high with the witcher

      Ламберт замечает, что что-то не так на второй день после того, как приехал, наконец, в Каэр Морхен. Это была середина декабря, и первые два дня он тщетно пытался отогреться, скача от бадьи к камину, перебиваясь кусками мяса на кухне и не обращая ни на что внимания.       К обеду третьего дня он замечает это.       Запах.       Гребаный запах. На столе, на стульях, на диване. На Геральте, сука. Странный непонятный запах. Запах юности, молодости, цветов, моря, океана — он настолько многогранен, что объединяет в себе все и, вместе с тем, не был ничем. К нему нет ни одного точного слова, способного описать его.       Просто запах, который стелится по всему пространству, куда бы Ламберт ни пошёл.       Он не спрашивает, не интересуется, боясь узнать, что Геральт притащил с собой Меригольд, и это от нее так пахнет. Одна мысль, что ее кожа хранила в себе этот запах вводит его в раздражение, бессилие и злость.       Потому что этот запах сводит его с ума, а Меригольд… она тоже сводит с ума, но по-другому.       Этот запах витает возле него весь день, и он ощущает его осадок везде. Этот запах зовет к себе, и Ламберту хочется найти это тело и вылизать его с ног до головы. Даже если это заебавшая Меригольд с ее похабным вырезом и упругой грудью.       Даже если это она.       Но он не спрашивает, кто тут есть еще, тщетно надеясь выцепить этого гостя самому. Но в этот день он так никого нового и не обнаруживает. Только запах, который не преследует его лишь в собственной комнате. В его комнате пахнет им самим: кровью, обычным дешевым мылом, немного сухим деревом, может быть, пот и запах его кожи. Тот индивидуальный запах, который хранит в себе тело даже будучи чисто вымытым.       И пылью.       Еще тут пахнет пылью, и еще — алкоголем. Запах спирта на его губах и на кровати. Его одежда.       Но это все неважно. Ламберт ночами лежит и думает об этом странном, новом запахе. Он не знает, кому он принадлежит, не имеет ни малейшего представления, но это неважно.       Запах будто теплый.       Он думает о теплоте и мягкости этого тела. Он думает о том, что возле шеи запах намного ярче, совсем не такой, какие отпечатки на стенах, на столе или стуле. Даже на Геральте. Немного на Эскеле. Совсем легкие следы на Койоне.       Лишь бы не сука Меригольд. Или, что еще хуже, Йеннифер.       Хотеть Йеннифер то же самое, что хотеть Геральта — таковым оно было для Ламберта.       Ламберт уважает предпочтения Геральта, но сам скорее вздернется, чем согласится провести ночь с женщиной, которая лучше его, нахуй, во всем. Проблема даже не в личностных достижениях, а в вечном напоминании об этом в глазах, мимике, движениях.       В этом случае Меригольд для Ламберта была ближе.       Ламберт знает, что такое равноправие, но ему нравится, когда женщину, с которой он рядом, ему хочется защищать, чувствовать ее потребность к нему.       Так что…       Лучше уж Меригольд, да.       Утром за завтраком никого нового нет, а запах все еще есть.       Ламберту хочется вылизывать стены, на которых остаются отпечатки этого запаха. Море, ветер. Роса, дождь. Мед, сахар. Ваниль, абрикосы.       Так много всего в одном вдохе, что это кружит голову.       И тогда, после тренировки с Эскелем, он спрашивает, вытирая пот со лба:       — Чем у нас тут воняет?       — Что?       — Запах, говорю, какой-то странный. Геральт Трисс притащил, что ли?       — А! — понятливо восклицает Эскель и, махнув рукой, говорит: — Не Трисс. Лютик.       — Кто?       — Бард его.       — У Геральта есть бард?       — У меня иногда такое чувство, что ты вообще в другом мире живешь. Чеканную монету слышал, нет?       — Я не люблю музыку.       — Одно дело не любить. Ламберт, — Эскель приглаживает волосы и мягко усмехается, — а другое дело быть оторванным от мира. Сегодня задержись на ужине, поймешь, о ком. Лютик все время поздно к еде приходит, забывается и все никак не может привыкнуть, что у нас все по времени…       Ламберт только кивает. Лютик, значит.       Из хороших новостей — это не Трисс. Из плохих — это мужчина.       Ламберт предпочитает, чтобы этот запах хранило на себе девичье тело. Мягкое и бледное, в чувственных родинках на спине, и ниже, на круглых ягодицах. Ламберт так много думает об этом теле, что вырисовывает его себе идеально. И выпирающие тазовые косточки, мягкие бедра, немного округлые.       Он шмыгает носом. Нет так нет. Наверное, ему просто трахаться хочется.       К ужину он даже забывает о том, что такое Лютик. Запах все еще лезет к нему, может даже на собственных руках, но Ламберт пытается не думать, не наделять это таким значением, как ранее.       С куском мяса за щекой, он громко шутит с Койоном, что-то говорит ему по поводу его вкуса на женщин, а потом наступает оглушительное ничего и, вместе с тем, все. Этот шквал, этот хаос и точка невозврата — они падают ему на голову, будто бы кто-то надел ему на голову медный тазик и постучал по нему черпаком.       Запах стелился по полу, по столу. Теплое молоко с медом. Чай с малиновым вареньем. Струящийся по губам апельсиновый сок.       