Я так давно тебя искал по грязным пресным руслам, Зубами сети рвал, напрягая каждый мускул. Пожалуйста, теперь не выплюни меня на берег Во время очередной бури твоих истерик Noize MC «Мое море»
Шел апрель. Они с Егором так и жили на съемной квартире, полностью заняв одну из двух комнат. Ту, которую была меньше и которую раньше называли траходромом, потому что большую её часть занимала большая двухспальняя кровать, а вдоль стены был втиснут узенький шкафчик. На этом мебель и свободное пространство заканчивались. Но теперь правильнее эту комнату было бы называть лежальником. Герка почти всегда спал или лежал, замотавшись с головой в тяжелое, тёплое одеяло. Иногда поднимался и тенью отца Гамлета брел до сортира и обратно. Или вставал около окна и смотрел за стекло пугающе отсутствующим взглядом. Почти не ел. И почти всегда молчал, изредка отвечая односложно на вопросы, но чаще не отвечал вовсе, отрицая существование всех вербальных и невербальных контактов, даже в глаза не смотрел – в пол, в стену, в окно, в сторону – только не в лицо, и всегда сгорбленный, с опущенной головой. И не стремился к тактильности, пусть бы молчал, так хоть бы обнимал, тянулся – нет, ничего, точно такое же деревянное ничего, как когда Мат осторожно обнимал его сам. Просто другой человек, чужой, непонятный, недоступный. Условно живая кукла. От этого внутри росла неясная тревога, которая медленно-медленно, капля за каплей, высасывала внутренние силы. Парни иногда подтягивались к ним сюда, иногда нет, иногда вытаскивали Матвея куда-то, иногда тусили за стеной. Сам Матвей по совету Марии Николаевны, которую отчего-то даже мысленно не получалось называть по-другому, пытался строить свою жизнь вокруг Герки, но не подменять её. Карантин был на руку, больше времени получалось проводить рядом, но иногда Матвей с облегчением выходил из дома, устав от царящей в нем давящей, гнетущей тишины, от ощущения застопорившегося времени.***
В воскресенье Матвей, как и обещал, поехал к матери, оставив Егора одного с самого раннего утра. Забежал в кондитерскую, купил любимую мамину Розалию – пирожное с твердым коржиком снизу и воздушно-белковым кремом сверху. Еще апельсины взял в продуктовом – не знал зачем, но вроде всегда в больницу носят апельсины. Традиция. Не обладал он Геркиным умением на всё глядеть под невозможными, свежими углами; скучным был, перпендикулярным, монохромным, не умел фонтанировать радужными идеями на пустом месте. У мамы провел часа два или даже больше. Они сидели на небольшом диванчике в просторном холле. Матвей старался не смотреть особо по сторонам: видеть больных вокруг было неприятно. Седированные, они неторопливо прохаживались туда-сюда, иногда что-то говорили друг другу заторможенными голосами, некоторые играли в крестики-нолики или морской бой за столами, другие читали. Больше всего пугало то, что Егор сейчас выглядел очень похоже на некоторых из них. Потухшим и потерянным. Мат отчаянно хотел его скорее назад, чтобы улыбался и шутил, и дурашливо скакал вокруг, и рассказывал обо всём, включал своё вики-радио на первую попавшуюся тему. И целовал чтобы. Если у них, конечно, еще остались шансы быть вместе. Между тем, собственная мама выглядела почти нормальной на фоне того, что творилось вокруг. И видно было, что правда соскучилась: всё обнимала его, трогала, держала за руку, просто не отрывала глаз. И он сам вдруг понял, что тоже соскучился. Конечно же, и не ненавидел её вовсе, просто по-детски обижался, что болеет, что напугала его тогда так сильно во время припадка. А сейчас дорос, дозрел, отпустил это, увидел, какая она хрупкая, нежная, уязвимая, почувствовал, как невыразимо тоскливо должно быть ей тут. Пообещал