жесте прятал их сжатые ладони в карман. За несколько дней до сведения последнего трека Мариус пригласил группу в офис. Он продемонстрировал им прототипы обложки альбома: та самая фотография, видение которой описывал Лестат, была представлена в нескольких вариантах. Отличался и дизайн: чёрная рамка и крупный шрифт боролись с аккуратным курсивом и отсутствием какой-либо окантовки. Придирчиво осматривая каждую деталь, Лестат вслушивался в нескончаемый поток речи Ларри: ракурс неудачный, цветовая гамма скучная, и вообще, всё можно было сделать лучше, круче, идеальнее. Правда, через несколько секунд тот возмущённо замолчал, заметив, как Алекс и Таф Куки кривляются за его спиной, пародируя насупленную, кислую мину. Единственный, кто не участвовал в общем веселье, был Ники. Он, игнорируя всех и вся, примостился на кожаном диване у входа в кабинет и, ссутулившись, бессмысленно пялился в стену. Несколько раз Лестат, оглядываясь на тусклый силуэт, хотел окликнуть Ники и, взяв за руку, подвести его к столу, к людям и свету. А потом рассеянное внимание вновь возвращалось к Мариусу, бэндмейтам и обложке, и он, вздохнув, решил оставить Николя в покое. Время летело с фантастической скоростью. Наконец, настал тот день, когда альбом «Превращение» был полностью записан, сведён и передан на мастеринг. В тот день они снова собрались в студии: на этот раз с шампанским и звонкими бокалами. Откупорив бутылку, Мариус сообщил им новость, от которой у Лестата блаженно задрожали колени. «Преследователь» успел разойтись по миру и перейти порог продаж в количестве двухсот пятидесяти тысяч копий. Сам продюсер находился в приятном возбуждении: порывисто шагнув к Лестату, он сгрёб его в объятия, не обратив внимания, что на красную рубашку выплеснулось шампанское из чужого бокала. — Вы хоть понимаете, что это означает? — улыбаясь, он вытер взмокший от волнения лоб. — Ваш дебютник даже не вышел, но вы уже стали звёздами. Никогда не встречал ничего подобного. Ваш миф о вампире зажил собственной жизнью. — Я не верю, — пробормотал Ларри, глядя на свои дрожащие ладони. — Не верю. Двести пятьдесят тысяч? Серьёзно? И он, совершенно трогательно зажмурившись, заплакал. Краем глаза наблюдая, как радостная Таф успокаивающе хлопает басиста по спине, Лестат крепче обхватил стальные бока Мариуса. — Не понимаю, — пробормотал он в широкую грудь. — Если мы настолько известные, то почему за нами не бегают фанаты? Папарацци? Рассмеявшись, Мариус вдруг опустил ладонь ему на макушку и ласково потрепал по волосам. — Пока не бегают. Вспомни, Лестат, вы ведь нигде не засветились, кроме фотографий с промо-тура, — не убирая руки, Мариус оглянулся на группу. — Но у меня есть проверенный способ, как исправить это в кратчайшие сроки. Видя, как группа смотрит на него горящими глазами, предвкушая услышать ответ, продюсер мягко сжал плечо Лестата. — Мы снимем видеоклипы, — просто заключил он. — А потом пустим их транслироваться по телевидению. Отступив от столика с закусками, Алекс поражённо стиснул в пальцах шпажку с канапе. — То есть, в музыкальных передачах? — неверяще задохнулся тот. — Прямо на телеке? Приподняв уголки губ, Мариус кивнул ему. — Всё верно. Сначала мы вцепимся в хит-парад MTV. Потом можно будет смотреть в сторону Европы, например, «Top of the Pops». А засветиться там, у британцев — это обряд инициации для каждого успешного музыканта. После этой трансляции вы уже не сможете отступить с пути. Не сможете уйти в забвение, — голубые глаза гордо сверкнули в тёплом свете ламп. — Вы встанете в