all i'm sayin' pretty baby

Было тихо. Настолько, что собственное дыхание представлялось оглушающим порывом ветра. Эхо шагов сквозило по пустым комнатам и врезалось в заклеенные коробки с вещами, подобно заправскому пьянице, а белые, оштукатуренные стены так и просились в объятия краски, словно навязчивые продажные девки. Лестат задумчиво бродил из угла в угол, пытаясь свыкнуться со странной мыслью: теперь это его дом. Их дом. Спустя долгие месяцы тур в поддержку «Превращения», наконец, завершился. Его банковский счёт рос в геометрической прогрессии; не успел Лестат оглянуться, как на его имя числилась внушительная шестизначная сумма. Он не представлял, что делать с такими большими деньгами. Первым его истеричным порывом стал стихийный шоппинг: обойдя с десяток бутиков, он накупил невероятное для одного человека количество одежды. Пакетов с вещами было так много, что на обратном пути пришлось вызывать минивэн. Теперь всё это шмотьё пылилось, сложенное друг на друге — шкафов в новый дом ещё не завезли — и ждало своего часа. Сам дом стал второй крупной тратой. После тура гостиницы стояли у Лестата поперёк горла; он чувствовал себя бездомной собакой, что ютится по чужим углам. А гонорара у него теперь хватало на всё, чего пожелает душа. Но вместо очередного вагона тряпок ему приглянулся аккуратный домик в чистеньком районе Лос-Анджелеса: с большой спальней и бассейном, пока ещё пустым — заполнить его водой планировалось сразу же после распаковки вещей. Лестат уже предвкушал, как завтра встанет на облицованный плиткой бортик и прыгнет в бассейн бомбочкой, но из размышлений его вырвал резкий звук: хлопнула входная дверь. Ники вернулся. Мигом бросив рассматривать пустые стены, Лестат поспешил в гостиную. Он ощутил, как в животе затянулся узелок приятного волнения; теперь, когда название группы разнеслось по всей планете, а количество проданных копий альбома давно перевалило за миллион, они без помех смогут свить здесь гнёздышко и вкусить желанные плоды долгого и упорного труда. Стоило переступить порог гостиной, как холодный свет ламп резанул по глазам; за окнами, к которым Лестат ещё не успел подобрать шторы, стояла тёплая ночь. Правда, сейчас у него язык не поворачивался так мечтательно-романтично назвать беспросветную уличную темноту. Казалось, там, в едва заметных контурах двора и низеньких кустов, царило нечто живое, дышащее, опасное. Оно лениво ворочалось, потираясь бесплотными боками о плитку на бортике бассейна и, сонно моргая, всматривалось внутрь дома. Ощутив подступающий приступ тревожности, Лестат устало провёл ладонью по шее. Он слишком много думает. Никого нет там, снаружи, а его разыгравшейся фантазии впору было выписать премию за сверхурочную работу. Он застал Ники склонившимся над одной из коробок. Стараясь ступать бесшумно, Лестат подкрался к нему, как ягуар, намереваясь наброситься со спины и совершенно коварно обнять, но в последний момент что-то заставило его отступить. Он, наслаждаясь привилегией необнаруженного наблюдателя, смотрел на Ники несколько сакральных секунд. На его ссутуленные плечи, отросшие за полгода волосы и на худые, уязвимые, но оттого трогательные запястья. Ники, не замечая его, продолжал фанатично рыться среди беспорядочно сваленных бумаг, в которых Лестат с удивлением узнал нотные партитуры. — Ищешь кого-то конкретного? — не вытерпев, выдал он себя. И тут же пожалел об этом. Едва заслышав чужой голос, Ники мучительно вздрогнул. Как ошпаренный, он отшатнулся от коробки, успев выхватить оттуда пару сборников скрипичных концертов. Угловатые черты его тела прорезали пространство, будто молния; Николя забито всплеснул руками, походя на птицу с подрезанными крыльями, а в следующий миг уже воровато склонился над небольшой