all i'm sayin' pretty baby

Солнце ослепляло. Лестат спустился на крыльцо офиса после очередной сессии сидения в кабинете Мариуса. Это стало для него чем-то вроде терапии: развалиться на кожаном диване, укрыться кожанкой и наблюдать, как продюсер работает за столом, изредка отвлекаясь на сигары. Пусть они не разговаривали, даже не пересекались взглядами, но находиться вблизи Мариуса ему нравилось. Это приносило ни с чем не сравнимое удовлетворение, словно вместе с рослой фигурой к нему возвращалась часть утраченных после расставания сил. Что, конечно, являлось иллюзией, стоило покинуть вечно занятого Мариуса. Кажется, прошла пара недель с отъезда Ники. Лестат не считал. Он, признаться, мало интересовался происходящим вокруг и внутри него самого, предпочитая занять удобную позицию амёбы. Не думать. Не замечать. И тем более не поддаваться желанию позвонить отцу Ники и поинтересоваться, как поживает его сын. Ему не хотелось сталкиваться с реальностью: той, где Ники был бесконечно далеко, за океаном. Ноябрь был в самом разгаре, но в Лос-Анджелесе до сих пор палило солнце. Иногда на город опускались участившиеся дожди, но в целом Лестат не ощущал изменений. Ему отчаянно не хватало осени в классическом понимании этого слова: с хмурым небом, листопадом и первыми холодами. Местные вечнозелёные пальмы диссонировали с внутренними ощущениями, шли вразрез с его мечтами и, в конце концов, Лестат устал от этой пыльной помойки. Ему хотелось раствориться. Исчезнуть. Уехать прочь подобно Ники и не оставить никому напоминаний о своём существовании. Единственным, что его сдерживало, оставался Мариус. Утопая в водовороте безысходности, Лестат вцепился в него клещом, спрятался за его широкой спиной, как за надёжным утёсом. И, ощутив тепло нагретого камня, ему стало боязно выбираться наружу. Может, не было никакого смысла сбегать из Лос-Анджелеса: куда проще остаться здесь, у Мариуса под боком, и просто плыть по течению. Стоя перед огромной полупрозрачной дверью на улицу, Лестат шарил по карманам в поиске зажигалки, когда уловил краем уха приглушённые голоса. Двое, очевидно, горячо о чём-то спорили: сквозь неясные реплики то и дело прорывались нотки недовольства и раздражения. Не сумев сдержать любопытства, Лестат забыл про зажигалку и, ступив к двери, слегка приоткрыл её. В коридор хлынул сквозняк, а вместе с ним — отчётливые фразы невидимой парочки, стоящей где-то поодаль. — Я не понимаю, — бросили сконфуженно. — Ты же хотел приехать. Ты сам предложил! Что вдруг изменилось? Кто-то фыркнул в ответ говорящему и, не тратя времени на раздумья, отчеканил: — Мало ли, чего я хотел, — смутно знакомый голос лениво растягивал слова. — Хотел одно, теперь не хочу. Я же не чёртов робот. — Боже, — собеседник устало вздохнул, но в следующий миг смягчился. — Хорошо. Тогда подожди меня здесь, идёт? Я ненадолго. По крыльцу пронёсся издевательский смешок. Напрягшись, Лестат невольно распахнул дверь шире, но колдовской голос заставил его остолбенеть: — Ещё чего, — произнесли на выдохе. — Я тебе не собачка. И не собираюсь оставаться тут на привязи. — При чём здесь это? — возмущённо воскликнул второй голос. — Я ничего такого не имел в виду. Просто хотел предложить подняться, раз уж мы приехали вместе. Неподалёку просигналила машина, и Лестат, забывшись, испуганно вздрогнул. Налетевший ветер шевелил верхушки деревьев, когда язвительный компаньон вновь принялся плеваться колкостями. — Это твоя работа, не моя, вот ты и иди к нему. А мне и здесь хорошо. — Неужели ты не хочешь даже поздороваться? Послышалось громкое сопение: так тяжело могут дышать лишь разъярённые собаки, готовые вот-вот наброситься на противника. — На кой чёрт мне это?! — плотные подошвы туфель застучали об асфальт. — Ты с первого раза не понял? Сказал же, не хочу! Повторить ещё раз, специально для тупых? На крыльце воцарилась тишина. Слышно было только, как гудит кондиционер где-то над потолком да катится по мостовой пустая банка из-под газировки. Наконец, молчание прервали: судя по шарканью резины, обладатель мягких кед двинулся с места. — Ладно. Оставайся здесь, раз так хочешь. — прошептали совсем тихо. — И вообще, делай, что хочешь. — Стой. Дэниел, стой! Прости! Лестат едва