* * *
Наомаса только зашел в здание полицейского департамента, как кто-то позвонил в участок и сообщил, что слышал громкий то ли взрыв, то ли падение чего-то огромного на территории своих соседей. По короткому пересказу, стало ясно, что в доме проживает большая семья. Наомаса не исключил, что они могли пострадать или оказаться в заложниках злодеев, поэтому прихватил с собой героев, что оказались под рукой, и помчался прямо к названному адресу. Увиденная картина поражала своей… жестокостью. На остатках заднего двора валялись кровавые кучи мяса и человеческих выделений, даже нашлись останки собаки… Его, как и помощника, стошнило там же, где они и стояли. От дома остались лишь обломки и одна из стен, а окружение было исчерчено тонкими линиями разрушений. Картина ужасала. Наомаса, вытирая рот, скомандовал собрать информацию у соседей и очевидцев. Сам же побрёл обратно к машине, чтобы найти бутылочку воды, которой обязательно поделится с товарищами, когда они закончат со своей частью работы. А сам он посидит немного и… отойдет от всего этого ужаса, да. Вообще, Тцукаучи работал детективом при полицейском участке уже третий год. С его причудой[1] это было правильным решением — героем он бы не стал все равно, учитывая еще и то, что он был бетой, а так людям помогать может. В его участке мало людей, поэтому он часто выезжал на вызовы, как и в этот раз, хоть его задачи были немного другими: поиск улик, расследования, допрос. И еще никогда ему не доводилось быть свидетелем такой жестокой расправы над целой семьей. Нет, убийства были, даже детские, но не настолько жестокие: это кем надо быть, чтобы оставить после человека лишь кучку фарша? Что же это за причуда такая у психа должна быть? От этих мыслей его передёрнуло. Детектив решил отвлечься и повернул голову прямо к своему напарнику, что старательно опрашивал соседей. Выглядел он идеально для общества причуд: прямоходящий рыжий кот с большими глазами и до жути мягкой шерстью в полоску. Наомаса не удивился, если бы он тоже хотел стать героем в детстве, — мутация увеличила ему слух, обоняние, четкость зрения и даровала множество других вещей, присущих кошкам. Многофункционально, однако, для омеги. Родился бы тот альфой… да, тогда бы смог покарать злодеев не в однотипной форме, а спандексе[2]. А так его напарник был приятным… эм, человеком, точнее, омегой, с приятным запахом мяты (хоть Наомаса его почти и не чувствовал из-за своей природы, но, видимо, аромат был настолько сильным, что доставал даже до его рецепторов). Тяжело вздохнув, мужчина вышел из машины и подошел прямо к забору, который закрывал от взглядов незнакомцев территорию дома… бывшего дома, ведь от него остались только какие-то обломки. Кстати, надо бы и их проверить, может быть, убийца решил их ограбить и попал под завал? Или другие члены семьи: пока что количество жертв установить невозможно без анализа крови и сравнения с ДНК жильцов здания. Хотя ничего путного найти все равно не смогут, и придется хоронить прямо так, общей кучей и под сухой подписью имен, с датой рождения и смерти. Нехорошо получается. — Я закончил, Няомаса-семпай[3], — рыжий вихрь неожиданно появился с правой стороны от детектива, от чего тот испуганно вздрогнул, а после нацепил неловкую улыбку. — В доме проживало семь человек и собака: муж с женой, родители жены и их малолетние дети лет четырех-пяти, еще один ребенок восьми лет, а так же пес породы Корги. Так же я выяснил, что глава семейства был владельцем крупной фирмы[4]. — Ясно, — информации было мало. Хотя бы имена известны — меньше мороки будет с удостоверением личности по документам на дом. Только вот, эта информация и путает. Кому понадобилось убивать Шимур? Из-за бизнеса? Случайное стечение обстоятельств? Серийный маньяк, нападающий на мирных граждан? Наомасе казалось, что клубок ниток путался все сильнее, нежели становился меньше. Догадка крутилась на языке, но все время ускользала, словно птица от домашнего кота. Мало информации. Скорее всего, им придется перерыть всё в архивах, чтобы прийти к решению проблемы. –Мы должны собрать биоматериалы. Я пройдусь по… трупам. А ты, кохай[5], проверь остатки дома и найди личные вещи. Или постарайся, — исправился детектив, уловив изменения в лице напарника. — За работу. Хирургические белые перчатки сидели, как влитые, неприятно натягиваясь на коже. Наомасе хотелось их скорее снять. Так же скорее, как и оказаться подальше от останков людей. А ведь бригада скорой помощи будет ехать