***
Или, может быть, бежал вниз по лестнице в горящем доме в Лоренсе, в Канзасе. Дин хотел перепрыгивать по две ступеньки за раз, чтобы бежать быстрее, но не видел край верхней ступеньки за одеялом Сэмми и не рисковал оступиться и уронить брата. В обычных обстоятельствах правила вообще запрещали четырехлетнему Дину носить Сэмми вверх или вниз по лестнице. Но сейчас отец велел вынести его на улицу, и Дин спешил, как мог, пытаясь не думать о том, что видел в детской. «Не урони Сэмми, не урони Сэмми», — думал он только. Но, открывая дверь и уже слыша вдалеке сирены, Дин знал, что отец ни за что бы не попросил его об этом, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Он выбежал на широкий газон, сжимая брата. Сэмми больше не плакал: он, похоже, почувствовал, что происходило что-то страшное. Чудища из сказок были здесь, монстры из-под кровати, безымянные ужасы, которых Дин всегда ожидал. «Надо было поставить ангела в комнате Сэмми», — подумал он, пересекая газон. Маленького керамического ангела, которого подарила ему мама как оберег — у Сэмми-то такого ангела не было! «Надо было поставить его у Сэмми, — думал он снова и снова. — У Сэмми не было ангела, только у меня был». Оказавшись у дороги, Дин остановился, не зная, куда идти дальше. Он уже подозревал, что с мамой случилось что-то очень нехорошее, что-то ужасное. Но все обязательно наладится, правда же? Все будет хорошо, и с мамой тоже. Даже обернувшись и увидев жуткое пламя, охватившее дом, он был уверен, что отец как-то все исправит. Он не терял веры. Отец спасет маму, с мамой все будет хорошо. Все будет в порядке. Даже позднее, когда он сидел на бампере пожарной машины, все прижимая к себе Сэма (пожарные пытались его забрать, но Дин им не позволял), его вера была сильна: все будет хорошо. И только когда он увидел, как пожарные выволакивают отца, а отец отчаянно сопротивляется и кричит… потом сдается и медленно идет к Дину… Только когда отец сел рядом — безмолвный, с потрясенным выражением лица, — вера Дина пошатнулась. Может, все уже и не будет в порядке. Может быть, мама никогда больше не выйдет из дома. Это был первый раз, когда он испытал тошнотворное ощущение, которое станет ему слишком знакомо в последующие годы: ощущение того, что кто-то ушел навсегда. Поначалу было ужасно уже состояние неверия и парализующей растерянности. Позднее он узнает горькую боль, что приходит после, и долгую агонию необходимости продолжать жить, — но в тот момент были только шок и растерянность. Где мама? Как ее могло не стать? Не могло этого случиться! Мама всегда была рядом. Мама всегда была рядом, каждый день, каждый час — постоянная, неизменная, центр вселенной. Ночь проходила, но мама не возвращалась. В ту ночь Дин впервые ночевал в мотеле. Все было не так: кровать слишком большая, одеяло странное и жесткое, простыни холодные, и мама не вернулась. Они с Сэмми спали вместе: Дин все оберегал брата, обхватив рукой его маленькую ручку. Отец всю ночь просидел в кресле рядом, положив на колени дробовик, а Дин то и дело просыпался от кошмаров. Раз или два ближе к рассвету ему казалось, он слышал шелест крыльев. Казалось, они прямо за дверью. Может быть, это была лишь птица снаружи в кустах. И раз или два Дину снился голос, шептавший: «Прости… Я не смог помешать этому. Я пытался». Ему снилось прикосновение ко лбу. Горе не ушло, но отчасти ему стало спокойнее. Он обхватил крепче запястье Сэмми, думая: «У меня есть Сэм. Я спас Сэма. Я буду заботиться о Сэме».***