успел отшатнуться в сторону и прижаться к стене вспотевшей от волнения спиной. Через мгновение дверь распахнулась: вихрь воздуха поднял крошечный сор и песчинки, налетевшие с улицы, а следом в просторный коридор ворвался молодой человек. Потеряв дар речи, Лестат с удивлением узнал в нём Дэниела Моллоя — новоорлеанского репортёра, о существовании которого давным давно позабыл. Впрочем, разъярённый Дэниел его не заметил: хмурый и тяжело дышащий, одетый в летнюю рубашку с красно-зелёным абстрактным узором, тот пронёсся мимо. Перепрыгивая через ступеньку, он взметнулся вверх по лестнице и исчез из поля зрения. Лестат постоял с минуту, прислушиваясь к эху его шагов. Убедившись, что Дэниел ушёл, он отлепился от стены; слегка мокрая рубашка натянулась на плечах, вынуждая неприятно поёжиться. Толстое стекло двери простонало под собственным весом, стоило Лестату толкнуть её. Он не успел сойти с крыльца. Так и замер, ослеплённый солнечным светом и сиянием чужой бледной кожи, не знавшей загара. Арман стоял у края подстриженного газона, высоко задрав голову. Он был одет в строгие чёрные брюки и стерильно-белую футболку — нестареющий монохром на фоне несуществующей осени. Медные пряди невесомо колыхались на ветру, покуда он, обратив лицо к небу, сверлил потемневшим взглядом окна второго этажа. Его юные черты исказились под натиском неуправляемых эмоций: слишком многое было скрыто за уязвимым, испуганным выражением карих глаз. Чувства, словно чумной нарыв на теле, отравляли его жизнь, иссушали израненное сердце, но всё же Арман не смог не поддаться им — и приехал прямиком в обитель Мариуса. Уголки губ невольно поползли вверх. Лишь увидев Армана воочию, Лестат осознал, что скучал по нему. С их последней встречи минуло полгода, но, несмотря на время и расстояние, в голове то и дело всплывали воспоминания о миниатюрном дьяволёнке со вздорным характером и узкими бёдрами. Захотелось совершенно по-ребячески схватить Армана в охапку и закружить в объятиях, прижимая к себе стройное тело. Пусть Лестату наверняка придётся увернуться от пары ударов, но награда абсолютно точно стоила риска. Вот только что-то остановило его от затеи. Так и не выдав своего присутствия, Лестат замер под прозрачным стеклянным козырьком и наблюдал, как Арман расстроенно морщится. Закрывает лицо руками. Яростно сжимает ладони и снова смотрит на окна. Думал ли он о том, как восемь лет назад сидел ровно у этих же ступеней? Как кричал, плакал, умолял не бросать. Проведя языком по нёбу, Лестат водрузил на нос солнцезащитные очки — больше не мог терпеть обилия послеполуденного света. Армана стоило похвалить. Несмотря на боль, он не выпускал из вида объект своих терзаний, а вот сам Лестат так и не нашёл смелости встретиться с Габриэль. Он, ещё будучи подростком, сумел только отыскать её номер телефона, перерыв перед этим с десяток телефонных справочников. Что она там сказала, когда услышала голос своего сына впервые за десятилетие? «Не могу говорить». Щелчок. Короткие телефонные гудки. Он перезвонил через неделю и получил в ответ уже два предложения: «Я улетаю на два месяца сплавляться по Амазонке. Не болей». Не болей. Не болей. Спасибо, мама. — Ты, — окликнул его сердитый голос. Моргнув, Лестат поднял взгляд. Сквозь затемнённые стёкла очков он увидел перед собой Армана: тот, напоминая львёнка со вздыбленной шерстью, пялился на него исподлобья, едва ли не скалясь. — Ты! — обвинительно выплюнул Арман, бросаясь вперёд. — Это ты во всём виноват! Лестат не успел даже вздохнуть: его с невероятной ловкостью схватили за грудки и, толкнув, прижали к стеклянной двери — удивительно, что та не пошла трещинами. Арман прильнул ближе; пьянящий запах его волос окутал Лестата, одурманил подобно аромату красивого, но ядовитого цветка. — Он уехал из-за тебя! — тонкие пальцы гневно сминали ткань его рубашки. — Конечно, как же это в его духе! Всучить мне свои чёртовы деньги и сбежать, не сказав ни слова! Укатить развлекаться со своей новой игрушкой! Исходящее от него тепло заставило Лестата сладко поёжиться. То, с каким рвением Арман маскировал страх, по-настоящему его умилило; собственные губы расползлись в совершенно бесстыдной улыбке, и это, конечно, не осталось незамеченным. Арман