Я тебя вижу

      Хельга сидела по-турецки поверх покрывала своей кровати, постукивая по чистой страничке пухлой тетради ластиком на конце карандаша и расфокусированно пялилась на свои ноги. В голове бежали, обгоняя друг друга, рифмы и эпитеты, а она то раздражённо мотала головой, то радостно кивала очередной находке. Она заносила карандаш над бумагой, шевелила губами, будто пробуя слова на вкус, но карандаш снова взлетал над клеточками и оставлял их чистыми. Хельга нахмурилась и взглянула в окно.       Смеркалось. Затянутое тучами молочно-белое небо начинало розоветь на западе, но с противоположной стороны оставалось ещё светлым, сливаясь со снежной пылью, которая сыпалась и разбрызгивалась по голым веткам редких деревьев, тротуарам и крышам припаркованных автомобилей. Девушка застыла на мгновение, прищурилась, глядя на вид за окном, и почти беззвучно произнесла одними губами:       — Жгуче-белая гладь…       На лице её промелькнула улыбка, она размашисто записала эти слова и повторила громче:       — Жгуче-белая гладь…       Хельга выпрямилась, потянулась, хрустнув позвонками, и с удовлетворением потёрла руки в предвкушении. Карандаш прижался острым носом к бумаге и ритмично зашуршал, постукивая знаками препинания в конце строчек. Закончив первую строфу, Хельга выразительно поставила точку и победоносно подняла взгляд от тетради.       — Совсем не стыдно, да?       На полу, прижавшись животом к ковру и опираясь на локти, полулежала Фиби с похожей тетрадкой и карандашом в руке. На раскрытой странице виднелись отрывистые каракули, яростно перечёркнутые несколько раз. Строчки были то длинные, то совсем короткие, но никак не собирались в те стройные прямоугольнички, которые буквально выпрыгивали из-под руки Хельги.       — Вообще ни капельки! — Хельга широко улыбалась подруге, мечтательно прикрыв глаза и поигрывая карандашом между пальцами.       — Легко же тебе даётся поэзия! А мне от задания миссис Леттер — терпи боль… — Фиби с силой вырвала исписанный листок и швырнула его смятым в сторону корзины, но промахнулась.       — Хэй! Не сори мне тут! — Хельга запустила в подругу думкой, которую та тут же приспособила себе под руки.       — Могла бы и помочь, наша ты Сильвия Плат*…       Хельга перестала улыбаться и почти виновато посмотрела на подругу:       — Фиби, я бы очень хотела помочь, но это ведь не математика! Я не могу сочинить ТВОЕ стихотворение…       — Да знаю… — Фиби вздохнула и разгладила разворот тетради, методично выбрав мелкие обрывки «забракованного» листа, валявшегося теперь в «подкроватных недрах». — Все равно обидно… Я ведь правда стараюсь! Я столько прочитала литературной критики, столько книг о поэзии! Но этого мало… Ну вот как ты это делаешь?       — Ну я… наблюдаю. Смотрю вокруг себя и чувствую… Вот что ты видишь?       Фиби задумалась. Что она видит?       — Тебя вижу. Кровать, стол, книжные полки. Фотографию вашу вижу. Вы смешные тут. Это когда? В шестом?       Хельга посмотрела на фото в рамке-сердечке.       — Да, в шестом. В тот самый день, когда мы прятались в его комнате в темноте.       Хельга снова мечтательно улыбнулась и прижала раскрытую тетрадь к груди. В этот момент карандаш её выкатился и затерялся в складках смятого покрывала. Почувствовав это, Патаки встала на четвереньки и начала ощупывать кровать, продолжая говорить:       — Но ведь ты же влюблена в Джеральда. Неужели он не вдохновляет тебя? Вспомни что-нибудь трогательное. Вот какой он?       — Кто? — Фиби отвлеклась на мгновение от разговора, следя за движениями подруги, пока та в невообразимой позе свесилась с кровати, заглядывая в углы в поисках карандаша.       — Кто — кто? — не поняла уже Хельга.       