один ряд с великими и, приняв эстафету, сами взлетите на вершину. Его вдохновляющая речь так сильно проняла Ларри, что тот, едва успокоившись, вновь принялся утирать нахлынувшие слёзы счастья. — Ну ладно, ладно, — запричитал Алекс, решительно обнимая брата. — Из нас двоих ты всегда был плаксой, Ларри. Лестат отчётливо запомнил тот миг. Это было четвёртое июля, когда вся страна отмечала день Независимости, а уже четырнадцатого — в день взятия Бастилии — они стояли посреди киностудии. Поразительно реалистичные кладбищенские декорации напоминали о визите в Атланту, и Лестат, изучающе разглядывая искусственные надгробия, терпеливо ожидал прибытия визажистов. «Могильщики» — любимая песня Мари — стали первыми в очереди на экранизацию. По словам Мариуса, «из-за отличной изобразительности». После них последует «Пляска при свечах»: про вечеринку аристократов, где все постепенно сошли с ума и перерезали друг друга, а следом за ней, к удивлению группы и особенно Алекса, готовилась к съёмке «Сильва», рассказывающая о проститутке-убийце. Благодаря грамотным корректировкам и исправлениям Мариуса песня поистине обрела новую жизнь, зазвучав наравне с их главными хитами. — А я говорил! — торжествующе повторял Алекс, потрясая барабанной палочкой. — Говорил, что «Сильва» ещё задаст жару! Единственной песней, которую запретил трогать лично Лестат, стал «Преследователь». Несмотря на трёхдневные увещевания бэндмейтов и продюсера сделать клип на успешный сингл, он оставался непреклонен. Причина у отказа была одна: Луи. Точнее, его отсутствие. Теперь, когда тот стал важной, незаменимой частью истории о вампире и жертве, песня — а вместе с ней и её экранизация — теряли весь смысл без его зелёных глаз. Конечно, Лестат не был уверен, что Луи согласился бы участвовать в съёмках: в конце концов, весточки от него так и не пришло. А раз он не сможет реализовать своё видение «Преследователя» в полной мере, то не стоит даже пытаться вылепить грубый, бесчувственный суррогат. Возможно, в будущем он создаст нечто лучшее. Большее. И тогда, отправившись в Новый Орлеан, он простоит под окнами Луи хоть три дня — без воды и без сна — лишь бы тот согласился стать частью его замысла. Лестат мотнул головой, стараясь отвлечься от мыслей. Сейчас у него была одна забота — залезть в гроб, чтобы через несколько минут, дождавшись указки режиссёра, выпрыгнуть оттуда на двух переодетых в могильщиков актёров. Съёмка этого клипа стала самым весёлым событием в его жизни. Никогда ещё Лестат не смеялся так много; он, облачённый в грязные лохмотья, из дубля в дубль носился за испуганными актёрами, скалил острые клыки и барахтался в лужах искусственной крови, вожделенно облизываясь. Потом его отмыли, переодели и заново загримировали, чтобы отснять сцены с инструментальным выступлением группы. В тот самый момент, когда Лестат, поправив белоснежный воротник, вернулся на съёмочную площадку, сознание загрыз противный червяк: опять. Его взгляду предстала небольшая толпа: пара визажисток с палетками наперевес, костюмер, манерно держащий чехол для вещей, и его собственная группа: Ларри, Таф Куки и Алекс. А за их спинами, словно загнанный в угол зверь, нервно прижимался к стене Ники. Он, вцепившись в ремень скрипичного футляра, обводил невидящим взглядом окруживших его людей. Выглядел Николя поразительно спокойно: несмотря на явное давление, он держался с честью, даже с некоторым благородством — как избитый аристократ, которого везут в грязной телеге на потеху черни, прямиком к эшафоту. И персональная