подозрительно сощурился. Его брови приподнялись вверх, придавая милому лицу совсем невинное выражение. — Ах ты засранец… Почему ты улыбаешься? — стиснув зубы, он снова встряхнул Лестата. — Только попробуй сказать, что трахаешься с ним, и я тебя урою. Разобью твою тупую башку об асфальт! Его ладонь скользнула вверх, минуя расстёгнутый воротник рубашки и, пройдясь по голой груди, опустилась Лестату на ключицу: кажется, Арман собрался его душить. Кожа его руки была поразительно нежной и мягкой; такой могут обладать либо женщины, либо маленькие дети. — Отвечай же, урод! — выкрикнул Арман ему в лицо. — Ты трахаешься с ним?! Он осёкся: Лестат, ни капли не смущаясь, накрыл ладонями его талию. Она оказалась приятной на ощупь: аккуратной, но по-мальчишески твёрдой. Под тонкой тканью с лёгкостью прослеживались мышцы живота и острые углы подвздошных косточек. Плотнее сжав худые бока, Лестат улыбнулся и заглянул в карие глаза. — Нет. Не трахаюсь, — ответил он, наслаждаясь прикосновением. — Даже если бы захотел, всё равно не смогу. Знаешь, почему? Он наклонился к застывшему Арману. Подался вперёд, к его уху, вдыхая в себя сладкий аромат прядей. И прошептал: — Единственный, о ком он думает, это ты. И только ты, — Лестат, покачав головой, расстроенно цокнул. — Сколько раз он говорил о тебе? Не перечесть. Живот Армана напрягся под его ладонями. — Ты знал, что у него запрятана огромная папка с твоими фото? — продолжил Лестат, почти по-садистски наблюдая, как зреет румянец на чужих щеках. — Когда он остаётся один, то вытаскивает все картинки до единой и пялится на них часами, как ненормальный. На твоём месте я был бы польщён, — он усмехнулся, подставляя волосы ветру. — Никогда не видел, чтобы кого-то так сильно любили. Ненавидящий взгляд в обрамлении длинных ресниц прожигал его насквозь. Тем не менее, Арман не предпринял попытки высвободиться. Наоборот, он терпеливо слушал, ловя каждое слово, и спокойно позволял Лестату касаться себя, лишь бы не опускать полог приоткрывшейся тайны. — О, а как он плакал. Как стенал, — театрально декламировал Лестат, словно актёр на сцене. — Он назвал себя монстром. Это ли не доказательство, что Мариус убивается лишь по одному тебе? Его воротник отпустили. — Он говорил такое? — тихо бросил Арман. Прижав костяшки пальцев к губам, он замолчал, переваривая услышанное. А потом, взяв Лестата за руки, плавно отстранил его от себя. Карие глаза вновь подёрнулись тенью: ни намёка на то невинное, почти что детское выражение, что Лестат наблюдал минуту назад. — Правильно, — на носу Армана пролегла некрасивая морщинка. — Правильно. Пусть называет себя так. Более страшного, более лицемерного монстра, чем он, я никогда не встречал. С этими словами он отступил в сторону. Медные кудри колыхнулись в такт движению головы, когда Арман, наклонившись, подхватил со скамейки брошенную пачку сигарет. Он не оглянулся на Лестата. Только прикурил свою тонкую сигаретку и, спрятав руки в карманы, ушёл прочь. Лестат не спускал взгляда с его изящно сложенной фигуры; лишь на углу, притормозив между светофором и мусорным баком, Арман обернулся. Убедившись, что Лестат всё ещё смотрит на него, он оскалился и на прощание показал ему средний палец.

***

Лучше не становилось. Да и как оно теперь выглядит, это «лучше»? Окружающая реальность превратилась в ворох омерзительного тряпья. Всё выглядело до жути однообразным: люди, улицы, предметы. Но больше всего его раздражали прохожие; не те, что светились от счастья, и даже не те, кто ходил мрачнее тучи, а самые обычные, нейтральные, невыразительные. Казалось, они обнаружили ключ к сверхъестественному спокойствию, и их снулые физиономии, как и души, не могли быть омрачены чувствами. Лестат хотел быть как они. Презирал их, но по-чёрному завидовал чужой простоте. Он так и не нашёл, чем себя занять. Ненадолго заглянул на пустующую студию, и бессмысленно побренчал на гитаре, удивляясь отсутствию привычного творческого запала. Инструмент ему не подчинялся. Струны давили на пальцы, отказываясь извлекать из себя музыку; вместо неё гитара отплёвывалась глухим лязгом, напоминая сердитую кошку. Лестат вновь выскользнул на улицу. Ощутил угнездившийся в животе голод и, не вытерпев, ступил