дорожной сумкой. Свернув ноты в трубочку, он кое-как запихнул их между немногочисленных вещей и лишь тогда, отряхнув колени, обернулся. — Нет, — блеснув тёмными глазами, бросил Ники. Не произнеся больше ни слова, он выпрямился. Футляр, неизменно сопровождающий его везде и всюду, обнял худое плечо хозяина ремешком, словно пытался поддержать. Смерив Ники взглядом — от взлохмаченных волос до пыльных ботинок — Лестат умилённо приподнял уголки губ. — А то смотри, могу помочь, — он спрятал ладони в карманах брюк и кивнул на коробки. — Нам всё равно это распаковывать. Вздохнув, Лестат вновь посмотрел на сумку — такую маленькую, что в ней едва уместится пара брюк да зубная щётка. Неприятная догадка, толком не оформившись в связную мысль, шевельнулась внутри; непонимающе подняв брови, он с любопытством воззрился на молчащего Ники. — Собираешься куда-то? — совершенно невинный вопрос вырвался из груди, словно птичка из клетки. И, не успев взлететь к потолку, маленькая птичка тут же упала замертво, сражённая параличом. Потому что Ники, судорожно закусив губу, произнёс чётко, без малейших колебаний: — Я уезжаю, Лестат. Он бросил эту фразу тем смиренным тоном, с каким умирающий человек кается в грехах, пребывая на смертном одре. Нет никакого смысла выказывать строптивость, когда неотвратимое уже дышит в затылок и наступает на пятки. И всё же, сейчас Лестату было не до чёртовой философии: непонимающе нахмурившись, он обхватил себя руками и глядел, как Ники подбирает с пола скудный багаж. — Уезжаешь? — обронил он, словно эхо, и недоумённо помотал головой. — Но куда? Сцепив пальцы на ручках сумки, Ники устало посмотрел на него исподлобья. — Домой, — так же спокойно ответил он и, увидев чужое замешательство, пояснил. — Я возвращаюсь во Францию. Из груди вырвался облегчённый выдох. Протерев глаза, Лестат неожиданно рассмеялся и, не удержавшись, присел на одну из коробок. — Я понял, — опустив подбородок на ладонь, он игриво глянул на Ники. — Твой отец промыл тебе мозги и попросил потратить на него весь отпуск. Игра, как полагаю, свеч не стоит. Картон под его задницей вдруг просел, и на миг гостиную окатил звон обёрнутых в бумагу кастрюль. Насупившись, Лестат молниеносно вскочил с места и со злости пнул чёртову посуду ботинком. — Ты только скажи, на какую дату взял обратный билет, — наклонившись, он отряхнул штанины от поднявшейся пыли. — Иначе придётся отправлять за тобой поисковую экспедицию. Мало мне было твоих шатаний после концерта в Париже. Отвернувшись, он утомлённо провёл рукой по лбу. И в тот самый момент, когда Лестат был наиболее уязвим, Ники посмел бросить ему в спину острый, разрывающий плоть и кости нож: — Я не вернусь. Он боязливо отступил к стене, стоило Лестату угрожающе замереть. Так застывают звери, прислушиваясь к ночным шорохам в попытке уловить нервную поступь добычи. — Что? — распахнув глаза, ошарашенно выплюнул Лестат. Кажется, с губ закапала ядовитая слюна — впрочем, ему всё равно было плевать, даже окажись оно правдой. Куда больше Лестата заботили слова, только что озвученные Ники, потому что он не понимал. Он, чёрт возьми, хотел вытащить собственный мозг из черепной коробки и как следует потрясти его; быть может, тогда до Лестата дойдёт смысл сказанного. — Что значит — «Не вернусь»? — в трансе повторил он, оборачиваясь к фигуре с футляром. — О чём ты? В попытке совладать с волной душераздирающих эмоций, Лестат сжал вспотевшие ладони и лишь тогда нащупал на пальце дорогой перстень, купленный на парижской барахолке. Прохлада золота отрезвила — его сердце даже не дрогнуло, стоило Ники расстроенно пролепетать: — Ты до сих пор не понял, да? — не выдержав, тот обнял себя за живот. — Всё ещё не можешь осознать, что сотворил? По бледной щеке