гильотина Ники, раздражённо махнув светлыми волосами, поспешила навстречу столпотворению. — Перестань вести себя так, будто тебя это не касается, — послышался сердитый голос Ларри. — Ну чего стоит постоять со скрипкой три секунды? Можешь даже не играть, просто поводи по ней смычком. — Постоять? — процедил Ники в ответ, ещё сильнее сжав ремешок. — Так вот, что вам нужно. Живая декорация. Раздался тяжёлый вздох: как ни странно, вперёд выступил всегда радушный Алекс. — Ники, кончай с этим, ну правда, — жалобно воскликнул он. — Ты не декорация, а классный парень с умелыми руками. И мы хотим, чтобы ты это показал. Поморщившись, Ники обессилено склонил голову. Кажется, он начал сдавать позиции: даже скрипичный футляр, соскользнув с плеча, едва ли не ударился о пол, благо, Николя успел вовремя его подхватить. И вот, когда он уже собрался вновь бросить резкий отказ, неожиданная реплика спустила его с небес на землю: — Что здесь происходит? — Лестат, опустив руки по швам, ступил в середину круга. Отвернувшись на миг, Ларри озлобленно фыркнул. — Что и всегда, — он пытливо воззрился на фронтмена. — Наш возмутитель спокойствия продолжает гнуть свою бессмысленную линию. Алекс, всегда стремившийся развеять напряжённую атмосферу, на этот раз ссутулился и трусливо промолчал. Заметив это, Таф Куки неверяще распахнула рот. Её взгляд метался по вмиг потускневшей фигуре барабанщика, и в этих глазах Лестат разглядел нечто до ужаса знакомое. Нечто, так часто мелькающее на лице Ники в последние месяцы. Разочарование. И тем не менее, Таф отказывалась сдаваться. Грозно сжав кулачки, она бросила на Ники непроницаемый взгляд, прежде чем произнести коротко и жёстко: — Прекратите. Её никто не услышал. Ларри нахмурился лишь сильнее; он посмотрел на скрипичный футляр с такой брезгливостью, словно его вот-вот вывернет только от одного вида инструмента. — Знай я, чем это обернётся, — пробормотал он тихо, но так, чтобы слышали все. — Никогда не взял бы тебя в группу. Наблюдавший за потасовкой персонал — костюмер и визажистки — испуганно отпрянули назад, стоило напряжённой, хищнической тени метнуться к басисту. Лестат, не контролируя себя, загородил Ники от Ларри, словно последний мог причинить ему настоящий вред, помимо ядовитых фраз. — Вот как? — холодно спросил Лестат, вызывающе подняв подбородок. — Может, меня тоже не стоило брать? Это походило на порождённый сознанием умалишённого сон. Кривая, нездоровая пародия на их дружный, сплочённый коллектив. Невозмутимо окинув взглядом его грозную фигуру, Ларри ехидно поднял бровь. — Нет. Тебя, Лестат, как раз стоило, — он лениво смахнул чёлку со лба. — Ты, в отличие от некоторых, не срываешь нам всю работу. Басист был ниже него всего на несколько сантиметров, но сейчас, глядя на его недовольную мину, Лестат увидел в нём крошечного, противного карлика с писклявым голоском. Быть может, если дать ему звонкий щелбан, то это посмешище отскочит в сторону и перестанет мешаться? Чьи это были мысли? Ощутив, как конечности дрожат от нахлынувшей приливом злости, Лестат скривился, походя на оскалившегося зверя. Острые клыки, показавшись из-за верхней губы, сверкнули в приглушённом свете желтоватых ламп, когда вдруг их обоих осадил сиплый голос: — Не стоило. В этих маленьких словах таилось нечто глубоко неправильное. За ними простиралась настоящая бездна; с каждой секундой зев трещины становился всё шире, и туда, в кромешную темноту, проваливалось всё: совместно прожитые годы, воспоминания, нежные перешёптывания в ночи и прикосновения, за которые