Нефрит, облачённый в Солнце

      Лань Сичэнь скользнул взглядом по Цзинь Гуанъяо. Тот полулежал рядом, с несколько отрешённым видом водя безымянным пальцем по шраму на солнечном сплетении. На его ключицах ещё не подсохла испарина, и Лань Сичэнь невольно подумал, что у его кожи сейчас должен быть солоноватый привкус. Он тронул ладонью испещрённое мелкими родинками плечо и позвал:       — А-Яо?       Цзинь Гуанъяо будто очнулся, перевёл взгляд на Лань Сичэня:       — Да, эргэ?       — Ты в порядке?       Губы Цзинь Гуанъяо тронула едва заметная улыбка.       — Я всё ещё нахожусь под впечатлением, только и всего, — отозвался он.       Лань Сичэнь почувствовал, что краснеет.       Он был такой уставший, когда пришёл сегодня в лабиринтный павильон… Цзинь Гуанъяо, увидев, в каком он состоянии, без лишних разговоров раскрыл ему объятья. Обнимая его хрупкое тело, Лань Сичэнь почувствовал, что сердце, расходившееся едва ли не недельной разлукой, успокаивается, но чувства, переполнявшие его, хлынули наружу, сметая всё на своём пути, как цунами в сезон дождей. Лань Сичэнь и представить не мог, что может быть столь откровенен и бесстыден в высказывании собственных желаний и их исполнении. Неудивительно, что Цзинь Гуанъяо остался впечатлён.       Сейчас, когда запал прошёл, Лань Сичэнь почувствовал себя несколько неловко. Ему было совестно, что он вот так накинулся на Цзинь Гуанъяо, не давая ему опомниться или что-то возразить. Остановился он лишь потому, что поясница онемела, но того, что он получил, ему показалось мало, и он буквально заставил Цзинь Гуанъяо продолжать, не замечая капель крови на его искусанных губах и болезненной, судорожной дрожи, пронизывающей его тело. Полуденное солнце давно закатилось, а он всё не мог насытиться.       Впрочем, в том, что Лань Сичэнь не смог остановиться, отчасти был виноват и сам Цзинь Гуанъяо. Как раз когда Лань Сичэнь взглядом спросил у него об ощущениях, тот прошептал:       — Эргэ, твой пенис сводит меня с ума…       Лань Сичэнь вспыхнул румянцем. Считалось неприличным называть подобные вещи своими именами, поэтому для описания плотских удовольствий и частей тела, с ними связанных, использовался целый набор метафор. Прямолинейность Цзинь Гуанъяо повергла Лань Сичэня в некоторый шок.       — А-Яо, как ты можешь так говорить об этом?.. — пробормотал он.       — Но ведь мы условились, что всегда будем говорить друг другу правду, — просто ответил Цзинь Гуанъяо. — Если бы я придерживался условностей, прозвучало бы фальшиво.       Их тела ещё долго покачивались в такт друг другу, и Лань Сичэню казалось, что он никогда не насытится… А потом вдруг вернулась усталость, и Лань Сичэнь мешком свалился на раскрывшего ему объятья Цзинь Гуанъяо, всем телом вжимаясь в пылающее жаром тело любовника. Солнце к тому времени уже подумывало над тем, чтобы вернуться на небо, и Лань Сичэнь с трудом подавлял желание снова овладеть Цзинь Гуанъяо: созерцание его обнажённого тела, влажного, чуть розовеющего от первых рассветных лучей, недвусмысленным образом привело Лань Сичэня в восторг.       Цзинь Гуанъяо выскользнул из постели, набрасывая на плечи одеяние, и сел к столу, подтягивая к себе стопку бумаги.       — А-Яо, — простонал Лань Сичэнь, прикрывая глаза, — и ты ещё в состоянии работать после всего этого? Моя голова будто наполнена соцветиями одуванчиков…       — Но ведь мне нужно ответить на записки Лаоцзу и нашей жены, — возразил Цзинь Гуанъяо. — Было бы неловко задержать ответ. К тому же я ещё не до конца переписал книгу, а её нужно вернуть в библиотеку, пока её не хватились…       — А-Яо.       В ответ — негромкий смешок. Цзинь Гуанъяо его поддразнил, назвав госпожу Юйцинь их общей женой. Лань Сичэня это не задело, но он невольно подумал, что ему бы не понравилось, если бы госпожа Юйцинь отозвалась о Цзинь Гуанъяо так же, назвав его их общим любовником, и он невольно проронил:       — А-Яо, ты только мой. Ты никогда не будешь чьим-то ещё. Только моим.       — Как эгоистично с твоей стороны, эргэ.       И опять негромкий смешок. Лань Сичэнь приподнялся на локте, взглянул на Цзинь Гуанъяо. Его лицо выражало явное удовольствие услышанным.       После они провели ещё пару часов в постели, наслаждаясь друг другом.       — А-Яо, — сказал Лань Сичэнь, заметив, что Цзинь Гуанъяо снова тронул шрам на груди, — быть может, стоит сделать с ним что-нибудь? Я уверен, что в библиотеке найдутся нужные книги.       Цзинь Гуанъяо метнул на него быстрый и, как показалось Лань Сичэню, недовольный взгляд, и несколько резко возразил, дотронувшись до лба:       — Я бы предпочёл избавиться от этого.       Лань Сичэнь потом, в самом деле, отыскал нужные записи, и шрам бесследно исчез со лба Цзинь Гуанъяо.       — Будто совсем другой человек, — заметил Цзинь Гуанъяо, глянув в зеркальце. — Если бы ещё и руку новую приставить, ха-ха…       — А-Яо…       Лань Сичэнь хотел снова заговорить о шраме на солнечном сплетении, но Цзинь Гуанъяо, поняв это, прервал его на полуслове:       — Эргэ. Нет. Только не этот.       Лань Сичэнь, возвращаясь к себе, размышлял о его решении. Он не слишком понимал, почему Цзинь Гуанъяо хотел сохранить этот шрам. Для Лань Сичэня он был болезненным напоминанием о прошлом. Чем он был для Цзинь Гуанъяо?       Он заговорил об этом, придя к госпоже Юйцинь. Той нездоровилось в последнее время, она почти не вставала, и с малышом Юнси ей помогала выписанная из клана Оуян служанка. Лань Сичэнь сел подле кровати и, передав ей ответ на письмо, упомянул об этой небольшой едва не случившейся размолвке.       — Вероятно, он считает это искуплением, — предположила госпожа Юйцинь.       Она не была уверена. Ведь Цзинь Гуанъяо сказал ей как-то, что нисколько не раскаивается в содеянном, и это наверняка было правдой. Она бы скорее подумала, что Цзинь Гуанъяо сохраняет этот шрам как ещё одно общее, пусть и не слишком приятное воспоминание их с Лань Сичэнем прошлого.       — Не знаю, — со вздохом сказал Лань Сичэнь.       Госпожа Юйцинь перевела разговор на другое. Приглашённый старым Оуяном шаман рассчитал благоприятное время рождения, и теперь ей предстояло изловчиться и родить именно в нагаданный шаманом день, чтобы не испортить карму ребёнку. Обычно для этого использовали специальный настой из трав, призванный ускорять роды. Лань Сичэнь запретил это делать. Может, родственникам со стороны жены это и не понравилось, но Лань Сичэнь объявил, что всё это предрассудки и суеверия. Как и в прошлый раз, он сослался на правила Гусу Лань, в которых ни слова не было о том, что час или день рождения могут считаться счастливыми или несчастливыми или влиять на карму человека, и велел написать об этом в клан Оуян. В этот раз он был столь же категоричен.       — Навязывать судьбу ещё до рождения… — недовольно сказал Лань Сичэнь и… дотронулся до живота госпожи Юйцинь.       Она несколько растерялась. Он никогда так не делал прежде. «Он будет любить этого ребёнка больше своего собственного», — подумала она и поспешила сделать знак служанке. Та принесла игрушки Юнси.       — Посмотрите, какая прелесть, — сказала госпожа Юйцинь.       — Прислали из Бэйлина? Такого нет в Гусу, — заметил Лань Сичэнь, глядя на ворох игрушек в корзинке.       — Нет, — улыбнулась госпожа Юйцинь, — это всё молодой господин Вэй и Сычжуй. Целыми днями что-то мастерят и притаскивают.       Среди игрушек были и бабочки и птицы из бумаги. Лань Сичэнь вынул несколько игрушек, улыбнулся:       — Молодой господин Вэй иногда сам как большой ребёнок.       Он положил игрушки обратно в корзинку, и тут его бровь дёрнулась, поскольку он заметил среди игрушек то, чему здесь было не место — грубо вырезанная из бамбука чарка для вина в виде лотоса. Лицо его вспыхнуло гневом, он вытащил чарку и отрывисто спросил:       — Что это и откуда оно здесь?       Госпожа Юйцинь смутилась, и Лань Сичэнь по её смущению понял, что здесь замешан Цзинь Гуанъяо. Они нарушили его запрет и продолжали встречаться в лабиринте в его отсутствие?       — Я не должна об этом говорить, — пробормотала госпожа Юйцинь.       — Мы ведь с ним договорились, что будем всё говорить друг другу, больше никакой лжи, — с горечью сказал Лань Сичэнь, и на висках его проступили вены.       — Иногда умолчать — не значит солгать, — заметила госпожа Юйцинь и протянула ему сложенную записку. — Я не должна была этого вам показывать, но я не хочу, чтобы недоразумение переросло в бурю.       Лань Сичэнь развернул, холодно взглянул на содержимое… Лицо его накрыла вторая волна румянца, на этот раз смущённого. «Не уверен, что смогу доделать её до нынешнего дня рождения эргэ, — писал Цзинь Гуанъяо, — но до какого-нибудь-то доделаю…»       Лань Сичэнь так крепко зажал глаза ладонью, точно хотел их выдавить. Ему было стыдно, что он усомнился в Цзинь Гуанъяо. Однако кое-какие вопросы всё же остались.       — Как ему удалось это переслать вам? — спросил Лань Сичэнь, слегка нахмурившись. Записка означала, что они лично не встречались, но как-то чарка попала к госпоже Юйцинь без ведома Лань Сичэня.       — Об этом… — засмеялась госпожа Юйцинь и указала пальцем куда-то в сторону. — А вот и почтальон.       Лань Сичэнь резко развернулся, ожидая увидеть Вэй Усяня, но, кроме них, в комнате никого не было. Так ему поначалу показалось, пока он не заметил, что по его колену взобрался на кровать белый крысёнок, на шее которого висел небольшой мешочек.       — Господин Крыс? — удивился Лань Сичэнь, снимая мешочек и развязывая его. Внутри оказалась ещё одна чарка, сделанная чуть лучше первой, но по-прежнему неказистая, и записка, в которой Цзинь Гуанъяо спрашивал, в какую сторону лучше пустить орнамент, вдоль лепестков лотоса или поперёк.       — Господин Сичэнь…       — Я притворюсь, что ничего не знаю, — пообещал Лань Сичэнь.       Он заметил на колене Цзинь Гуанъяо несколько свежих порезов, когда они лежали в постели.       — Что это, А-Яо? — спросил Лань Сичэнь, догадываясь о причинах их появления. Цзинь Гуанъяо, вероятно, работая над чаркой, держал её коленями, и нож иногда соскальзывал.       — Неаккуратно обращался с ножом, — после паузы ответил Цзинь Гуанъяо. — Попалась неспелая локва, нож соскользнул.       Если бы Лань Сичэнь не знал правды, он бы и не подумал, что Цзинь Гуанъяо лжёт. Всё-таки лгать он умел отлично… Неудивительно, что все, в том числе и сам Лань Сичэнь, безоговорочно ему верили тогда… Не то, о чём стоило думать, лёжа в постели… Лань Сичэнь мысленно себя упрекнул и положил ладонь на колено Цзинь Гуанъяо, применив духовную силу, чтобы залечить порезы.       — Не стоило, эргэ, — возразил Цзинь Гуанъяо, — порезы неглубокие, сами зажили бы.       — А-Яо, я наверняка буду держать тебя за колено в следующие полчаса или час, — серьёзно ответил Лань Сичэнь. — Мы бы их разбередили.       — За колено? — уточнил Цзинь Гуанъяо, чуть улыбнувшись. — Это, если верить Лунъяну, «заплывший в тоннель парчовый карп»?       — Откуда ты… — поражённо выдохнул Лань Сичэнь.       — Хм… мне попадался образчик этого опуса, когда я жил в Цинхэ, — припомнил Цзинь Гуанъяо. — Был запрятан среди книг с военными стратегиями. Полагаю, круг интересов Хуайсана был гораздо шире, чем полагал его брат… Целая куча порнографических брошюрок, и сборник Лунъяна среди прочих.       — И ты их все прочёл?       — Нет, конечно. Только то, что меня интересовало… Не уверен, что стоило об этом упоминать, но… с тех пор мои фантазии стали гораздо… живописнее, — со смехом сказал Цзинь Гуанъяо.       — Твои… фантазии?       Цзинь Гуанъяо не ответил, но Лань Сичэнь и сам догадался, что он имел в виду: он фантазировал о нём, Лань Сичэне…       — Хотя меня больше удивляет, что об этом сборнике знаешь ты, эргэ, — добавил Цзинь Гуанъяо лукаво. — В Облачных Глубинах хранятся и такие сочинения?       Лань Сичэнь застонал и закрыл глаза ладонью:       — А-Яо, не напоминай. Это был самый постыдный поступок в моей жизни…       — То, что ты прочёл его?       — То, что я стащил его… хотя, конечно, после вернул обратно… и да, то, что прочёл, тоже.       — А то, что претворяешь в жизнь? — совсем уж коварно осведомился Цзинь Гуанъяо. — Эргэ… ах, эргэ…       Лань Сичэнь завалил его на бок, и «парчовый карп» действительно «заплыл в тоннель», вернее, «заплывал и выплывал» с завидным постоянством в течение следующих трёх четвертей часа. Цзинь Гуанъяо раскраснелся и с довольным стоном проследил, чтобы «карп» не ускользнул и в последнюю четверть часа. Его пальцы были ловки и бесстыдны, Лань Сичэнь не мог им сопротивляться.       — Назовём это «водорослями, опутавшими карпа у тоннеля»? — предложил Цзинь Гуанъяо.       — А-Яо, прекрати… ох… — Лань Сичэнь едва сдержал смех.       — Дополним Лунъянский сборник или составим свой…       — А-Яо, пожалуйста…       Лань Сичэнь выгнулся и накрыл губы Цзинь Гуанъяо поцелуем, чтобы тот не болтал. Цзинь Гуанъяо застонал сквозь поцелуй и энергичнее зашевелил пальцами, «перебирая все четыре жемчужины», как бы сказал упомянутый Лунъян. Они излились почти одновременно, и Цзинь Гуанъяо опять шепнул то бесстыдное: «Твой пенис сводит меня с ума!» — за что и поплатился несколькими минутами позже.       Кажется, никогда прежде они не занимались любовью с таким удовольствием, как в эти дни… «Или это я стал бесстыднее?» — подумал Лань Сичэнь.       Через госпожу Юйцинь Лань Сичэнь знал, как у Цзинь Гуанъяо обстоят дела с чаркой. Цзинь Гуанъяо перестал присылать ей неудавшиеся образцы и вплотную работал над чистовой версией. Порезов у него на коленях и на пальцах прибавилось. Лань Сичэнь журил его за неаккуратное обращение с ножом и грозился, что будет приносить локвы и другие фрукты, которые якобы неудачно разрезал Цзинь Гуанъяо, уже разрезанными, что отберёт у него нож…       — Я всегда могу порезать их Хэньшеном, — возразил на это Цзинь Гуанъяо со смехом.       — Использовать духовный меч для резки фруктов? — поразился Лань Сичэнь.       — Придётся, конечно, приноровиться, чтобы ошметки не валялись по всему павильону, — надул губы Цзинь Гуанъяо.       