Все это промелькнуло в его памяти за одно мгновение. Эти образы унеслись и сменились другими: теперь Дин падал совсем в другом месте: разорванный адскими псами, он падал из прохладной земной ночи в огонь жарче, чем тот пожар в детской. Он падал и падал, пока падение вдруг резко не прервалось, и, открыв глаза, он обнаружил, что висит на крюках, на цепях, как кусок мяса над ямой мерцающего пламени. Хуже боли был страх. Это происходило на самом деле. На самом деле. Он был здесь, в плену, все это было реально, боль была ослепительна, и он был в плену навечно. Дин начал кричать, зовя Сэма: он знал, что это бесполезно, но кричал все равно. Кричал, пока ему не отказал голос, даже зная, что никто никогда ему не поможет. Ни Сэм, ни Бобби — никто… Никто не мог помочь. И после он пал иначе, в другом смысле. Пал так низко, что взял орудие в собственные руки и смотрел на кровь других людей, на их боль, расцветающую под его руками. Он падал, и падал, и падал: он сказал «да» Алистару, он взял орудие и обратил его против других — и пал. Казалось, он никогда не перестанет падать, он будет падать вечно. Потом снова настал день, когда позади него зашептали крылья. Дин обернулся от дыбы и увидел вспышку серебристого света — настолько яркую, что он едва был в состоянии смотреть на нее. Казалось, она смыла собой темноту и мерцание пламени. Изгнала тени, осветив белоснежным светом всю пыточную камеру. Свет струился от существа, которое материализовалось за Дином: от огромного зверя, которому пришлось присесть, чтобы поместиться в камере. Зверь светился таким сиянием, что Дину пришлось заслонить глаза. Сначала он подумал, что это какое-то жуткое создание, пришедшее мучать его: может быть, какой-то адский пес-переросток из внутренних кругов. Ослепленный, он не мог разглядеть существо: он смог различить только его огромный размер, широкие крылья и недюжинную силу. И большие голубые глаза, блестевшие, светившиеся, пронзавшие его обжигающим взглядом. Существо видело его насквозь — Дин это сразу понял. Под палящим взглядом он чувствовал себя нагим. Зверь видел каждую ложь, что он когда-либо произносил, каждое нарушенное обещание, каждый промах. Каждую минуту слабости. И каждый жуткий, непростительный грех. Дин отшатнулся, заслоняя рукой глаза. Другой рукой он в отчаянии швырнул в зверя свои малочисленные орудия — нож, плеть, — но они лишь отскочили от сияющих перьев, не повредив им. Голова существа приблизилась; оно прищурило глаза и наклонило голову, чтобы рассмотреть Дина внимательнее. Он почувствовал себя под увеличительным стеклом, как насекомое, которое вот-вот сгорит. Он отступил дальше, пытаясь найти, где спрятаться, уверенный, что взгляд этих блестящих сапфировых глаз вот-вот испепелит его. Но гигантский зверь протянул огромную конечность и схватил его, после чего взлетел. Взлетел прямо вверх, пробив каменный потолок, и понес Дина на мощных крыльях через сферы, которых Дин никогда не видывал: озера лавы, кружащие вихри серы, бесконечные слои ядовитого газа. Первые стрелы демонов лишь отскакивали от блестящих перьев существа. Потом залпы адского пламени начали опалять его сияющие крылья дочерна. Дин чувствовал, как зверь вздрагивал, когда в него попадал огонь, но он не уронил Дина. Он только сжал Дина крепче — казалось, даже заслоняя его собой, вращаясь в воздухе и принимая пламя на собственные крылья, хотя это явно причиняло ему боль. Он летел, а Дин чувствовал лишь головокружение в его лапе — настолько, что не понимал уже, поднимаются они или падают совершенно новым, невиданным образом.***
Это ощущение головокружения стало привычным спутником. Головокружение, растерянность, неуверенность в том, падает Дин или летит… Как сейчас, когда он стоял на парковке в Орегоне и смотрел, как Сэм перекладывает их оружие из побитого красного Бьюика, который Дин угнал несколько недель назад, в лишь чуть менее потрепанную Ривьеру, которую Дин угнал пару часов назад у бара по соседству с Корваллисом. Они меняли угнанные машины уже месяцами, после того как вынуждены были спрятать Импалу от левиафанов. Это была их третья машина — или уже четвертая? Припомнить становилось сложно — теперь, когда Каса не стало, после того как его поглотили левиафаны в том жутком озере… и Бобби уже не было, и, Джо, и Эллен, и вообще всех. Дин, конечно, давно привык к кочевой жизни. С пожара в детской все только началось. Семья — явление