скользнула прозрачная слеза. Сжав зубы, Ники оскалился, как от ранения; он сгрёб в ладонях тёмную ткань кофты и, сделав глубокий вдох, пробормотал истерично тихое: — Ты убиваешь меня. Кровь застучала в висках. Внутри Лестата, сжигая нутро праведным огнём, ревел вулкан, но сам он ощущал себя статуей — стеклянной и неживой. И статуя, сверкнув серыми глазами, безмолвно наблюдала за отчаянными стенаниями человека напротив. — Я всего лишь хотел играть на скрипке, — сбивчиво прошептал Ники, хватаясь за волосы. — Хотел доказать, что стою чего-то. Он вздрогнул, когда каменная фигура внезапно ожила: Лестат, вскипев, со всей дури грохнул ботинком о пол. — Ты уже играешь! — визгливо воскликнул он, вскидывая руки. — Играешь на виду у тысяч людей! Чего тебе ещё нужно?! Злость мгновенно захлестнула сознание мутным, грязным потоком. И Лестат, услужливый лакей на побегушках собственных чувств, дёрнулся в сторону, вновь пиная несчастную коробку. Вот только нокаутировать кастрюли оказалось недостаточно: не найдя выхода эмоциям, Лестат заметался по комнате, дыша тяжело и надсадно. — Я не просил этого, — не обращая на него внимания, Ники сжался ещё сильнее, словно вовсе хотел исчезнуть. — Какое мне дело до этой толпы? Им не нужно искусство, не нужны смыслы. Всё, чего они жаждут — заглядывать тебе в рот и идти на поводу у твоего самолюбия. — Моего самолюбия? — возмутился Лестат, срывая голос. — Ники, окстись! Люди приходят на концерты, потому что им нравится наша музыка. Твоя музыка! — он прервался, чтобы набрать в грудь воздуха, и бросил укоряюще. — Почему ты так сильно не любишь группу? Приоткрыв раскрасневшиеся губы, Николя поднял на него заплаканный взгляд. И в его глазах, потухших и безмолвных, вдруг зажглось нечто живое; трепещущее, испуганное, но полное отчаянной решимости. Его душа. — Мне нет никакого дела до группы, — Ники поразительно легко позволил правде слететь с языка. Отважно подняв подбородок, он посмотрел на Лестата, который, казалось, вот-вот снизойдёт до грязных ругательств — потому что тонул в непонимании происходящего, не имея возможности вырулить в прежнее русло. — Я хотел играть в оркестре, — произнёс Ники тихо, как шептал когда-то давно слова любви. Несколько секунд он смотрел, как Лестат, дрожа, заламывает руки в лихорадке подступающей истерики. — Я мечтал оказаться среди настоящих музыкантов. Быть наравне с ними, — подняв ладонь, Ники задумчиво коснулся пальцами губ. — Как же я жаждал узнать, какого это — сидеть в отутюженном фраке и ждать начала выступления. Смотреть со сцены, как наполняется зал. Он замотал головой, прогоняя морок. — Знаешь, как настраивается оркестр перед концертом? — сощурившись, он кивнул Лестату, словно они вели ненавязчивую беседу. — Все инструменты начинают играть разом, и каждый ведёт свою ноту. А музыканты выглядят так гордо в этот миг — скрипачи, альтисты, медные и деревянно-духовые. Они, напрочь игнорируя зрителей, создают такую какофонию, что от звука начинает вибрировать воздух. Карие радужки заволокло дымкой, и в то же время глаза Ники оставались чистыми, незамутнёнными, как сокрытый тенями лесной родник. — Я называю это «Гул Божий», — скупо пояснил он, кусая костяшку пальца. — Последнее, что в нашу эпоху может вызвать трепет в человеческой душе. Всё, чего я хотел — сесть в оркестре, стать частью единого целого и почувствовать, как Гул Божий проходит сквозь моё тело. А теперь скажи, — опустив руки, Ники шагнул в сторону сгорбившегося Лестата. — Похоже ли ваше сборище на мою мечту? — Ты несёшь полный бред, — процедил Лестат, пялясь на него сквозь упавшие на лицо пряди. — Такой ахинеи я отродясь не слышал. Воздев глаза к потолку, Ники втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. — Я и не надеялся, что ты