в первый попавшийся ресторанчик. В этом заведении не было ничего хоть сколько-нибудь примечательного: дешёвая мебель, бледные стены и те же самые заурядные люди. Наблюдая за ними из дальнего угла зала, он почувствовал ещё большее отвращение. Они, склоняясь над тарелками, торопливо глотали их содержимое, не утруждаясь прожевать. Они болтали друг с другом о полной чепухе. Официантка принесла ему еду: резиновый на вкус стейк и противную кислятину, которую кто-то по ошибке назвал вином. Видит бог, лучше бы он оставался голоден. Молча сносил неудобства, дискомфортные и мучительные, чем сидел здесь, среди множащей пустоту серости. Нет, он больше им не завидовал. По правде говоря, Лестат прямо сейчас желал провалиться сквозь землю, прямо под перекладины зарытого трубопровода. Вернувшись в дом, он наткнулся на нетронутые коробки. В нос сразу ударил затхлый запах комнаты, не проветриваемой неделями. Вздохнув, Лестат вошёл внутрь. Скучающим взглядом окинул собравшиеся на полу клочья пыли; кровь Ники до сих пор темнела на паркете, потому что у него не хватило духа её вытереть. За прошедшее время небольшие пятнышки засохли и выцвели, став тёмно-коричневыми. Закусив губу, Лестат ступил ближе и склонился над ними, будто утерянный нектар чужой человеческой оболочки мог что-то ему поведать. — Хэй, — не удержавшись, сказал он кляксам. Ожидаемо ничего не произошло. Он просидел на кухне, пока на город не наползли сумерки. Пустые шкафчики и полки накрыло тенями, а чашка остывшего кофе сиротливо пристроилась на столе. Лестат устало уронил голову на руки. Невозможно. Невозможно так жить. Он томился в этом гадком пристанище, этом памятнике его глупым надеждам о счастливом будущем с Ники, и не мог найти выхода. Возможно, выхода и вовсе не существовало. Но это уже другой разговор. Прямо сейчас у него была другая цель: избавиться от тошноты. Его мутило. Не в банальном, физическом смысле, нет. Сама его душа отчаянно желала проблеваться, исторгнуть из себя ту гниль, что управляла Лестатом и заставляла его совершать гнусные поступки. Он коснулся лица прохладными пальцами. Невозможно изгнать из себя конкретную, неприятную часть, иначе жизнь стала бы до смешного лёгкой и простой. Но ему отчаянно хотелось искупления. Прощения. Тепла. И он знал единственное место, где мог их получить. Ночь вступила в права. Она набросила на Лос-Анджелес свой тёмный плащ, остудила раскалённую землю и зажгла на небе мерцающие огни. Прохладный ветер приятно щекотал лицо, трепал волосы, напоминая о далёких днях детства, ещё не омрачённых осознанием реальности. Лестат думал о Мариусе. О его добром лице, красивом настолько, что порой хотелось плакать при одном взгляде на него. О больших и сильных руках, в объятиях которых можно спрятаться и почувствовать себя в безопасности. О тепле его тела. О всех словах, вселяющих надежду даже в самые мрачные моменты. Да, интуиция не подвела: всё, в чём Лестат так отчаянно нуждался, он уже нашёл в этом человеке. Так зачем ходить вокруг да около? И если Арман, не сумев пересилить свою обиду, отказался от Мариуса, то тем лучше. Лестат найдёт применение этим рукам и губам. Он прогонит одиночество Мариуса и сделает так, чтобы этот воистину святой мужчина с телом молодого бога больше никогда не почувствовал себя несчастным. Здание офиса предстало перед ним единым куском монолита. Остановившись перед скамейкой, Лестат возвёл глаза к высоким окнам кабинета. Верхний свет точно притушен, впрочем, мягкие отблески торшера на стенах свидетельствовали о том, что Мариус был на месте. Зажмурившись, Лестат сжал кулаки. Что именно он собрался делать? Что говорить? Ты хороший человек, Мариус. Ты не должен страдать. Никто не был ко мне так добр. Ты заменил мне отца. Заменил мне мать. Кажется, я тебя люблю. Лестат качнул головой в ответ собственным мыслям: плевать, плевать и ещё раз плевать. Он будет импровизировать. Стоит ему увидеть Мариуса, и слова найдутся сами. Стоит его коснуться, и они станут не нужны. Поднявшись на крыльцо, он мгновение колебался, прежде чем дёрнуть дверь. Та оказалась заперта. Нахмурившись, Лестат попробовал ввести код на панели замка, но тот отозвался предостерегающим писком. Странно. Мариус никогда не запирал