ТОГДА
Кас впервые заметил эту дрянь в секонд-хенде в Небраске. Это было всего через месяц после удаления метки. Они отправились в обычную поездку по большим магазинам в Хейстингсе, всего в часе езды от бункера. Но это был первый выезд Дина за долгое время и почти первая вылазка Каса, и подобное возвращение в мир казалось значительным. Кас, похоже, был доволен уже тем, что устроился на заднем сиденье и смотрел в окно. Но Дин настоял на том, чтобы сесть за руль, желая продемонстрировать, что он в порядке. Сэм неохотно отдал ему ключи. Как только они выехали, Дин понял, что это, наверное, было ошибкой. Для начала, июньское солнце казалось слишком ярким и слепящим. Вообще все кругом было слишком ярким и слепящим. Деревья — слишком зелеными, небо — слишком голубым, облака — слишком белыми, поля — слишком широкими, и от всего этого ужасно болела голова. Дин нацепил солнечные очки, покрепче взялся за руль и заставил себя ехать несмотря ни на что. Однако скоро вид полей, проносившихся за окном, начал напоминать ему о последней поездке по этой дороге около месяца назад. Тогда, когда у него еще была метка. Сразу после того, как он избил Каса. Он оставил Каса избитым, в крови, на полу, с бог знает каким количеством переломанных костей. Оставил его буквально захлебываться собственной кровью и просто, блядь, ушел, прыгнул в Импалу и уехал… по этой самой дороге… — Дин? — позвал Сэм. Он наблюдал за братом краем глаза. — Ты в порядке? — В порядке, — ответил Дин. «В порядке» в данном случае означало, что вся имевшаяся у него концентрация уходила на то, чтобы ехать прямо, сглатывать желчь и не заблевать машину. К счастью, в этом Дин за последний месяц поднаторел. Сэм, похоже, рад был поддерживать эту шараду и притворяться, что все и всё в полном порядке. Он начал делать бодрые замечания о том, какой прекрасный стоял день и как здорово было выехать погулять. Не успел Дин моргнуть глазом, как Сэм уже достал коробку с кассетами и начал вынимать их по одной и описывать Касу: рассказывать, какие песни были любимые у Сэма и какие у Дина, какие группы лучше, а какие хуже, время от времени вставляя то одну, то другую кассету в магнитолу, чтобы послушать. Дин прекрасно знал, что Сэм завел разговор в это русло намеренно, чтобы разговорить его, но собрать в себе энтузиазм у Дина не получалось. Однако Кас оживился и начал задавать вопросы — о том, чем людям нравились те или иные песни и группы, почему Сэму и Дину нравились разные вещи, почему некоторые хорошие песни становились хитами, а другие проходили незамеченными. Сэм выдумывал одну бредовую теорию за другой, временами поглядывая на Дина, как будто ждал, что брат присоединится к разговору. Но Дин был достаточно занят уже тем, чтобы вести машину прямо, поэтому сидел молча в темных очках и слушал, как те двое разговаривали. «Сэм с Касом явно сошлись в последнее время, — думал Дин, слушая их беседу. — Это хорошо. Они же вроде как помогали друг другу весь год. Наверное, теперь уже вроде как приятели». В отличие от, скажем, Дина с Касом. Или даже от Дина с Сэмом. Дин стиснул руль и прибавил газу.***
Когда они добрались в Хейстингс, выяснилось, что у Сэма родилась гениальная идея заехать в секонд-хенд и купить Касу еще одежды. В последнее время с деньгами был напряг, так что выбор в пользу секонд-хенда был очевиден, и Касу и правда нужна была еще одежда. С его «разряженной благодатью» на волшебные навыки чистки гардероба полагаться было уже нельзя. Даже новый плащ (который Дин окрестил «постзаправочным», так как он появился у Каса со времен работы на заправке), уже порядком износился и запачкался пятнами крови, особенно после заклинания Ровены, и у Каса не хватало могущества, чтобы привести его в порядок. Остальная часть его гардероба была в таком же печальном состоянии, и ему даже пришлось заимствовать футболки и тренировочные штаны у Сэма. (Одежда Дина подошла бы лучше, конечно. Но Кас попросил только Сэма…) Так что они отправились в секонд-хенд. К тому времени тошнота у Дина немного прошла. Он воспрянул духом, отметив про себя, что в состоянии ходить по магазину и рассматривать вещи, почти как нормальный человек. Он даже нашел стойку с джинсами и начал