поймёшь, — блекло ответил он и, наклонившись, потянулся за сумкой. Когда-то Габриель, уронив на плечо золотую косу, точно так же подбирала набитый книгами чемодан. Противные мурашки пробежали по спине, и Лестат, не в силах сдержать дрожь, обессиленно припал к стене. Почему они уходят? Почему они всегда бросают его? Стоило Ники двинуться в сторону проёма, как путь ему перегородили. — Стой, — Лестат, заведённый до предела, предупреждающе развёл руки, закрывая выход. — Я найду тебе оркестр. Какой захочешь, слышишь? — в отчаянии он бросился вперёд и схватил Ники за плечи. — У Мариуса есть контакты. Я попрошу его… Чужая рука немилосердно отодвинула его в сторону. Ники отвернулся, словно сам облик Лестата причинял ему невыносимую боль. — Ты не понимаешь. Бог мой, — зажмурившись, он судорожно сжал пальцами переносицу. — Ты всё ещё ничего не понимаешь. Ники скривился, стоило внезапному выкрику ударить по ушам: — Хватит повторять это! — Лестат вцепился в рукав его кофты, сотрясаясь от клокочущего чувства обиды. — Я предлагаю способы решения твоих проблем, а ты отмахиваешься от них, как от мух! Да и кто мешает тебе заявиться на порог любой консерватории с ворохом денег? С твоим талантом и гонораром от альбома они не посмеют отказать! Он удивлённо замолк, когда собственные запястья перехватили. Тяжело задышав, Ники снова отстранил его от себя, так хладнокровно и чёрство, будто Лестат совсем ничего для него не значил. — Да какой же это талант! — вдруг заорал он Лестату в лицо. — Если для его признания нужны только деньги? Какая цена будет этому таланту?! Подобно безумцу в припадке психоза, Лестат жестоко дёрнул себя за волосы. — Тебе нравится это! — что есть сил завопил он, стараясь перекричать Ники. — Тебе нравится страдать! И ты упиваешься своими страданиями, как вином, вместо того, чтобы избавиться от них! Не раздумывая, он грубо взял Ники за локоть, пока тот не успел перевести дух. — Мы сейчас же идём к Мариусу, — отчеканил он, стискивая сопротивляющуюся руку. — И говорим, что ты хочешь выложить гонорар за место в лучшем оркестре страны. Отнекиваться не смей, понял меня? Ожидая, что за ним пойдут, Лестат сделал шаг в сторону прихожей. И едва удержался, чтобы не споткнуться: Ники, оставаясь недвижим, словно прирос к полу, напоминая каменное изваяние. Смаргивая подступающие слёзы, он парализовано, одними губами прошептал: — Я отказался от гонорара. Лестату почудилось, что сердце, дрогнув, замерло на миг. А потом, ожив, с бешеной скоростью пустилось в дьявольский пляс. — Что? — как поражённый громом, переспросил Лестат. — Что ты сделал? Его голос взметнулся вверх, стал совсем по-детски наивным — настолько сильное непонимание царило у Лестата в голове. А Ники, не предпринимая попытки объясниться, отступил прочь, бросая затравленный взгляд на входную дверь. — Я пришёл к Мариусу в офис, — признался он, нервно закусив губу. — Сказал, что больше не могу терпеть это и ухожу из группы. О, как он упрашивал меня подождать всего пару месяцев — договор с лейблом истечёт, и гонорар останется при мне. Вот только Мариус не понял одного. У меня нет пары месяцев. — на его лицо легли тени от тусклых ламп, прежде чем Ники озвучил страшное. — Отныне я не выдержу ни секунды в твоём обществе, Лестат. Осознание сказанного настигло Лестата спустя несколько мгновений; оно ударило в мозг чернильным кровоизлиянием, распространяя по нервам пульсирующую боль. — Ники, — угрожающе оскалившись, Лестат окончательно сорвался. — Ники, ты чёртов идиот! Преодолев расстояние между ними в два шага, он вцепился кулаками в растянутый воротник чёрной кофты. Знакомый запах Ники ударил в ноздри, возвращая Лестата в воспоминания о былых днях их любви, и от этого сделалось ещё больнее. Но эфемерный