Сладость, кислинка, горькость — все в нем.       Все в нем       и вместе с тем ничего.       Бытие и небытие.       Ламберт сглатывает, пытается прийти в чувства. Он поднимает взгляд почти нерешительно, и снова — этот гребаный черпак по этому гребаному днищу тазика.       Лютик.       Лю-тик.       Два слога, так мало и так много. Два слога, пахнущие васильками, на вкус — мед, стекающий по губам, по горлу.       У него такие большие голубые глаза, что Ламберт вообще кроме них ничего не видит.       Он пораженно моргает, глядя, как тот улыбается. А еще он чувствует запах так четко, как еще ни разу. И из-за этого ему хочется наброситься на Лютика, вылизать, искусать, а потом целовать. Ему кажется, его губы должны быть сладкими. Его рот, его губы. Шея и плечи. Грудь и живот. Бедра и все, что между ними — все это должно быть сладким.       Все это Ламберт хочет вылизать.       Койон тыкает его локтем в ребро, и Ламберт опоминается.       До ушей доходит обрывок фразы:       —…м мне не говорил Геральт! Я тебя не видел ранее.       Голос Лютика тоже — мед. Морская волна и штиль одновременно. Все в его теле. Весь мир, все звуки и самые прекрасные запахи.       — Ламберт? — Койон вскидывает бровь и снова пинает его.       — Задумался.       Он откашливается, а потом смотрит почти в ужасе, как Лютик обходит стол и садится рядом с ним. Да, точно, рядом с ним стояла порция. Она была для Лютика. Ламберт выбрал неудачное место.       Лютик садится и широко улыбается:       — Эй, ты еще более хмурый, чем Геральт, а мне говорили, что ты типа как я, только ведьмак.       Ламберт опоминается, что не знает, что сказать. Что ему нечего говорить. В ушах гудит, нихуя не ясно, в паху давление.       Он обнаруживает, что сыт. Поэтому он просто говорит:       — Ладно, я наелся, до завтра.       Он ощущает все эти взгляды, которые прожигают его, на своей спине. И когда он захлопывает за собой дверь в свою комнату, то больно закусывает губу и хватается за собственный вставший член, обхватывая его сквозь ткань штанов.       — Бля-я-я-ять, — на выдохе протягивает он, нервно развязывая завязки. — Блять-блять-блять.       Лютик такой охуенно красивый и, что самое главное, — так охуенно пахнет.       Ламберт залезает рукой за белье и обхватывает свой член, судорожно выдыхая. Он видит его улыбку, его взгляд, слышит его запах, и это так охуенно хорошо.       Он думает о том, как будет пахнуть Лютик после того, как в своих руках Ламберт доведет его до бессознательного состояния. Запах его желания, возбуждения. Спермы, пота и смазки. Его слез и горячего дыхания.       Он все это хочет.       После того, как он кончает — желание к Лютику не проходит.       И он пялится почти испуганно на потолок.       — Итак, сэр угрюмое лицо, вы не собираетесь сбегать от меня сейчас?       Ламберт вздрагивает, когда Лютик резко садится возле него. Так близко, что они касаются бедрами. Ламберт, натачивая лезвие меча, почти царапается о него, вздрагивая и глядя испуганно на Лютика.       — Что у тебя вечно с лицом? — усмехается Лютик. — Я вроде не такой уж и страшный. И мне обидно, вообще-то, что ты единственный, с кем мне не удалось нормально поговорить. Итак, я Лютик, — он протягивает свою руку для рукопожатия.       Ламберт обнаруживает, что не знает, что сказать, в его голове нет ничего, кроме желания вылизать Лютика с головы до пяток.       Лютик вскидывает бровь, а потом буквально хватает его за руку, на манер рукопожатия, и говорит:       — А ты Ламберт, приятно познакомиться, — он трясет его руку в рукопожатии. — Ну, почему ты молчишь? Я тебе не нравлюсь, что ли? — он подсаживается еще ближе, и Ламберту кажется, что он сейчас ему на колени залезет.       И Ламберт не думая говорит единственные слова, которые всплывают у него в голове:       — Нравишься. Охуенно сильно нравишься.       Зато он честен.       Лютик широко раскрывает глаза, зависает с открытым ртом, медленно моргая. Потом нервно хихикает, улыбается, бегает взглядом и говорит:       — Ох… неожиданно. Никто так резко не высказывал ко мне свою симпатию. Но… эээ, ничего удивительного. Я всем нравлюсь, — хмыкает он с наглой усмешкой, пожимая плечами. А потом, подмигивая, говорит: — Ты тоже ничего. И, кстати…       Он делает паузу, оглядывая его, закусывает губу, и Ламберт хочет сделать это вместо него. Какой ты на вкус, черт возьми?       — Ты пока единственный ведьмак, который приятно пахнет.       Ламберт выпадает из реальности, а когда возвращается, Лютик, невинно хлопает глазами, спрашивает:       — Каким маслом ты пользуешься? Я, вроде, улавливаю небольшие нотки, ммм… — он подается вперед, почти утыкается носом в шею, глубоко вдыхая. Обнюхивает, зараза, не думая о том, как это было интимно для ведьмаков. Потому что у них очень много строится на запахах. — Мммм, мускус? Да, наверное, и… — и еще один глубокий вдох. По затылку проходят мурашки. — Кедр, а? Ты используешь масла с древесными запахами? Хороший выбор.       Ламберт моргает, потом говорит:       — К твоему сведению, я сутки бадьи не видел, и это просто мой запах. Но а так, кашемировое, — хмыкает он, смотря на лезвие. — Кашемировое масло. Тоже древесный запах.       