себе, что будет приходить чаще и будет писать ей чаще. Долго обнимал напоследок, хотел поцеловать в щеку, но боялся снимать маску, которую заставили нацепить, поэтому просто сжал худую, болезненно обтянутую кожей руку в своей. Потом заехал к Сашке, вытянул того на улицу. Прошлись немного, покурили, потрындели за жизнь. – Как он? – Осторожно спросил Саня уже под прощание. Матвей смотрел на прорастающую, пробивающуюся вокруг буйную зелень, на почки набухшие, на внезапно пестро-чёрную землю. Весна в этом году наступила странно быстро, неожиданно. Снега почти нигде уже не осталось, и даже в этом виделась какая-то печальная закономерность. Снег их как будто объединял. Они же гуляли по снегу, валялись на снегу, целовались в снегу – уже даже не верилось, что это было по-настоящему, вспоминалось сейчас, как сон. – Так же, – сухо ответил Матвей и хлопнул Сашку по плечу, прощаясь, поворачивая к дому.***
Когда Мат вернулся, Герка стоял на кухне и, судя по парящей кастрюле на плите и лежащей рядом белой полиэтиленовой пачке, собирался варить пельмени. Невозможно поверить. Так резко? Так быстро? Неужели всё? Неужели, наконец, лекарства включились или депрессия угасла сама по себе? – Привет. – Очень-очень осторожно сказал Матвей, замирая на пороге, словно боялся, что от громкого звука, от слишком быстрых его шагов Егор снова спрячется глубоко в себя. Хотя он действительно этого боялся. – Привет. Герка был такой смешной в домашней одежде. Небесно голубые трикотажные штаны с дурацкими мишками, свободная желтая футболка с психоделическим принтом на груди. Мама привезла его вещи еще давно, почти сразу, а он вот только сейчас их надел, до этого так и ходил в одном и том же. Вернее, лежал. Егор коротко посмотрел на него, только не в лицо, а в живот. И аккуратно улыбнулся, еле-еле растянув губы. Как будто учился это делать в первый раз. Матвей подошел и, наверное, чересчур порывисто обнял его со спины, уткнулся лицом в плечо, втянул запах. И ничего не почувствовал, кроме душистого набора специй, забивших нос. Ну да, конечно, кто же варит пельмени просто в соленой воде? Неужели – всё?! Хотелось идиотски проораться от радости. Хотелось спросить так много всего, так много вопросов накопилось за время этого вынужденного молчания, начиная от глупого «тебе полегче?», заканчивая болезненным и уязвлённым «так ты бросаешь меня или остаёшься?» Но рано было. Потом всё расскажет сам. Не считал Мат правильным давить сейчас, вытягивать щипцами. А может, банально просто боялся услышать ответы. Следующая мысль больно кольнула. Вдруг подумалось, что, может, не надо вот так обнимать? В конце концов, в момент последнего адекватного разговора они были в состоянии разрыва. Да и Герка так и стоял, не торопился развернуться и обнять в ответ. Спросил вместо этого будничное, – пельмени будешь? – своим еще слабым, но узнаваемо мягким голосом, засыпая содержимое пакета в закипевшую воду. Неправильно засыпая, всем скопом, отчего кипящая вода брызгала на плиту, на руки, даже на пол. – Буду. – Ответил Матвей с застывшей улыбкой и нехотя отлип, пошел руки вымыл, причесался, переоделся тоже, а то толстовка, кажется, пропахла по́том, пока он носился по городу. Гера позвал на кухню через несколько минут. От горячей, полной тарелки поднимались клубы пара. На столешнице пиликнул чайник, сигнализируя, что вскипел. Матвей побросал пакетики липтона по кружкам, разлил кипяток, рафинад бросил. Бытовуха немного отвлекала от главного и неизбежного. Странно и неправильно: он так трепетно ждал, когда Егор придет в себя, а вот теперь дождался – но терялся. Опять не знал, как себя вести, что говорить, что делать. Сели друг напротив друга, и Мат даже