призрак прошлого был не в силах разогнать сгустившийся мрак в настоящем. — Ты хоть представляешь, что натворил?! — заорал Лестат, встряхнув его, как щенка. — Все наши усилия! Все! Ты перечеркнул их, растоптал, уничтожил! Уничтожил собственные деньги! Распалившись, он потянул Ники в сторону и резко вжал того в стену; скрипичный футляр жалобно звякнул при столкновении. Ослеплённый гневом, Лестат не заметил, как в карих глазах зажёгся праведный огонь. Подчиняясь какому-то первобытному инстинкту, с которым родитель защищает детёныша, Ники бросился в сторону, заслоняя собой скрипку. — Это всё, что тебя волнует, правда? — грозно хмыкнул Ники, подтягивая ремень футляра. — Деньги, деньги, деньги. И обожание безликой толпы, которая примет тебя любым. Тёмные волосы повисли неровными волнами, стоило ему наклониться за выпавшей из рук сумкой. — Тогда наслаждайся их любовью, Лестат. Лепи из себя кого хочешь — вампира, рок-звезду, пророка, не важно. А я, — выпрямившись, Ники печально всмотрелся в его горящее лицо. — Я больше не знаю, кто ты. И не хочу знать. Отрезав последнюю фразу, как гниющую конечность, Ники разорвал с ним зрительный контакт. Глаза, тёплый свет которых согревал Лестата даже в самые холодные ночи, покрылись мертвенной дымкой. Наблюдая, как худая фигура Ники — его Ники — удаляется прочь, Лестат отчётливо осознал: это конец. Конец всего. Перед глазами, как на засвеченной фотоплёнке, замелькали картины их прошлого: Он и Ники, совсем ещё дети, бегут навстречу ветру. Ники, вернувшийся из Парижа и повзрослевший на десять лет, врезается в Лестата на пороге местного магазина. Их дружба. Разговоры. Первый поцелуй. Всё это теряло контуры, плавилось, утекая в чёрную воронку, и исчезало в бездонной пропасти. Навсегда. — Ники, — глухо прорычал Лестат, обхватив себя руками. Не замедляя шага, Ники достиг сводчатого проёма, соединяющего гостиную и коридор. — Ники, — повторил Лестат, обессиленно сползая вниз. Он, подавившись вдохом, окончательно упал на колени и, скользнув пальцами по пыльному полу, взглянул на Ленфена сквозь спутанные волосы. — Ты прямо как моя мать, — просипел он тоном, с каким уличают предателей. — Уходишь, ничего толком не объяснив. Не пытаясь даже исправить… — Лестат, запнувшись, грохнул кулаком о пол. — Вы одинаковые — ты и она. Неблагодарные души, ради которых я положил на алтарь жизни всё, что имел. Половицы заскрипели — шаги Ники замедлились. Наконец, остановившись, он обернулся на сгорбленное тело позади себя. — Нет, Лестат. Я — не твоя мать, — сжав губы, Ники нащупал сквозь ткань сумки свёрнутые ноты. Он затих на минуту, прислушиваясь к надсадным вдохам Лестата, а потом неожиданно добавил: — Ты никогда не задумывался, почему она ушла? Может, у неё были свои причины, и они никак не связаны с тобой, — откинув назад мешающиеся пряди, Ники воззрился на него сверху вниз. — Ты хоть когда-нибудь пытался спросить её об этом? — Делать мне больше нечего! — ожесточённо воскликнул Лестат, снова ударяя рукой по полу. — Зачем спрашивать, если всё очевидно? Она не любила меня и поэтому ушла, даже не оглянувшись! Я ненавижу её! Ненавижу! Задыхаясь, он свернулся в дрожащий комок и, должно быть, стал выглядеть совсем жалко. — Твоя мать жива, Лестат, — прошептал Ники пересохшими губами. — На твоём месте я бы довольствовался этим, как величайшим подарком судьбы. Его спокойные, вкрадчивые слова человека, пережившего трагедию, привели Лестата в бешенство. Опираясь на локти в попытке приподняться, он прошипел, подобно извивающейся змее: — Может, я хотел, чтобы она умерла, — по затылку побежали мурашки, стоило осознать, насколько страшные были его слова. — Тогда я хотя бы мог оправдать её. Вскинув голову, Ники ошеломлённо распахнул рот. Его губы задрожали, стоило