просматривать ассортимент, пытаясь подобрать что-нибудь Касу по размеру. Дин отобрал несколько пар предварительно подходящих джинсов и направился к Касу. Кас стоял в десятке ярдов в стороне, перебирая на вешалке пальто совершенно не в его стиле. Дин подошел ближе, постепенно замедляя шаг и неся перед собой стопку джинсов, как подношение. «Джинсы по два доллара за пару конечно искупят то, что я разбил тебе лицо о стол и оставил умирать на полу…» Дин остановился в нескольких шагах, не в состоянии подойти ближе. Казалось, Кас занят. Дин решил подождать, пока Кас закончит с пальто, прежде чем обращаться к нему. Он наблюдал за тем, как Кас перебирал одно пальто за другим, отвергая их по очереди. Раз в пятнадцать секунд Кас обводил взглядом торговый зал, иногда слегка наклоняя голову. Привычка осматривать помещение и наклонять голову была у Каса всегда, конечно, и Дин поймал себя на том, что наблюдает за привычными движениями Каса: оглядеться, посмотреть на пальто, отвергнуть пальто. Оглядеться, посмотреть на пальто, отвергнуть пальто. Наклонить голову, оглядеться… «Каково ему на самом деле? — задумался Дин, глядя на него. — Оказаться тут, в человеческом теле… когда он привык быть гигантской крылатой волной света, или чем там… А теперь выбирает тут в секонд-хенде подержанную одежду… Каково ему?» Кас снова наклонил голову, поглядев при этом чуть в потолок, и Дина посетила догадка: может, этот наклон головы — инстинктивный жест для проверки нападения с воздуха? Если ты принадлежишь к летающему виду и тебя часто атакуют твои же сородичи, наверное, атаки могут быть и сверху. Может быть, отсюда и появляется рефлекс следить за небом? Каково быть крылатым созданием, лишившимся крыльев? Кас никогда об этом толком не говорил. Конечно, Дин никогда и не спрашивал. Кас бросил на Дина кратковременный взгляд. Но ничего при этом не сказал — только вернулся к перебиранию пальто, и Дин понял, что Кас, конечно, все это время был в курсе того, что Дин стоит рядом со стопкой джинсов. Дин почувствовал, как остатки храбрости улетучиваются, и уже чуть было не ушел с дурацкими джинсами, которые Касу, наверное, и не были нужны, но тут Кас снова осмотрел торговый зал и замер с поднятой головой. Он беззвучно втянул воздух, и его глаза слегка расширились. Кас что-то заметил. Дин обернулся, чтобы проследить его взгляд. Кас смотрел на старую потрепанную гитару за прилавком с кассой. В следующее мгновение он оставил вешалку с пальто, подошел к прилавку, попросил гитару и взял ее в руки. Самое глупое во всем этом, конечно, было то, что Кас понятия не имел, как на ней играть. Поначалу он даже взял ее задом наперед, так что гриф смотрел вправо, и Сэму пришлось подойти и развернуть ее у него в руках. Гитара была покрыта царапинами, и на ней не хватало пары струн, а вместо ремня был привязан обрезок бечевки, но Кас был ею заворожен и начал легонько перебирать струны одной рукой. — Сэм, — сказал он, глядя на гитару. — У нас есть деньги, чтобы приобрести этот инструмент? Может быть, я могу обойтись без одежды. — Ну… — начал Сэм. — Э… Одежда тебе нужна в любом случае… — Ты это серьезно? — встрял Дин, обращаясь к Касу. — Ты даже играть на ней не умеешь! Кас снова бросил на Дина мимолетный взгляд и опустил глаза обратно на гитару. На его лице появилось замкнутое выражение, но оно смягчилось, когда он провел пальцем по оставшимся четырем струнам. Они издали скверный ненастроенный звук, но Кас сказал: — Музыка — часть каждой человеческой культуры, Дин. Как Сэм упоминал ранее, вы оба слушаете много музыки. Ты в особенности: ты слушаешь ее постоянно. Я заметил это за годы. Ты… — Он остановился, потом продолжил: — Теперь я знаю названия групп и их историю. Знаю названия песен. — (Это было правдой: Кас за последний год где-то успел набраться немыслимого количества информации о рок- и поп-музыке.) — Но я до сих пор плохо понимаю, как музыка создается или почему те или иные песни импонируют тебе больше, или почему тебе… то есть почему людям это нравится. Мне бы хотелось понять это глубже. «Потрепанная гитара из секонд-хенда конечно искупит то, что я разбил тебе лицо о стол и оставил умирать на полу…» Дин купил гитару.***