не глазами заметил, а всей кожей почувствовал взгляд. Напрочь забытое за эти дни влечение согрело низ живота, растеклось по телу. Матвей сделал глубокий вдох и посмотрел на него. Отметил про себя, что Герка успел побриться, пока его не было. И принять душ, судя по тому, как мягко рассыпа́лись кудри по макушке. И еще сильнее похудел за прошедшее время, отчего и так невозможные его скулы стали еще острее, а глаза – больше и ярче. Мат опустил глаза в тарелку, раскидал пельмеши по мискам, даванул себе сметаны из пакета. Герка сделал практически то же самое, только намешал себе сметану с мазиком и кетчупом. – Тихонько, будто пробуя голос на силу, спросил. – Расскажи, где был? – К маме ездил. – Так же негромко ответил Матвей. – И как у нее дела? – Получше. – На выходные не отпускают? – Пока вроде нет, не знаю. Но если отпустят, неясно, где жить, отец ту квартиру сдаёт. – Да разберутся сами. Взрослые. – Да я в это и не полезу. – А ты рассказал ей о нас? – Ага. – И что она? – Сказала, что любит меня. И будет больше молиться. И хочет тебя увидеть. – Приятно. Ты переживал, как она отреагирует? – Конечно. – Матвей. – Что? – Почему ты на меня не смотришь? Мат, нацепив пельмень на вилку, размазывал сметану по тарелке, рисуя бесконечную спираль. – Потому что ты слишком красивый. Если Егор и почувствовал что-то, вида не подал, даже голос не изменился, прозвучал так же спокойно, как и раньше. – Так. И почему ты лишаешь себя этого удовольствия? – Потому что с некоторых пор не знаю, имею ли право. – Ляпнул Мат, как на духу. А, договорив, наконец, опять поднял глаза, а Герка вдруг не выдержал и уронил взгляд. Ну вот и всё, собственно. Договорились, хватило на тридцать секунд. – Гер, я совсем не хочу ничего выяснять. Не хочу ничего требовать. Ставить тебя в неудобное положение, вот это всё. Не хочу. Я так рад, что тебе полегче. Правда, очень сильно рад. – Но?.. – Он тоже поднял глаза. Взгляды встретились. Наконец. Как давно они не смотрели вот так прямо друг на друга? Матвея пробрало по загривку, как в первый раз, только не теплом, а холодом. Морозом. Герка глядел серьезно и тяжело. Лёгкости в глазах не осталось совсем. Он как будто закрылся наглухо. Зачем? – Что? – Мат не понимал, честно. Если в первую минуту хотелось орать от радости, то сейчас – от ощущения вдруг выросшей этой тупой бетонной стены между ними. Егор не улыбался. – Продолжай. Ты очень рад, но?.. Матвей начинал раздражаться. – Нет никакого «но», я просто рад. – Мне всегда нравилось в тебе то, что ты умеешь говорить прямо. Что изменилось? Ты щадишь мои чувства? Не надо, я на сильных антидепрессантах, справлюсь. Мат понял, что всё ещё нихуя не понял. Кто с чем должен справляться? – Я не хотел затевать этот разговор вот так сразу, едва ты оклемаешься. Может, давай потом? – Да, было бы хорошо, наверное, потом это обсудить, но проблема в том, что этот разговор уже идёт. Матвей выдохнул. – Ты прав. Непросто было с таким Егором, почти невыносимо. Мат привык, что это он отстранённо-холодный скептик в их паре, привык, что его в чем-то убеждают, увлекают, пытаются растормошить, смягчить и вытянуть на контакт, вызвать улыбку. Меняться ролями так было неприятно, сложно. А еще осознал, как же тяжело иногда было Герке с ним. Когда всё в штыки и всё не так. И приходится пробиваться через жесткие, больно царапающие слои отрицания и защитных шипов. Он поколебался недолго, а потом решил выдать ему правду-матку. – Ты написал, что мы расстаёмся. А я притащил тебя сюда и, фактически, держал силой, потому что ты вроде хотел домой, но я тебя не отвозил, а сам уйти ты не сильно мог. Но теперь можешь, судя по всему. Но не уходишь. Пока. И я не знаю, вместе мы или