временное, теперь он это знал. Друзья тоже не задерживались — он и это выучил. Все умирали рано или поздно: мама, отец, Джо, Эллен, Бобби… и даже Кастиэль. Даже его единственный друг-ангел, единственный друг, казавшийся неуязвимым, — и тот умер и оставил Дина. Сэм был единственным исключением, единственной константой. Все остальные — сплошная череда разлук, потерь, неудач. Какое-то время Импала, по крайней мере, была еще одной постоянной ниточкой в его жизни. Она несла в себе элемент «дома» — настолько, насколько Дин вообще понимал значение этого слова. Но нынче не было и Импалы. Время было уже за полночь. Они поставили обе машины рядом в темном углу парковки, за мусорным баком, чтобы переложить вещи. Дин только что выбросил в мусорный бак кучу мусора — пакетов от фаст-фуда и пивных банок из вновь украденной машины — и теперь собирался помочь Сэму перекладывать вещи. Нужно было забрать все оружие и боеприпасы, сумки с одеждой, кулер, запасные ножи и пистолеты, что были спрятаны в салоне, железный лом и мачете, мешок с каменной солью… все. И проделать кое-какую работу: нанести защитные руны на новую машину, нарисовать дьявольские ловушки на внутренней стороне крышки багажника. Дин должен был помогать. Дин вообще предпочел бы все сделать сам. (Сэму иногда приходили в голову сумасбродные идеи разложить все оружие иначе.) Но почему-то всю работу делал Сэм (снова, как и в прошлый раз), а Дин (снова, как и в прошлый раз) стоял у мусорного бака, глядя на единственную вещь, которую не мог выбросить: на сверток ткани в руках. На плащ. Бежевый плащ, помятый и в пятнах, небрежно свернутый. Дин выловил его из озера несколько месяцев назад и почему-то до сих пор возил с собой, перекладывая из одной угнанной машины в другую. Путешествовать нужно было налегке, брать с собой можно было только самое необходимое. А это был просто испорченный плащ. Он не был нужен Дину. От него не было никакого проку. Дин понимал, что нужно было выбросить его уже давно. Таскать его с собой было абсолютно бессмысленно. Он пообещал себе, что на этот раз выбросит его. Но всякий раз, когда Дин пытался выбросить плащ в мусор, его рука просто отказывалась двигаться — она просто не отпускала этот плащ. Вместо этого Дин стоял на холоде на заброшенной парковке в глуши Орегона, перед тем как отправиться в очередную бесконечную поездку за неистребимыми монстрами и левиафанами, и таращился на бесполезный плащ. Плащ так и был покрыт пятнами крови — разводами, на удивление до сих пор не выцветшими, как будто в самой материи еще была какая-то искорка жизни. Запятнанный, помятый… Он даже пах плесенью от высохшей воды. «Надо было по крайней мере почистить его, — думал Дин. — Надо было почистить». Но зачем? Какой в этом смысл? «Нужно его выбросить. Нужно путешествовать налегке, — напомнил себе Дин. — Кочевая жизнь требует. Жизнь в мотелях. От одной угнанной тачки к другой. У нас больше нет дома, нет кого-то вроде Бобби, у кого можно оставить вещи. Все должно помещаться в багажник. Нужно быть готовым сняться в любую секунду. Нельзя иметь лишние вещи, когда ты в бегах. Нужно его выбросить». Сэм вдруг оказался рядом и захлопнул крышку бака с громким стуком. Дин вздрогнул и, обернувшись к машинам, понял, что Сэм уже когда-то успел все закончить. Дьявольская ловушка была нарисована, руны нанесены, оружие переложено, а Дин все держал в руках плащ, только что не поглаживая его. Он посмотрел на Сэма, собираясь сказать: «Я его выброшу», но Сэм забрал плащ у него из рук. Дин молча смотрел, как Сэм встряхнул плащ. Сэм тоже молчал, держа плащ перед собой на вытянутых руках. Плащ выглядел жалким и помятым в тусклом свете уличного фонаря. Он выглядел маленьким… неужели Кас в него действительно помещался? Кас почему-то казался гораздо больше, когда был здесь. Он казался… Он был… «Можешь выбросить его», — попытался сказать Дин. Его рот открылся, но не вышло ничего, кроме тихого вздоха. Взгляд Сэма на мгновение соскользнул на брата. Сэм снова свернул плащ, отошел к новой машине и порылся в открытом багажнике. Потом он уложил плащ на свободное местечко в глубине. — Положим его здесь, — заключил Сэм через плечо. — За мачете слева в глубине. Здесь его место. Будет лежать тут. Я клал его сюда и в последних двух машинах. — Но нам нужно путешествовать налегке, — возразил Дин. — У нас есть место, Дин, — сказал Сэм, захлопнув багажник. Он сел за руль и кивнул на пассажирское место. — У нас есть место, — повторил он. — Давай, садись и поспи. Я поведу первым.***