Лестат когда-то был готов отдать собственное сердце. Замолчав, Ники безвольно сполз по стене. Брюки натянулись на его коленях неряшливой гармошкой, и тогда, утерев нос дрожащей рукой, он повторил снова: — Не стоило, Ларри, — Ники обнял скрипичный футляр подобно матери, укачивающей ребёнка. — По-хорошему, тебе следовало выкинуть за порог нас обоих. Воззрившись на его сгорбившийся силуэт, Ларри неверяще распахнул веки. Вероятно, он ожидал, что вечно пассивный Ники промолчит и на этот раз, но сегодня — все они чувствовали — что-то изменилось. Неуловимо и бесповоротно. Наконец, и сам Лестат, развернувшись к сидящему на полу, холодно посмотрел на взлохмаченную макушку. — И тогда, не найдя себе места в этой чёртовой стране, мы бы уехали домой, — продолжил бормотать Ники, скользя по корпусу футляра кончиками пальцев. — Да. Уехали, и он остался бы собой. Но теперь уже слишком поздно. Превращение завершилось, не так ли? С этими словами Ники, подняв голову, вперился влажными, тёмными глазами прямо в нависающего над ним Лестата. Чужой взгляд, как раскалённая кочерга, обжёг душу до пузырящейся крови, оставляя после себя уродливое клеймо. Мышцы на лице дрогнули; Лестат, больно стиснув зубы, посмотрел на поникшее тело перед собой и, подобно Ларри, почувствовал, как сердце оплетают колючие тиски отвращения. Если внутри этой бесцветной оболочки и находился когда-то любимый человек, теперь его здесь нет. — Что ты сказал? — блекло прошептал Лестат, делая крошечный шаг вперёд. Глухой стук его каблука отрезвил всех присутствующих. Персонал, окончательно решив отступить, поспешил удалиться подальше от безобразной ссоры, а бэндмейты, отойдя от шока, испуганно уставились на прямую как жердь спину Лестата. Ники, ещё больше сжавшись вокруг скрипки, спрятал бледное лицо в гнезде нечёсаных волос. — Я не хочу здесь находиться, — пробормотал он, прижавшись лбом к гладкому корпусу футляра. — Не хочу. Помоги мне, Боже. И он, крепко зажмурившись, заплакал — безудержно и горько. Заметив эти слёзы, причину которых не понимал, не ведал, Лестат почувствовал, как злость внутри разгорается с новой силой. Но неожиданно горячая эмоция исчезла, словно её никогда и не было. Вместо неё он ощутил странный холодок в районе груди. Лестат будто наблюдал себя со стороны: вот он, блеснув серыми как металл глазами, стремительно шагает вперёд и, резко наклонившись, хватает Ники за запястье. — Встань, — чеканит некто, захвативший его тело. — Встань сейчас же. Не дождавшись ответа, он потянул Ники за собой. Чужая рука, безвольная, как и прежде, внезапно обрела поразительную живость. Подобно жилистой змее, конечность Ники дернулась обратно — не поднимая головы, он резко попытался высвободиться, но с таким же успехом можно было бороться с челюстью аллигатора. Это секундное сопротивление, это упрямство, Ники не свойственное, огненным вихрем распалило утихший было гнев, и Лестат, не сумев справиться с эмоциями, снова рванул его на себя. Не ожидав такой подлости, Ники воскликнул что-то невразумительное. А после раздался жуткий грохот: скрипичный футляр, зажатый между его бёдер, не выдержал толчка и, качнувшись, упал на пол. Инструмент внутри звякнул струнами, и Лестат, выпустив вспотевшую ладонь из своей, в ужасе воззрился на распластанный футляр. Он неожиданно вспомнил, как когда-то давно, ещё в родительском доме, Ники говорил ему, бережно оглаживая пальцами лакированный гриф скрипки: «Самый страшный кошмар для любого музыканта — услышать, как падает его инструмент». Позабыв обо всём, Николя в