нет. Но я даже это спрашивать не хочу, потому что ты уже сказал мне дважды, что нет. А я как будто цепляюсь за соломинку. – Ты сказал, таких, как я, нужно изолировать. – Да я хуйню тогда нёс, мне казалось, круто звучит. – Нормально звучит, разумно. – Полный бред. Я просто смел всё, всех в одну кучу. Понятия не имел, что ляпнул вообще. Тебя до сих пор это задевает? Егор отрицательно покачал головой. – Всё равно, прости меня. – Ты выразил мнение, на это не обижаются. – Но ты об этом помнишь, значит, царапает. – Мы ходим по кругу. – Наверное. – У Матвея опускались руки. Не умел он разряжать обстановку так, как Герка, не умел переключать, ничего вообще не умел. – Ты поэтому не рассказал мне? Думал, я испугаюсь? Откажусь? Не справлюсь? Егор долго смотрел в тарелку, так долго, что начало казаться, он опять перестал говорить. Но потом, наконец, ответил, обращаясь, судя по всему, к лежавшему там одинокому пельменю. – Я рассказал. Подробно и детально. В черных конвертах. – Бля. – Матвей откинулся спиной на холодную стену позади себя. Его словно под дых ударили, дышать стало трудно. Он медленно втыкал, закрыв глаза. – И ты считал, я знаю. И на даче ты думал, я принял тебя с твоим БАР. А я сказал, что не читал. И это вернуло тебя на исходную. – Да. – Бля. – А потом депра, видимо, начала наваливаться, и я осознал, что лучше тебе без меня. Потому что я болен, настоящий ментальный калека, псих, которых ты ненавидишь, и никогда не стану нормальным, оно не лечится. И я обязательно всё испорчу. Не умею не портить. Всё пойдет по пизде, и в финале этой трогательной истории ты меня будешь презирать. – Ему очевидно было тяжело говорить, особенно столько много за раз, и так слабый еще голос стал сиплым, как будто горло перехватывало. – Тебе уже непросто, тебе уже досталось дофига всего по жизни, ну и зачем тебе ещё я со своими эпизодами? – И ты до сих пор так считаешь? – Да. Матвей смотрел на него и отчаянно пытался подобрать в уме правильные слова. Он примерно так и предполагал, что Егор сдал назад из-за своей болезни, вернее, он надеялся на эту версию, но не позволял себе слишком сильно в неё верить, пока не убедится точно. И вот теперь убедился. Это давало ему право бороться. – Ты дохуя всего знаешь и несомненно очень умный, Герк, но всё равно такой идиот. – Он потянулся, чтобы накрыть его руку своей. – Я хочу быть с тобой и похуй, что... Егор выдернул ладонь, не дав коснуться, перебив сухо и жестко. – Это пройдёт. Вот как. Пройдет, значит. Больно резануло по гордости. – Ты серьезно сейчас? – Я не знаю. – В смысле, блять? – Не хочу. Так. А иначе не будет. Как же это было тяжело. Как же бесило! Шаг вперед и два назад. Если подумать, Герка мучительно продирался к нему вот так же всё это время. А теперь отказывается? За что боролся тогда? – Зачем ты тогда вообще всё это начинал? – Теперь и у Матвея голос упал до отрывистого шепота. Герка совсем сник. – Не знаю. Я не самый логичный человек на свете. Провалился в тебя, забыл о том, кто сам. Но я не хочу делать больно тебе, а сделаю. Я не хочу пугать тебя, а напугаю. – Да я больше всего на свете боюсь тебя потерять! Ты понимаешь? Ты – понимаешь?! – С шепота почти в крик за секунду. Кто ещё здесь психически не стабилен? Герка не реагировал. Прекрасно. Как известно, молчание – тоже ответ, и очень красноречивый. Матвея уже тащило на клокочущей внутри обиде. – Хорошо. Чего ты хочешь? Чего. ты. хочешь? Расстаться? Пошлёшь меня в третий раз? Или это всё ещё второй? Тот так и молчал в ответ. Только сгорбился опять, стал как будто меньше и младше. Матвей запустил вилкой в раковину, раздался такой неприятный металлический лязг. Герка как-то по-детски вздрогнул, дёрнув плечами. И