Лицо её покраснело от того, что она висела вверх ногами, и когда она поднялась, став на колени, голова закружилась, и Хельга резко села и взвыла: злосчастный карандаш впился ей в слишком нежное место. Отдышавшись и проглотив проклятия, летящие с губ в адрес этой деревяшки, Хельга уселась-таки в исходную позу по-турецки, отбросила сломанный (её же «нежным местом») карандаш и дотянулась до стола за другим. Мгновение подумав и восстановив в голове нить разговора, Хельга повторила свой вопрос:       — Какой из себя Джеральд? Вы чем вообще обычно занимаетесь?       Фиби открыла рот, но стушевалась, зарумянилась, подняла глаза, формулируя ответ, и наконец набрала в лёгкие воздуха, чтобы заговорить.       — Мы… эээ…       — Вот! — Хельга перебила её, подняв в воздух указательный палец в жесте «Молчи!»       Хельга вцепилась в карандаш и неистово застрочила, прикусив от усердия кончик языка. Когда тетрадный лист был уже заполнен, она перешла на следующий, успевая только переводить дыхание и заправлять за ухо навязчиво свисающие светлые прядки. Перед последней строчкой она сделала порывистый вдох, выводя слова особенно тщательно, в отличие от прежних, которые просто летели за карандашом широкими, щедрыми взмахами. Фиби затаила дыхание и молчала до тех пор, пока Хельга вывела жирную точку, тяжело бухнула тетрадью о стол, зажала карандаш в зубах, причёсывая волосы прямо пальцами и скручивая локоны в пучок на затылке, всадила туда карандаш вместо заколки и, наконец, сцепила пальцы замком на коленях, давая понять, что готова слушать.       Фиби резко закрыла рот, щёлкнув зубами, и уставилась на разгорячённую подругу.       — Вау… Мне кажется, то, что я сейчас видела, было слишком интимно… Если бы я курила, то сейчас не отказалась бы от затяжки…       Хельга моргнула, изменившись в лице, но тут же просияла:       — Фибс, перестань! Между прочим, тут все прилично. Если хочешь, можешь прочесть… если разберёшь мои каракули.       Она хихикнула и потянулась снова за тетрадью, чтобы дать её подруге. Фиби наблюдала за ней, как заворожённая. В моменты творчества она была особенная. Если бы кому-то, кто не видел её такой, сказали, что Хельга Джи Патаки может быть лёгкой, восторженной, с растрёпанными волосами и красными щеками, с глазами, полными огня и кокетства, — то ему бы просто рассмеялись в лицо. Фиби протянула руку и взяла тетрадь. Разворот был исписан крупными, округлыми буквами с завитушками. Окинув взглядом текст, она шокированно открыла рот: в стихотворении, рождённом прямо на её глазах, — не было ни одного исправления! Она перевела взгляд на Хельгу, которая расслабленно болтала ногой, свешенной с кровати, и широко улыбалась, слегка кивая и подталкивая прочитать «свежие» стихи. Фиби вернулась к размашистым буквам и стала читать тихим и тонким, будто не своим голосом: Жгуче-белая гладь простирается вдаль; Потихоньку и чудно лениво Пылью падает снег, застилая глаза, — Равнодушный, но девственно милый. Сколько ног здесь прошло и разбилось сердец — Ни один не узнает на свете. Сколько судеб людских, сколько брошенных лет — Помнят только сугробы и ветер. Здесь застыла навеки чужая любовь, Чары прошлого реют неспешно… Только слёзы текли и горячая кровь — Всё осталось под саваном снежным. Но и здесь дышит жизнь, и всем вьюгам назло Ты пробьёшься к заветному краю. Под ногами дробясь, режет наст, как стеклом, Зато раны полезней печали. Миллионы путей пред тобой предстают — Выбирай: лишь в одном твоё счастье. А я буду с тобой растоплять этот лёд, Будем вместе сражаться с ненастьем. Мы проложим свой путь через множество бед; На закате плетясь еле-еле, Вслед за солнцем уйдём, оставляя лишь след — Ненадолго: до первой метели.       Фиби нервно сжала края тетради так, что побелели кончики пальцев. Она медленно опустила руки и подняла блестящие глаза на Хельгу. Широкая улыбка сменилась на испуг, и Хельга обеспокоенно подскочила и опустилась на ковёр рядом с подругой, тронув ту за плечо:       — Эй, Фибс, ты чего?       — Хельга! — она выдохнула и протёрла глаза, не дав выкатиться спонтанной слезинке, — Хельга, это прекрасно! Ты невероятная!       