панике подался вперёд. Будто к раненому, он протянул к футляру руки и, игнорируя слёзы вперемешку со стекающими соплями, принялся распаковывать пострадавшую. Наконец, Ники высвободил скрипку из-под бархатного чехла. Привычным движением она легла в ладони хозяина, и Николя, приблизив инструмент к лицу, осторожно осмотрел корпус, пытаясь оценить нанесённый ущерб. От удара деревянные колки ослабли, и теперь сползшие струны болтались подобно спущенным с ног колготкам. Даже не взглянув на виновника трагедии, Ники принялся настраивать скрипку; он касался её бережно, трепетно, как уже давно не касался Лестата, и тот, стиснув зубы, мысленно пожелал «пиликалке», как однажды назвал ту Ларри, благополучно развалиться на части. Над ними нависла высокая тень. Голос — настороженный, с ноткой волнения, растворился в облаке древесного парфюма. — Что здесь происходит? Услышав вопрос, на который сам не получил ответа, Лестат рефлекторно вжал голову в плечи. Он оглянулся на застывшую среди бэндмейтов рослую фигуру и тут же подавился поражённым вдохом. Мариус выглядел потрясающе. Он заявился на съёмочную площадку одетый с иголочки: красная рубашка-поло вплотную обхватывала его широкую грудь, а из-под коротких рукавов выглядывали слегка загоревшие под жарким лос-анджелесским солнцем бицепсы. Отутюженные брюки насыщенного тёмно-коричневого цвета скрадывали линии мощных бёдер; голубые глаза Мариус спрятал за стёклами солнцезащитных очков-авиаторов. Как вишенка на торте, его запястье оттягивали золотые наручные часы, которые роскошно блестели в свете ламп и, должно быть, стоили целое состояние. Но даже его лучезарное появление не смогло рассеять мглу вокруг. Окинув взглядом потрясённую группу, заведённого Лестата и, наконец, жалко распластавшегося на полу Ники, Мариус порывисто стянул очки. Всучив их ойкнувшему Алексу, он поспешно протянул ладони к скрипачу, намереваясь что-то сказать, как вдруг Таф Куки, потеряв всякое терпение, воскликнула: — Они с ума посходили! — схватившись за волосы, отчаянно бросила она. — Мариус, останови их! Запрокинув голову — так сильно, что у него заболела шея — Лестат засмеялся. Его позабавил испуганный тон Таф: в конце концов, разве что-то и правда было не так? Конечно, нет. Просто Ники надо перестать валять дурака и, наконец, настроить свою скрипку, чтобы встать под объективы камер. Уж кто-то, а Мариус точно сумеет воззвать к нему. Все они были скованы цепями контракта, и Ники — не исключение. Любой продюсер, заметив строптивое поведение подопечного, не мешкая ткнёт того носом в железобетонные пункты договора. И Мариус, такой ослепительный, праведный, скрывающий внутри себя безобразную пучину боли, о которой не знал никто, опустился на колено перед скрючившейся со скрипкой фигурой. — Ники, — вкрадчиво произнёс он, не меняясь в лице. — Ты хочешь участвовать в съёмке? Дрожь, похожая на мечущийся по мостовой осенний лист, утихла, покинула чужие плечи, словно Ники вмиг сбросил с себя непосильную ношу. Бережно обхватив скрипку, он ещё сильнее склонил лохматую голову, и вся эта сцена — искреннее смирение безумца перед античным профилем бога солнца — могла бы стать новым дыханием для утраченного искусства в духе старых мастеров. — Нет, — прошептал Ники одними губами и сильнее сжал пальцы на грифе. — Нет. Короткий, отрицательный ответ грохотом пронёсся по разуму Лестата, как гвоздь по крышке гроба. Вот, ради чего они прошли весь этот путь: от полного безденежья и на ладан дышащих каморок, где им приходилось жить, до абсолютного успеха и