Восемь дней.
Сто девяносто два часа.
Именно столько они не виделись.
Столько времени она не отвечает на его звонки и сообщения.
Всю неделю она упорно делает вид, что его в её жизни никогда не существовало.
Он эту неделю отчаянно пытается забыть её, хотя прекрасно понимает, что это невозможно.
Она впервые позволяет себе спать чуть ли не до полудня, выключив все будильники, отправив всю прислугу в незапланированный оплачиваемый отпуск на неделю и убедив Орлова отменить все деловые встречи и выезды, благо, концертов в ближайшее время нет. И хотя за неделю, которая показалась ей гораздо длиннее, чем было на самом деле, одиночество и тишина огромного дома уже начинали угнетать, она очень рада, что приняла это решение.
Ей просто нужно было побыть наедине с собой. Подумать о всем. Разобраться в себе.
Она знает, что Орлов убьет её при первой же встрече, за то, что она неделю не берёт трубку и не отвечает на его сообщения, как и на звонки каких-либо других людей. Она не виновата, что её защитная реакция — изолироваться от всего мира. Просто нажимает на кнопку питания и долго удерживает её, когда от отвратительного жужжания телефона голова уже раскалывается.
Не боится, потому что знает, что Паша знает её всю жизнь и поэтому обязательно все поймёт. Надеется, что догадался, что сейчас её лучше не трогать. Такие периоды жизни, которые она про себя называет «мышка в норке» — с ней случаются довольно часто. И это помогает ей лучше всякого психотерапевта.
Но все же где-то Тина просчиталась, и не могла не признать это, когда думала, что её друга успокоит единственное за две недели сообщение «со мной все хорошо», и он так просто оставит её в покое. Слишом наивная была, когда на это надеялась.
Хоть он на самом деле и понимал, что происходит с девушкой, и что сейчас лучше всего просто оставить её одну, но все-таки Кароль была его самой давней и близкой подругой, и, в конце концов, после нескольких долгих дней скитаний, волнение и беспокойство за её состояние победило. Он не мог бросить её в беде, а то, что что-то случилось, он не сомневался. Это был его долг. Он должен был убедиться, что с ней и правда все в порядке, по-другому просто не мог.
Крепкий и спокойный (хотя это только выражение, на самом деле она уже две недели не могла нормально спать, сон её не был спокойным из-за преследующих кошмаров) сон блондинки был бесцеремонно прерван громким стуком в дверь.
Кароль выругалась себе под нос, пытаясь выкинуть из головы остатки
очередного ненавистного кошмара сна, раздражённо села на постели и потянулась за халатом, лежащим рядом, параллельно посмотрев на часы. Было только около семи утра, к тому же, воскресенье, и она уже собиралась отругать прислугу за то, что так бесцеремонно прервала её сон из-за какой-то мелочи, но замерла, потому что вспомнила, что уже неделю в её доме по её же приказу никого не было, кроме неё.
Это показалось ей действительно странным. Вряд ли бы прислуга вернулась в дом без предупреждения и её просьбы, входная дверь точно была надёжно запертой. Значит, оставался только один вариант, единственный, у кого были ключи от её дома и кто мог заявится к ней без предупреждения в любое время суток… Вздохнув, потому что настроение и так было ни к черту, голова болела, а предстоял, похоже, очень тяжелый и долгий допрос, в этом она не сомневалась. Тина специально медленно, чтобы позлить неожиданного гостя, поморщившись от повторившегося громкого стука, натянула сверху пижамы халат и подошла к двери.
— Признаться, я действительно более чем удивлен, — Орлов окинул оценивающим взглядом бледную певицу с темными залегшими под глазами кругами, в помятом халате и с черт знает каким беспорядком на голове, но его взгляд был устремлён куда-то за её спину, на незастеленную постель и общий беспорядок в комнате.
— И чем же, интересно? — невинно поинтересовалась Кароль с самым любезным видом. — Тем, что я человек и могу позволить себе выспаться?
— Вижу, ты, как всегда, в прекрасном расположении духа, сама любезность в своих лучших традициях, — не остался в долгу мужчина. — Нет, я крайне удивлен тем, что встретил тебя одну.
— Я отпустила всех работников в отпуск, хотела побыть одной, если ты этого не заметил, естественно, пока ты не нарушил моё уединение, — съязвила Тина.
— Да мне нет никакого дела, что с твоей прислугой, вообще-то я был уверен в том, что увижу в твоей спальне еще кое-кого, — сразил Кароль, у которой от удивления брови на лоб полезли. — Или ты своего любовника в шкафу от меня прячешь, любишь классику? — издевательски улыбнулся он.