Конечно, это означало, что им пришлось заехать еще кое-куда. В музыкальный магазин за струнами. Потом в маленькую библиотеку Лебанона за самоучителем игры на гитаре. Потом Дину (и Сэму) пришлось вытерпеть несколько недель в бункере, когда Кас совершенно неумело пытался что-то сыграть. Сначала он кое-как пытался натянуть новые струны (Сэм в конце концов нашел ему видео с инструкциями на ютубе). Потом он кое-как пытался их настроить (Сэм показал ему, как скачать приложение для настройки на телефон). Потом он начал неумело пытаться взять аккорд D, или какой там был самый простой в мире аккорд, ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ РАЗ ПОДРЯД (Сэм в конце концов указал ему на сайт для начинающих играть на гитаре). К чести Каса, все это время он хотя бы оставался у себя на чердаке, но даже оттуда до Дина в его темной спальне доносились звуки чертова D-аккорда. Наконец, спустя целую эпоху, Кас начал разучивать второй, а затем и третий аккорд. А-минор, или С, или что-то подобное. И потом переход от одного аккорда к другому. У него по часу уходило только на то, чтобы переставить пальцы на струнах. Но в конце концов он выучил и второй аккорд, и третий. И начал временами играть в библиотеке. Дин со временем стал ошиваться в кухне рядом, слушая неловкое бренчание Каса и гадая, чего тот хочет добиться. Головная боль от этого меньше не становилась, но Дин вынужден был признать, что у Каса начинало получаться. Вскоре Дин даже начал думать, что когда-нибудь у Каса получится сыграть целую настоящую песню (хотя и, наверное, в двадцать раз медленнее положенного). Наконец настал день, когда Дин услышал, как Кас очень медленно и фальшиво бормочет слова, еле-еле наигрывая себе: — …вернулся домой… туда… где… раньше… не бывал… — монотонно произносил Кас. Во-первых, слышать, как Кастиэль пытается петь, была просто умора. Это как если бы бык пытался танцевать. Во-вторых… из всех песен он выбрал "Rocky Mountain High" Джона Денвера. ДЖОНА ДЕНВЕРА. Извечная головная боль Дина тут же усилилась, и в конце концов ему пришлось подать голос: — Джон Денвер, Кас? — сказал он, войдя в библиотеку. — Серьезно? ДЖОН? ДЕНВЕР? Боже, можно было догадаться, что ты выберешь самую убогую музыку. Кас прекратил свою бормочущую имитацию пения, прекратил бренчать и посмотрел на Дина. — Разве это не популярная песня? Насколько я помню, она пользовалась успехом. На это Дин невольно усмехнулся. — Поверь мне, Кас: популярность — еще не залог качества. Девяносто процентов популярной музыки — полное дерьмо. Но серьезно, Джон Денвер? Пошлее вообще придумать было нельзя! И с чего ты его выбрал? Кас молчал несколько секунд, глядя на Дина. — Он пал, — сказал Кас наконец. Он разорвал зрительный контакт и опустил глаза на стол, где лежала нотная книга с аккордами песен Джона Денвера. Рядом был блокнот в спиральном переплете, где Кас делал пометки об аккордах. — Что? — не понял Дин, сделав шаг ближе. — Он упал с неба, — объяснил Кастиэль, глядя на ноты. — Он сделал ошибку и пал. Он попытался исправить ошибку, но не смог. У него закончилась энергия, и он упал. Дин моргнул, глядя на него. Он совершенно позабыл, что Джон Денвер погиб в авиакатастрофе, управляя частным самолетом. У бедняги закончилось топливо, если Дину не изменяла память. — Он погиб, — сказал Кас, не спуская глаз с нот, — а я нет. В общем, я поэтому хотел начать с одной из его песен. Дин открыл рот… и закрыл его. Кас посмотрел на него. Он сказал с некоторым беспокойством на лице: — Мне показалось, это красивая песня. И слова понравились. Но… тебе она не нравится. Дин попытался улыбнуться ему. — Кас… да… нормальная песня, наверное… нормальная. Просто у меня голова болела, вот и все, но… Лицо Каса помрачнело. — О, — сказал он, тут же поднявшись. Держа гитару в одной руке, он другой собрал ноты и блокнот. — Прошу прощения. Обычно я упражняюсь наверху, когда ты спишь, но я подумал: раз ты не спишь, в библиотеке будет… прости. Я пойду куда-нибудь еще. И тут Дин понял, что это был первый раз со времен инцидента, когда они оказались в библиотеке вдвоем. Он попытался найти слова, но рот просто не повиновался ему. Кас повернулся, и к тому времени, как Дин собрался с духом достаточно, чтобы окликнуть его, Кас уже вышел за дверь.***