еще долго…. Торопиться-то некуда. Мужчина уже подошёл к ближайшему скоплению мяса и приготовил стерильную пробирку, как услышал взволнованный голос омеги: — Семпай, тут!.. Договаривать он не стал, поэтому Тцукаучи сорвался с места и в рекордные секунды оказался рядом с напарником. В месте, где он стоял, пахло по другому; кровь чувствовалась отдалённо, лишь оседая металлическим привкусом на языке, зато присустсовал другой аромат. Запах гнили. Наомасе казалось, что она была везде: на столько противный воздух был в этом месте. Причем, там присутствовала не только древесина, но и камень, земля, одежда — всё смешалось в какафонию запахов, не давая нормально соображать. Детектива потянуло избавиться от своего завтрака повторно, но тот стоически перенес рвотный позыв, — его кохай был бледный, что отчётливо прослеживалось даже сквозь пушистый мех, но даже звука не подал. И тут спрашивается, он позвал Тцукаучи для того, чтобы он «насладился» гнилью? — Что слу… Наомаса сам заткнул себе рот, когда его черные глаза зацепились за крохотную ручку, торчащую из-под завалов. В его голове тут же появилась мысль наказать напарника за такую халатность, но он быстро отмел все ненужное, разгребая мусор руками. Было противно. Ребенка завалило кусками серой жижи, от которой и несло гнилью. А было противно от самого себя: надо было проверить здание в первую очередь. Вдруг, он умер, пока они приходили в себя и опрашивали соседей? Вдруг, его уже не успеют спасти? Хоть совесть и шептала мысль, что ребенок был уже давно мёртв и они сейчас откопают лишь холодное сердце, но где-то на затворках сознания маячила мысль, что его спасти все же успеют. И Наомаса искренне желал, чтобы ребёнок выжил. Во-первых, это его задача — делать так, чтобы люди могли жить спокойно. Во-вторых, так будет гораздо проще разузнать, что же произошло на самом деле. Да, не совсем чистые помыслы, но это куда лучше равнодушия. Да и по-человечески жаль парнишку. Когда перед сотрудниками полиции наконец появилась целая фигурка ребенка, Наомаса тут же принялся осматривать тело на следы серьезных повреждений или, к сожалению, смерти. Все было… не очень хорошо. Хоть скорая и была вызвана повторно его рыжим кохаем, Наомаса был не уверен, что ребенок продержится: у него была проломлена голова, сломаны обе руки, и видимо, при попытке закрыться от падающей крыши и стен — левая нога и тазовая кость. Скорее всего, пострадали еще и ребра, а где ребра, там и легкие с сердцем. Не дай Ками-сама, у него еще и внутреннее кровотечение — поминай, как звали. Хоть одно радовало, пульс был стабильным, как и дыхание, но слабым и поверхностным. Перемещать тушку ребенка они не решились, как и оказывать первую помощь. Еще не факт, что они хуже не сделают. Все, что мужчины могли на данный момент, так это продолжать свою работу, надеясь, что ребенок выживет и сможет жить без серьезных последствий. По крайней мере, так у них не будет груза вины на шее.* * *
Назойливый писк раздался прямо над ухом, выдергивая меня из состояния сна. Дезориентированная, я начала крутить головой до пляски пространства перед глазами и повышения пульса. Писк стал громче и настойчивее, а множество липучек и противная игла в сгибе локтя меня на столько достали, что я начала их выдергивать. Основания челюсти неистово чесались, что показывало, что я нервничаю, нахожусь в состоянии острого стресса, на грани истерики. Правда, думать об этом хотелось в последнюю очередь, как вспоминать тот вечер. Когда на мониторе отобразилась одна сплошная полоса, я смогла спокойно выдохнуть и в раздражении начать начесывать кожу под ушами. На легкое недомогание в мышцах было абсолютно все равно, как на суету за дверью. Перед глазами стали возникать силуэты минувшей гибели моей семьи. Как бы долго я отрицала всю эмоциональную привязанность к Шимурам, я чувствовала себя сейчас разбитой вдребезги. Как фарфоровая куколка, которую скинули с полки, а после попытались наспех склеить. Только вот трещины остались, как и маленькие сколы. Я их бросила. Я ужасная дочь. Ужасная сестра. Ужасная внучка. Ужасная хозяйка. Они умерли, а я выжила, получив причуду. Причуда… Мои алые глаза вперились в растопыренную ладонь. Казалось, что я совсем не обращаю внимание на вбежавший медперсонал. Это была обычная рука, моя рука, которая никак не изменилась после трагедии. Только вот на задворках сознания мигала красная лампочка, сигнализируя об опасности. Кто-то резко схватил меня за плечо, видимо, стараясь привести