— Что за бред ты несешь? — грубо отрезала блондинка, отчего её друг даже вздрогнул, не ожидал, что это так её разозлит. — Какого еще нахер любовника? Крышей поехал?
— Как какого? Самого графа Дракулу, разумеется, — полностью проигнорировав резкий выпад подруги, продолжил он в своем духе. — Я был уверен, что ты проводила это время наедине с ним.
— Паш, ты температуру сегодня с утра мерял? — крайне шокированно произнесла блондинка, подумав, что ей послышалось. — Мне кажется, ты точно не в себе. Какой нахер Балан, какой любовник, какой Дракула? Тебе точно нужно в больницу, срочно, при чем я даже не знаю, в какую, — вполне серьезно сказала она, обеспокоенная его состоянием.
— И это я, по-твоему, больной? — только ухмыльнулся Орлов, словно вообще не слышал ничего, что она говорила. — Не я же с Баланом провел целых четыре дня в Париже, в городе влюбленных. Сама понимаешь, кто хочет сделает из этого соответствующие выводы. Вы слишком плохо шифруетесь, маскировка начинает сдавать.
— Два дня, а не четыре, — промолчав на большую часть слов, только покачала головой Тина, без сил оперевшись об угол двери. — Я была там всего один день, на следующий утром уже улетела.
— Но в самом романтичном городе мира, с Баланом, — напомнил менеджер, не совсем веря её словам.
— И, если ты действительно хочешь это знать, это были самые ужасные выходные в моей жизни, — абсолютно не врет, потому что то, что с ней случилось, явно не похоже на райский отдых.
— Неужели все настолько плохо? — не верит мужчина, но в его голосе все же проскальзывает сочувствие, потому что чувствует, что что-то действительно не так. — Он оказался настолько плохим?
— Орлов, черт, уймись со своими пошлыми намеками, я тебя прошу, — очень сильно злится, потому что этот диалог с постоянными пререканиями ей надоел. — Если ты не заметил, я немного в неглиже, мне неудобно так разговаривать. Если ты хочешь все обсудить, давай выпьем чай, только сначала я быстро приведу себя в порядок, подожди меня.
— Да господи, что я там не видел… — пробормотал себе под нос, разворачиваясь и ушел вниз по лестнице, на кухню, пока Кароль исчезла обратно в спальне, чудом удержавшись от того, чтобы сказать, что он видел явно меньше, чем Балан, но вовремя остановила себя.
Тина открутила кран и плеснула холодную воду себе в лицо. Напротив на неё смотрело, подняв глаза, вымученным уставшим взглядом лицо, не её. Кожа от хронического недосыпа казалась слишком болезненной и бледной, тёмные синяки под глазами, красные глаза, как будто она прорыдала всю ночь, спутанные распущенные волосы, без укладки превротившиеся в ужасное кубло. Вид — лучше не бывает, одним словом, что сказать.
Вздохнув, блондинка попыталась вымучать подобие улыбки. Быстро умывшись и почистив зубы, она стянула халат с пижамой, надела старые растянутые джинсы и худи, собрала волосы в хвост и спустилась на кухню, медленно, насколько могла, чтобы отложить такой сложный диалог, потому что больше всего не хотела сейчас с кем-то говорить, но, к сожалению, это было неизбежно.
Мужчина, нажав на кнопку чайника, достал из тумбочки две чашки, чтобы поставить на стол. Его брови были нахмурены, ни тени улыбки на лице, было видно, что он очень чем-то обеспокоен и усиленно думает, что ему делать и как выйти из сложившейся ситуации. То, что во Франции точно что-то случилось, было видно невооружённым взглядом, это слишком очевидно. И это гложет, буквально убивает Тину изнутри, но она почему-то не может этим поделиться, хотя видно, как она мучается. При всем желании, как бы он не хотел помочь подруге, спасти её, успокоить, но он не мог это сделать, вылечить пациента, не зная, от какой болезни лечить.
Но что именно произошло? Он понимал, что ответ не получит, оставалось только догадываться. Он не думал, что Дан смог бы ей что-то сделать. Орлов видел, что певец действительно был очень привязан к ней, но пока не мог понять, что они испытывают друг к другу. Ему не понятна была природа и вид этих (взаимных?) чувств между ними. И вообще, что между ними сейчас происходит? В каких они отношениях? Хотелось бы ему знать ответ на эти вопросы… Но от Кароль он уже не надеялся что-то узнать, придется действовать самому.