Обескураженно обняв подругу, Хельга гладила её по спине и успокаивающе тихо говорила:       — Спасибо, Фиби! Ты не представляешь, как много значит для меня твоя похвала.       Делая глубокий вдох, Фиби собралась, и как можно более ровным голосом продолжила:       — Я никогда не смогу так написать. И… ты спросила про Джеральда… Я не знаю, что ответить. Да, я влюблена. Наверное, я даже люблю его. Но сказать ему такие слова… Арнольду так повезло с тобой… А я… Я не сумею так выразить свои чувства. — Фиби опустила голову и расслабила руки, которые больше не обнимали Хельгу, а безвольно падали вдоль тела.       Хельга тоже отпустила её, сделала шаг назад и уселась на край кровати, глухо скрипнув пружинами.       — Не в стихах счастье, Фибс. — она ухмыльнулась уголком рта, согнула в колене одну ногу и уложила на нее руки, опершись о них подбородком.       — Что ты имеешь в виду? — Фиби в последний раз шмыгнула носом и легко похлопала себя по щекам, прогоняя остатки эмоциональной слабости.       На мгновение Хельга подумала, что зря, наверное, сболтнула лишнее, и затевать такой разговор, возможно, совсем не стоило. Но с другой стороны, кому же ещё можно довериться, как не самой близкой подруге, которую она знала ровно столько, сколько себя помнила. Поэтому она собралась с силами, сделала вдох и сказала:       — Фиби, я боюсь.       — Боишься? Хельга Патаки боится? Но чего?       Совсем смутившись, она прочистила горло и тихо, хрипло проговорила:       — Арнольда.       — Чтоооо???       Если бы Фиби уже не сидела на полу, то точно на него свалилась бы.       — Он что, обижал тебя? Хельга, я не верю! Арнольд не мог…       — Ну конечно нет, боже! О, я глупая! Ну конечно ты поняла неправильно! А как меня вообще можно понять, если я ничего не говорю? А что я говорю? Я говорю слишком быстро, да? Фиби! Почему ты молчишь, Фиби? Эй!       Фиби была ошарашена. Она сидела на полу, а Хельга трясла её за плечи и смотрела огромными блестящими глазами. Она что-то говорила, но Фиби не слышала. За тринадцать лет дружбы они чего только не знали друг о друге. Но сегодня это была другая Хельга. Какая-то новая, незнакомая, безумная. Несомненно, она была необычной всегда, но сейчас она казалась совершенно беззащитной, растерянной и полностью сумасшедшей.       Она перестала трясти её, отняла руки от её плеч и выставила ладони перед собой, демонстрируя свою безоружность.       — Фиби? Прости, я сделала тебе больно? Ответь мне!       — Нет! Всё в порядке. Что с тобой?       На лице Хельги отразилось облегчение, и она закрыла руками лицо, заглушая собственный голос:       — Это всё он. Арнольд сведёт меня с ума, а я понятия не имею, что с этим делать!       Отчаявшись искать смысл в этом потоке сознания, Фиби решила прямо задать вопрос:       — Так что с ним не так? Почему он сводит тебя с ума, Хельга?       — Потому что я хочу его, как кошка, вот что, Фибс! — она выкрикнула это так громко, что голос отразился от каждой гладкой поверхности в комнате и зазвенел множеством переливов.       Испугавшись себя самой, она зажала рот руками и судорожно оглянулась на дверь (не хватало ещё, чтобы это услышала Мириам или — не дай боже — Большой Боб). За дверью было ни шороха, зато челюсть Фиби который раз за этот вечер бухнулась вниз. Шестерёнки в её умной головке заскрежетали с неистовой силой и, что удивительно, — в отличном от привычного ранее направлении.       