Лань Сичэнь слегка дрогнул. Он знал, на что был способен Хэньшен в руках владельца, вот только ошмётками тогда валялись вовсе не фрукты…       — Я не стану забирать у тебя нож, — сказал Лань Сичэнь, — но ты должен пообещать…       — Что не стану использовать духовный меч в кулинарных целях? — поинтересовался Цзинь Гуанъяо.       — Что будешь осторожен с ножом. Ничего не случится, если ты съешь локву часом позже.       — Ещё как случится, — возразил Цзинь Гуанъяо. — Я пропущу обед, и придётся есть её на ужин.       И он звонко засмеялся.       Цзинь Гуанъяо пользовался деревянными палочками для еды. Лань Сичэнь принёс небольшую баночку лака и кисточку, сел за стол и стал покрывать палочки лаком. Цзинь Гуанъяо пристроился возле и внимательно за ним наблюдал.       — А-Яо, я помню, у тебя были нефритовые палочки, — проговорил Лань Сичэнь. — Я мог бы поискать их или купить похожие…       Цзинь Гуанъяо отрицательно качнул головой:       — Нефритовые палочки использовал Цзинь Гуанъяо, а Мэн Яо роскошествовать ни к чему. Меня вполне устраивают деревянные. К тому же клан Лань проповедует стоицизм и аскетизм, — добавил он, разглядывая бледный рисунок на своём рукаве. — Вот интересно, со всей этой экономией — на что идут ваши деньги?       Лань Сичэнь смутился. Одежда в Гусу Лань была из качественного материала, но не раскрашена, как это делали в Юньмэне или Ланьлине. Использовались лишь бледные оттенки голубого и синего, чтобы нанести облачные узоры на рукава и нижний край, и то лишь у членов семьи Лань. У адептов одеяния были белые.       — Пожалуй, — заметил Цзинь Гуанъяо со смехом, — в Гусу только один щёголь — Вэй Усянь.       Лань Сичэнь улыбнулся в ответ, хотя и знал, что это не совсем так.       Вэй Усянь хоть и носил дорогое алое нижнее одеяние под чёрным, но педантично зашивал на нём прорехи и донашивал его, пока одежда не начинала буквально рассыпаться. Вытряхнуть его из старой одежды было неимоверно сложно. Лань Ванцзи пытался, но новые одеяния неизменно складывались в сундук до лучших времён и не вынимались оттуда, пока старое не превращалось в лохмотья. Даже Лань Цижэнь пытался его приодеть, поскольку считал, что затрапезный вид Вэй Усяня вредит репутации клана Гусу Лань, но от гусуланьских одеяний Вэй Усянь отказывался наотрез (хотя в Цзинши нередко надевал и их), а когда Лань Цижэнь сдался и потратился на красное с чёрным одеяние, то и его припрятал, со смехом сказав, что будет хранить его как реликвию — первый подарок от свёкра и, стало быть, официальное признание его зятем. Ну, или снохой. Как же Лань Цижэнь ругался, когда это услышал! «Просто песня!» — резюмировал Вэй Усянь, который по ругани упомянутого свёкра уже соскучился: занявшись внуком, Лань Цижэнь пилил Вэй Усяня не так часто, как прежде. Лань Цижэнь тут же наверстал упущенное и так разошёлся, что Лань Сичэню пришлось уводить дядю едва ли не силой. Лань Цижэнь сказал, что скорее себе бороду отрежет, чем подарит Вэй Усяню ещё что-нибудь.       Лань Сичэнь докрасил палочки и положил их на подставку сушиться, а баночку с лаком и кисть поставил на полку стеллажа, где хранились разные вещи. Когда Лань Сичэнь заглянул туда в следующий свой приход, лака в баночке поубавилось, из чего он сделал вывод, что чарка почти готова.       Цзинь Гуанъяо подарил ему чарку для вина за день до дня рождения Лань Сичэня, полагая, что тот не сможет прийти в лабиринтный павильон из-за празднования упомянутого события. Лань Сичэнь удачно изобразил изумление. Впрочем, ему почти не пришлось притворяться: чарка поражала изяществом и детализацией лепестков лотоса, вырезанных по её боку. Цзинь Гуанъяо нанёс узор золотой киноварью и покрыл бамбук несколькими слоями лака.       — Это не простая чарка, — сказал Цзинь Гуанъяо, — взгляни в неё.       Лань Сичэнь увидел на дне чарки сложную вязь, напоминавшую магическую надпись. С филигранной точностью она была вырезана в виде спирали с началом ровно в центре дна чарки.       — Что это? — удивился Лань Сичэнь.       — Теперь, когда тебе подадут вино, тебе не придется использовать духовные силы, чтобы нейтрализовать алкоголь, — сияя, сообщил Цзинь Гуанъяо. — Да, кстати, яд тоже нейтрализуется, так что я могу за тебя не волноваться.       — Яд? — переспросил Лань Сичэнь с удивлением.       — В этом мире никому нельзя верить, так что лучше подстраховаться, — серьёзно ответил Цзинь Гуанъяо. — Не волнуйся, я проверил, всё работает безотказно.       — Ты… проверил? — медленно уточнил Лань Сичэнь. Лицо его начало бледнеть, потом, наоборот, побагровело.       Цзинь Гуанъяо, не заметив, кивнул и продолжил:       — В бамбуковой роще водятся змеи. Поймать одну не составило труда…       Рука Лань Сичэня взметнулась, щёку Цзинь Гуанъяо обожгла пощёчина. Цзинь Гуанъяо бросил на Лань Сичэня изумлённый взгляд. Лань Сичэнь схватил его за плечи и так к себе прижал, что едва не сломал ему кости.       — Ты… — глухо сказал он. — Ты хоть представляешь, как я испугался? Как ты мог так собой рисковать? Ты никакого права не имеешь так собой рисковать! Ты не принадлежишь только себе, ты принадлежишь мне! Я…       — Эргэ, разумеется, я сначала сделал противоядие, — возразил Цзинь Гуанъяо, тщетно пытаясь высвободиться. — Эргэ… отпусти…       — Не могу, — ещё глуше ответил Лань Сичэнь.       — Почему?       — Я тебя ударил. Как мне теперь тебе в глаза смотреть?..       — Ох, эргэ… Это всего лишь пощёчина. Не преувеличивай. Я виноват. Нужно было начать с того, что я приготовил и противоядие…       — А-Яо.       — Эргэ, я не собираюсь себя убивать. Я ведь обещал тебе. Я теперь слишком дорожу жизнью, чтобы бездумно с ней обращаться…       — И это говорит мне тот, кто испробовал на себе змеиный яд!       — Испробовал изобретённую магическую формацию, — возразил Цзинь Гуанъяо. — Если ты представишь её на совете кланов, твоя поддержка упрочится и…       — А-Яо, я не собираюсь присваивать твои изобретения, — возразил Лань Сичэнь.       — Ах, ну да, ты пойдёшь и всем расскажешь, что изобрёл её я, — фыркнул Цзинь Гуанъяо.       — Почему нет?       — Потому что Цзинь Гуанъяо мёртв и ничего не может изобрести, да к тому же изобретения Цзинь Гуанъяо никому не нужны. Вспомни сторожевые башни.       Лань Сичэнь вздохнул.       Проект сторожевых башен так и не удалось возобновить: главы кланов начинали кричать и поносить Цзинь Гуанъяо последними словами, стоило Лань Сичэню упомянуть о необходимости постройки сигнальных маяков на случай непредвиденных обстоятельств. Главы кланов оказывались или слишком упрямы, или откровенно тупы, чтобы разглядеть практический смысл. Особенно распалялся глава клана Яо. Лань Сичэнь его всем сердцем ненавидел.       Но на следующем совете кланов Лань Сичэнь всё же представил противоядную магическую формацию. И разумеется, главы кланов принялись ругаться и проклинать Цзинь Гуанъяо и его изобретения.       — Цзэу-цзюнь, — спросил Не Хуайсан, — откуда у вас чертежи Цзинь Гуанъяо?       Лань Сичэнь заготовил ответ заранее, поэтому ответил без запинки:       — Как всем известно, мы были с Цзинь Гуанъяо добрыми друзьями…       — Явно не стоит об этом упоминать, если вы не хотите подпортить себе репутацию, — заметил Не Хуайсан, и его лицо стало желчным и злым на долю секунды.       — И мне достались кое-какие его записи, — сделал вид, что не расслышал, Лань Сичэнь.       — Почему же вы о них только сейчас рассказываете?       — Они были зашифрованы. Я разобрал их только недавно.       Не Хуайсан презрительно сморщился и веером столкнул со своего столика свиток с описанием магической формации:       — Мне ничего не нужно от Цзинь Гуанъяо.       — Верно! Верно! — закричал глава клана Яо, но, когда на него перестали обращать внимание, припрятал свой экземпляр в рукав.       — И если бы я не знал, что за человек Цзэу-цзюнь, — добавил Не Хуайсан, — то я бы решил, что он пытается обелить Цзинь Гуанъяо или повлиять на общественное мнение.       Главы кланов зашептались. Лань Сичэнь сухо сказал:       — Злодеяния не умаляют его ум.       Вэй Усянь с досадой оглядел всех и подумал, что стоит вмешаться. Видно было, что главам кланов хочется забрать себе свитки с чертежами, но они колеблются из-за слов Не Хуайсана, боясь, что и их обвинят в попытках «обелить» злодея Ляньфан-цзуня. «А ведь такая стоящая задумка пропадает…» — подумал Вэй Усянь и решительно сказал:       — Ой, хватит уже его демонизировать! Вспомнить, как вы поносили Старейшину Илина, и тем не менее продолжали использовать и компасы, и призывающие нечисть флаги, и талисманы… Цзэу-цзюнь прав, злодеяния не умаляют ума, а Цзинь Гуанъяо был исключительно одарённым человеком.       — Птицы одного полёта всегда вместе держатся, — сказал Не Хуайсан с усмешкой.       Раздался грохот опрокидываемого стола. Лань Ванцзи резко поднялся. Но Вэй Усянь никак не ждал, что и Цзян Чэн вскочит. Лица обоих мужчин налились кровью.       — Тогда добро пожаловать, Хуайсан, будешь третьим, — парировал Вэй Усянь спокойно и подёргал Лань Ванцзи за рукав, чтобы тот сел.       Лань Ванцзи высвободил руку, взял со своего стола пустую чарку и поставил её, перевернув вверх дном, на стол Не Хуайсана. Это был не слишком вежливый, но однозначный намёк, что отныне в Облачных Глубинах ему не рады.       — Ванцзи! — обеспокоенно сказал Лань Сичэнь.       