На следующий день Кас забрал гитару на улицу. Он нашел местечко на холме за полем, под деревьями, откуда звуки до бункера не доносились. Там он упражнялся весь остаток лета, когда позволяла погода. Когда шел дождь, он снова уходил на верхний этаж бункера, где стояла его раскладушка, и Дин знал, что он пытается тихо играть там. Но Дин все равно слышал. Он даже посмеивался, когда Кас начал добавлять одну дрянную песню за другой к своему все более дрянному репертуару, и все их он играл… чего уж там, паршиво. "Sunshine on my Shoulders". "Take Me Home, Country Roads". "Morning Has Broken". "Sound of Silence". Музыкальное рвение Каса было даже милым, но… фолк-песни? Фолк? Серьезно? Из всего разнообразия Кас выбрал старомодный фолк? Дин чувствовал, что просто обязан подтрунивать над ним за это всякий раз, когда их пути пересекались. Казалось, это был хороший способ немного разрядить атмосферу, и фолк-музыка всегда была беспроигрышной темой для шуток. Однако Кас набирался все больше мастерства, и песни порой стали звучать вполне неплохо. С течением лета его попытки превратились в почти узнаваемую музыку. В дождливые дни Дин часто оказывался внизу у лестницы на чердак, слушая тихие звуки гитары, плывущие сверху. Порой он подумывал подняться туда и, может быть, посидеть там какое-то время, послушать, как Кас играет. «Как-нибудь вскоре я поднимусь, — думал Дин. — Может, посижу немного, послушаю. Может, поговорим с ним немного». Иногда он даже ставил ногу на первую ступеньку. Порой он стоял так долгое время. Одной ногой на нижней ступени, держась рукой за перила, слушая отдаленное бренчание. До второй ступени он так и не поднялся.***
ТЕПЕРЬ
Сэму выпадали мрачные поездки и раньше. Даже поездки с трупом в машине. Худшая, конечно, была та, когда им пришлось везти из больницы тело отца, чтобы кремировать его в погребальном костре среди целины. Сэм всегда полагал, что хуже этого ничего уже быть не может. Хуже всей той ночи. Тех долгих часов, что они провели, собирая палки и ветки для костра. Затаскивая на него отца. Разжигая огонь, глядя, как он разгорается. Стоя там, глядя, как горит тело. И Бобби тоже… потерять Бобби было тяжело. Очень тяжело. Это тоже была жуткая поездка. И самое недавнее — Чарли. Это было ужасно на новом уровне. Никогда еще Сэм не чувствовал столь обжигающую вину, и никогда еще Дин не говорил, что на костре должен был быть Сэм. И все же эта поездка была еще хуже. Хуже всего было не присутствие тела в машине. И не то, что Сэм был на переднем сиденье один (Дин настоял на том, чтобы забраться назад вместе с телом Каса, «чтобы ему не было одиноко, когда он очнется»). И не то, каким долгим был перегон. И даже не то, что Дин не дал Сэму выехать на шоссе, пока они не нашли тихий грязный перекресток и не попытали удачу с заклинанием перекрестка… на которое никто не ответил. (Дин опробовал заклинание трижды. И прождал час. И потом провел еще двадцать минут, молясь всем ангелам, кого мог вспомнить. Ответа не было.) Нет, хуже всего было то, как Дин продолжал мычать себе под нос. Мычать, иногда петь. Сначала эту жуткую "Rocky Mountain High" снова, и снова, и снова — так же, как когда Сэм обнаружил его с телом Каса. Сэм знал, что никогда больше не сможет слушать эту песню без тошноты. Через час или два Дин переключился на другие песни, которые Кас разучил за лето и которые (как знал Сэм) Дин обычно не выносил: еще пару песен Джона Денвера вроде "Take Me Home Country Road" и какие-то слащавые фолк-песни типа "Leaving on a Jet Plane" и "Morning Has Broken". Он перебирал все сентиментальные песни, что нравились Касу. Раньше, если Дин вообще их упоминал, он разве что смеялся над ними, но оказалось, что он когда-то выучил слова почти ко всем, и теперь не прекращал их петь. По мере того, как они ехали на запад из Огайо сквозь ночь, Дин пел — часами, фальшиво и не в ритм, бормоча слова почти как заклинание. Сэм все это время сидел молча спереди, держа руки на руле и глядя сухими глазами на белые прерывистые полосы разметки впереди. На небе неподвижно висели звезды. Дорога была такой монотонной, что Сэму стало казаться, они вообще никуда не двигаются: что Импала — это просто игрушка, приколотая на месте, а шоссе — черная лента, закольцованная под ними, с заправками и съездами, которые — лишь нарисованная декорация по краям, повторяющаяся по кругу. И все это время Дин пел, и все это время Сэм видел в зеркало заднего вида темные волосы у него на груди. Дин снова взял Каса в объятие и прижимал его голову к груди. По мере того, как шли часы, голос Дина ослаб, и Сэм стал улавливать лишь отдельные звуки и слова. К рассвету Дин затих совсем, и всякий раз, когда Сэм оглядывался назад после этого, Дин смотрел в боковое окно пустыми глазами. Несколько раз Сэм спрашивал: — Дин, ты можешь рассказать мне, что произошло? Очевидно, эта паукообразная тварь как-то одолела Каса, но как именно? Значит, она была еще жива? Жива ли она до сих пор? Сэм не узнал, потому что Дин так и не ответил.***
Они только пересекли границу штата Иллинойс и влились в утренний поток в Чикаго, когда Дин вдруг сказал: «Может быть, это займет день», нарушив тишину так внезапно, что Сэм аж вздрогнул. Импала опасно дернулась, и Сэму пришлось вильнуть под звуки клаксонов, прежде чем он сумел выправить машину. Он замедлился почти до ползучего темпа, чувствуя, как стучит сердце. — Его возвращение, — пояснил Дин, как будто ничего не случилось. — Я думал: когда его взорвал Люцифер, он вернулся сразу после той битвы — то есть где-то минут через десять? Ты, наверное, ничего этого не помнишь. На самом деле Сэм помнил ту смерть Каса в жутчайших графических подробностях. Но сейчас он не собирался в это вдаваться. Дин продолжил: — Но так не всегда получается. Когда он взорвался в первый раз, он защищал Чака, так? И тогда он появился через несколько дней. — Дин сделал паузу, глядя в окно, потом продолжил: — После этого был случай, когда он вырезал на своей груди символ изгнания ангелов, и его вынесло в море. Мы думали, он погиб, помнишь? Не слышали от него днями. Потом был случай с Люцифером. И потом левиафаны, то озеро… я был уверен, что это конец. Хотя… — Дин нахмурился. — На самом деле, кажется, во все те разы он возвращался довольно быстро, просто это мы его находили не сразу. Но в любом случае, я подумал, что несколько часов — это, наверное, нормально. Так что нужно просто сохранить для него оболочку, но надо быть готовыми к тому, что на это может уйти около дня. Он наверняка вернется к рассвету завтра. «На этот раз он был человеком, — подумал Сэм. Он видел надрез на горле Каса. Он знал, что это означало: благодати не было. — Он был человеком, и прошли уже часы. Много часов. Чем дольше ждешь, тем тяжелее становится. Перекресток мы уже опробовали. Кроули не отвечает, и другие демоны, как видно, не хотят иметь с нами дел. Мы даже ангелов опробовали. И уж точно Смерть больше не вызовешь…» Помолчав, Дин добавил: — Единственное, насчет чего я волнуюсь… — Он умолк. Сэм подумал: «Единственное, насчет чего я волнуюсь… это насчет того, что Кас на этот раз не вернется». — Единственное, насчет чего я волнуюсь, — повторил Дин, — это получится ли у него залечить оболочку, как обычно, когда он вернется. Потому что он может быть не при полном могуществе — во всяком случае, не сразу. Помнишь, когда он вернулся с того рыбацкого судна, ему пришлось несколько дней провести в больнице? И тогда оболочка была не так повреждена. То есть… символ на груди зажил… так что… наверное… наверное, он мог исцеляться немного, но, видимо, не до конца? В общем, я думал об этом, и, наверное, мне стоит привести оболочку в порядок: все отмыть, заштопать — ну, подготовить для него. Дин молчал какое-то время, потом добавил: — Он вернется к рассвету. Он снова начал напевать "Rocky Mountain High". Больше он не разговаривал. До Канзаса было еще десять часов.***