— Что между вами произошло? — хмурится он, скрестив руки на груди, даже не оборачиваясь, когда слышит тихие шаги и шарканье мягких тёплых домашних тапочек на лестнице за своей спиной.
Ровно в тот момент, когда вода в чайнике доходит до точки кипения. Его вопрос тяжелым от напряжения воздухом повис в тишине, шаги резко прекратились. Секунды длились целую вечность. В ожидании ответа, хотя он сам мог бы сказать, что вопрос был, скорее, риторическим.
— Ничего, — тихое, почти шепотом, но он услышал. Иронически хмыкнул, понимая, что это явно был не самый откровенный ответ ему в жизни певицы, хотя он на ответ и не рассчитывал в принципе.
Браво, Кароль, просто браво. Что еще можно сказать. Врать Паше — лучшее, что могло случиться в твоей жизни. Гениально просто. Дожила.
— Что случилось с тобой и Даном в Париже? — повторяет вопрос, делая вид, что не услышал ответ. Все так же стоит за его спиной, боясь пошевелиться. — Я знаю, что что-то случилось, поэтому ты не уйдешь от ответа, даже не мечтай.
Ни-че-го.
Абсолютно ничего, блять, Пашенька, не случилось, кроме того, что её пытались изнасиловать, ах да, и еще они с Даном чуть не трахнулись прямо на столе в номере. А так ничего необычного или волнительного, подумаешь, с ней такое случается каждый день.
— Ничего, что заставило бы меня пожалеть потом, — набравшись силы, твёрдо отвечает
почти не дрожащим голосом. — По крайней мере, ничего такого не было, так что можешь оставить свои фантазии при себе.
«По крайней мере, пока» —
добавляет только про себя.
Почти начинает верить в свои же слова — успех.
Её 'ничего' уже стало как будто своеобразной мантрой, заклинанием, которое она постоянно повторяет про себя бесконечное число раз, надеясь, что подействует и поможет.
— Успокойся, Кароль, я что, по-твоему, похож на извращенца? — картинно закатывает глаза. — Нет уж, спасибо, я не имею никакого желания держать вам свечку, меня от одной мысли сейчас стошнит. Просто удивительно, как это всемирно известный Дракула, змей-искуситель и тебя до сих пор обошла участь его жертв, которых он затаскивает в свою постель, как ты смогла противостоять его силе, просто интересно.
— Не твоё дело, — резко огрызается, не в силах терпеть раздражение. — И вообще, давай закроем эту тему, пожалуйста. Моя личная жизнь никак тебя не касается, я не хочу это обсуждать.
— Да пожалуйста, — равнодушно пожимает плечами. — Мне вообще не хотелось бы разговаривать с тобой о Балане, меня ваши отношения интересуют в последнюю очередь.
— Зачем же ты тогда приехал и устроил весь этот допрос, интересно? — искренне удивляется Тина. — Почему не оставил меня в покое?
— Тин, пойми, я просто волнуюсь за тебя. После этой поездки ты закрылась в себе, не подавала никаких признаков жизни, не отвечала мне целую неделю… И одно-единственное сообщение меня не устроит, наивно было надеяться, что я на это куплюсь. Я же знаю, что у тебя ничего не хорошо. И я просто беспокоюсь, хочу тебе помочь, но ты не даешь мне возможности это сделать, — в сердце у неё что-то защемило, но она не подала виду. — Но это еще полбеды. Видишь ли, твой ненаглядный буквально проел мне весь мозг за эту неделю, что с тобой. Он волнуется за тебя, Тин.
Монолог мужчины был прерван резким, противоестественно пронзающим тишину слишком громким звоном битого стекла у него за спиной. Вздрогнув от испуга, он быстро обернулся и в тот же момент подскочил к блондинке, которая опустилась на корточки, безуспешно пытаясь прямо голыми дрожащими руками собрать с пола осколки своей любимой чашки, которую ей повезло очень вовремя взять в руки, как раз перед тем, как она услышала последнюю фразу. Орлову осталось радоваться, что чашка была пустая — страшно подумать, что было бы, будь в ней кипяток.
Но не успел — через секунду послышалось глухое громкое шипение, и Тина сама резко отпрянула от осколков, сдерживая стон. Выругавшись, пиар-менджер рывком поднял её с пола и посадил на стул, осмотрев кровоточащий порез на руке и с облегчением выдохнул — к счастью, не глубокий, повезло.