ему бросить невидящий взгляд на человека перед собой — человека ли? — которого он больше не узнавал. — Ты не понимаешь, что говоришь, — плаксиво залепетал Ники, возвращаясь в объятия нервного срыва. — Не понимаешь. Иначе ни за что бы не стал просить о таком. Всхлипнув, он двинулся вдоль стены, пачкая спину белой штукатуркой. И тут же замер, стоило ему поймать блестящий взгляд серых глаз. Наблюдая за ним с пола, Лестат звонко, совершенно по-бесовски усмехнулся. — Нет. Нет-нет. Я всё понимаю, — его рот скривился в истеричной улыбке. — Твой отец навешал тебе лапши на уши, а ты и рад плясать под его дудку. Сбегаешь к нему, как и полагается верному сыночку. Уже забыл, Ники, как он обещал сломать тебе руки? Или теперь ты с ним согласен? Нахмурившись, Ники опустил лицо. — Папа был прав, — просто сказал он и покачал головой. — Он говорил, что скрипка не доведёт меня до добра, и посмотри, где я оказался, — Ники убито улыбнулся уголком губ. — Жаль, что я не послушал его раньше. Гримаса отвращения отразилась на худом лице, стоило ему заслышать противный смех Лестата. — Ох, Ники. Я рад, — положив ладонь на щёку, произнёс Лестат обманчиво-умилительно, и тут же перешёл на крик. — Я, чёрт возьми, рад! Кто бы мог подумать, что из нас двоих именно ты заимеешь понимающего и любящего отца! С каждым его словом Ники сжимался всё сильнее, словно вместо фраз Лестат метал в него ножи. — Так катись к нему! — не унимался Лионкур, срывая голос. — Убирайся прочь! Беги к папочке и расскажи, какой я плохой! Взвизгнув, словно его резали заживо, Лестат внезапно замолчал. Его тело обмякло, за секунду лишаясь былого запала; увядая, он окончательно слёг на пол, опуская лоб в пыль и сор. Кожа лица впечаталась в крошечные песчинки и мелкий мусор, когда Лестат, тихо заплакав, сбивчиво, умоляюще зашептал: — Помоги мне, — сглотнув слёзы, прохрипел он сквозь невидимый терновый ошейник. — Помоги. Спаси меня. Пожалуйста, спаси. Ты мне нужен. Помоги. Помоги… Собравшись было уходить, Ники внезапно замер в проёме. Его плечи, с недавних пор выглядящие донельзя хрупко, содрогнулись в порыве налетевшего озноба. Бросив сумку на пол, он, вздохнув, вернулся в гостиную и жалостливо посмотрел на рыдающего Лестата. Должно быть, эта последняя, отчаянная мольба о помощи задела потаённые струны души Ники и, вопреки всем невзгодам, заставила их запеть. Неожиданно его глаза загорелись прежним теплом, которое давно должно было сгинуть, рассеяться, как последний луч солнца перед победившей ночью. Но нет, тепло это жило в нём, подобно тлеющим уголькам, и грело, грело изнутри, пробуждая от затяжного, беспокойного сна. Мрачное лицо просветлело; изумившись этой перемене, Ники, не раздумывая, метнулся к Лестату. Каждое его движение, каждый вдох полнился невиданным стремлением помочь близкой душе — и плевать, что несколько минут назад он практически отрёкся от неё. Склонившись над Лестатом, Ники опустил ладони на трясущиеся плечи. — Поехали домой, — доверительно прошептал он, погладив Лестата по лопаткам. — Вместе. Эта страна была к нам слишком жестока. Он улыбнулся, замечая, как дрожь в чужом теле улеглась. О, бедный, несчастный, наивный Ники. Он даже не подозревал, что Лестат просил помощи вовсе не у него. Из-за светлой копны волос раздался надтреснутый, ледяной голос: — Да, — кивнув, Лестат привстал на четвереньки. — Эта страна была жестока. К тебе. Руки Ники, обмякнув, безвольно сползли вниз — как у марионетки, которой подрезали нити. Нежная улыбка потухла, словно её и не было. Вместо неё облик Ники окутало страхом, что мгновенно исказил его черты, вновь превращая красивого молодого человека в тень бывшего себя. — Ты не смог ничего добиться. Не смог прыгнуть выше головы, потому что тебе этого не дано. Ты