Потом вокруг него раскинулись леса Чистилища. Дин шел вперед по едва видной тропке среди подлеска; Бенни шел следом. Сколько дней Дин уже провел здесь? Сколько недель, месяцев? «Где ангел?» Дин спрашивал об этом каждого монстра, которого находил. «Где ангел? Где ангел?» Один и тот же вопрос тысячу раз — каждому, кого они встречали. Бенни порой закатывал глаза. Его изначальное недоумение сменилось нетерпением, потом смирением и в итоге свелось к закатыванию глаз (иногда в сопровождении тихого страдальческого вздоха). Он редко нынче делал замечания. Но сейчас, когда Дин подошел к развилке на тропе и замешкался, собираясь с мыслями, Бенни сказал: — Налево быстрее. Дин оглянулся на него. — Последний монстр сказал идти направо. — Портал слева. Выход — там, — ответил Бенни. Потом тихо добавил: — Я говорю тебе правду. Дин кивнул. Конечно Бенни говорил правду — дело было не в этом. — Ангел — направо, — пояснил Дин. — Так сказал последний. — Мы теряем время, — возразил Бенни таким же тихим смиренным тоном. Похоже, он относился к поискам ангела как к какому-то бессмысленному побочному квесту в видеоигре. Он не понимал: это был не побочный квест. Это стало главной миссией. Но Бенни лишь вздохнул и спросил своим южным протяжным говором, от которого вопрос казался обманчиво небрежным: — Зачем тебе вообще этот ангел? Бенни нынче почти перестал задавать этот вопрос. Может быть, потому что Дин никогда не мог на него ответить. Дин смотрел на него секунду, потом повернулся и отправился по тропе вправо. Через несколько мгновений он услышал позади шаги Бенни.***
Склад, возникший дальше, был куда более привычным кошмаром. Он снился Дину уже тысячу раз. Но привычный — не значит менее жуткий. Сначала Дин тщетно пытался направить сон в другое русло, но сон не поддавался: он не менялся. Это было все равно что пытаться придать новый сюжет старому фильму или свернуть поезд, несущийся по прямым путям. Дин прострелил Касу ногу; Дин боролся с ним и одержал верх; Дин вытравил благодать Каса и придушил его до потери сознания; Дин отнес его на крест… Чувствуя тошноту, дрожа, плача, умоляя Каса простить его, Дин прибил его к кресту все равно. «Я знаю, что это просто сон, — думал Дин. — Я знаю, я знаю…» Но как было из него вырваться? Он не мог прервать сон, но наконец сумел лечь посреди него — лечь и свернуться прямо на бетонном полу склада. Он зажал уши обеими руками, чтобы не слышать ужасные стоны Каса, и повторял про себя: «Это просто сон, это просто сон. Просто сон, просто сон, просто сон, — твердил Дин, свернувшись на полу и зажмурившись. — Думай о чем-нибудь другом. Думай о чем-нибудь другом. О том, что Кас жив и счастлив. Представь нас вместе — живыми и счастливыми». И, о чудо: это сработало! Дин провалился в другой сон. В сон, который он узнал.***