— Горе ты моё луковое, — с горечью покачал головой, лихорадочно соображая, что делать. — Аптечка у тебя где, скажи?
Кароль ничего не ответила, лишь молча кивнула головой в сторону кухонной тумбочки. Кажется, она вообще потеряла способность говорить. Только продолжала медленно качать головой из стороны в сторону, смотря в одну точку, прямо перед собой, на рану на руке, без каких-либо эмоций. Слизала выступившие алые капли — странно, но соленоватый вкус на языке ей понравился. В виде собственной крови она нашла что-то красивое.
— Жить будешь, ничего серьезного, — убедил её Орлов, наконец найдя злосчастную аптечку, наскоро остановил кровь, обработал рану перекисью (не обращая внимания на недовольный стон девушки от боли) и кое-как, насколько умел, замотал бинтом.
Несколько минут ушло на то, чтобы отправить все части того, что было чашкой, с пола в мусорное ведро. Кароль по-прежнему не проронила ни слова, все так же смотря перед собой.
— Ромашковый чай у тебя есть? — открыл верхнее отделение шкафа, зная, что там хранятся кофе и чай. С удивлением обвел взглядом полку… которая была заставлена упаковками с ванилью и корицей. — Кароль, с каких это пор ты у нас ваниль и корицу так любишь? Кажется, ты раньше их не покупала.
— Пахнет… Чем-то очень нежным, сладким. Кажется, ваниль.
— Правильно, — улыбнулся. — А чем ещё?
— Дай подумать… Чем-то очень пряным, каким-то восточным…
— А точнее, корицей.
— Это домработница купила, ей надо было для десертов, — вздрагивает, придумывая на ходу не очень убедительную историю, но Паша, к счастью, лишь пожимает плечами, посчитав эту информацию не важной. — Чай в соседнем шкафчике.
Не говорит ему, что в последнее время каждое её утро начинается с кофе с ванилью и корицей. Этот напиток просто ей нравится, и ничего больше. Ей просто нравится вкус, и все.
— Вид у тебя, конечно, не очень — это мягко говоря, как у зомби, — качает головой, открывая холодильник и с грустью смотря на далеко не богатый выбор продуктов. — Ты хоть что-то ешь в последнее время? Давай, тебе необходимо позавтракать, и отказы не принимаются. Яишница с сосисками подойдет? — Кароль, понимая, что отвертеться не получится, обреченно кивнула.
— Он… Ты правда разговаривал с ним? — вдруг неожиданно тихо первая спрашивает Тина, пока он поджаривает на сковородке яйца.
— Я же сказал, твой благоверный за эту неделю мне весь мозг проел, что с тобой и где я тебя прячу, — она даже не обращает внимания на очередной подкол.
Он волнуется за неё. — Тин, прости, конечно, что вмешиваюсь в твою личную жизнь, если ты не хочешь об этом говорить, не надо… Но поверь, я же вижу, что между вами что-то происходит. Не знаю точно, что… Но предполагаю. И я волнуюсь, что ты сама сделаешь себе больно своим решением. Я не хочу, чтобы ты снова страдала.
Каждое его слово пронзает молнией. Разряд больно бьет по сердцу. Дрожит, потому что он не подозревает, как на неё действуют эти слова. Что они на самом деле для неё значат.
Она сама делает себе больно своими же чувствами.
Не он заставляет её страдать. А она сама.
— Я не буду лезть тебе в душу… Ты уже взрослая и сама в состоянии принимать решения, как считаешь нужным. Это не в моих правах. Но ты обязана знать, что… Ты для него — не просто очередная. Не спрашивай, почему я так в этом уверен, я просто вижу. Я вижу, как он к тебе относится, как смотрит на тебя… Он готов сдувать с тебя пылинки, контролировать каждый твой шаг, чтобы ты не упала. И поверь мне, если мужчина так себя ведет с женщиной, это значит очень много. До него к тебе еще никто так не относился.
Все внутри неё рушится. Стены её 'я' с треском разваливаются и падают. Убивает себя она сама. Силой сдерживает всхлипы. Слишком больно. Она не хочет верить в то, что он говорит. Но это правда, которой она до ужаса боится. Лучше бы этого не знать, не чувствовать… Не умирать от правды.
— И то, что я увидел сегодня, до какого состояния ты себя довела… И то, что он говорил мне… — она содрогается всем телом, в ужасе закрывая глаза, не хочет знать, о чем говорили Дан и Паша. — Конечно, ничего он мне не сказал, но я сделал вывод, что у вас что-то случилось. Скажи мне, вы поссорились? Как вы расстались?