жалок, — Лестат, напоминая одержимого, отчеканил. — Убери. Свои. Руки. Стиснув зубы, Ники порывисто сжал его предплечья, пытаясь отрезвить, разбудить, прогнать того, кто пришёл на место Лестата. И даже не успел пожалеть о своём решении. В мгновение ока поникшая фигура Лестата приобрела невероятную прыть. Он дёрнулся, заставляя Ники опасливо отшатнуться, и в следующий миг вскинул сжатый кулак. Лестат ударил наотмашь, не глядя; собственная ладонь впилась в мягкую плоть, настолько сильно, что боль отозвалась в конечности, прошивая нервы электрическим разрядом. Волна адреналина заставила сердце зайтись в сбивчивом ритме. Он не видел Ники из-за чёртовых волос, прилипших к взмокшему лбу. Стоило Лестату сдвинуть прядь в сторону, как открывшееся зрелище заставило его поражённо застыть. На осветлённом дереве половиц темнели красные капли, растекающиеся в некрасивые кляксы. Кровь. Непонятное чувство, завладевшее им несколько минут назад, схлынуло, оставляя лишь пустоту. Не смея поднять глаз, Лестат оторопело посмотрел на левую руку, ту самую, которой только ударил Ники; там, на безымянном пальце, скалился дьявольским блеском золотой перстень. С губ невольно слетел испуганный стон. Безуспешно пытаясь сделать вдох, Лестат не выдержал и, приподнявшись, посмотрел на стоящую перед ним фигуру. Из разбитого носа Ники стекала тоненькая струйка крови. Капли, собираясь друг в друга, бороздили бледные просторы его подбородка и шеи. Хватило и доли секунды, чтобы Лестата обуял невыносимый, нечеловеческий ужас. Он оплёл конечности стальными цепями, не позволяя ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. К своему несчастью, Лестат мог лишь смотреть. Не до конца осознавая произошедшее, Ники заторможенно провёл пальцем над верхней губой, размазывая по рту красный след. Он непонимающе воззрился на кровавое пятно, растянувшееся на тыльной стороне ладони. А потом, сохраняя каменное выражение лица, Ники обронил задушенный смешок. Тот вырвался из его груди предвестником конца, и чем дальше текли секунды, тем сильнее сотрясались плечи Ники в припадке истеричного смеха. Обхватив себя за живот, он наклонился, задыхаясь от хохота, а кровь продолжала неспешно течь по его шее, пробираясь под воротник кофты. Наконец, он выпрямился, вытирая рот рукавом и, не глядя на Лестата, обронил: — Какая ирония. Я думал, что, став изгнанником во всех концах света, всегда смогу обрести своё место рядом с тобой, — слизав с губы кровавую каплю, он подхватил оставленный у стены футляр. — Так горько я никогда не ошибался. Моё место — не с тобой. Его у меня никогда и не было. Закинув ремешок на плечо, Ники оперся ладонью о стену, оставляя на штукатурке едва заметный красный отпечаток. Ступив к темнеющему коридору, он задержался, чтобы произнести последнюю, прощальную фразу, разбивающую Лестата на тысячи осколков, которые никогда больше не соберутся в единое целое. — Всё, что мне остаётся, это исчезнуть, — как мертвец, изрекающий последнюю волю, шепнул Ники на выдохе. С этими словами его силуэт, смешавшись с чернильными тенями коридора, растворился во мраке. Лестат даже не услышал хлопка входной двери. Развалившись на полу, как брошенная кукла, он непонимающе пялился на подсыхающие красные капли, оставленные на паркете. На прямые линии заклеенных коробок. На пустые стены, идеальная белизна которых вызывала тошноту. И понял: всё это — дурной сон. Кошмар, так обманчиво похожий на явь. Но это не могло быть правдой. Сейчас, сейчас тёплые руки Ники подхватят его и вытянут из объятий ужасного видения. Ничего не происходило. Тишина давила со всех сторон, замыкая безжизненное пространство пустой комнаты на самой себе. Подняв голову, Лестат оскалился, щурясь от режущего света холодных ламп. Он был один.