Конечно, Хейердал едва ли не последняя, кто интересуется школьными сплетнями, но даже её благородных ушей достигли многочисленные пересуды о горячей парочке Шотмен/Патаки и всех «публичных подробностях их личной жизни». Вроде бы даже Джеральд согласился, что всё, вероятно, так и есть, поэтому тема довольно давно стала для них закрыта, и они считали неприличным поднимать её в разговорах. Более того, они приложили немало усилий и чтобы это прекратили делать и другие, но это привело лишь к тому, что при приближении к компании молодёжи Хейердал или Джоханссена — тема быстро переводилась, но сразу же возобновлялась с их уходом. Глядя на то, как Патаки стоит перед ней с зажатым ртом и безумными глазами, с красными от стыда ушами и вновь выбившимися из-под карандаша длинными прядями — ей стало стыдно. Фиби мгновенно все поняла, и это осознание обдало её как холодным душем. Она понимала, что нужно что-то сказать, успокоить, ободрить. Но то, как она себе всё представляла мгновение назад, — оказалось совершенно иначе, и той секунды, что у Фиби была, — было явно недостаточно, чтобы выбрать верную стратегию поведения.       Хельга же истолковала молчание подруги по-своему. «Какая же я дура! Сказать Фиби такое. Что она теперь обо мне подумает?» Она подняла раскрытые ладони и затараторила:       — Забудь! Забудь все, что я тебе сказала! Этого разговора не было, понятно? Давай лучше я помогу тебе со стихами. Покажи, что там у тебя получилось?       Хельга решительно схватила тетрадь подруги, с неестественным рвением перелистывая в поисках нужной страницы. Руки слушались плохо, и тетрадь дважды выпадала под ноги. Когда Хельга наклонилась за ней уже в третий раз, Фиби очнулась от наблюдения за её попытками и совсем невежливо вырвала предмет прямо из-под её носа:       — Давай поговорим!       — О чём? — Хельга умело изобразила изумление.       Фиби была известна её способность моментально переключаться, поэтому актёрская игра её совершенно не впечатлила. Зато сама она была готова сыграть новую для себя роль. «Раз уж Хельга позволила себе показать сегодня ещё одну свою сторону, то я должна отплатить ей тем же» — решила для себя Фиби, и совершенно несвойственным для себя ровным и нахальным тоном начала:       — Ты сказала, что хочешь Шотмена, как кошка. Давай поговорим об этом.       Закончив фразу, Фиби вздохнула, будто после безупречно выполненного очень сложного сальто, и привычным жестом поправила очки. Если бы не этот жест, Хельга поверила бы, что её лучшую подругу с самого детства — подменили. Сказанное ею было настолько странно слышать из её уст, что осознать это было практически выше её сил.       — Я так сказала?       — Да.       — Правда? Ты уверена?       — Совершенно точно уверена, Хельга.       — Наверное, ты права.       Хельга задумалась и прикрыла глаза. «Это Фиби? Фиби Хейердал так говорит со мной? Не стесняясь, она говорит такие вещи? Ох, кажется, у меня бред… что делать?»       — Хельга! — Фиби взяла спокойный тон и стала походить на доктора Блисс, отчего Хельга нервно дёрнулась и вынужденно посмотрела в тёмные глаза подруги, — Хельга, это очень важно. Ты должна рассказать, почему тебя пугает тот факт, что ты хочешь Арнольда. Ты боишься близости?       — Боюсь близости? Нет! — у Хельги колотилось сердце. Внезапно нахлынули воспоминания о недавнем поцелуе в комнате Арнольда, когда он приготовил горячий шоколад. От этого по коже побежали мурашки. Как же он был хорош! Как она стремилась к нему всем телом, как вдыхала его пьянящий запах, прикасалась к ключицам, что показывались из воротника, пропускала пальцы сквозь его взъерошенные волосы на затылке, слышала пульсацию в его предплечьях и обжигающее дыхание над своим ухом. Как бережно он держал её за талию, как сладко, до дрожи, нежно целовал в губы то ли боясь, то ли дразня — едва к ним прикасаясь. А она напала на него, как зверь. Потянула за ворот, жадно впилась в его губы и ловила его язык своим. Дура!       — Я же сказала, что хочу его, а не боюсь! — она приняла боевую стойку, выученную как «отче наш» за годы в младшей школе.       Фиби «отзеркалила» её позу и сузила глаза:       — Нет, Хельга, я все слышала. Ты хочешь Арнольда, но боишься его. Объясняйся! Ты же меня знаешь, я не отстану.       