Дину на самом деле не свойственно было фантазировать. Но иногда… когда он лежал ночами в бункере, не в силах заснуть, — один, в холодной пустой постели, сжимая одно лишь черное перышко… или когда его захватывали особенно ужасные кошмары о Касе… иногда нужно было использовать все подручные средства. Даже такие, рассказывать о которых было бы стыдно. Даже щемящие несбыточные фантазии, о которых лучше было бы не думать. Об этой конкретной фантазии думать было опаснее всего, поэтому он пользовался ею лишь временно. Представлять себе эту фантазию было все равно что обращаться с нестабильным взрывным веществом или наркотиком, вызывавшим немедленное привыкание — с чем-то, что могло уничтожить Дина, захватить его с концами, если делать это слишком часто. Поэтому он хранил ее очень глубоко. Но он подумал о ней сейчас. И увидел Кастиэля, лежавшего с ним в постели. Дин осторожно медленно выпустил вдох. Сработало! Он больше не был на складе; он был в мягкой теплой постели, и его обнимали руки Каса. Кас наконец пришел к нему ночью, после стольких месяцев одиночества, и укутывал его. Может быть, пусть и крылья Каса обнимут его тоже… почему нет? Кас укутывал Дина и руками, и крыльями. Дин представил себе все детали: Кас в человеческом обличье, но с материальными крыльями (под стать размеру оболочки, конечно). Одно крыло протянуто под Дином простыней мягких перьев, второе укрывает его, как одеяло. Дин практически чувствовал прикосновение перьев к коже и теплое дыхание Каса на шее. Одна рука Каса будет у Дина под шеей, так что голова Дина удобно ляжет на его теплое плечо. Другая рука будет обнимать Дина за торс, лежа приятным весом на ребрах. И на этот раз Кас будет не в костюме. Это была сокровенная фантазия, тайная фантазия — опасная и соблазнительная, и здесь Дин мог позволить себе запретное: он мог представить, что они оба обнажены, или почти обнажены. Иногда он представлял их обоих в футболках и боксерах, иногда в одних футболках, и иногда, как сейчас, вообще без одежды. Это все равно был не такой сон, не было нужды представлять себе все детали — достаточно было думать о том, как Кас лежал, прижавшись к спине Дина, кожа к коже, идеально повторяя изгибы его тела, словно они были двумя кусочками мозаики, нашедшими друг друга. Кас не был мертв, он не умирал на складе — вовсе нет, этого никогда не было. Он был теплым и живым и лежал за спиной Дина, дыша ему в шею легким дыханием. В теории Касу не нужен был сон — ему даже не нужно было дышать, — но в этом сне он делал и то и другое. Может быть, он просто привык, проведя столько ночей с Дином. Может быть, это был побочный эффект того, что он прочнее связался со своей оболочкой; может быть, он стал использовать оболочку почти как человек — так, что смог испробовать и сон, и еду, и разные физические ощущения (многие из которых ему — и Дину — очень даже нравились). Так что, хоть Касу и не надо было дышать и спать, нынче он делал и то и другое. Но его дыхание все равно было медленнее человеческого. И сон был тише, спокойнее, почти как медитация. Дин ненавидел кошмары, но в них был по крайней мере один приятный момент: момент пробуждения, когда он чувствовал успокаивающее дыхание Каса на коже и понимал, что Кастиэль, живой и теплый, лежит рядом с ним. Дин поднял руку и очень, очень ласково погладил край верхнего крыла Каса, проследив пальцами золотистые крылышки. Это было легчайшее прикосновение, так как Дин не хотел разбудить Каса, но дыхание Каса все равно замерло. Он ткнулся носом в шею Дина. — Плохой сон? — прошептал Кас Дину на ухо. — Да как обычно, — прошептал в ответ Дин. — Тогда я сделаю как обычно, — сказал Кас и, подняв руку, провел пальцами в волосах Дина. Он начинал со лба Дина и проглаживал пальцами всю его голову, до затылка. Снова и снова, медленно пробегая пальцами в его волосах, и все это время легонько тычась носом в шею Дина и целуя его. Это невероятно успокаивало, и Дин дал векам опуститься. Это было расчесывание перьев в исполнении Каса, конечно. И хотя Дин уже давно выучил, что означал этот жест, от мыслей об этом у него до сих пор перехватывало дыхание. Он испытал такой прилив благодарности, что едва мог дышать, и в этот момент почувствовал, что все и правда было хорошо. Наконец-то. Все было хорошо. Иногда это расчесывание вело к другим занятиям (даже чаще всего), но сегодня Дин еще не пришел в себя после всех странных снов о падении. Кас, похоже, почувствовал это и просто продолжал массировать пальцами его голову, пока Дин не начал расслабляться и напряжение