офис вот так, без единой возможности попасть внутрь. К счастью, оставался ещё один вариант. Засунув руку во внутренний карман куртки, Лестат достал блестящий ключ — совсем лёгкий, с забавным брелком в виде маленькой древнегреческой маски. Вещица попала к нему случайно: во время активной пиар-кампании «Превращения» Мариус всучил Лестату ключ с просьбой отправиться в офис пораньше, пока сам продюсер будет решать возникшие неотложные дела. А потом так и не попросил его обратно. Сам Лестат отдавать ключ не спешил; ему так понравилась подвеска с маской, что брелок стал для него чем-то вроде талисмана на удачу: он даже взял безделушку в тур и проехал с ней полмира. Теперь же ключ послужит ему в своём истинном предназначении. Он легко скользнул в замочную скважину. Под металлом ключа натянулись пружины, звякнули рычажки замка, и дверь, наконец, отворилась. В коридоре царил полнейший мрак. Не предпринимая попытки вглядеться в темноту, Лестат нащупал стену и вслепую двинулся к лестнице. Семь шагов, и он уже у первой ступени. Вокруг не видно ни зги, но свет включать не хотелось — Мариус не должен узнать о его присутствии раньше времени. Вопреки безграничной уверенности в своих силах, сердце забилось быстрее, а ладони предательски вспотели. Сглотнув, Лестат замер, на миг прижимаясь к перилам. Всё это — трепет и мандраж — свалилось на него очень некстати. Но отступать он не собирался. Поздно. Бесшумно минуя ступеньку за ступенькой, он оказался на втором этаже. Ещё издали Лестат заметил, что дверь в кабинет была слегка приоткрыта, а из образовавшейся щели пробивалась полоска тусклого света. Вот оно. Ещё несколько шагов, и он достигнет цели. В животе образовался тугой комок — это его волнение обрело плоть и больше не позволяло связно мыслить. Оно натягивало на себя мышцы пресса, словно одеяло, мучительно медленно ползло вверх, через диафрагму и дальше, к лёгким. Стараясь успокоить дыхание, Лестат отчаянно припал к стене. Он был сильнее страха, гораздо сильнее, но, как любое живое существо, поддался ему. Всего на секунду. Прямо перед тем, как разозлился на самого себя: за то, что медлил, что не решался ухватить желаемое за хвост, когда оно мельтешило прямо у него под носом. Момент осознания настиг его, как грузовик зазевавшегося пешехода: либо сейчас, либо никогда. К чёрту страх. К чёрту всё и всех. Он вломится к Мариусу, скажет, что ему грустно, и этого будет достаточно. Пересечь расстояние до двери оказалось поразительно легко. Полоса света легла ему на лицо, когда Лестат, приблизившись, осторожно заглянул внутрь. Выражение «Земля уходит из-под ног» придумали не зря. Но даже оно в полной мере не могло передать того, что почувствовал Лестат. На него одновременно обрушился жар и странный, покалывающий озноб; голова закружилась, а ноги сделались ватными и словно куда-то поехали. Нет, он всё ещё стоял. Свет мягко бил в глаза, открывая обзор на изумительную, просто фантастическую картину. На чёрном диване, том самом, где Лестат так любил улечься с ногами и забыться от невзгод, сидел Арман. Он был раздет по пояс. Небрежно сброшенная футболка валялась рядом, и на контрасте с ней оттенок голой кожи казался поразительно тёплым. Вид его торса, такого по-юношески худого и тонкого, заставил Лестата содрогнуться от восхищения. Вожделения. Раскинув руки в стороны, как мученик, Арман напряжённо кусал раскрасневшиеся губы; его глаза были прикрыты, и на щёки падала тень от длинных ресниц. Мягкие волосы отливали рыжеватым оттенком, лоснились, как красивый и дорогой мех убитого зверя. А между его разведённых ног, согнувшись в три погибели, застыла крупная фигура. Мариус стоял перед ним на коленях. Обеими руками он обнял талию Армана и, придвинувшись вплотную, прижимался губами к ослепительной, обманчиво-невинной коже. Мариус целовал его впалый живот с необычайным, сакральным благоговением — так паломники прикладываются губами к святым мощам. Сам он словно помолодел: тонкие морщинки разгладились, а из черт его лица исчезла всякая печаль. Остался лишь покой и смирение. Лестат отпрянул назад, в спасительную темноту. Увидеть такое он не рассчитывал. Что уж говорить, его одухотворённый порыв окончательно сошёл на нет. Его здесь не ждут. Но