— Ничего, — да блять, снова это проклятое слово, — ничего не случилось, Паш. У нас все в порядке. Мы нормально расстались. Не волнуйся за меня.
Ничего бы не случилось, если бы ты не убежала от него, оставив только записку, Кароль.
Проснувшись на диване в его объятиях, почувствовала жар, не от стыда, а… неправильность происходящего. Понимала, что минутная слабость ничего не значит, всего лишь ошибка — это не страшно. То, что она наговорила в бреду ему… Забыть, как страшный сон, и больше никогда не вспоминать.
Быстро собирает свои вещи, осторожно, очень тихо, не издавая малейшего звука, чтобы не разбудить его, потому что тогда все пропало. Дрожащими руками на клочке бумаги пишет ему записку, оставляя на кухонном столе, а потом, не смотря на спящего мужчину, быстро выходит, не замечая боли в груди.
— Ну раз ничего… Извини, не могу тебе ничем помочь, — не обращая внимание на яишницу на сковородке, которая сейчас сгорит, рассерженно выплюнул Орлов. — Черт, ты знаешь, как вы меня заебали? Оба, — блондинка вздрагивает от слишком резких слов, но мужчину уже не остановить. — Ведете себя, как маленькие дети, а не взрослые люди. Не можете определиться, чего хотите. Наделаете делов, а кто их потом за вас разгребать должен? Правильно, конечно же, я. Как будто мне своей жизни и проблем не хватает. Не хочу больше за вас волноваться, разбирайтесь в своих отношениях сами, я пасс, спасибо.
В тот момент, когда за Орловым громко закрывается входная дверь, на кухне начинает отвратительно пахнуть гарью, но Тина даже не обращает на это внимание. Сидит на месте, не пошевелившись, обхватив колени руками, и смотрит в пустоту, беззвучно содрогаясь. В голове эхом звучат резкие, но правдивые слова менеджера. Она ребенок в свои неполные тридцать пять, не может принимать решения. Боится выбора, бежит от чувств, как влюбленная школьница. Глупо, смешно. Убежать от себя — невозможно.
То, что могло бы быть завтраком, догорает на плите, заполняя кухню едким дымом, когда она наконец
понимает, что больше так не может.
Не может так жить в страданиях. Не хочет продолжать убивать себя своими же чувствами, своими руками. Не может терпеть боль, разрывающую сердце.
— Не могу, — почти не слышный стон, и она полна решимости, как никогда, закончить все.
***
Рисует пальцами на стеклянной двери стремительно подымающегося лифта какие-то незамысловатые символы, только чтобы занять хоть чем-то руки. Невольно вспоминает, как неделю назад, в другой стране, в лифте дорогого отеля, её зажимал Дан, щеки сразу вспыхивают от одних воспоминаний. Сейчас же она совершенно одна.
Элитный спальный район Киева встречает народную своими серыми небоскребами, угрюмыми, как и пасмурное прохладное утро, которому плевать на то, что сейчас уже почти лето, а не осень. Певица сильнее натягивает на голову черный капюшон спортивной куртки, хотя дождя нет, но это маскировка, чтобы никто из прохожих её точно не узнал. Водитель такси не подал никаких признаков того, что знает, кого подвозил, но она все равно тычет ему в руки сумму в три раза больше положенного, как залог, и не дожидаясь сдачи, выходит из машины.
Кабина нового лифта медленно замирает на двадцатом этаже, и блондинка понимает, что у неё дрожат руки, когда стеклянные автоматические двери открываются перед ней, выпуская в светлый длинный коридор. Останавливается перед нужной дверью, как завороженная, борясь с отчаянным желанием развернуться и убежать. Приехать сюда кажется самым глупым, что только можно было сделать. Силы и вся решительность резко покидает её, она не может даже поднять руку, чтобы дотянуться до звонка. Мысли про побег кажутся все более привлекательными, но…
Поздно. Сама себе подписывает приговор, когда дотрагивается пальцем до домофона. Отступать уже некуда. Нервно сглатывает, закрывает глаза от волнения и опирается на стену, чтобы не упасть. Если он сейчас же не откроет, она не выдержит… Минута, две, три. Внутри зарождается надежда: его нет дома. Какое счастье. Кароль уже собиралась развернуться и уйти, но вся радость испарилась.
— Бежать от меня снова собралась? — насмешливый голос за спиной нарочно растягивает слова, вызывая дрожь в теле девушки. — Нет уж, в этот раз я тебя не отпущу.