не оставило его. — Поспи завтра утром подольше, — предложил Кас через какое-то время. — Ты плохо спал. Ты кажешься совсем… — Он замялся. — Совсем выжатым. Думаю, тебе надо отдохнуть. — Но… но мне надо встать, — ответил Дин. Он смутно помнил, что зачем-то завтра утром ему нужно было встать. — Я уже приготовил пироги, помнишь? — произнес Кас Дину в шею. — Бальтазар и Анна не появятся до полудня. Сэм наверняка тоже встанет поздно, и, если Габриэль явится рано, я напою его шампанским. Дети не будут возражать: Клэр выдаст им по подарку, и это их займет. Ты поспи. Спи сколько сможешь. Дин открыл глаза и попытался повернуться к Касу. (Кас приподнял крыло, чтобы дать ему сменить положение.) И на полпути Дин понял, что они были вовсе не в бункере, а совсем в другом помещении. И не в мотеле… Похоже, в доме. В каком-то доме. Дин приподнял голову, осматриваясь. Комната была просторной, на стенах висело несколько любимых пистолетов и ружей Дина, а в углах обнаружилась не одна, а целых три гитары (одна стояла в углу, две других висели в креплениях на стенах.) Дверь шкафа была открыта, и внутри виднелся целый гардероб — гораздо больше одежды, чем можно было увезти с собой в Импале. За двумя широкими окнами на дальней стене видны были покрытые снегом ветви деревьев в лунном свете. Вокруг окна висела рождественская гирлянда из лампочек, от которой исходил серебристо-голубой свет. — Сейчас… Рождество? — пробормотал Дин. Он повернулся к Касу, который смотрел на него внимательно и недоуменно. Кас потянул его обратно вниз, снова плотно укутав крылом, так что маховые перья обоих крыльев сомкнулись на спине Дина. — Дин? Все в порядке? — спросил Кас. Дин приподнял руку, коснулся лица Каса в лунном свете и проследил пальцами морщинки в уголках его глаз… линии морщин на лбу… седые волосы на висках. — Ты седеешь, — заметил Дин с тревогой. — Ты седеешь? Кас прищурился. — Мы же говорили об этом, — сказал он. — Я хочу состариться с тобой, Дин. Я хочу, чтобы мы прошли этот путь вместе. Мы говорим об этом каждый год… — Дин недоуменно смотрел на него, и у Каса расширились глаза. Дин почувствовал, как перья сомкнулись плотнее: крылья Каса напряглись. — Дин! — сказал Кас, внимательно всматриваясь в Дина. — Это же оно, да? Это оно! — Ч-что? — пробормотал в ответ Дин. — Что оно? — То мгновение! — сказал Кас, положив ладонь на щеку Дина. — То мгновение, которое ты видел. Я тоже его видел, помнишь? Я узнал его только сейчас! Я видел лишь фрагмент — только как ты поворачиваешься в лунном свете и спрашиваешь про мои волосы. — Кас приблизился. Он обнял лицо Дина обеими руками, сжал Дина плотнее крыльями и сказал с ударением: — Дин. Проснись. Проснись и хватай меня за крыло! Дин недоуменно моргнул. — Что? — Он взглянул вниз на крыло Каса. — Но твое крыло вот оно. Оба крыла. — Проснись! — повторил Кас. Его голос изменился. — Проснись! — Голос Каса превратился в рев. Отдаленный рев поначалу, но потом все ближе и ближе. «Проснись и хватай мое крыло! Проснись! ПРОСНИСЬ!» Рев был оглушительным, повсюду вокруг — таким, что он сотрясал Дина до костей. Дин открыл глаза и обнаружил, что до сих пор падает в серебряном туннеле, где и был все это время. Но теперь к нему приближалась огромная пернатая тень, вытянувшая крыло: ближе, ближе… Дин протянул руку. Золотистые перья сомкнулись на его пальцах и дернули его вверх. Потом Сэм схватил Дина за руку и подтянул еще ближе, передние лапы Каса ухватили их обоих и подобрали к брюху в белые перья. Сэм и Дин сцепились там кое-как в окружении белых перьев, с трудом дыша в странном разреженном воздухе. Тут же стало ясно, что Кас не мог здесь нормально лететь: как бы он ни расправлял крылья, казалось, сопротивление воздуха практически отсутствовало, и бить ими было просто не по чему. В итоге он сдался и сложил крылья плотно вокруг брюха, полностью обернув ими Сэма и Дина. Они падали вместе. «Неплохая смерть», — подумал Дин. И потом они приземлились.