Когда они наконец подъехали к гаражу бункера поздно вечером, Сэм выбрался из-за руля и подошел к пассажирской двери, не зная толком, с чем ему придется иметь дело. Он морально готовился к тому, что застанет Дина в прострации, что тот будет петь "Rocky Mountain High" еще тысячу раз, что он, может быть, даже не сможет самостоятельно ходить. Но вместо этого Дин распахнул дверь и вышел из машины с видом полного спокойствия. Он повернулся и выволок тело Каса с заднего сиденья. Тело Каса к этому времени сковало трупным окоченением, так что оно было немного скорченное, со странно вывернутыми руками, но Дина это, похоже, не смущало. Он просто принялся за работу: вытянул скрюченное тело из Импалы и положил на полу гаража. — Присмотри за оболочкой, ладно? — попросил Дин и живо направился в бункер. «Пойти за ним? Остановить его? Что делать-то?» — подумал Сэм. Он сделал усталую попытку последовать за Дином, чуть не споткнувшись на ровном месте при этом, но Дин уже убежал, и Сэм остался один с телом. Он стоял прямо над ним. Ему пришлось смотреть. Он стоял, глядя на застывшее выражение на лице Каса. Оно даже не было похоже на Каса. Ушибы, кровь… глаза ввалились, губы стянуло посмертной гримасой. Это был уже не Кас. «Это никогда и не был Кас», — напомнил себе Сэм. Это ведь было тело Джимми Новака. Кастиэль его просто позаимствовал, Сэм это прекрасно знал. Но Кас был в этом теле уже столько лет и Джимми не было так давно, что стало невозможно представить себе Кастиэля с каким-то другим лицом. Без черных волос, без светло-голубых глаз, без этого всегда немного печального выражения, без легкой щетины на подбородке… теперь это было лицо Каса. Именно его всегда представлял себе Сэм, когда думал о Кастиэле. Но это скрюченное окровавленное мертвое создание на полу не имело ничего общего с Кастиэлем. В конце концов Сэм прикрыл Каса ближайшим куском брезента и пошел в бункер искать Дина.***
Он обнаружил Дина в кухне: тот суетился, наполняя ведро теплой водой и собирая кое-что из аптечки. — Дин? — позвал Сэм. — Что ты делаешь? Дин не обратил на него внимания. Он добавил ножницы к своей кучке вещей и начал складывать в стопку чистые тряпки. Сэм опустил руку брату на плечо. — Дин, — сказал он, — послушай меня. Может быть, стоит похоронить его по-охотничьи? Отправить в последний путь? Он был человеком на этот раз, Дин… — Не говори ерунды, — ответил Дин, смахнув руку Сэма. — Ни за что мы его не похороним. Он скоро вернется и захочет назад свою оболочку, и рассердится, если мы ее уничтожим. — Он взял ведро, тряпки и аптечку и сунул ножницы в задний карман штанов. — Дин, послушай меня! — Сэм набрал воздуху. — На этот раз он может и не в… — Он может найти и другую оболочку, но ему нравится эта, — перебил Дин. — Он к ней привык. — Он повернулся и пошел в гараж, зажав под мышкой аптечку и таща в руке ведро теплой воды. Сэм последовал за ним в гараж и стоял, наблюдая, как Дин ножницами срезал с Каса джинсы и начал отмывать с него засохшую кровь. Дин работал очень методично. Он омыл каждый дюйм тела Каса с тем же спокойным, сосредоточенным выражением лица, какое бывало у него, когда он мыл Импалу. Он начал с того, что тщательно смыл все нечистоты у Каса между ног (смерти такое было присуще, Сэм знал). Дин подходил к задаче заботливо и по-деловому, как родитель, моющий ребенка. Когда с этим было покончено, он сбегал в кухню за новыми чистыми тряпками и новой водой и начал оттирать кровь, которой были перемазаны ноги Каса. Затем он промыл раны на запястьях и рану на раздробленной ноге. Промыл все порезы на груди Каса и все места, где была содрана кожа. Он даже перевернул застывшее тело, чтобы омыть его со спины и подложить под него чистую ткань. В какой-то момент он снова исчез в бункере, после чего вернулся с бутылкой шампуня и помыл Касу волосы. Все это заняло немыслимо долгое время. Когда они приехали, солнце только село, и по приближении полуночи Дин еще работал. Он был чрезвычайно дотошен: он потирал каждую часть тела дочиста десятки раз теплой мыльной водой, то и дело меняя тряпки. Он часто бегал в кухню менять воду, и в конце концов Сэм взял на себя обязанность носить ему ведра свежей мыльной воды и стопки чистых тряпок и полотенец. Ночь шла, ползли темные часы. Снаружи, за закрытыми дверьми гаража, Сэм слышал тихие сонные звуки канзасской летней ночи. Сверчки стрекотали в темноте, сова кричала в деревьях. Но внутри гаража бункера горел яркий свет, Дин не прекращал работу, и Сэм ходил туда-сюда с ведром: выливал грязную воду в сток в гараже, нес ведро в кухню, набирал новую воду, приносил ее обратно к Дину. Уже за полночь Дин наконец дошел до лица Каса. Это он оставил на конец. Он