Но тут Лань Цижэнь завалился набок, закатил глаза, жалуясь на головную боль, и оба Нефрита бросились к дяде. Вэй Усянь подскочил к нему ещё раньше братьев. Он догадался, что мозг Лань Цижэня не справляется с наложенным прежде заклятьем забвения: слова Не Хуайсана напомнили ему о чём-то, что он никак не мог вспомнить, и мозг вскипел. Лань Цижэнь сам говорил нечто подобное, когда тайна лабиринта раскрылась в первый раз, отсюда и возникшие в глубине его подсознания противоречия. Вэй Усянь быстро дотронулся до своего лба пальцами и прижал их к шее Лань Цижэня. Через пару минут тому полегчало. На Вэй Усяня он взглянул теплее, чем прежде, но всё-таки проворчал:       — Хоть раз что-то полезное сделал!       Вэй Усянь улыбнулся и вместе с Лань Ванцзи помог Лань Цижэню сесть прямо. Главы кланов начали желать Лань Цижэню здоровья и пить вино в его честь.       — А был бы в чарках яд, разом бы все полегли, — будто бы между прочим заметил Вэй Усянь, возвращаясь на своё место и вертя в пальцах свиток, как обычно — флейту. — Про других не знаю, но я свою чарку зачарую. Репутация у меня такая, что непременно найдётся парочка желающих меня травануть или прирезать. Цзэу-цзюнь, а в записках Цзинь Гуанъяо ничего нет насчёт неуязвимости к клинку?       Лань Сичэнь послал ему благодарный взгляд и сказал:       — Я ещё не полностью расшифровал записи.       Вэй Усянь живо вызвался помочь с расшифровкой. Главы кланов, видя, как дело обернулось, рассовали свитки по рукавам и за пазуху, толкуя между собой:       — В самом деле, прав Старейшина Илина. Если представляется возможность воспользоваться хорошей идеей, какая разница, кому она принадлежит, если воспользоваться ей в благих целях.       — Верно! Верно! — громче всех кричал глава клана Яо.       «Тьфу!» — мысленно сплюнул Вэй Усянь и повертел головой, чтобы оценить обстановку. Лань Ванцзи вернулся на своё место, забрал у Вэй Усяня чашку и стал пить из неё. Перевёрнутая так и осталась стоять на столе Не Хуайсана. Цзян Чэн сел неохотно, но свиток подтянул к себе и развернул, чтобы прочесть.       — Вэй Усянь, — сказал он негромко, — я бы подумал, что это твоих рук дело.       — С чего бы это? — отозвался Вэй Усянь. У него был свой вариант этой магической формации, и он нередко им пользовался на банкетах: заклинание Вэй Усяня превращало невкусное гусуланьское вино в «Улыбку Императора». Удивительно, что Цзинь Гуанъяо додумался до того же самого, только в отражённом варианте. А впрочем, неудивительно, раз он изобрёл это для своего любимого эргэ. Вэй Усянь сразу это понял: яд — всего лишь дополнение, главная задача талисмана — нейтрализовать алкоголь. И пожалуй, он чуточку на себя рассердился, что не додумался до этого первым — ради Лань Ванцзи.       — Уж слишком ты тепло о Цзинь Гуанъяо отзываешься, — буркнул Цзян Чэн.       — Цзян Чэн, как я к нему на самом деле отношусь — неважно, — заметил Вэй Усянь. — Я могу ненавидеть его лютой ненавистью, но никогда не покажу этого при Цзэу-цзюне. Зачем лишний раз ранить его чувства? Для него и так каждый совет кланов как пытка. Друзей не выбирают.       — Братьев тоже, — ядовито добавил Цзян Чэн, не удержавшись.       — Как с языка снял, — удивлённо качнул головой Вэй Усянь, — только собирался это сказать, а ты меня опередил. Цзян Чэн, мы определённо на одной волне… Ай! — воскликнул он тут же, поскольку Лань Ванцзи незаметно вкрутил пальцы ему в бок. — Ханьгуан-цзюнь бдит… Принял нашу братскую болтовню за наглый флирт… ай-ай-ай…       Лань Ванцзи разжал пальцы, только когда Вэй Усянь сел прямо и перестал разговаривать с Цзян Чэном.       — Любовников тоже, видимо, не выбирают, — ещё ядовитее прежнего сказал Цзян Чэн.       — Мужей, — невозмутимо парировал… Лань Ванцзи.       Цзян Чэн едва не подавился вином. Вэй Усянь затрясся от беззвучного смеха.       Совет кланов, не считая принятия свитков с противоядной формацией, закончился впустую. Лань Сичэнь снова заговорил о сигнальных маяках — и снова все ополчились на Цзинь Гуанъяо, поскольку он первым разработал эту систему оповещения. Лань Сичэнь прикрыл глаза и попытался абстрагироваться. Даже дядя был против.       Вэй Усянь неодобрительно качал головой, слушая перепалку глав, но молчал. Цзян Чэн тоже. Кажется, несмотря на всю его ненависть к Цзинь Гуанъяо, он считал сторожевые башни хорошей идеей и после обмолвился Вэй Усяню, что велел восстановить свою, но строительство идёт медленно, поскольку она разрушена до основания, а камни приходится привозить с окраин Юньмэна: местные камни пошли на ремонт Пристани Лотоса и арочного входа (который разнёс Вэй Усянь в один из приездов в Юньмэн).       — Молодой господин Вэй, — сказал Лань Сичэнь, когда совет кончился, — спасибо, что поддержали меня.       — Повлияли, так сказать, на общественное мнение, — фыркнул Вэй Усянь, продолжая играть со свитком. — Это интересное изобретение. Думаю поколдовать немного и над чаркой Лань Чжаня. С ним прямо беда, когда дело до алкоголя доходит! Сюнчжан, вы тоже становитесь буйным, когда напьётесь?       — Вэй Ин!       Лань Сичэнь слегка покраснел и возразил:       — Нет, скорее сентиментальным. И лучше бы у меня тогда забрать Лебин.       — Мгм, — коротко подтвердил Лань Ванцзи. Выпив, Лань Сичэнь начинал ностальгировать о прошлом, дудеть на флейте (именно дудеть, не играть: игрой это назвать можно было лишь с большой натяжкой, поскольку звуки, из флейты исторгаемые, напоминали рёв раненого буйвола, и нисколько не напоминали мелодичные наигрыши Гусу) и доставать окружающих бесконечными: «А помнишь…»       — Хм, — сказал Вэй Усянь вдруг, — а вот интересно, как ведёт себя ваш дядя, когда пьян?       Нефриты переглянулись и пожали плечами. Они никогда не видели дядю во хмелю. «Наверное, становится ещё зануднее», — предположил Вэй Усянь.       — Ванцзи, — укорил между тем Лань Сичэнь брата, — ты проявил невежливость к главе клана Не.       — Он говорил неподобающие вещи, — спокойно сказал Лань Ванцзи. — Вэй Ин не заслужил, чтобы о нём отзывались так.       — Меня это нисколько не задело, — поспешно уверил Вэй Усянь, — так что не стоило…       — Меня задело, — отрезал Лань Ванцзи. — Я не хочу его видеть.       — Но ведь главы кланов должны присутствовать на советах…       — Значит, на них не буду присутствовать я.       Лань Сичэнь и Вэй Усянь переглянулись. Вэй Усянь пожал плечами. Он знал, что если Лань Ванцзи упрётся, то переубедить его не получится.

***

      — Сичэнь, поторопись и придумай уже личное имя для ребёнка, — велел Лань Цижэнь. — Я уже вписал имя в быту в фамильные списки клана Лань.       Лань Цижэнь был категоричен и светское имя для второго внука тоже придумал сам. Он развернул свиток и продемонстрировал его старшему племяннику. Тот слегка вздрогнул и подумал: «Вероятно, это судьба». Лань Цижэнь выбрал для ребёнка имя Лань Ляньцзы, использовав тот же иероглиф, что был в титуле Цзинь Гуанъяо — Ляньфан-цзуне.       — Завтра… нет, послезавтра… — смятенно отозвался Лань Сичэнь. — Мне нужно подумать.       Лань Цижэнь досадливо прищёлкнул языком:       — Ребёнку четыре дня уже, а ты всё думаешь! Или ты завтра назовёшь мне имя, или я придумаю его сам! Это же твой второй сын, у тебя уже есть опыт…       Лань Сичэнь поклонился и вышел.       Ребёнок родился тогда, когда счёл нужным, но в благоприятный час, так что даже шаману не к чему было придраться, но он был очень слабым, и повитуха сказала, что вряд ли младенец переживёт день своего рождения. Четыре дня прошли в томительном ожидании, на пятый стало понятно, что если ребёнок и выживет, то вероятнее всего будет расти болезненным и слабым.       Когда он родился, на его теле уже были отметины — россыпь родинок, которые шаман считал благоприятным предзнаменованием. Лань Сичэню не нужно было смотреть на ребёнка, чтобы узнать, где расположены родинки. Он и так знал, что они на плече и на шее — там же, где были у Цзинь Гуанъяо. Этот факт его несколько тревожил, и четыре дня, пока с ребёнком возились лекари и шаманы, Лань Сичэнь провёл в напряжении, которое все сочли беспокойством за жизнь сына. А он просто боялся, что кто-то из них возьмёт и скажет: «У него родинки, как у Цзинь Гуанъяо». Но этого не произошло.       Было и ещё кое-что. У ребёнка были глаза цвета напитанного солнцем мёда. Ни у кого ни в клане Лань, ни в клане Оуян — ни даже в клане Цзинь! — не было таких глаз. Лань Цижэнь отмахнулся от всех: «Должно быть, в кого-то из предков!» — и дело замяли.       — Господин Сичэнь, почему вы ещё не показали ему ребёнка? — спросила госпожа Юйцинь.       Лань Сичэнь медлил отчего-то. Он ещё помнил, как Цзинь Гуанъяо плакал над Юнси. Ему бы не хотелось снова расстраивать Цзинь Гуанъяо.       — Ребёнок слаб… — проговорил Лань Сичэнь, — быть может, стоит подождать, пока он окрепнет…       — А если не окрепнет?       Лань Сичэнь почувствовал лёгкий холодок, закравшийся в душу. Он старался об этом не думать, но никто не мог знать точно, как долго ребёнок проживёт.       — Да, А-Яо должен его увидеть… — пробормотал он.       В лабиринтный павильон Лань Сичэнь отнёс ребёнка этой же ночью. Цзинь Гуанъяо как будто ждал его: он сидел на постели, накинув на плечи покрывало, и вглядывался в стремительно сгущающийся сумрак. «Верно, он мог догадаться, — решил Лань Сичэнь. — Меня не было несколько дней, я даже не прислал ему записки…» Он вошёл и положил ребёнка Цзинь Гуанъяо на колени, наученный предыдущим опытом.       — Сын, — проговорил Лань Сичэнь.       — Тебя что-то беспокоит, эргэ?       — Да… многое… У него точно такие же родинки, как у тебя, А-Яо.       — Эргэ, — сказал Цзинь Гуанъяо, скользнув взглядом по Лань Сичэню, — никто из ныне живущих, исключая тебя и Лаоцзу, не видел меня обнажённым.       