до Матвея вдруг дошло, что он наезжает на человека в клинической депрессии, которому «привет» десять минут назад боялся сказать слишком громко. Как его так клинит? Как Герку так клинит, что он то улыбается, то отталкивает, то прячется за этой мнимой жесткостью? Да ебтвоюмать! Матвей подошёл к нему и убрал тарелку в сторону, стол отодвинул. А потом просто внаглую оседлал бедра, усевшись на них верхом. Взял в руки лицо и заставил на себя смотреть. – Нихуя подобного. Понял? Гера моргнул, однозначно удивленный и растерянный. Сглотнул опять. Шепотом выдавил. – Не особо. – Нихуя подобного не случится. Я не боюсь. И я не отпущу тебя из-за того, что за меня боишься ты. Ты мне нужен, я хочу с тобой быть. Слышишь? – А ты меня слышишь? Я крайне хуевый партнёр. Ты не сможешь на меня положиться ни в чем. – Я знаю, какой ты. Не первый день знакомы. Меня всё устраивает. Гера опять молчал. Матвей не собирался сдаваться. – Поверь мне, пожалуйста. – Да я же подведу на первом повороте, я ужасен в отношениях, Милану спроси... Это имя – последнее, что он хотел слышать вообще и, сидя на этих коленях, в частности. – Повторяю: я знаю, какой ты. Нахуя загадываешь? Похуй, что будет завтра. Похуй, что будет вечером. Похуй, что будет через час. Может, солнце потухнет. А может, Вселенная схлопнется или Черная дыра нас сожрет. Блядский кирпич свалится на голову. Никто не знает. И неважно это. Есть только сейчас. Только эта минута. И мы будем жить конкретно эту минуту. А потом следующую. А потом следующую. Всё. Ничего больше. Егор молчал, моргал, трогательно взмахивая своими ресницами. Но казалось, молчал просто от того, что не находил нужных аргументов. Да и не мог найти, их просто не было, Мат не оставил их ему в принципе. Кроме одного. – Мы справляемся с твоей депрессией, смотри, вернее, это ты справляешься, а я просто пережидаю где-то рядом. И с манией справимся, когда будет. Я столько всего перечитал, да я диссер защитить могу на тему. – У меня не бывает маний. По крайней мере, ни разу не было еще. Матвей опешил. – Как это? – Только гипомания, когда я просто чуть более активен, чем обычно, но психотерапевт говорит, что это даже возможно проявление характера, что я просто слишком сильно увлекаюсь чем-то время от времени. И что, вероятнее всего, у меня униполярное расстройство, когда только депрессии. – Да ты счастливчик. – Матвей аккуратно коснулся щеки ладонью, погладил большим пальцем. Герка закрыл глаза и слабо-слабо улыбнулся, доверчиво притёрся к руке головой. И тихо-тихо сказал, очевидно сдаваясь в этом своём идиотическом по мнению Мата противостоянии. – Потому что у меня есть ты?.. Буря утихала, так же быстро, как налетела. Матвей не стал сдерживаться, потянулся вперёд и осторожно поцеловал шершаво-сухие губы. Глупое раздражение растворилось моментально, лопнуло тонкой ледяной коркой, осыпалось, обнажая что-то гораздо более серьезное, сильное, цельное. Он целовал и передавал всю свою силу ему, всю рвущуюся наружу нежность. Затапливающую любовь, о которой почему-то стремался говорить, как будто три всем известных слова опошлят и исказят то, что он на самом деле чувствовал, но чувствовал ведь. Прошептал только, зажмурившись, – ты мне безумно нужен. Я тоже псих. Я схожу с ума, когда ты не рядом... – Дурашка ты. – Пообещай мне одну вещь, Гер, – Мат лег ему на грудь, ткнулся носом под шею, – только одну, и она не сложная, наоборот, очень простая. Не принимай, пожалуйста, никаких решений обо мне, не спрашивая меня. Хорошо? – Хорошо. – Герка обнял его. И так нежно прошёлся ладонями по спине, так сладко, и перехватил его правую руку с уже зажившими костяшками. Нежно прижался губами. – Я так давно хотел это сделать. Матвей закрыл глаза. – Из-за меня же разбил тогда? В ответ просто угукнул, не став уточнять, сколько конкретно раз он разбивал эту руку из-за него. – Скажи, в Германию ты ведь не учиться ездил? – Учиться жить. Лежал в стационаре там. Почти полгода. Была затяжная, глубокая и тяжелая депра. Не могли подобрать антидепрессант. – Жутко звучит, Гер. – Это разве жутко? – Не хочу, чтобы тебе было настолько плохо. – Прошло уже. А в эту минуту мне хорошо.***