в чувство. Я на рефлексах обхватила чужую конечность своей ладошкой, как делала это во время стычек с отцом. Чужой крик и резкий запах гниющей плоти подействовал точно так же, как и ведерко холодной воды. В ступоре, я не успела вовремя оторвать ладошку от остатков чужой руки и на белый пол больничной палаты опала дурно пахнущая масса из сгнившей одежды, волос, мяса и костей, человеческих выделений. В палате резко стало пусто. Прям как у меня в голове. Взгляд зацепился за это несоответствие на чистой поверхности пола и не хотел отцепляться. От запаха начали слезиться глаза, а в горле застрял несуществующий ком из собственных органов, которые хотелось выблевать прямо в туже кучу, увеличивая количество противного. Вторая рука опустилась на простынь. Мизинец, до этого оттопыренный по привычке еще с первой жизни, упал рядом. Резкий запах гниющих простыней ударил с другого края и ровно через секунду я свалилась в вонючую серую массу, пачкая болничную сорочку. Подняв руки вверх, как от огня, я начала судорожно ползти к противоположной от всего этого ужаса стене. Пальцы привычно вцепились в податливую плоть на стыке челюсти и черепа, расчесывая эпидермис до крови. Дышать было трудно, а глаза застилала пелена из мутных слез и отросших, кудрявых черных волос. Ком в горле возрос, «проглотив» крик ужаса, переходящий в надрывный плач. Все тело начало фантомно[6] зудеть от количества сгнившей жижи на мне. Стена отдавалась неприятным холодом в спине, от чего тело начало мелко дрожать. Забавно. Тенко-отото убил нашу семью от обиды и страха, а я незнакомого человека из-за вторичных эмоций после дня гибели нашей семьи. Это не квирк, а проклятие какое-то. Руки оторвать от кожи удалось лишь чудом. Но они тут же потянулись обратно, поэтому я неуклюже сцепила их под коленками и рухнула на пол, сжавшись в комок страха и отчаяния. За что мне все это? Лучше бы я умерла.***
Проблему в виде моего нестабильного квирка решили просто — прямо из Академии прибыл щуплый пацан, до ужаса похожий на Айзаву Шоту, который в итоге стер его одним взглядом. На его лице я прочитала удивление и ужас. Стало еще противнее. Врачи тут же подобрались ближе и что-то вкололи мне прямо в вену. Через пару секунд я облегчённо закрыла глаза. Последнее, что я помню до полной отключки, — горящие алым глаза Сотриголовы и его нахмуренные до предела брови. Дальнейшее нахождение в больнице было больше похоже на тюремное заключение. Нет, на меня не вешали блокираторы и не кололи снотворным каждый час, чтобы я, не дай Ками-сама, проснулась и опять кого-нибудь убила. Меня просто боялись и сторонились даже врачи, а каждое их редкое посещение сопровождалось тем самым Айзавой, который не сводил с меня взгляда. К этому можно было привыкнуть спустя некоторое время, но постоянный голод, потому что медсестры заходили через раз и всегда приносили мало (видимо, ненавидели меня за убийство их коллеги), выводил меня из себя. Я стала быстро терять массу, становясь бледной копией себя. Да и волосы активно седели после перенесенного стресса. Первое убийство не прошло бесследно. Мне снились кошмары, от чего я нередко вскакивала ночью и с ужасом в глазах смотрела на свои пристегнутые к кровати руки. Везде мерещился противный запах гниющей плоти, от чего мой аппетит почти пропал и есть даже те крохи, что мне приносили, было трудно. А ещё на меня было совершенно покушение истинным альфой той самой медсестры-омеги, из-за смерти которой меня ненавидят и считают демоном. Он ворвался в палату неожиданно, словно вихрь, снося дверь с петель. Я даже отреагировать не успела, потому что была привязана и в то время отходила от аппаратов, поэтому чувствовала себя овощем. Альфа сблизился с моей хлипкой тугой, в мгновение ока, начиная душить. Именно тогда я поняла, что все мои желания умереть — чушь собачья. Я хочу жить. Хотя бы ради брата. Спас меня какой-то неравнодушный пациент-альфа, скрутив мстителя за пару секунд. Правда, я уже потеряла сознание и меня пришлось долго и упорно откачивать. Блядство. Под конец моего проживания в городской больнице, меня посетил детектив, занятый раскрытием убийства моей семьи. Старые раны были открыты вновь.***