карьеры, что отвесным утёсом целилась вверх. «Нет». Он ожидал, что Мариус, как и полагается богатому и требовательному продюсеру, зло рассмеётся в ответ. Что назовёт Ники щенком без имени и права голоса, напомнит об обязанности выполнения контракта и непременно пригрозит досрочным расторжением, которое не просто ударит по Ники, нет. Оно его уничтожит. Но Мариус, не поведя и ухом, вдруг протянул вперёд обе руки. Словно касаясь ребёнка, он осторожно сжал плечи Ники и, не встретив сопротивления, не спеша приподнял его вместе со скрипкой. Только сейчас, получив возможность внимательно рассмотреть чахлую фигуру, Лестат заметит: Ники похудел. Привычная одежда висела на нём, как на пугале, а бледную кожу лица подчёркивали тёмные тени под глазами. Усадив скрипача на ближайшее кресло, Мариус смерил его жалостливым взглядом. — Хорошо, — просто произнёс он и повернулся к группе. — Дайте мне час. Я вызвоню скрипача, которого мы загримируем и поставим в сторону. Вскинув ладонь во властном жесте, он кивнул ошивающемуся неподалёку кинооператору: — Камеру на нём не фокусировать, ясно? — забрав у Алекса авиаторы, Мариус водрузил их на лоб и невозмутимо поправил воротник поло. — Никто ни о чём не догадается. Наблюдая, как длинные пальцы продюсера скользят по красной ткани, Лестат судорожно стиснул зубы. Окружающие, в том числе и Ники, не обратили на него ни малейшего внимания; даже Алекс, стоя в метре от него, предпочёл извиняюще приобнять Таф, а не рефлексировать по поводу истеричного поведения фронтмена. Лестат будто снова стал ребёнком: инициатива была потеряна, и он, будучи неспособным повлиять на что-то, мог лишь смотреть — беспомощный и покинутый. И это итог его пути? Преодолеть столько препятствий, только чтобы вновь нарваться на выросшую перед финишем стену? Нет. Он больше не вернётся туда, в мир, где его слова ничего не значили. Он предпочтёт умереть, чем позволит этой жестокой, прекрасной планете превратиться в расширенный филиал своей семьи. Укоренившееся чувство присутствия в собственной груди придало ему сил; ступив вперёд, он набрал в лёгкие воздуха и что есть мочи прокричал в широкую спину Мариуса: — Почему ты просто не скажешь ему согласиться?! Надрывный голос смерчем пронёсся по съёмочной площадке. Кажется, Лестата услышали все, даже уборщик, моющий пол в длинном холле. Бэндмейты пялились на него так, словно увидели впервые, а Мариус, обернувшись, вздохнул — тяжело и устало. — Лестат. Он сказал, что не хочет, — оглядевшись по сторонам, Мариус вдруг прижался к нему вплотную и прошептал на ухо. — Считаешь, лучше настаивать на своём, чтобы дальше срывать съёмочный процесс и тратить бюджет впустую? Отстранившись, он крепко обнял Лестата за плечо и, не смотря ему в глаза, бросил: — Давай-ка отойдём. Хватка его могучей руки сбила всю спесь. Не в силах противиться, Лестат подчинился, словно присмиревший хищник перед опытным дрессировщиком. Тело Мариуса, как первобытная природная стихия, несло его на себе, рассекая метры паркета и преодолевая пики забитых костюмами вешалок. Наконец, продюсер выволок его в холл; гладкие стены, от которых отражалось предзакатное солнце, на миг ослепили Лестата, вынудив закрыть глаза. А когда он снова поднял веки, то увидел перед собой сияющий божественный лик. Лучи подсвечивали открытое, взволнованное лицо Мариуса; они играли в его волосах и заглядывали в голубые радужки, превращая их в ослепительный, неогранённый аквамарин. Не давая и шанса опомниться, тот прислонил Лестата к стене, огораживая от мира широкой грудью. — Поверь