Медленно, обреченно разворачивается лицом к нему, чувствуя, как по телу рассыпаются мурашки от его пристального насмешливого взгляда, опустив глаза ему куда-то в ноги, понимая, как позорно боится посмотреть на него и чувствуя, как краснеет.
И он, словно чувствует её смущение, протягивает руку и, дотронувшись кончиками пальцев до её подбородка (она дергается, когда одно его прикосновение бьет все тело разрядом тока) поднимает голову вверх, вынуждая посмотреть на него против воли, и она понимает, как ужасно стыдно сейчас выглядит перед ним.
— Я… — пытается выдавить из себя хоть какие-то объяснения, смущенно пряча красное лицо за распущенными волосами, но бессмысленно, не может сказать ни слова, и сдается.
— Я бы не хотел устраивать сцену в коридоре, сюда в любой момент могут выйти соседи, — наклоняется и обжигает горячим шепотом её ухо, и она силой воли удерживается на подкошенных ногах. — Раз пришла, заходи, — не дожидаясь ответа, хватает блондинку за руку и силой втаскивает в просторную прихожую с идеально-белыми стенами и дорогой кожаной мебелью.
Вздрагивает, когда слышит, как за спиной закрывается дверь её персональной клетки. Она в ловушке. Путей сбежать больше нет — поздно. Никто больше не придет на помощь. Она наедине со своим мучителем. Стоит напротив него, не решаясь поднять голову, словно смирилась со своей судьбой и покорно ожидает своего приговора от палача. И совсем забыла, что вообще-то сама сюда пришла.
— Ну же, я жду, — напряженная тишина звенит от его издевательского голоса. — Ты же пришла сюда объясниться, — не спрашивает, а утверждает. — Давай, пожалуйста, я слушаю. Говори, — бьет кнутом.
— Даже в гостиную меня не пригласишь? — внезапно набирается решительности и сил поднять на него глаза.
— Кароль, после того, что ты сделала, — делает сразу несколько шагов вперед, вынуждая её вжаться спиной в стену, — радуйся, что я вообще впустил тебя, — она силой сдерживает подступившие комом в горле слезы.
Он разрывается от ярости и… внезапного волнения за неё, когда просыпается от хлопка двери и понимает, что она ушла от него. Невероятная боль в сердце. Чтобы выпустить злость, бьет со всей дури кулаком об стену, шипит от боли, которая приносит облегчение.
Кидает полный ненависти взгляд на бумагу, лежащую на столешнице, с её почерком.
«Спасибо за помощь и заботу. Прости, но так нужно. Я не хочу больше здесь оставаться. Все хорошо, сегодня с утра у меня рейс обратно. Не волнуйся за меня. Еще раз спасибо, твоя Т.»
— Прости, — сквозь слезы выдавливает из себя всхлип, качая головой. — Я не хотела, я не должна была… Я не хотела уходить от тебя, — видит удивление на его лице, скрываемое равнодушием. — Ты не так понял… Мне просто нужно было время, побыть одной. Я не хотела бросать тебя, — зажала рот рукой, чувствуя, как комната пошла кругом вокруг головы.
— Прости? — пронзает кинжалом её сердце, убивает своим тоном. — Ты представляешь, как я волновался за тебя, когда ты целую неделю не брала трубку и не отвечала на мои сообщения? Каково было мне не знать, что с тобой? — перешел на крик.
Но его голос вдруг начинает затихать и доносится словно через туман. Жалобный отчаянный вздох — все, на что хватило сил. Чувствует, как ноги подкосились, и вот-вот начнет съезжать вниз по стене. Силы стремительно исчезли, но ей удалось остаться на краю сознания.
— Черт, Кароль, что с тобой? — раздражение в его голосе меняется волнением, и он подходит к ней ближе.
— Ничего… Просто не позавтракала один раз, сегодня утром, — на самом деле забыла, ела ли вообще что-то вчера, но пытается стойко стоять на ногах.
— Горе ты моё, пошли, — она успевает удивится, что слышит эту фразу в свой адрес уже второй раз за день, в то время как он берет её за руку, но уже не резко, а осторожно, и ведет на кухню, усаживает на стул, а затем ставит чайник. — Кароль, ты же не ребенок, знаешь, как вредно морить свой организм голодом, как ты можешь быть такой безответственной?
Вместо ответа мужчина слышит только тихий всхлип за спиной. Разворачивается и с удивлением видит слезы, стекающие по её лицу. Он все еще зол на неё за то, что она сделала, и по-прежнему видеть её не хочет, но… В сердце что-то странно защемило при виде этой несчастной плачущей малышки, и ему вдруг стало жаль ту, которая заставила его так страдать.