Мне было плохо морально. Стены давили со всех сторон, а нагнетающая тишина сводила с ума. Поэтому скрип двери и голоса стали отдушиной для утопающего и моим лучиком света. И, пускай, говорить я не хотела, но вот послушать… Услышать кого-то, кто не будет извергать на меня тонны ненависти и презрения. Потому что я и так знаю, что с получением причуды стала монстром. — Здравствуй, Тихэй-тян, — мужчина с седой бородой и уставшими-янтарными глазами представился первым: — Я социальный работник, Окумура Оока. Можешь звать меня Окумура-джи-джи[7]. Сегодня я буду следить за тем, чтобы твой гость не давил на тебя или причинял дискомфорт. Я перевела равнодушный взгляд на высокого мужчину с короткими черными волосами темными глазами. Он был одет в простую белую рубашку, поверх которого был накинут медицинский халат. — Тцукаучи Наомаса, детектив, — приветливо улыбнулся тот. Я не стала отвечать, вновь смотря в потолок. Никто так и не отвязал меня. Все, видимо, опасаются, что я вновь кого-нибудь убью, если смогу свободно двигаться: никто так и не определил тип моей причуды и способ ее действия, потому что делать это было опасно. Глупые. Дайте мне перчатки, пожалуйста, я больше не могу лежать на этой кровати, словно мертвая! — Айзава Шота, уже виделись, — после продолжительной паузы решил представиться мой личный предохранитель. Как вовремя, черт возьми! Мы уже пару недель знакомы, считай, заочно. Видя, что я на них не реагирую, мужчины расселись вокруг моей койки, собираясь с мыслями. Вот бы развязали, черти… Спина ужасно затекла, как и все остальные части тела. Хочется выть от бессилия. Я не спасла свою семью, так еще и шевелится нормально не могу. — Тихэй-тян, ты отличаешься от изображения на фото. Ты плохо питаешься? О, он решил начать с более-менее нейтральной темы? Довольно умно. Вот про это я молчать не собираюсь. — Скажите… Я монстр? — голос звучит даже хрипче, чем обычно. Чувствую, что все в комнате вздрогнули, начиная обеспокоенно обмениваться взглядами. Знать об этом могли только лечащие врачи, потому что я ни слова не говорила с момента поступления в больницу, а вот эта информация есть в карточке. Если они не знали, то всем действительно насрать на мое состояние. Списали молчание на психологическую травму? Пережитый стресс? Нелюдимость? А может подумали, что я «одаренный» ребенок? — Нет, Тихэй-тян, ты самый обычный ребенок с необычной способностью, — мягко ответил мне социальный работник, видимо, являющийся психологом. — Тети в белых халатах приносят мне еду раз в день, говоря, что такой монстр, как я, не достоин даже этой тарелки риса и кусочка рыбы. Я перевела взгляд прямо на старичка, рассматривая его эмоции. Он нахмурился, думая о чем-то своем. Вспоминает законы? Было бы неплохо. — Я спрашивала у них, почему они так считают? Вместо ответов они делали мне больно, — я говорила тихо, вкрадчиво, а интонация была такой, словно я была на грани истерики. — Неправильно ставили уколы, затягивали жгуты до побеления кожи, — я вновь уставились в потолок. — Меня отвязывают раз в два дня, смотря, как я ползу до туалета. Я почти не чувствую тела и из-за этого плохо сплю. Еще и кожа на шее чешется так сильно, что я могу до ссадин дергать руками, в глупой надежде сорвать оковы. Ненавижу. Унижаться перед медсестрами, вылизывая пол своим брюхом, было отвратно. За обе жизни ко мне не относились настолько плохо, но я старалась перебороть себя и отстраниться от противоречивых чувств: хотелось уже дойти до уборной, как и вскочить с места, превратив в отвратительную жижу моих мучителей. Одного за другим, а после сбежать на поиски брата… Правда, здравый смысл все еще был во мне и не давал сорваться. — Да как они! Я буду жаловаться, они не смеют обращаться так жестоко к ребенку, — гневно воскликнул психолог. Послышался тяжелый вздох со стороны детектива и сглатывание Айзавы. Ну, да, Ширакумо еще жив и Шота не стал таким жестоким… Жаль его. — Я подключу полицию. Нельзя оставлять все так, как есть, — согласился Наомаса, не уловив и тени лжи в моих словах. И то хлеб. Верят. Не считают демоном. Не ненавидят. На душе стало менее противно. — Хорошо, Тихэй-чан, а теперь нам надо серьезно поговорить, — вкрадчивый голос психолога заставил перевести на него свой алый взгляд. — Что произошло в тот день? Твои слова облегчат поиск виновных, — нет, не говори этого. Пожалуйста. Ну зачем?.. — в убийстве твоей семьи. Взгляд стекленеет. Мышцы сводят фантомные боли, от чего я дергаюсь, как ошарашенная, в сторону. Перед глазами против моей воли начинают мелькать воспоминания. Мон-чан оседает на землю кусками мяса, заляпывая Тенко кровью. Матушка с бабушкой и дедушкой выходят на улицу, а после умирают, так и не осознав произошедшее. На фоне разрушающегося дома слышится крик брата, полный ужаса и боли.