увиденное настолько взволновало его, что и уйти он оказался не способен. Что за дивная картина происходит там, в этом пустынном склепе? И какая речь может идти о стыде? Вытерев взмокшие ладони о штаны, он незаметно прильнул к раскрытой двери, держась тени. Ничего не изменилось. Они находились в той же позе, с теми же выражениями на умиротворённых лицах. Но после очередного поцелуя Арман вдруг открыл глаза. Он лениво окинул взглядом склонившегося Мариуса, его плечи, на которых смялась белая рубашка. И, вскинув руку, запустил пальцы в светлые волосы. Аккуратная причёска растрепалась под его прикосновением. Пряди, слипшиеся от количества геля для укладки, пошли неровными волнами, и чем больше Арман лохматил их, тем быстрее те превратились в нелепые вихры. Вздрогнув, Мариус оторвался от его живота. Не размыкая объятий, он испуганно поднял глаза; волосы упали ему на лоб, когда ладонь Армана скользнула ниже. Нежно прошлась по скуле, огладила линию челюсти и, наконец, взяла Мариуса за подбородок. Загипнотизированный, тот мгновенно поддался. Он покорно повернул голову навстречу грозному взгляду карих радужек. Сжав губы, Арман внимательно всмотрелся в него и, казалось, пытался принять какое-то решение. Лишь тогда до Мариуса начало доходить. Это был суд. И сам он, главный обвиняемый, на коленях ожидал приговора. Его губы раскрылись; дыхание участилось, заставляя грудную клетку тяжело вздыматься. Арман всё глядел и глядел на него, не торопясь озвучивать ему одному известные мысли. Наконец, он шевельнул большим пальцем. Мягкая подушечка опустилась на верхнюю губу Мариуса и неспеша погладила её, когда Арман, его ужасный судья, изрёк коротко и ясно: — Неси смазку. Кровь зашумела в ушах. Лестат почувствовал, как тугой ком волнения сжимается ещё сильнее и опускается ниже. Он боялся двинуться. Боялся стать обнаруженным. А Мариус, изумлённо подняв брови, выпустил Армана из рук. Он отстранился, неверяще глядя на свою любовь, своего маленького палача, властно восседающего над ним, ожидающего. И, когда Арман вопросительно склонил голову, Мариус наконец-то очнулся. Неловко держась за диван, он поднялся, не сводя с Армана взгляда, и тут же попятился назад. Дрожащей рукой поправил волосы. Его глаза совершенно дико заблестели; не видя, куда идёт, Мариус врезался в стол. На пол посыпались бумаги, загремели канцелярские принадлежности, и полуголый Арман, наблюдая за этим со своего места, глухо усмехнулся. Послышался скрежет ключа. Мариус отпер средний ящик стола и, к удивлению Лестата, достал оттуда небольшой пластмассовый флакон. Боже. Неужели всё то время, что он провёл в кабинете у продюсера, здесь под замком хранилось это? В голову невольно закрались мысли, как часто и с кем Мариус использовал заветный флакончик. Он водил сюда кого-то? Занимался сексом с секретаршей? Или просто терпеливо ожидал подобного случая, надеясь, что однажды Арман сменит гнев на милость? Лестат упустил момент, когда кабинет наполнился неясным шелестом. Оказывается, Мариус шагнул к высокому окну и нажал на переключатель в стене, отчего сверху вылезло гигантское полотно шторы и с тихим жужжанием опустилось вниз, до самого пола. Они оказались почти защищены от посторонних глаз — единственный наблюдатель не спешил их покидать. Хмыкнув, Арман неожиданно поднялся с дивана. Опустив руки по швам, он подождал, пока Мариус вернётся к нему и подойдёт ближе, настолько, чтобы между ними осталась всего пара сантиметров. Ростом Арман едва доставал ему до груди, и сейчас, оказавшись без одежды, на контрасте с сильным и высоким телом выглядел ещё большей крохой, чем был на самом деле. Несколько мгновений Мариус глядел на него с невыносимой грустью в голубых глазах и вдруг, резко опустившись на колени, уткнулся лицом в худой живот. Арман вздрогнул, будто его обожгли. Он, неодобрительно нахмурившись, тотчас схватил Мариуса за плечи и попытался встряхнуть его. — Хватит. Перестань, — повторял он, цепляясь пальцами за рубашку. — Поднимись. Поднимись сейчас же. Мариус услышал просьбу, лишь когда тонкие ладони обхватили его щёки. Виновато посмотрев на Армана, он снова оказался на ногах и, не говоря ни слова, замер в ожидании приказа. Ангельские черты окончательно смягчились. Сейчас