Лютик моргает и смущенно опускает взгляд вниз. Хихикает, говоря:       — Надо же. Ну, это еще лучше. Когда твой естественный запах — запах деревьев… Это… это круто. Очень удобно, никогда не воняешь, наверное, особо.       Ламберт фыркает.       — Воняю.       Лютик снова нервно хихикает, а потом говорит, пытаясь замять тему:       — Ты не занят? Покажешь мне пару трюков с мечом? Мне уже все показывали, а ты нет.       Ламберт вскидывает бровь. Своим бедром он ощущает тепло тела Лютика, и, как ему кажется, его бедра такие же мягкие, как он себе и представлял.              — Без проблем.       Лютик улыбается, опускает взгляд, а потом быстро поднимает его и нервно откашливается.       Ламберт хмурится, тоже опускает взгляд, а потом матерится, быстро встает и уходит.       У него снова каменно стоит.       Они это не обсуждают, и Ламберт вообще хочет избегать Лютика. С ним он чувствует себя неловким мальчишкой, но… очень трудно избегать его, когда его запах, сука, везде. Он не может общаться ни с кем, потому что от всех воняет Лютиком. Будто бы стоит Лютику их коснуться — и отпечаток этого запаха будет стучать Ламберту по башке все то время, что он будет стоять с Эскелем, Койоном или Геральтом. Ну хоть Весемир им не вонял, но Ламберту лучше будет со вставшим членом двадцать четыре на семь, чем общаться с Весемиром.       Единственные комнаты, где им не воняло — купальня и комната Ламберта.       Он отмывается, стараясь не думать о Лютике, пытаясь вытеснить воспоминания о нем запахом слащавого масла, мыла и просто жара и дыма.       А потом дверь открывается:       — Ой, здесь занято, я… А, это ты, Ламберт!       И дверь захлопывается. Не с обратной стороны.       Ламберт напрягается и смотрит на Лютика. Он хитро улыбается, скидывая свои вещи в угол, и медленно подходит к нему.       — Лютик, какого хуя?       — Это я должен спрашивать, — хмурится он, садясь на край бадьи и складывая руки на груди. — Ты после этого инцидента со мной теперь говорить не будешь? Ламберт, я не скромная девственница, я знаю, что у мужчин есть член и он иногда встает…       — Не иногда! Я тебе что, блять, пенсионер, чтобы иногда?       Лютик смеется, откидывая голову назад.       — Это ты сейчас похвалился своими навыками? Еще скажи, сколько раз за ночь можешь.       — Девять. Девять раз могу, — серьезно говорит он, и Лютик затыкается. И краснеет. Только Ламберт не уверен: это от жара в помещении или от его слов.       Он нервно хихикает, ведет плечом и говорит:       — Я уж подумал, что станешь хвалиться, что можешь всю ночь.       — Не кончать могу до получаса, ну вот и сам считай, — пожимает он плечами.       — Полчаса? Ты пиздишь! Кому понравится, что их трахают полчаса?       — Ну я ж не зверь, даю передышку, чтобы девушка отдышалась, — он хмыкает. — А тебе, смотрю, нравится обсуждать сексуальные успехи всяких ведьмаков?       Лютик закатывает глаза и, усмехаясь, говорит:       — Конкретно о твоих успехах.       — Ох ты ж нихуя. Чем я обязан такому интересу?       — Ну, я подумал, что ты вообще невинная девственница, раз ты избегаешь меня после того, как у тебя встааа-а-а-аа блять!       Лютик взвизгивает, когда Ламберт дергает его за руку, и тот валится в воду.       Лютик фыркает и выныривает, трёт глаза под смех Ламберта и плескает ему в лицо водой.       Ерзает, и Ламберт думает, что он пытается вылезти, но тот внезапно залезает в бадью полностью и, глядя в глаза, усмехаясь, развязывает завязки на горловине сорочки. Он стягивает ее через голову, а потом, вставая, развязывает завязки на штанах, снимая и их.       Да, блять, тело Лютика такое же, как себе Ламберт и представлял.       Едва округлые бедра, наверняка мягкие, бледноватые, с россыпью родинок, с рыжевато-медными отливом волосы меж них… Ламберт вздрагивает и отводит взгляд. Лютик плавно садится перед ним, демонстрируя наглую усмешку, дерзкий взгляд.       — Можешь всю ночь, а посмотреть на меня стесняешься?       — Не привык сидеть в бадье с голым мужиком.       — Да мне всего двадцать два, какой я мужик? Мужик это ты. Грубый и неотесанный.       — Двадцать два? Теперь понятно, почему от тебя все еще молоком воняет, — фыркает Ламберт.       Лютик не отвечает, и поэтому он медленно смотрит на него. Лютик хмурится, закусывает губу и спрашивает:       — Правда молоком пахну?       Ламберт нервно стучит пальцами по краю бадьи.       — Поближе подсядь, скажу точно.       Лютик сомневается буквально пару секунд, а потом медленно подается вперед, подставляя шею к его лицу. Ламберт прикрывает глаза, глубоко вдыхая. Он слышит, как быстро бьется сердце Лютика, слышит его дыхание.       — Мг. Молоко, мед…       — И все?       Звучит почти как провокация.              на которую ламберт разумеется ведется.       Он проводит языком по его шее, и Лютик вздрагивает, потом замирает и судорожно выдыхает.       — Немного виноградом… Мг, может что-то вроде вина, но не крепкое…       — Все?       