принялся проходить чистой влажной тряпкой по щекам Каса, и его рука стала замедляться, и замедляться еще, пока Дин не остановился с тряпкой в воздухе, глядя без выражения в лицо Каса. Сэм, стоявший неподалеку, тоже невольно всмотрелся в его лицо. Все лицо Каса было покрыто ушибами и кровью, и теперь Сэм заметил бледные линии на фоне высохшей крови. Бледные вертикальные линии у Каса на щеках. «О нет. О нет…» — подумал Сэм. Ему пришлось прикрыть рот руками и на мгновение отвернуться. До этого момента Сэм цеплялся за надежду, что Кас умер быстро, что паукообразная тварь сначала убила его, а потом разорвала его тело. Но это были следы слез. «Это произошло медленно. Кастиэль от этого плакал». До этого момента Сэм не мог представить ничего, что заставило бы Кастиэля плакать. И что бы ни сделала с Касом эта паукообразная тварь, Дин определенно все видел. — Дин, давай я очищу ему лицо, — предложил Сэм. Он присел рядом и попытался забрать у брата тряпку и легонько оттолкнуть его, но не мог вынуть тряпку у него из рук. Он вообще не мог сдвинуть Дина с места. В конце концов рука Дина, застывшая в воздухе, снова начала двигаться. Тряпка медленно опустилась Касу на щеку. Очень медленно, вообще без всякого выражения Дин стер дорожки слез с лица Кастиэля. С одной щеки, потом с другой. Он протер лицо Каса несколько раз, меняя тряпки, пока оно не стало идеально чистым. Но даже тогда он не прекращал. Он протирал лицо снова, и снова, и снова, нежными, легкими движениями, периодически беря новую чистую тряпку. Он не останавливался. В конце концов Сэм понял, что Дин пытается смыть ушибы. Сэм вынужден был сесть рядом и взять брата за запястье. — Он чист, Дин, — прошептал Сэм. — Все чисто. Остановись. Дин наконец кивнул и позволил Сэму забрать тряпку.***
Но Дин не закончил работу. Оказалось, у него было еще одно дело. Он достал свой узелок аптечных принадлежностей, выложил в аккуратный рядок все имевшиеся у них наборы для наложения швов и начал тщательно собирать обрывки располосованной кожи Каса. Местами кожа была практически содрана — Дин уложил все лоскуты на место. Сэм понял, что планировал брат. — Дин, не обязательно тебе это делать, — сказал он. — Это потребует огромного количества швов, Дин, отдохни. Он чист, я могу сделать остальное. Дин. Дин? Конечно Дин не слушал, и конечно он не остановился, так что Сэму ничего не оставалось, кроме как сидеть рядом и смотреть, оставаясь вместе с братом над телом Каса. Сэм сидел рядом и смотрел. Дин уложил все окровавленные лоскуты кожи на место. Местами он склеил их пластырем, чтобы они держались, и начал зашивать порезы. Мелкими аккуратными стежками, длинными рядами. Дин сидел, склонившись над работой, сосредотачиваясь на каждом стежке. Прицеливаясь гнутой иглой, протягивая ее, завязывая узелок, обрезая концы, переходя к следующему шву. Он снова начал мычать. На этот раз мелодия была другая — еще одна из тех, что нравились Касу. Сэм в конце концов узнал ее: "Angel From Montgomery". Кас начал работать над ней недавно, только в конце лета, и Дин особенно донимал его за эту вещь. Сэм вспомнил, как Дин говорил: «Песни про ангелов, Кас? Ты издеваешься?» Но снова оказалось, что Дин когда-то успел запомнить слова. Он начал петь припев. «Сделай меня ангелом… что улетит из Монтгомери, — пел Дин себе под нос, немного фальшиво. — Пусти на афишу… старого родео. Дай мне хоть что-то… за что уцепиться… Живя этой жизнью… тяжело умирать». К куплетам Дин так и не перешел: вместо этого он начал повторять припев. Только эти четыре строки, снова и снова. И снова. И снова. Может, остальных слов он не знал. Или, может быть, он повторял только припев, потому что это было единственное место в песне, где упоминался ангел. Время перевалило за час ночи, потом за два. Сэм несколько раз выдвигал предположение, что, может быть, швов уже достаточно. Или, может быть, можно накладывать их не так мелко и дотошно. Может быть, можно просто скрепить оставшиеся раны пластырем. Дин не разговаривал, не отвечал, а только продолжал ряды мелких аккуратных стежков. В три часа утра Сэм решил, что нужно физически оторвать Дина от Каса, чтобы хотя бы заставить его попить воды или сходить в туалет. Во время