Всё налаживалось. Слабо в это верилось, но как будто правда налаживалось. Они учились жить вместе, жить врознь, Гера на несколько дней уезжал домой, потом возвращался. Он наконец был таким родным и понятным, но остался по-прежнему непредсказуемым. Они снова тусили на хате, дружно делали уроки на дистанте. Успевали соскучиться за полчаса врозь. Спали в обнимку, как ложечки, и старались максимально бесшумно трахаться, если за стеной ночевал кто-то из сквада. И всегда налетали друг на друга, как в первый раз, едва оставались наедине. Как вот сейчас. Мишка только что ушел, Саня с Коляном должны были подвалить часа через два, и у них были эти два часа на друг друга. Чтоб постонать в голос, чтоб не думать о слишком громко скрипящей кровати. Егор со спины подошел к Матвею, который наскоро раскидывал вещи с постели, освобождая им пространство. Обхватил руками за талию и широко лизнул по шее, от ключиц до самого уха. У Мата вмиг все волоски на теле стали дыбом, пропуская сотни мурашек через себя. Теплая Геркина рука огладила мгновенно отяжелевший пах. Бедра тесно и даже похабно притёрлись стояком между ягодиц. И тут в дверь постучали. Мат напрягся, он никого не ждал. У парней были ключи, а если и забывали, то стучали как-то не так. Не так... сильно, не так тревожно, что ли. Отпирать не хотелось. Если что-то важное, позвонят ведь? Но Герка уже отстранился, замер. Матвей коротко сжал его за руку да пошёл отпирать. Со стояком, да, ну и хули. На пороге стоял отец. Матвей аж не нашёлся, что сказать, но и в сторону не отступил, чтобы впустить в квартиру. Так и стоял, нечитаемо глядя в такое знакомое лицо. Сзади подгрёб Гера, встал за спиной, рядышком. Отец коротко посмотрел на него и снова на Матвея. – Здравствуйте, парни. Пустишь меня, сын? – Нет. – Матвей вцепился в ручку двери, костяшки побелели. – Добрый день, – тихо проговорил Герка. Отец протянул ему руку через Матвеевское плечо. – Егор? Верно? – Да. – Тот протянул в ответ свою. – Юрий. – Очень приятно. А отчество? – Да просто Юра. – Борисович. – Процедил Мат, по-прежнему не сходя с места. – Я с миром, Матвей. Последний стоял насмерть и по-детски упрямо твердил всё то же. – Нет. Зато отец заговорил непривычно много. – Продуктов вам привёз, Лена курник, вон, испекла, ты же любишь. Колбаса, сыр, печенье. Фрукты. Денег тебе перевёл. – Я видел. Спасибо. Откупиться не получится. – Матвей. – Осторожно позвали со спины, это Герка врубился своей мягкой силой; перехватил его руку, приобнял, легонько оттесняя в сторону, и распахнул дверь. – Проходите. Матвей зло выдохнул, толкнул со всей дури створку, захлопывая. Обернулся и наткнулся на ласковый серо-зеленый взгляд и твёрдое, – на кухне поговорите. Отец прошёл, аккуратно сгрудил шуршащий пакет к стене, Герка засуетился с чашками, делая чай, наскоро накрывая на стол. Матвей стоял возле окна, оперевшись пятой точкой о подоконник и скрестив руки на груди. Отец скромно устроился на табурете. Их тут было целых четыре, но, когда Герка тоже сел, Матвей выбрал его колени. Показательно демонстративно. Отец хлебнул чай. – Вы учитесь вместе, получается? Егор кивнул, бесшумно мешая ложкой чай. – В одной школе, но я на класс старше. – О, ты выпускник? – Да. – Планируешь