в Армане не было ни намёка на злость, лишь болезненная, безграничная нежность. Подавшись вперёд, он опустил руки Мариусу на грудь. Приподнялся на носочках и, оказавшись близко-близко, попросил еле слышно: — Поцелуй меня. По собственному телу пробежала дрожь. Лестат и думать забыл, что не должен здесь находиться. Что не имеет права подглядывать как последний извращенец и вмешиваться в чужую личную жизнь. Но Мариус уже наклонился к Арману. Он робко взглянул на него и, приблизившись к юному лицу, закрыл глаза, готовясь накрыть его губы своими. Открытая, трепетная надежда чистой души — вот, кем был Мариус сейчас. Арман не спешил целовать его. Несколько секунд он просто стоял, будто статуя, и смотрел на Мариуса, как на диковинный музейный экспонат. А потом его лицо исказилось в страшной, уродливой гримасе отвращения. Перемена произошла стремительно: мгновение, и никакой нежности не было и в помине. Арман выпрямился. Каждое его движение горело поистине бесовской злостью; она текла из него, как масло из разбитого глиняного сосуда. Не осталось никаких сомнений — дьяволёнок снова стал собой. Мариус не видел этого. И чем дальше длилось его неведение, тем больше искажалось прекрасное лицо Армана. Неожиданно он отступил назад. Изящная ладонь сжалась в кулак; занеся руку, Арман криво улыбнулся, прежде чем со всей дури заехать Мариусу по щеке. Удар был такой силы, что даже Лестат расслышал звонкий шлепок. Он испуганно прильнул к стене коридора, наблюдая, как голова Мариуса откидывается назад. Через краткий миг тот вскрикнул от боли. Не ожидав такой подлости, Мариус рефлекторно согнулся, хватаясь за скулу. Ещё не осознав до конца, что именно произошло, он замер, когда кабинет окатило неприятным смехом. Это заливался Арман. — Что, купился? — истерично прыснул тот, тыча в Мариуса пальцем. — Придурок. Видел бы ты свою рожу. Решил, я вдруг ни с того ни с сего захочу с тобой потрахаться? Он продолжал смеяться, пока шокированный Мариус пытался совладать с болью от удара. Рыжие кудри колыхнулись, когда Арман, вытерев выступившие слёзы, презрительно посмотрел на тело перед собой. — Многовато чести, Мариус. Перестань думать членом и начни уже думать башкой, — он сощурился, поймав возмущённый взгляд голубых глаз, и продолжил язвительно. — Ты правда не задумывался, почему я с тобой не сплю? Всё просто. Ты не мужчина. Мужчина берёт то, что он хочет. А ты можешь только ныть и посыпать голову пеплом. С каждым его словом Мариус медленно выпрямлялся. Не прошло и минуты, как он уже возвышался над Арманом, холодный как лёд, с красной щекой и потухшим, сердитым взглядом. — На что ты надеялся? — не унимался Арман. — Что я прибегу за тобой весь в слезах, стоит тебе свалить обратно в Лос-Анджелес? Так наслаждайся. Наслаждайся, бессердечная сволочь. Ты ведь так любишь играть моими чувствами, будто у нас тут хреновы шарады. Этого ты хотел? Мариус молчал. Он неотрывно следил за Арманом, тяжело дыша; было заметно, что это спокойствие даётся ему с величайшим трудом. — Твои приёмчики больше на мне не работают, — хвастливо объявил Арман, когда заметил, с какой силой Мариус стискивает кулаки. — Хочешь меня ударить? Давай. Покажи, какая ты гадина на самом деле. Твоё мнимое благородство — враньё, и поверить в него могут только отчаявшиеся идиоты. Мариус не проронил ни слова. Арман так и не сумел вывести его из себя, и последнего это начало бесить. — Чего смотришь? Считаешь себя дохрена сильным? — выплюнул тот и, оскалившись, встал в совершенно нелепую стойку, наверняка подсмотренную в каком-то боевике. — А как тебе такое, ублюдок? Набрав в грудь воздуха, он снова замахнулся, на этот раз целясь Мариусу в плечо. Тот не шелохнулся. Он стоически смотрел, как Арман бьёт его по руке, но, судя по всему, удар этот не принёс Мариусу особого дискомфорта. Чего нельзя было сказать об Армане. Едва попав в цель, маленький возмутитель спокойствия тут же вскрикнул и схватился за собственную ладонь — он так стремился причинить Мариусу боль, но в итоге стал единственным пострадавшим. Захныкав, Арман прижал руку к голой груди, безуспешно пытаясь охладить ушиб. Внимательно следя за этим, Мариус вдруг напрягся. Эмоция, не поддающаяся описанию, пронзила его лицо, а