Десять вечеров или Сказки Хошино

      Ночной порой, когда все добрые духи спят, а по лесным тропинкам шастают лишь проказники-барсуки да нахальные кицунэ, по пустынной дорожке ехал одинокий самурай. Он был храбрым воином, и за это его вызвали в Столицу, на службу к самому Сёгуну. Дорога была дальней, а слуга самурая заболел и умер, поэтому он ехал один, ведь был очень храбрым и не боялся ни злых духов, ни трудностей дальнего пути. Почти полная луна освещала ему тропинку сквозь пожелтевшую листву, но не было вокруг ни единого дома, где он мог бы переночевать. Самурай хотел уже было остановиться на ночлег под большим раскидистым дубом, но тут увидел возле реки огонёк рыбацкой хижины и направил коня туда. Спешившись, похлопал ладонью по столбу, поддерживающему крышу, коснулся колокольчика охранного амулета, давая понять хозяевам, что гость вовсе не злой дух.       Навстречу ему вышел молодой рыбак, увидел вооружённого человека и испугался, залепетал что-то про то, что у него нет денег.       — Я не разбойник, — сурово сказал ему самурай. Достал серебряную монету, показал её рыбаку. — Если у тебя найдётся для меня ужин и постель, я заплачу.       «Этих денег мне хватит до новолуния», — подумал рыбак и принялся вежливо кланяться, прося гостя в дом, как подобает доброму хозяину. Покуда воин возился со своим конём, ухаживая, рыбак достал всю еду, что была у него в доме, раскатал свой футон, подумав, что одну ночь может поспать и на полу возле очага, не так уж и холодно. Накормив гостя, получил монету и спрятал её получше, чтобы никакие разбойники не смогли найти.       — Ты живёшь тут один? У тебя нет семьи? — спросил самурай, внимательно разглядывая юношу. Он был весьма умудрён жизнью, хорошо знал людей и видел, что этот простоватый паренёк мог бы стать ему добрым слугой и верным помощником… но пока не говорил об этом вслух.       — Да, господин, у меня есть только мать, она живёт рядом, в деревне… а я тут рыбачу на реке, так удобнее.       Самурай промолчал, решив подумать об этом утром. Неспешно поднялся, поблагодарил хозяина за ужин, снял с себя пластинчатый нагрудник, наручи и поножи, аккуратно сложил и завалился спать в одной рубахе, не обращая внимание на сквозняки в старой хижине. Уснул сразу, а рыбак, подумав немного, укрыл его своим одеялом, зная, как коварно ночное дыхание холодной горной реки. Посидел ещё немного у огня, поглядывая на гостя, гадая о том, сколько всего ему пришлось пережить в далёких странствиях и жестоких боях. Сам он никогда не уезжал из своей деревни, и ему было страшно даже подумать о том, чтобы странствовать где-то, не имея крыши над головой, доверяясь случайным людям в дороге и испытывая на себе превратности судьбы.       Когда угли в очаге потухли, юноша совсем замёрз, лёжа на полу, и решил, что ничего страшного не случится, если он пристроится на краешке своего футона, укрывшись старым шерстяным ковриком. Он только успел подумать, что самурай лишь с виду такой грозный, а на деле гораздо добрее и не будет сердиться на это — и уснул.       Гость проснулся по военной привычке рано, сперва удивился тому, что хозяин дома решился прикорнуть рядом с ним, с чужаком, но потом внимательнее вгляделся в его лицо, освещённое слабым светом восходящего солнца, заглянувшего в маленькое мутное окошко… и решил, что так и должно быть. Скинул с него старый коврик, укрыл одеялом, прижав к себе — паренёк доверчиво прижался к нему, ища тепла… но почти сразу же проснулся, испуганно вытаращив огромные карие глаза, попытался отстраниться.       — Ой… не сердитесь на меня, добрый господин… я просто немного замёрз… я не хотел вам мешать…       — Я не сержусь, лежи тихо. Будешь послушным, я дам тебе золотой…ш-ш… лежи…       — Что вы делаете, не надо… добрый господин, не надо, пожалуйста…       — Три золотых… лежи, я сказал! Иначе я изобью тебя и получу всё бесплатно! Но я не хочу тебя бить… ты красивый… да… очень…       Немолчный шёпот реки не заглушал жалобные всхлипы, невнятное бормотание, тяжёлое дыхание мужчины, тихие стоны юноши, протяжное «ааах!»… Потом снова наступила тишина. За стеной покосившейся хижины было слышно, как переступал копытами стреноженный конь, фыркал и отмахивался хвостом от мух.       — Поедешь со мной в Столицу?..       Ацуши вздрагивает и отворачивается к окну. Видение рассеивается, чуть запотевшее окошко маленького лав-отеля на окраине Фудзиоки выходит прямо на железную дорогу, и в тишине слышен стук колёс ночного токийского экспресса.       — Поедешь с нами, А-тян? — Хидэхико приподнимается, пытаясь заглянуть в лицо любовника, закуклившегося в одеяло. — Ну, сам посуди, какого тэнгу ты будешь торчать в этой дыре, пропивая свой талант? К тому же… я так скучаю там без тебя… ну, поедем, правда же. Снимем квартирку на двоих, будем нормально репетировать, и тебе не придётся мотаться на концерты отсюда.       — Я не могу, Хидэ-тян. Ты же знаешь…я не могу оставить матушку одну.       — Ну, ты же будешь приезжать к ней, присылать деньги. Подумай сам, ведь мы заработаем гораздо больше, если подпишем нормальный контракт и будем выступать чаще, ты столько сэкономишь, не катаясь туда-сюда, что сможешь через полгода купить себе новую машину.       — Да знаю я… ты уже говорил это.       — Вот-вот. Говорил. Только ты почему-то всё никак не можешь решиться. Ну, хочешь, я сам поговорю с ней?       — Ой, не надо, я сам…       — Обещаешь?       — Ано…       — Обещай мне, Ацу-кун. Реши, наконец. Ради меня.       Тяжело вздохнув, Сакураи обнимает любимого, прячет лицо на его груди… кивает.       — Ради тебя.