Сам не понимает, что она вызывает внутри него. Ему хочется её ненавидить за все, но… не может, потому что несмотря ни на что,
любит. И не в силах управлять этим чувством, которое в нем не вызывала ни одна девушка за всю его жизнь. Чувство, которое делает его глупцом, слепым, но… Слишком приятное и светлое, греющее душу, когда она рядом.
Сам не понимает, как так получилось, когда оказывается рядом с ней и, сжимая девушку в своих объятиях, даже не удивляясь тому, что она не вырывается, своими руками вытирает слезы с её лица.
— Тише, малыш, успокойся. Все люди делают ошибки, все боятся… Страх — абсолютно нормальная и природная эмоция, защитная реакция организма. Это нормально, я понимаю. Но скажи, почему ты ушла от меня в отеле? Чего ты испугалась? Меня?
— Что? Тебя? — удивленно смотрит на него сквозь пелену слез. — Как ты мог такое подумать? Я просто боялась… Своих чувств. Того, что я чувствую… К тебе… — не успела даже подумать, что говорит, слова вырвались сами собой.
И тут же её словно громом поразило от страха. Не может быть… Она только что, похоже, сказала ему, что чувствует к нему что-то. Призналась в том, в чем не могла признаться самой себе. Вот так просто, не подумавши, на одном дыхании. Почему-то от абсурдности ситуации ей самой стало смешно, и она улыбнулась сквозь слезы.
— Чувства, малыш? — прошептал Дан, не веря, с надеждой смотря в её глаза. — И что же ты ко мне чувствуешь? — затаил дыхание.
— Не… знаю, — выдыхает сквозь смех, неожиданно вскакивая с колен мужчины, словно дразня его. Слезы и смех. Отчаяние сменилось счастьем.
И её «не знаю» даже ни капли не разочаровывает его. Потому что теперь он наверняка знает, что она узнает рано или поздно. Но главное — он готов ждать, пока она разберётся в себе, даже если на это ей потребуются года. Ради неё стоит ждать хоть вечность. Но ему кажется, что она уже поняла все на самом деле давно, просто не готова пока сказать вслух.
— Это что еще за шуточки, Тина Григорьевна? — встает следом за ней, ловит блондинку и теперь снова вжимает её в столешницу своим телом, дежавю, а она смеётся в его приоткрытые губы. — Попалась, — в следующую секунду, не дав ей среагировать, накрыл её губы нежным, трепетным, абсолютно без страсти и желания, поцелуем, с соленым привкусом от её слез, который не продлился долго.
— Чайник уже давно закипел, мистер Балан, — улыбаясь, сказала Тина в его губы, отстранившись к неудовольствию мужчины. — А еще, кажется, где-то в городе один Монатик упал бы в обморок, если бы узнал, что Тина Кароль и Дан Балан только что поцеловались третий раз, — тут уже и он не смог сдержать смеха, нехотя отпустив её, пошел заварить чай.
Кароль делает глоток горячего напитка, грея руки об его чашку, которая ей нравится даже гораздо больше, чем та, её, которая разбилась сегодня утром. Сидят друг напротив друга, их разделяет только столешница, смущенно улыбаясь, почему-то стесняясь посмотреть друг на друга, как подростки.
Тина кутается в широкие рукава старого, поношенного, но такого родного худи, стараясь не потерять особую атмосферу этого дня — вкус соленого поцелуя, запах лавандового чая в чашке и его любимых грубых Мальборо.
Он прекрасно знает, как она ненавидит сигареты, но все равно достает их, словно хочет её позлить, но Тина молчит, даже когда он закуривает прямо возле неё, на кухне.
— От рака легких в среднем в мире умирает около миллиона людей в год, — все-таки не удерживается от подкола, говоря это с наиболее небрежным видом, как бы между прочим. — Тебя привлекает возможность пополнить статистику?
— Я же Дракула, бессмертный, забыла? — ухмыляется, потушив окурок о холодную столешницу. — Так что не волнуйся за меня. А теперь пошли, — резко встает из-за стола и тянет её за руку. — Не скажу, куда, сюрприз, — отвечает на её удивленный взгляд.
— Никуда я с тобой не пойду, — вырвалась и убежала в соседнюю комнату, показав мужчине язык.
— Еще как пойдешь, как миленькая, — Дан словил её обратно притянув к себе одним движением. — Забыла про желания? Ты еще не все выполнила.