вместе с ним и всё его существо. Дёрнувшись вперёд, он грубо схватил Армана за плечи и, не давая опомниться, поднял его над полом. Тот лишь испуганно замотал рыжей головой, явно не ожидая такого натиска, и тут же принялся кричать: — Отпусти меня! Я тебя ненавижу! — обездвиженный, он беспомощно замолотил ногами в воздухе. — Ненавижу! Отпусти, или я тебя убью! Прижав его к груди, Мариус сильнее стиснул тонкие плечи, не оставив ни единой возможности сопротивляться. Он качнул головой, откидывая упавшие на лоб волосы и, наклонившись, поцеловал Армана. Нет. Скорее, он жадно вцепился в его раскрасневшийся и обкусанный рот, словно хотел вытащить из него душу. Его губы сминали губы Армана, не позволяя тому вздохнуть. Тонкая фигура в его сильных руках напряглась. Пальцы Армана скрючились, будто схваченные судорогой; он отчаянно распахнул рот, пытаясь глотнуть воздуха, и Мариус, не теряя времени, скользнул языком внутрь. Спустя минуту Арман окончательно обмяк. Не сопротивляясь, он позволил вылизывать свой рот, покуда воздух в лёгких не закончился совсем. Тогда Арман, отстранившись, устало склонил голову, напоминая марионетку с обрезанными нитями. Начищенные туфли глухо стукнулись о пол, когда Мариус осторожно, словно величайшее сокровище, опустил его вниз. Они постояли в тишине. Время тянулось мучительно медленно, разматывая свои невидимые нити, покуда Арман, прочистив горло, не заговорил: — Ты знал, что я нюхал кокаин в сраном CBGB, — его голос был кристально спокоен. — Я ненавидел эту клоаку и патлатых ублюдков, торчащих там, но всё равно ходил. Тебе назло. Ты знал, но ничего не сделал. Почему ты даже не попытался забрать меня оттуда? Отсюда, из теней, Лестату отлично было видно лицо Мариуса. Его голубые глаза подёрнулись пеленой слёз; слегка приподняв светлые брови, он посмотрел на рыжую макушку бесконечно расстроенным взглядом, за которым угадывалась пропасть невыносимой вины. С его губ сорвался болезненный полувыдох-полустон, когда Арман, качнувшись подобно пьянице, уткнулся лбом ему в грудь. — Мариус. Ты не представляешь, кем был для меня. Что значил. Не догадываешься и на сотую долю. Распахнув веки, Мариус крепко обнял его и прижал ближе, к сердцу. Он бесшумно зашевелил губами, намереваясь что-то сказать, и Арман, заметив это, предупреждающе возвёл ладони к его шее. — Нет. Молчи, — шепнул он успокаивающе, поправляя воротник чужой рубашки. — Молчи. Я наслушался твоей болтовни по горло. Он с наслаждением закрыл глаза, когда Мариус, запустив пальцы в медные кудри, заботливо поцеловал его в лоб. Этот жест пробил дыру в сердце Лестата. Он и так увидел слишком многое, больше, чем ему было когда-либо положено. Но этот маленький поцелуй, за которым таилась огромная, сносящая всё на своём пути любовь, заставил его почувствовать себя жалким, ничтожным трусом. Он продал свою любовь, выкинул, словно мусор, и даже не заметил всей жути этого страшного греха. Почему же эта любовь, поломанная, израненная настолько, что никогда не должна была вернуться к жизни, прямо на его глазах зацвела ярче всех вёсен это крошечной планеты? Стиснув зубы, он отшатнулся от двери и поздно заметил, что зацепился за выпирающую ручку. Он не успел ничего сделать: дверь с силой грохнула о стену, поднимая жуткий шум, в сравнении с которым гул иерихонской трубы мог показаться нежным пением птички. — Что это? — Мариус впервые прервал молчание. Его голос звучал по-настоящему испугано. Ещё бы, все двери заперты, окна занавешены, и вдруг — грохот? Но следом раздался неспешный тон, сладко растягивающий слова: — Глупый. Это всего лишь сквозняк. Иди ко мне. Лестат побежал. Ничего не видя перед собой, он вывалился из офиса, больше не заботясь о том, что его могут услышать. Вся его жизнь мелькала перед глазами — жизнь, в которой было так много плохого, а хорошее он бездарно, совершенно чудовищно прозевал. Всё резко перестало иметь смысл. Этот город. Эти люди. Эти идиотские надежды на что-то, даже ему не принадлежащее. Он вернулся в дом. Как помешанный, наспех закинул в сумку первые попавшиеся вещи. На пятна крови он не посмотрел. Доехав на такси до аэропорта, Лестат взял билет на ближайший рейс и уже через пару часов совершенно трусливо сбежал в Нью-Йорк.