Ламберт вдыхает глубже, касается носом его шеи, а потом проводит языком от кадыка к ключичной ямке. Пальцы Лютика плотно впиваются в его плечо.       — Корица.       И еще ниже. По ключицам — выделяющимся, очерченным, несмотря на явную мягкость нетренированного тела. Лютик, может быть, даже немного пухловат — но толстым или даже полным его не назовешь. Просто его тело имеет мягкость, которой Ламберт никогда не знал на своем собственном. Он всегда был поджарым и жилистым.       Тело Лютика мягкое, и поэтому его так хочется исследовать.       — Яблоки, — рычит он.       Лютик шумно вдыхает, медленно присаживаясь так, чтобы их лица были на одном уровне. Он видит его взгляд, но так же… Он ощущает, как пахнет его желание. Пока нерешительно, будто Лютика питают сомнения, но он чувствует… И это желание дает эту яблочную кислинку. Сладко-кислые яблоки.       Ламберт обнаруживает, что напуган до усрачки.       Напуган перед желанием Лютика, перед своим собственным, перед, нахрен, всем. Он не был с мужчиной, он вообще не знает мужское тело. Его это пугает.       Охуенно сильно пугает.       И, в первую очередь, тем, что запах Лютика слишком яркий, слишком громкий, и это заставляет Ламберта желать почти по-животному. Желание незнакомое, сильное, яркое, слишком сильное.       Ламберт боится не удержаться перед этим желанием.       Поэтому он матерится и за секунду до того, как губы Лютика накрывают его собственные, он резко встает из бадьи так, что Лютик еще с пару секунд наблюдает его гордо стоящий член. А потом, схватив полотенце и свою чистую одежду, Ламберт просто уходит.       Он боится, что сожрет Лютика, потому что этот запах буквально зовет к тому, чтобы укусить Лютика, узнать его вкус.       В комнате он обнаруживает, что случайно схватил еще и сорочку Лютика. Хоть и чисто выстиранную, но отчетливо пахнущую его телом. Молоко и мед. Виноград и яблоки. Корица на его ключицах.       У себя в кровати он чувствует запах Лютика на своем теле, и от этого уже нет спасения. Теперь ему не скрыться.       Он прижимает к лицу его сорочку, шумно вдыхая, яростно толкаясь в свой кулак, рыча и выстанывая различные ругательства сквозь зубы.       Лютика он не избегает больше, но делает вид, что ничего не было, будто это не он потерял над собой контроль несколько часов ранее и позорно сбежал, страшась собственного желания.       Лютик почти обижается на это. Не разговаривает с ним.       Только вечером, после ужина, говорит ему, выловив за поворотом:       — Не хочешь вернуть мне мою сорочку? Если ты, конечно, ее не осквернил.       Ламберт фыркает и спокойно идет к своей комнате. Сорочка чистая, хоть и мятая. И пахнет Ламбертом.       Лютик осматривает ее и говорит:       — Ты ее будто в половую тряпку превратил.       — И что дальше?       — Я требую новую.       — Где я тебе сорочку найду в Каэр Морхене? Из шкуры Звоночка сошью?       Лютик недовольно морщится, а потом, закусывая губу, говорит:       — Отдай мне свою рубашку.       Ламберт удивленно раскрывает глаза, чуть не давится воздухом, но в итоге просто пожимает плечами и, на глазах у Лютика, стягивает рубашку прямо с себя. Это рубашка, пахнущая его телом, его кожей и немного потом. У Лютика едва глаза не загораются, когда он видит это.       Он всучивает свою сорочку ему обратно и буквально вырывает рубашку Ламберта из рук, потом поднимает изучающий взгляд на его тело, осматривая. Облизывается и, снова подмигнув, уходит.       Ламберт судорожно вдыхает, сжимая в руке белый кусок ткани. Ночью он опять вжимается лицом в этот кусок ткани, трахая свой кулак, и особенно его пробивает удовольствие, когда он понимает, что то же самое, скорее всего, делает Лютик с его рубашкой сейчас.       Он представляет его обнаженного, прижимает его рубашку к себе, судорожно вдыхает его запах, и ласкает себя рукой. Неважно где и как — это все ненужные подробности, потому что Ламберта пробивает дрожью только от осознания факта того, что Лютика это тоже возбуждает.       Следующим утром, за завтраком Лютик спускается в его рубашке. Все смотрят на него во все глаза, включая Ламберта, но никто ничего не спрашивает. Лютик усмехается и все кидает долгие наглые взгляды во время завтрака на Ламберта.       Рубашка Ламберта ему большая, она открывает грудь и все норовит сползти с плеча, открывая бледную кожу и парочку родинок. Ламберта злит, что эти родинки видят они все, и он едва не рычит.       После завтрака он хватает Лютика за шиворот и тащит его за угол. Лютик едва не давится воздухом, орет что-то, вроде, матерится, ну или просто орет, а потом затыкается, когда Ламберт хватает его за горло и зажимает за углом. Лютик судорожно выдыхает, и его колени мягчеют.       А потом он задыхается, он забывает свое имя, он забывает даже кто он, когда Ламберт впивается зубами в его шею, а потом сменяет их на губы. Обхватывает кожу на шее, посасывая, оставляя засос. А потом еще и еще. Лютик сбивается на пятом. Он весь дрожит, он задыхается, его ноги не держат, и он сжимает пальцы на его спине, сминая рубашку и прижимая к себе ближе.       