Хельга дёрнула бровью, несколько секунд решительно глядя чуть вниз на подругу, но та нисколько не изменила решимости во взгляде, и Хельга расслабила сведённые к переносице брови, разгладив морщинку между ними, которую Арнольд в шутку называл «знаком бури».       — Я боюсь, что он не хочет меня в ответ.       Она опустила голову и с силой зажмурилась. Хельга боялась увидеть в лице подруги согласие с этими словами. Согласие с тем, что опасения Хельги правдивы. А ещё Хельга боялась, что Фиби начнёт её жалеть. Несомненно, она нуждалась в поддержке, но жалость к себе — это то, что она всегда презирала и изо всех сил старалась избегать. Но этот вечер точно не был обычным, потому что Фиби, не сдержавшись, хохотнула, потом сделала усилие и серьёзно сказала:       — Официально заявляю, что Хельга Джеральдин Патаки сморозила чушь!       — Да что ты себе позволяешь? — совсем по-детски Хельга вдруг нахмурилась и метнула в подругу молнии из наполненных яростью синих глаз.       — Нет, ты точно сбрендила. Какой парень не захочет длинноногую блондинку, по которой, возможно, вся старшая школа млеет?       — У тебя не особо взыскательный вкус, Фибс!       — Да неужели?       — Давай серьёзно. Естественно, любой шестнадцатилетний парень заинтересуется, если его начнёт целовать его ровесница. Но мне нужно не совсем это, понимаешь же?       — Конечно, понимаю.       Хельга прямо выдохнула, когда наконец вернулась такая родная, любимая, скромная Фиби. От последней реплики и от того, каким тоном она прозвучала, на душе у Хельги стало как-то тепло и приятно, и продолжать разговор как будто намного легче.       — Фиби, я может старомодная… Наверное, я очень глупая, но я хочу, чтобы это все было по любви. По-настоящему, понимаешь? Нынче к этому относятся слишком просто. Мол, раз — и всё. Большое дело! А мне противно так об этом думать. Вдруг у него кроме гормонов ничего ко мне нет?       — Так немудрено проверить!       Фиби буквально сорвалась. Ей очень хотелось помочь подруге, но сейчас ей казалось, что она несёт откровенный бред. Ежу ведь понятно, что Арнольд без ума от Хельги. Любой ёж видел, как Арнольд бросал мимолётное «Привет» Ронде, которая являлась в класс в очередном сногсшибательном наряде то с вырезом едва не до пупка, то с юбкой, граничащей длиной с широким поясом, — а смотрел на Хельгу в мешковатой толстовке или безразмерной майке с какой-нибудь агрессивной, а то и неприличной надписью. Как Арнольд смущённо улыбался и отмалчивался всякий раз, когда Стинки рассказывал о новом знакомстве с какой-нибудь красоткой из соседней школы, пытаясь вывести Арнольда на откровенный разговор и выведать новые «горячие» подробности для школьных сплетен. Как Арнольд краснел и тёр затылок, когда Хельга надела новое платье в свой день рождения, которое подарили родители, и туфли на каблуке, которые подарила Ольга. Хельга ненавидела этот наряд, но раз в год «в честь праздника» соизволила прихорошиться, чтобы не обидеть родственников. Надо сказать, фигурой Хельгу природа не обделила, и, облагороженная удачным фасоном платья, она выглядела как нимфа или муза: тонкая, лёгкая, и так хорошо сочетающаяся со своими романтическими стихами, которые почти никто не видел. Фиби вдруг хищно улыбнулась, вспомнив его выражение лица в тот день, и её «шестерёнки» выдали гениальный, как ей казалось, план.       — Фиби! , — Хельга щёлкала пальцами перед лицом подруги, как оказалось, уже не в первый раз, — О каких ежах ты говоришь?       — Ежах? — выпучила глаза Фиби.       — Ага. Ты бормотала «Хельга не ёж». Почему я не ёж? При чём вообще ёж и почему я должна быть ежом, а? У тебя, чай, не температура?       — Хихи! Нет, Хельга. Я в порядке. Нам нужна пижамная вечеринка.       — Что? С ежами?       — Нет, забудь ты о ежах! Мы устроим пижамную вечеринку. Вот и посмотришь, ежом ты будешь или кошкой.       — Совсем девочка поехала… — Хельга покрутила у виска и жестом показала Фиби подождать здесь, — пойду сделаю сэндвичи. Чую, беседа будет долгой.