мне, — доверительно прошептал он. — Иногда лучше пойти по пути наименьшего сопротивления. Нестерпимый жар его тела, пробивающийся сквозь ткань поло, вышиб из головы все мысли. Осталось лишь неясное волнение, посылающее колючие импульсы вдоль позвоночника. Глядя на напряжённый кадык, ощущая проникающий в лёгкие аромат парфюма, Лестат отстранённо подумал: каково это, быть зажатым Мариусом по-настоящему? Ближе, сильнее, настолько, чтобы у него не было и шанса выбраться из сладостной западни. Неужели так себя чувствовал Арман? Неужели ему доводилось любить это тело, касаться его, ощущать внутри себя? Раз так, почему он добровольно отказался от этого? Припав к стене, Лестат обессиленно опустил голову. Если бы он мог оказаться на месте Армана всего на несколько минут… — Думаешь его переубедить? — хлёстко бросил Мариус, конечно, истолковав молчание по-своему. — А может, заставить? Давай. Я с интересом посмотрю на это. Вот только времени и денег нам никто не вернёт. Сердце застучало бешено и дико, подобно заведённому мотору желанного Харлея-Дэвидсона. Не осмелившись посмотреть в голубые глаза, Лестат пробормотал себе под нос, как обиженный на учителя ребёнок: — Зачем заменять Ники каким-то скрипачом? Просто оставь нас четверых, и всё. Чужие пальцы легли ему на подбородок. Несильно сжав его челюсть, Мариус одним плавным движением заставил Лестата посмотреть на себя. Теперь его высокое лицо являлось средоточием серьёзности. — Не получится. Это тебе не фото для обложки альбома, — нахмурившись, он отстранился, прижав ладонь к груди. — Скрипка чётко вплетена в композицию песни, нельзя просто взять и выкинуть её из клипа. Между ними засквозил воздух, рассеивая застоявшееся тепло. Опустив руки, Лестат смотрел, как Мариус делает шаг назад и задумчиво обнимает себя за плечи. На его светлой коже стайками бледнели крошечные веснушки. Это трогательное зрелище придало сил, заставило выйти из гипнотического оцепенения. — Он словно хочет стать призраком, — проговорил Лестат, наконец, поднимая взгляд на Мариуса. — Всё, что люди запомнят о нём — партии в песнях и смазанные фото с концертов. Почему? Почему он так настойчиво желает исчезнуть? Отвернувшись, Мариус скорбно возвёл глаза к потолку, как прихожанин в церкви. — Это нормально, Лестат, — продюсер вновь потянулся к нему, ободряюще сжав его плечи. — Люди разные. То, что вполне обыденно для тебя, может быть мукой для него. Прикосновение немного отрезвило. Наблюдая, как Мариус, взглянув на дорогие часы, повернулся в сторону студии, Лестат отчаянно бросил ему вслед: — Тогда зачем Ники подписал контракт? — произнёс он таким тоном, будто Мариус обязан был знать ответы на все вопросы. Высокая фигура замерла в центре холла. Оглянувшись на тяжело дышащего фронтмена, Мариус стянул авиаторы со лба. Он неторопливо провёл пальцем по золотой оправе, прежде чем обронить фразу, от которой по загривку побежали мурашки. — Хороший вопрос, — Мариус печально улыбнулся. — Он ведь не сделал бы этого против своей воли, верно? С этими словами он, махнув рукой на прощание, удалился. Вздохнув, Лестат раздражённо сжал кулаки и тут же вздрогнул: ему показалось, что аккуратные ногти блеснули неестественным, потусторонним глянцем. Моргнув, он поднёс ладони к лицу; нет, всё было в порядке — ногти как ногти, правильной формы, ухоженные и привычно неотразимые. Почему ему всё чаще чудятся трансформации собственного тела? Колебаясь секунду, он приоткрыл рот и, скользнув внутрь большим пальцем, нащупал острый накладной клык. Его ждала работа.