Колено Ламберта вклинивается меж его ног, и Лютик уже вообще ничего не понимает, не знает и теряется в пространстве, пока Ламберт продолжает его кусать и оставлять на нем засосы. Когда он, наконец, от него отдаляется — Лютик даже не помнит своего имени.       Ламберт щурится, смотря на его плечи и шею — на засосы и следы от зубов.       Лютик заполошно моргает, смотрит ничего не понимая, но ничего не говорит, способный только нервно хватать воздух, который даже сейчас проходит едва, потому что Ламберт рядом, и он пахнет так охуенно хорошо. Так крепко, сильно, пахнет собой, естественным запахом кожи, немного потом. Пахнет намного сильнее, чем эта гребаная рубашка, которая с каждым часом все сильнее теряла его запах, впитывая в себя запах Лютика — его желания и возбуждения.       — Теперь, надеюсь, ты будешь прикрывать свою шею и плечи.       С этими словами он уходит, а Лютик остается один, запахивая на себе рубашку. Его сердце бьется заполошно, в ушах звенит, а вместо воздуха только запах Ламберта, который Лютик шумно втягивает в себя.       Он чувствует, что может кончить прямо так.       И это прекрасно, блять, абсолютно прекрасно.       Ламберт почти ужасается, понимая, что ревнует. Так сильно ревнует, что готов был бы не выпускать Лютика из комнаты никогда, чтоб никто не смог почуять то, как нежно пахнет его кожа.       Мысль о том, что его белого молодого тела мог коснуться кто-то кроме него, Ламберта, приводила его в бешенство.       Ламберт пытается сбежать от самого себя, от всех этих мыслей. Он тренируется до потери пульса, даже запирается в лаборатории, пытаясь вспомнить элементарные формулы, чтобы занять руки хоть чем-то, чтобы нанюхаться всеми этими травами и не думать о Лютике, его теле и запахе, который импульсом стоял у него в висках, пульсируя.       Ламберт сходит с ума, да, однозначно, он признается в этом, но это не облегчает ему ничего. Он все так же ощущает давление в паху, когда вспоминает о Лютике.       Вспоминает о том, какая кожа на вкус. Она и вправду отдает молоком, но не обычным, не коровьим. Какое-то более сладкое, что ли… Ламберт качает головой, почти отшатывается в ужасе, потому что блять-блять-блять он так сильно его хочет.       Он снова хочет пройтись языком по его шее и присосаться губами, оставляя засос, втягивая вкус и запах его прекрасного юного тела.       Ламберт стонет в свои ладони от бессилия. Он хочет даже выебать стену, потому что это желание невыносимое.       За ужином Лютика нет, и это просто Божья милость, но…       — Итак, так ты решил пометить Лютика?       Ламберт давится едой, Эскель усмехается, Геральт строит крайне недовольную морду. И он говорит:       — Послушай, я не его отец, он взрослый мальчик… но не дай Бог хоть волос упадет с его головы и…       — Я не… У нас ничего нет!       Койон вскидывает бровь и, шкребя вилкой по тарелке, говорит:       — Ламберт, после завтрака… Мы все слышали неясные вдохи, выдохи и лобзания языка… Кроме того, у Лютика засосы. Мы не идиоты. И не надо думать, что раз мы все выглядим как неотесанные мужики, то обязательно будем порицать твою связь с муж…       — Нет никакой связи! И вообще, блять, Геральт, лучше за ним следи, а не за мной!       Ламберт смущен как подросток. Он не стесняется связи с мужчиной, но стесняется своего больного желания к Лютику. Это другое.       Геральт качает головой и хмыкает.       — Я просто предупредил, Ламберт. Я слежу за тобой.       Ламберт давится воздухом, быстро доедает и так же быстро уходит, предпочитая до последнего все это игнорировать. Он искренне верит, что можно все игнорировать, и тогда это пройдет. Тогда это кончится.       Но Ламберт не уверен, что хочет, чтобы это кончалось.       Лютик кружит ему голову, а это желание к нему заставляет ощущать Ламберта таким молодым и юным.       Когда он открывает дверь в свою комнату, он замирает. Его глаза так широко раскрываются, что брови едва не натягивается на лоб. Дыхание затрудняется, сердце бьется быстрее. Он с силой сжимает ручку двери.       Лютик сидит перед ним, кусая губу и усмехаясь. Его взгляд голодный и дикий, от него веет животным желанием. На нем ничего кроме черной рубашки Ламберта. Она расстегнута на верхние пуговицы, открывает ключицы и плечи, струится по его бедрам, делая их на вид обманчиво более округлыми.       Ламберт ощущает себя мальчишкой под этим желающим его взглядом, и он усмехается, кое-как говоря:       — Хм, моя рубашка выглядит на тебе лучше, чем на мне. Парадокс.       Он искренне горд собой, потому что ему хочется кричать.       Лютик усмехается еще более блядски и склоняет голову к плечу. Облизывает губы, а потом закусывает губу.       — Хочешь подарить мне ее? Или предпочтешь снова сбежать, м, большой мальчик?       Ламберт закусывает губу. С одной стороны… Лютик хочет его и не стесняется показывать это, а Геральт отчасти одобрил все происходящее. Он сказал, чтобы с его головы не слетел ни один волос, ну… Ладно, Ламберт не будет тянуть его за волосы.       Он захлопывает дверь, видя, как Лютик вздрагивает. Он так же почти видит, как импульс желания скользит по его телу.       — Собираюсь разорвать ее на тебе к хреновой матери, — рычит Ламберт, расстегивая на себе пуговицы так, что те едва не отлетают.       Запах Лютика, его желания, тянет его за руки и ноги к нему, заставляет ощущать такое дикое желание, о котором Ламберт еще не знал. Не был к нему так близко. Ему все еще страшно окунаться в это, погрузиться, потеряться… но оттолкнуть это он уже не может.       Лютик играет бровями, а потом залезает на кровать с ногами и медленно разводит перед ним свои бедра в стороны. Конечно же на нем нет белья.       Ламберт неприкрыто пялится на него меж ног, расстегивая на себе рубашку, а затем, стягивая ее одним рыком, поднимает взгляд к его лицу. Щеки у Лютика немного красные — смущен все равно, сука, а строит из себя…       Лютик слышит, как ускоряется его дыхание, когда он опирается на руки, нависая над ним, затем он опирается на локти и подается вперед. Конечно Ламберт целует его. Губы пахнут медом, они — сладкие. Ламберт судорожно вылизывает их и кусает.       Спускается ниже, к оставленным по утру засосам, кусает снова и оставляет новые так, что один засос перерастает в одно огромное бордовое пятно.       Вкус сладкого молока у шеи превращается в кислинку яблок — вместе с тем, как Ламберт спускается ниже, к соскам. Запах желания Лютика окутывает его, дурманит так, что Ламберт вообще перестает воспринимать реальность вне тела Лютика, вне этого запаха, который тянет-тянет-тянет, который душит, который заставляет его желать задохнуться этим.       Ламберт лапает его бедра под рубашкой, а затем резко присаживается на корточки, подтягивает его за бедра ближе к себе. Лютик взвизгивает от неожиданности и утыкается пальцами на ногах в его плечи, оставляя себя таким открытым перед ним, будто совсем не смущен. Ламберт видит, как он нервно мнет пальцами покрывало и рукава рубашки, чувствует, как подрагивают его мягкие белые бедра.       А затем Ламберт утыкается носом во внутреннюю сторону бедра и глубоко вдыхает в себя этот великолепный, блять, просто великолепный запах.       Когда он проводит по ней языком, Лютик откровенно стонет, и его бедра крупно вздрагивают в хватке его крепких сильных рук. Ламберт рычит, ощущая здесь так особенно хорошо запах его возбуждения.       Он подтягивает Лютика к себе чуть ближе и проводит языком меж ягодиц. И с этого уже дуреет и сам Ламберт, и Лютик. Меж ног жарко, так охуенно хорошо пахнет и так сладко.       Ламберт проводит языком по дернувшемуся члену, посасывает яйца, широко лизнув, а потом спускается еще ниже. Обхватывает губами кожу на промежности, посасывая, а потом, наконец, проводит языком ниже и толкается внутрь. По Лютику проходит дрожь и он впивается пальцами в его волосы, пока Ламберт вылизывает его языком. Больше похоже на то, что он его им трахает, но это все равно так хорошо и приятно.       Ламберт не стесняется всех тех пошлых звуков, вылизывая его, наслаждаясь и кайфуя, кажется, даже сильнее Лютика. Он медленно вставляет один палец на пробу, и Лютик никак не отреагировал, так что, смочив его сильнее, он проталкивает палец глубже, добавляя язык, ощущая, как в паху концентрируется давление от всех этих ласк, от того, как Ламберту дурманит голову запах, который лезет буквально под кожу.       Ламберт хочет пахнуть Лютиком. Всем многообразием его запахов.       Отстраняется от него он без желания и, вставляя второй палец, видя, как Лютик ерзает, тянется к шуфлядке, достает масло для хрен знает чего — то ли от растяжения мышц, то ли от ушибов — и добротно выливает его меж ног, и второй рукой размазывает его и особенно меж ягодиц, а затем сразу же вгоняет оба пальца до костяшек.       Лютик вздрагивает и сдавленно стонет.       А потом тянет Ламберта за медальон на себя и утыкается носом в его шею, глубоко вдыхая, едва глаза не закатывая. Возбуждение Ламберта пахнет чем-то немного солоноватым, будто йодом, морской водой, и деревом, даже нет, горящими дровами. Этот запах настолько многогранный, что нет даже тех слов, чтобы описать хотя бы одну ноту четко.       Ламберт рычит, дергает рукой, меняет угол (что-то он слышал об особой чувствительности мужчин в таких местах) и тщетно пытается сделать Лютику хорошо, так же, как ему было от его языка.       Пока Лютик вылизывает его шею, как безумный, Ламберт аккуратно двигает в нем пальцами, а потом Лютик, наконец, долго стонет в его шею, на выдохе протягивая:       — Боже, да, еще.       И Ламберт слушается, он чувствует, что от его стонов, его горячих выдохов, от того, как подрагивают и напрягаются его бедра от каждого нового движения, Ламберт возбуждается сильнее.       Ламберт вздрагивает, когда ощущает ладонь Лютика на своем члене. Он сжимает, чуть надавливает, а потом медленно поглаживает. Его горячее дыхание и влажный язык проносятся по шее, плечам и ключицам.       — Боже, ты так пахнешь, — шепчет задушено Лютик. — Я хочу кончить только от твоего запаха.       Ламберт усмехается, тихо радуясь, что он не один, и вставляет третий. Все проходит достаточно легко, он не ощущает особого сопротивления, потому что ему казалось, что все это намного сложнее и туже идет, но, наверное, Лютик чересчур расслаблен и слишком сильно его хочет.       