Я тебя вижу

      — Поверить не могу, что ты меня заставил!       Арнольд и Хельга брели по набережной в сторону пирса, где они любили проводить вечера и встречать закаты, отдыхая от дневной суеты. Зимнее солнце отражалось розовыми бликами от утоптанного снега на тропинке, а океан лениво плескался, ударяясь о сваи дощатых подмостков. Погода была ясной и морозной, а небо — чистым, и являло уже первые звёзды.       — Почему тебя это так расстраивает, Хельга?       Она хмурилась и прятала лицо за шарфом, и от дыхания на нём оставались круглые капельки талых снежинок.       — Как ты это себе представляешь? Никто не смеет заглядывать мне за плечо, когда я пишу!       — Но разве ты начала писать не… обо мне?       Даже теперь она смущалась. Конечно же, он всё знал. Он даже кое-что читал (не считая того детского лепета, который зачитывал на уроках мистер Симмонс в четвёртом классе), но внутренний мир Хельги Патаки оставался за семью замками до сих пор и даже для НЕГО. Тем более для него. Эта часть её жизни — её стихи — была настолько интимной, что даже в моменты небывалой сентиментальности со стороны Хельги в этот таинственный мир не получал доступ даже тот, для кого этот мир был создан. Глубоко в душе Арнольда это обижало. Такая ревностная оборона её «светлой» стороны заставляла его допустить мысль, что Хельга не совсем искренна с ним. Он ругал сам себя за то, что он требовал от неё большего, чем заслуживал. Он, болван, столько лет был слепым к её чувствам, и каждая секунда, когда чудесный мир Хельги Патаки приоткрывался для него, — была драгоценной. Он будто шёл по минному полю, боясь ненароком обидеть, зайти слишком далеко, надавить на больное. Порой на Арнольда накатывали настолько сильные чувства, что он сходил с ума. Хотелось схватить её, обнять изо всех сил, целовать, пока хватает воздуха, повалить и не позволить сопротивляться. Он краснел и стыдился в такие моменты, он мысленно давал себе пощёчины, заставляя просто брать её руку, мягко и коротко целовать и обнимать так осторожно, будто она сделана из стекла. Он злился. На себя, на неё, на свои шестнадцать лет и ту энергию, которая выплёскивалась из его тела через край и требовала к себе внимания. Он злился на Хельгу за то, что она повзрослела, что стала красивой (чёрт её возьми за это!), хоть она и не слишком обращала на это внимание. Почти не делала макияж, не носила соблазнительных нарядов с глубокими вырезами и короткими юбками, он мог припомнить не больше двух-трёх раз, когда видел её на каблуках (и то чтобы угодить Ольге, которая эти туфли подарила). Хельга все ещё водилась с парнями, играя в бейсбол, и чувствовала себя там совершенно естественно. Но когда они оставались наедине, она вела себя совсем иначе.       Они остановились на пирсе. Арнольд взял её озябшие ладони с длинными пальцами и вечно сбитыми костяшками и подышал на них, чтобы согреть. Крайняя фаланга правого среднего пальца всегда была сухой и жесткой: Хельга много писала. Он нащупал эту мозоль и провёл по ней подушечкой пальца, а она дёрнулась и подняла глаза.       В жёлтом свете фонаря было хорошо видно, как оседают на её ресницах кружевные снежинки, а те, что падали на щёки — сразу таяли. Арнольд заглядывал ей в глаза, стараясь прочитать в них что-то. Он искал там отражение её чувств. Он знал о них, и не было повода сомневаться, но Хельга упорно защищалась. Когда Фиби предложила работать парами, он не сразу осознал, почему именно, но тут же решил во что бы то ни стало уговорить Хельгу работать вместе. Уже потом, ценой пропущенной мимо ушей лекции по химии, он понял, что это прекрасный шанс подобрать ключик хотя бы к малой части секретного мира Патаки. Арнольд был слишком хорошо воспитан и слишком сильно любил её, чтобы атаковать в лоб: как физически, так и морально. Как и обещал ей в шестом классе, он до сих пор к ней «не приставал», но готов был порой биться головой о стену и простаивать по полчаса под холодным душем, выбрасывая из головы фантазии об узких плечиках, хрупкой талии и мягких волосах, небрежно подколотых простым карандашом на затылке в те моменты, когда она склонялась над своими тетрадями и страстно строчила, а проклятые пряди бессовестно заслоняли ей свет. Он проклинал её за то, что она тоже никогда не опускала свои руки ниже его лопаток, ни разу не поцеловала его в шею, когда становилась на цыпочки, чтобы ласково чмокнуть его при встрече или прощании. Арнольд стал думать, что с ним что-то не так. А вдруг её детская влюблённость так и осталась там, в Сан-Лоренцо? Вдруг ей хватило того, что уже случилось между ними, и сейчас она просто привязалась, привыкла и боится что-то изменить? Он всматривался в эти синие глаза и отчаянно искал в них отражение той любви и желания, которые испытывал сам. Она не выдержала этого взгляда и отвела глаза.       — О чём же мы будем писать? — её голос прозвучал отстранённо и слишком нормально на фоне той бури эмоций, что клокотали в нём.       — Я хотел бы написать о нас.       Испуг. Совершенно точно — на её лице был испуг и почти паника. Арнольду захотелось немедленно схватить её за руки, иначе она точно сбежит. Исчезнет, растворится в воздухе. Но она стояла там. Даже не выдернула свои ладони, которые он грел на своей груди.       — Пойдём в «Слоузен»? Выпьем горячего шоколада. Я замёрзла.       Он вздохнул и обнял её, полностью спрятав все её тело в своих объятьях.       — Ты вся продрогла. Давай лучше пойдём ко мне? Поужинаем с моими стариками. Бабушка будет тебе рада!       — Хорошо, — она улыбнулась и наконец перестала дрожать, — ради Герти я готова даже есть её стряпню!       Арнольд рассмеялся и сделал «рыцарский поклон», выставив локоть и приглашая следовать за ним. Хельга улыбнулась и приняла приглашение. Кажется, он услышал тихий вздох облегчения.