— А если я скажу «нет»? — с хитрой улыбкой и демонами в глазах спросила она.
— Тогда, — он прижал её к стене, наклонившись близко к уху, — тебя ждет наказание, милая, так что лучше не играй с огнем, ради своего же блага.
— Когда ты уже угомонишься со своими желаниями? — блондинка пыталась освободиться, но хватка мужчины была слишком сильной. — И, кстати, не распускай руки, мы ведь даже не в отношениях.
— Да ну? И кто же мы друг другу? — улыбнулся Балан, понимая, что это лишь уловка.
— Мы всего лишь поцеловались три раза, — издевательски сказала она.
— И один раз я чуть не взял тебя прямо на столе, — напомнил ей он.
— Одним словом, мы только друзья и ничего больше, — «подытожила» Кароль, закусив губу, чтобы не рассмеяться ему в губы.
***
— Ну и зачем ты привез меня на свою студию? — первой в здание зашла Тина, окинув комнату взглядом. — У тебя есть какие-то извращенные желания, связанные с этим местом? — закусила губу от смеха.
— Конечно, — заверил её Дан, включая свет и приглашая располагаться. — Садись, у меня для тебя есть сюрприз, сейчас увидишь.
Тина разместилась на оранжевом диване, сгорая от любопытства, наблюдая, как мужчина настраивает аппаратуру и проверяет динамики. Наконец, он сел рядом с ней.
— Ну давай, говори уже, что за сюрприз.
— Эта песня… Я выпустил её еще давно, но она малоизвестна, не получила такой широкой славы, как другие. Не знаю, слышала ли ты её… «Домой», — загадочно проговорил он.
— Домой? — удивилась блондинка. — Да, конечно, я слышала… Если честно, мне эта песня понравилась больше всех твоих. Она такая… Интимная. Особенная. Магическая. Но зачем мы здесь?
— Знаешь, ведь я не просто так привел тебя именно сюда. Эта студия — еще одно моё личное место силы. Здесь я всегда находил успокоение, когда в нем нуждался. Когда мне делали больно, — он отвел взгляд, — я всегда приходил сюда, и мне становилось легче. Это место особенное для меня. И я хотел бы исполнить именно эту песню здесь, для тебя, чтобы ты почувствовала магию.
Кароль, не в силах пошевелиться или что-то сказать, молча зачарованно наблюдала, как мужчина настроил динамики, взял в руки микрофон, гитару и запел волшебную мелодию, от которой все внутри застывало с трепетом от нежности и любви.
— Как резвятся крылья в новой Луне где-то, так я…
Она боялась пошевелиться, настолько магическим, нежным, полным любви был его тембр, взгляд, которым он смотрел на неё… Но ей казалось, что песня не такая мощная, потому что в ней явно чего-то не хватало. И она поняла, чего. И вдруг решилась на небольшую провокацию, без предупреждения, уверенная в себе и в том, что у неё получится.
— Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь, — без предупреждения, угадывая мелодию по памяти, вдруг после того, как Дан закончил первый куплет, сразу же вступила Тина, улыбаясь.
Мужчину явно удивил такой поворот событий, он точно не ожидал, но... понял, что это именно то, чего не хватало этой песне все годы. Никакой магии не было бы без её нежного тихого голоса, который идеально сочетался с его грубым басом, и вместе каждое слово стало просто волшебным, очень интимным, невероятным. Он никогда раньше не слышал ничего подобного, и эти чувства, эмоции, которые накрыли оба с головой, нельзя было описать.
— И вернуться в те места, где еще горят сердца, — вступили уже оба, их голоса слились в одно целое, как и души, в этот момент они почувствовали, что полноценно стали одним целым, в гораздо более глубоком смысле, чем физическом, на духовном уровне.
— Идти по небу вдаль, лети, немного жаль,
— их взгляды встретились, и это было подобно целому взрыву чувств и эмоций. Одной песней они сказали друг другу все без слов. Намного больше, чем могли сказать слова. В этом взгляде было больше, чем нежность и любовь, или страсть, гораздо больше. Это была их настоящая магия, и только их эта песня, эта волшебная ночь.
— Только юная любовь вернет тебя домой,
— заканчивают ноту вместе, глядя друг другу в глаза, не разрывая этого магического контакта, единства, даже когда их голоса полностью затихают, а в воздухе остается их непередаваемая магия.
В эту ночь они, еще даже сами не признавали это, но уже узнали, что
домой вернуть друг друга они смогли.