Лань Сичэнь хотел спросить насчёт госпожи Юйцинь, но Цзинь Гуанъяо, предугадав вопрос, отрицательно покачал головой. Перед ней он не раздевался.       — Ещё что-то? — спросил Цзинь Гуанъяо, видя, что лицо Лань Сичэня хоть и просветлело, но ненамного.       — Вот это.       Цзинь Гуанъяо вздрогнул всем телом, увидев, какие у младенца глаза. Лицо его болезненно сморщилось, по щекам покатились слёзы.       — А-Яо? — всполошился Лань Сичэнь.       — У него глаза моей матери, — прошептал Цзинь Гуанъяо.       Лань Сичэнь осторожно привлёк его к себе за плечи, утешая.       — Ребёнок… ты должен знать… — выговорил он с усилием. — Он очень слаб. Вряд ли… вряд ли он переживёт свой первый год…       Цзинь Гуанъяо быстро вытер слёзы, тронул ребёнка пальцами за шею. Глаза его лихорадочно забегали, будто вдогонку невидимым разбегающимся во все стороны мыслям, потом резко остановились — какое-то решение было найдено — и вернулись к ребёнку.       — А-Яо? — покачал Лань Сичэнь его за плечо. — А-Яо, ты в порядке?       Цзинь Гуанъяо быстро дотронулся до своего лба пальцами и приложил их ко лбу ребёнка. Вспышка была такой яркой, что Лань Сичэнь прикрыл лицо рукавом.       — А-Яо, что это было?! — воскликнул он, отводя руку от глаз.       Цзинь Гуанъяо был очень бледен, на лице — не кровинки, но улыбался.       — Ничего особенного, — сказал он едва слышно, — просто передал ему мои духовные силы… все, что удалось накопить за это время… Для мужчины это ничтожно мало, но ребёнку поможет пережить первый год жизни. К тому времени он уже окрепнет, и можно будет не бояться за его жизнь… Я не был уверен, что получится… Впервые использовал эту технику.       — Что это за техника? — резковато спросил Лань Сичэнь, трогая пульс сначала ребёнка, после — Цзинь Гуанъяо.       Цзинь Гуанъяо покачал головой. Лань Сичэню лучше об этом не знать: он использовал Иньское железо как усилитель и передал все свои силы в один всплеск, духовные меридианы иссякли и сморщились, Золотое Ядро превратилось в шелуху, из которой вынули орех. Он едва мог даже просто сидеть.       — Кое-что изобрёл, — уклончиво сказал Цзинь Гуанъяо, — после, эргэ, после… Отнеси ребёнка обратно к матери.       — Ты ещё должен его назвать, — сказал Лань Сичэнь.       Цзинь Гуанъяо покачал головой:       — Нет. Я хочу, чтобы моего сына назвал ты. Так будет честно. Ведь я придумал имя для твоего первенца. Какое имя в быту?       — Ляньцзы.       Цзинь Гуанъяо широко раскрыл глаза, но ничего не сказал. Вероятно, подумал о том же, о чём и Лань Сичэнь, когда услышал от дяди придуманное для второго наследника Лань имя.       — Цинъян, — сказал Лань Сичэнь после паузы. — Когда я увидел его в первый раз, я сразу же подумал об этом.       — «Глаза как золото»… Мне нравится, эргэ, — улыбнулся Цзинь Гуанъяо. — Назовём его так… Уходи, эргэ. Ты сможешь вернуться ко мне позже, — добавил он настойчиво.       Лань Сичэнь, помедлив, унёс ребёнка.       Цзинь Гуанъяо поспешно встал с кровати, доковылял до крыльца и, упав на колени, исторг из себя поток крови. Лицо его стало мертвенно-бледным.       — Первый и последний раз, — выговорил Цзинь Гуанъяо одними губами, — когда использую Иньское железо для усиления моих духовных сил!       Несколько придя в себя, он зачистил крыльцо, избавился от всех следов крови как на земле, так и на одежде, и долго полоскал рот, чтобы у поцелуя, когда Лань Сичэнь вернётся, не было кислого привкуса.       Когда Лань Сичэнь вернулся в лабиринтный павильон, Цзинь Гуанъяо относительно удачно притворился, что ничего не произошло, но от смертельной бледности на лице он избавиться не смог, и Лань Сичэнь понял, что Цзинь Гуанъяо притворяется.       — Ложись, — велел он, легонько толкая Цзинь Гуанъяо в грудь ладонью, — и не пытайся меня обмануть. У тебя не слишком хорошо получается теперь.       — Какая жалость, — выгнул бровь Цзинь Гуанъяо, — я разучился лгать… Пожалуй, на самом деле снова стал Мэн Яо…       — А-Яо.       — Прости… дурацкая шутка, знаю…       Лань Сичэнь крепко сжал его запястье, прижал к нему два пальца.       — Эргэ, не нужно этого делать…       Лань Сичэнь не отпускал его руки около часа. Духовные силы, которые он ему передал, несколько оживили Цзинь Гуанъяо. По крайней мере, его перестало тошнить.       — Это было безрассудно… что бы ты ни сделал, — проронил Лань Сичэнь.       — И сделал бы снова, если бы потребовалось.       — Знаю.       Цзинь Гуанъяо прикрыл глаза и сдвинул голову так, чтобы она оказалась у Лань Сичэня на колене:       — Я посплю немного, эргэ. Прости.       — За что?       Цзинь Гуанъяо не ответил, погрузившись не то в сон, не то в полузабытье.       Небо вдалеке вспыхивало бледными искрами зарниц. «Будет гроза», — подумал Лань Сичэнь.