первых двух попыток Сэма оторвать его Дин просто стряхнул с себя руки брата. На третий раз он бросил иглу с нитью и в гневе развернулся к Сэму, занеся кулак. Дин застыл, не ударив, когда Сэм отшатнулся и поднял руку, чтобы блокировать удар. Дин опустил кулак, моргая. Он молча повернулся обратно к Касу, взял иглу с ниткой и перешел к следующему стежку. В полчетвертого Сэм наконец додумался сказать: «Дин, тебе нужно что-нибудь поесть, потому что… потому что Кас рассердится, если у тебя будут дрожать руки и выйдет криво. Нужно сделать перерыв и поесть, или швы выйдут неровными». Этим он наконец пробился к Дину: тот поднял голову и кивнул, и позволил Сэму поднять себя на ноги отвести в кухню, где Сэм заставил его вымыть руки. Вернее, Сэм помыл его руки за него, сунув их под горячую воду. Дин стоял одеревенело, как манекен, пока Сэм отмывал его руки и споласкивал их, а затем вытирал полотенцем. Сэм дал Дину стакан воды, и Дин его выпил; Сэм всучил ему в руки бутерброд, и Дин его съел; Сэм отвел его в уборную, и Дин зашел внутрь и вышел минуту спустя с таким же пустым лицом, как и весь вечер, повернулся и прошел по коридору обратно в гараж. Там он вернулся к швам, и Сэм сел рядом. На работу ушло больше четырех часов. К концу Кас — вернее, оболочка Каса — была аккуратно заштопана длинными линиями в сотни стежков, державших на месте рваную кожу. Жуткие раны на запястьях были омыты и перевязаны. Дин даже вынул дробь из поврежденной ноги и наложил на нее шину. Самый сильный ушиб на щеке у Каса, где его, похоже, что-то сильно ударило, был опрятно заклеен пластырем; и несколько маленьких пластырей-бабочек скрепляли более мелкие порезы там и сям. Каждый пластырь был наложен безупречно точно. В последнюю очередь Дин переложил Каса на чистую белую простыню и аккуратно обернул простыню вокруг него, так что видно было только лицо. — Оболочка выглядит вполне прилично, как считаешь, Сэм? — сказал он, повернувшись к Сэму с поистине жуткой улыбкой. — Все я в порядок привести не могу, но… неплохо, а? Как думаешь, Кас будет доволен? — Да… — прошептал Сэм. — Кас будет доволен… он будет доволен, Дин. — Я немного волновался, что он вернется, пока я еще работаю. До того, как все будет готово, — сказал Дин, потянувшись. — Но теперь все готово. Теперь он может возвращаться. Дин вылил остатки использованной воды в сток в полу, отнес ведро обратно к Касу, перевернул его и сел на ведро рядом с укутанным телом. И сидел, глядя на фигуру, завернутую в простыню. — Дин? — позвал Сэм. — Может, тебе пойти прилечь? Принять душ, отдохнуть? — Не… — сказал Дин. — Я подожду его тут. — Подождешь его? — Я просто подожду его тут, — повторил Дин. — Он вернется к рассвету, и я не хочу, чтобы он очнулся один. Сэм ничего не сказал, только опустился на бетонный пол рядом с Дином, прислонившись спиной к Импале. И принялся ждать.***
Сэм поднял голову и осознал, что неловко ссутулился у колеса Импалы. Ему было слышно пение птиц, и через маленькие окошки в двери гаража был виден кусочек голубого неба. Несколько долгих секунд он не мог понять, почему оказался здесь: почему он сидит, привалившись к колесу Импалы, почему Дин сидит рядом на ведре и что завернуто в простыню. Потом он вспомнил. О нет. О нет. И потом он понял, что солнце взошло. Солнце взошло. Сэм заснул. Сэм пытался помочь бедному брату дежурить, пытался оставаться рядом ради Дина и ради своего друга. Сэм пытался побыть с Касом в последний раз, и Сэм заснул. Его не было рядом с Касом прошлой ночью на складе — тогда, когда это было по-настоящему, на самом деле важно, и он не смог остаться с Кастиэлем даже сейчас, даже чтобы побыть с его телом, даже чтобы составить компанию Дину. Это было чудесное утро, снаружи пели птицы, а Сэму хотелось только свернуться в клубок и плакать. Он свернулся, но слезы не шли. Дин сидел на ведре, ссутулившись, повесив голову и глядя на неподвижную безмолвную фигуру, завернутую в простыню. Рассвет прошел. Прошло уже больше двадцати четырех часов. Прошло полтора дня, и Кастиэль был по-прежнему мертв. — Дин? — позвал Сэм хрипло. Сначала Дин не пошевелился, и Сэм не был уверен, что он услышал. Но потом Дин поднял голову и сказал: — Он вернется к закату.