Когда Лютик впивается зубами в его шею, он тянет за завязки, ослабляя штаны и залезает за полоску белья. А потом, сука, стонет, когда обхватывает член. Так сладко стонет, что Ламберт и понять не может: от пальцев ли это, или от того, что он взял его за член.       Запах в комнате становится сильнее и другим, абсолютно другим. Начинает пахнуть возбуждением, немного потом, смазкой. Запах крепкий и сильный, и от каждого вдоха Ламберту хочется еще быстрее. Он покусывает и вылизывает его соски, пока Лютик ласкает его член и гладит плечи.       А потом Лютик шепчет ему на ухо:       — Ляг на спину, большой мальчик.       Ламберт на секунду замирает.       — Ты что, собрался меня трахать?       Лютик смеется и проходит рукой вниз, сжимая основание у члена.       — А ты так кардинально против?       — Э... ну… я…       — Успокойся, я настроен на то, чтобы ты меня трахнул. Но ты меня заинтересовал.       Ламберт откашливается и послушно отстраняется от него, ложась на спину. Лютик гладит его по прессу, улыбаясь. А потом медленно склоняется над ним и беря его член в рот. Ламберт гортанно выдыхает и, опираясь на локти, кладет одну руку, перепачканную в масле, на его ягодицы. Он оглаживает его по ним, а потом снова проскальзывает тремя пальцами, продолжая растягивать, пока Лютик ласкает его ртом и руками.       Лютик берет на удивление глубоко и качественно, так уверенно и мастерски, что Ламберт искренне поражается. А потом Лютик плавно насаживается ртом глубже, утыкаясь носом в короткие жесткие волосы, тихо постанывая, и Ламберт стонет вслед за ним от ощущения вибрации.       Лютик двигает головой медленно и аккуратно, наслаждается тем, как правильно Ламберт ласкает его пальцами, но еще больше — от его запаха. Немного пахнет маслом, которым он пользуется — от самого низа живота, почти возле члена, но еще — потом, возбуждением, желанием, естественным запахом, который Лютику так сильно нравится, что он заводит руку за спину и заставляет Ламберта вынуть из него пальцы, потому что он готов вот-вот кончить только от каждого нового движения.       Он медленно отстраняется от мокрого из-за слюны члена и смотрит Ламберту в глаза. Взгляд у него мутный. Ламберт тяжело дышит, его губы искусаны, и Лютик тянется к нему за поцелуем, медленно усаживаясь на его бедра. Каменно стоящий член прижимается к его ягодицам, и Ламберт стонет в поцелуй, медленно толкаясь бедрами, потираясь о него. Так по-животному рвано, так охуенно возбуждающе.       А потом Ламберт хватает его за плечи и валит на кровать. Он нависает над ним, вклиниваясь своими бедрами меж его разведенных ног, смазано целует и, задирая рубашку повыше, подхватывает под бедра. Лютик вздрагивает, сжимает покрывало и жмурится, когда Ламберт утыкается головкой в расслабленный влажный вход.       Кратко проведя языком по его губам, Ламберт рычит и медленно толкается, а потом утыкается носом в его шею, судорожно вдыхая. От разрывающего желания его едва не трясет.       — Ох, Боже, какой ты охуенно большой, — выдыхает в его губы Лютик, буквально хватается за его спину. — Ох, блять-блять… Полегче, приятель, ты же сейчас меня разорвешь пополам.       Ламберт видит, как тот закатывает глаза и приоткрывает рот от первого толчка, и ему хочется схватить его за бедра и начать толкаться как бешеный, ощущая, как запах концентрируется, как становится ярким, сильным, перебивающим, нахрен, все.       — Ох, блять, ладно, уговорил, давай глубже…       Ламберт закусывает губу, неуверенно толкаясь глубже.       — Блять, да вставь ты свой член до самых яиц, Ламберт, в чем твоя проблема?!       Ламберт рычит и, впившись зубами в его шею, толкается до самого основания, впечатываясь меж его ног. Лютик взвизгивает, прижимает к себе как можно сильнее и откидывает голову назад.       А потом просит, просит грубее, быстрее, глубже, и Ламберт слушается каждой его просьбы. Входит быстро и глубоко, ритмично, почти грубо и так сильно, что Лютик едва не соскальзывает под ним.       Лютик кричит и чуть ли не признается в любви — то ему самому, то его члену, впивается пальцами в его кожу на спине, царапая, больно утыкается пяткой в низ спины, а потом скрещивает щиколотки за поясницей, притягивает к себе как можно теснее.       Лютик вылизывает его шею и ключицы, кусает, будто хочет сожрать, но Ламберт ему не уступает. Все плечи Лютика — в багровых пятнах от засосов и укусов. Они медленно спускаются ниже. Возле бледно-розовых сосков — следы от укусов, вся шея в них же.       На Ламберте, наверное, была бы такая же картина, но на ведьмаках не остается ни царапин, ни засосов. Хотя Лютик так старательно царапает его спину и задницу, что, наверное, парочка может и останется.       Но это все неважно. Важны запахи, по которым Ламберт отслеживает удовольствие Лютика, от которых сам кайфует. Еще никогда Ламберт так остервенело не пытался доставить партнеру удовольствие. Потому что сейчас он сам с ума сходит, видя, как извивается Лютик, как кричит и просит еще больше (куда еще больше?!).       