поступать куда-то? – Да, но еще не решил куда. ЕГЭ буду сдавать по многим предметам сразу. – Это немного странно. Нет? – Я весь немного странный. – Герка улыбнулся, Мат усмехнулся и поцеловал его в щеку. Допрос продолжался. – И сколько тебе лет? – Восемнадцать. – Но ты знаешь, да, что вот этот такой злой мальчишка на твоих коленях ещё не совершеннолетний? – Я знаю, что он достиг возраста сексуального согласия. – Очень ровным голосом ответил Егор. Отец кивнул, кажется, отступая. – Береги его. Он хороший парень. Таких больше нет. – Я знаю, Юрий Борисович. Спасибо вам. – Да что мне, почти не воспитывал, работал только с утра до ночи. Он сам вот такой уродился. Как упрется, так хоть кол на голове теши, не отступит. Отец усмехнулся. Герка типа понимающе хмыкнул в тон. – А я его спрашивал, кстати, каким он был маленьким. – Да такой же занозой и был. – Отец допил чай, слопал конфету, пошуршал фантиком, и с улыбкой похлопал Егора по плечу. – Я тебе даже немного сочувствую. Они так мило разговаривали. Матвей бесился. И всерьез прикидывал, что будет, если прыснуть чаем в это лицо. Вот нахер приперся? Если бы чуть позже, то попал бы прям на ёблю. Звонить вообще надо, предупреждать о визитах. Между тем, отец поднялся. – Ладно, не буду вам мешать. Спасибо за чай и гостеприимство. Герка похлопал Мата по бедру, типа, давай-ка, поднимайся. Пришлось вставать. Иванов тоже вскочил. – Я мусор пойду выкину, а то накопился тут. Вы... поговорите ещё. – Гер... – Матвей бросил вслед, – ты предатель, понял? Он обернулся от дверей, надевая ботинки и уже накинув куртку. – Я быстро. – Улыбнулся своей фирменной и выпорхнул. Где там его депрессия? Они остались вдвоём. Матвей пялил в окно. – Красивый парень. – Сказал отец. – Я знаю. – И кажется очень добрым. Но сильный внутри. Мат молчал, не поворачиваясь. Вот зачем это говорить? Чтобы показать, что он положительно настроен? Очки заработать, сказав то, что собеседнику приятно слышать? – Я вижу, тебе хорошо с ним. – Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Я вообще ничего с тобой обсуждать не собираюсь. Отец выдохнул. – Ну что мне сделать? Извини меня. Не готов я был тогда, глупость сморозил. У тебя такого не бывает? Когда ляпнешь что-то на эмоциях, а потом думаешь, зачем вообще рот открыл? – У всех бывает. – Ну и вот. Я люблю тебя. Такого, какой есть. Злого, вредного, цепляющегося к словам. Люблю. И не собираюсь указывать, кого любить тебе. Конечно, я хотел бы видеть тебя с девушкой. Ну и ты наверное хотел бы видеть меня с матерью, а не с Леной, так? Матвей медленно кивнул. – Эй, ну иди сюда, – он хватанул его за плечи и по-отечески тепло прижал к себе. В нос ударил знакомый с детства терпкий парфюм. А Матвей вдруг понял, что не хочет отталкивать. Выждал несколько секунд, прислушиваясь к себе, а потом приобнял одной рукой за спину, сначала слабо, потом увереннее. – Простил? – Не знаю. – Ладно... Предохраняйтесь только. – Бать... – Ладно, ладно.***
Когда Герка вернулся, отца уже не было, а Матвей уплетал огромный ломоть курника. – Так. Или принципы пошатнулись, или я не зря круги наматывал по двору. – Мои приншипы нежиблимы. – Он торопливо дожевывал. Герка рассмеялся, сбрасывая куртку. И опять смотрел своим пробирающим до печенок взглядом. – Сколько у нас времени? Вот когда Матвей к этому привыкнет? Когда научится не растекаться просто в лужу под этими глазами? Никогда ведь. Он взглянул на часы, вытер рот. – Минут сорок? – Бегом в кровать.***
– Гер? – М? – Почему ночное небо чёрное? – Потому что Вселенная расширяется с положительным ускорением. – И что это значит? – Что через миллиарды лет нас разорвет до фотонов, мы сами станем светом. – И сольёмся? – И сольёмся.