Лютик кончает с его именем на губах, а потом впивается пальцами в его ягодицы, сжимая в себе, и шепчет будто в забытьи:       — Кончи в меня.       Ламберт рычит, делая последние краткие и глубокие толчки, и кончает послушно внутрь, чувствуя, как во время оргазма содрогается и собственное тело, и тело Лютика.       Он обессиленно падает на него, придавливает весом своего тела. Лютик тяжело дышит и пытается оттолкнуть от себя, и Ламберт кое-как опирается на локти, утыкаясь носом во взмокшую шею. Лютик пахнет потом и остывающим желанием, и это все равно хорошо, все еще так приятно. Не вызывает желание трахать до беспамятства, но вызывает странный импульс остаться с ним, рядом, никуда не уходить.       Он медленно выходит из него и ложится рядом на бок. Лениво расстегивает полностью рубашку, и проводит ладонью от груди до низа живота. Они тяжело дышат, смотря друг другу в глаза, пока Лютик, будто испугавшись чего-то, говорит:       — Прикинь, ты воняешь потом, а мне все еще нравится.       Ламберт на секунду замирает, а потом откидывает голову назад и смеется. Обнимает Лютика за плечи и прижимает к своей груди, ощущая этот странный прилив нежности к нему.       — Эй, не смешно! Мне должно быть противно, а мне не противно!       — Да? — будто издеваясь, уточняет Ламберт, отсмеявшись. Он смотрит ему в глаза, прижимая к себе за плечи, и Лютик хмурится, что-то бурчит себе под нос.       — Да, — фыркает Лютик и прячет покрасневшее лицо в его груди.       — Это естественно.       — Для кого естественно-то?       — Вообще-то больше для ведьмаков и животных, из-за более чувствительного нюха, но ебаться ты любишь так же бездумно, как и животное, так что…       Ламберт жмурится, когда Лютик больно ударяет его по груди, а потом кусает за шею.       — Объясни, — вскидывает голову Лютик, смотря в глаза. Хмурится и выглядит так по-трогательному мило, что вслед за желанием трахаться Ламберт ощущает желание… защитить.       — Животные выбирают партнера по запаху. Феромоны типа. Чем больше нравится тебе запах партнера, тем больше вы совместимы. Это абсолютно животная хуйня, которая не подходит под социум, в котором мы сейчас живем, но, как видишь, для секса оно неплохо работает, — хмыкает он, гладя по низу спины. Лютик так хорошо умещается в его руках, что его совсем не хочется отпускать.       — Но это ведь работает, наверное, для самок и самцов, нет? Типа для более здорового потомства?       Ламберт усмехается, посматривает в сторону, а потом снова в глаза Лютика.       — Ну, учитывая, что молоком и медом пахнешь именно ты, то, выходит, что ты моя самка.       Лютик возмущённо хватает воздух, потом дотягивается до подушки, и сначала с силой ударяет ею по голове, а потом наваливается сверху и прижимает ее к лицу смеющегося Ламберта, придушившая.       Ламберт фыркает, убирает подушку и, хватая Лютика за запястье, прижимает его к кровати, подмяв под себя.       — Моя сладкая девочка хочет попробовать удушение?       Лютик снова давится воздухом и ударяется коленом по бедру, а потом чуть выше паха, и Ламберт морщится.       — Слушай, быть самкой ведьмака не такая плохая роль и…       Ламберт снова прерывается на смех, когда Лютик резко подается вперед и кусает за шею.       Потом замирает, широко раскрыв глаза, когда ощущает, что Лютик, блять, прокусил его кожу. На секунду они так и замирают, пока Лютик медленно не отстраняется от него, облизывая губы. Шея ноет, пока Ламберт смотрит во во все глаза на Лютика.       — Видишь, я тебя пометил, а значит это ты моя самка!       Ламберт щурится, а потом резко переворачивает взвизгнувшего Лютика на живот. Тот пораженно вскрикивает и непонимающе смотрит через плечо, опираясь на локти. Ламберт кидает на него долгий звериный взгляд и, шлепнув по ягодице, резко кусает за нее же. Прокусывает, до крови впиваясь клыками. Лютик взвизгивает, сжимает руками покрывало, но не отпихивает.       Ламберт медленно отстраняется, вылизывает место укуса, слизывая кровь, мягко целуя, а потом поднимается вверх. Ласково берет за горло, прижимая к себе. Лютик судорожно вдыхает, прижимаясь к нему в ответ.       — Я первый твою лебяжью шейку пометил, — мурлычет Ламберт. — Не знаю уж, кто тут чья самка, но от тебя теперь пахнет мной, а от меня — тобой.       Лютик усмехается, а потом говорит, поворачиваясь к Ламберту:       — Ну, значит у нас равноправные отношения.       — Ага, — Ламберт чмокает его в щеку. — Но молоком все равно пахнет от тебя. Наверное, природа хотела, чтобы ты кормил ребенка гру…       Он затыкается, когда Лютик, рыкнув, резко подается вперед, целуя его, затыкая.       Ламберт отвечает на поцелуй, наслаждается каждой секундной, а потом отстраняется и, утыкаясь носом в шею, глубоко вдыхает в себя его запах.       И нет, он пробуждал не просто желание, не просто параноидальную мысль трахнуть Лютика.       Он заставляет ощущать желание заботиться, защищать и делать для Лютика все-все-все.       И, что самое главное, его это абсолютно устраивает. Особенно то, как тихо начинает мурлыкать Лютик, когда Ламберт ласково целует его в места укусов и бесчисленных засосов.       Его абсолютно точно все устраивает.