***
Арнольд редко бывал у Хельги дома. Несмотря на то, что встречались они четвёртый год, а знакомы-то и вовсе с пелёнок — она не слишком любила гостей, и в свою «крепость» охотно допускала только Фиби. Поэтому сейчас он остановился в пороге, чтобы осмотреть произошедшие изменения. Комната преобразилась вместе с хозяйкой: теперь вместо розового здесь преобладал белый цвет с ярко-бирюзовыми и нежно-персиковыми акцентами. Новая кровать стала больше и обзавелась несколькими думками, под ногами появился мягкий белый коврик с пушистым ворсом, а тесный шкаф превратился в просторную гардеробную. Вся комната стала очень светлой и минималистичной. Лишь одна вещь безоговорочно указывала на то, кем была хозяйка этой спальни: на совершенно пустом белом рабочем столе стояла золотистая рамка в форме сердца, но уже гораздо больше карманного формата. На фото смущённо улыбалась блондинка с розовой лентой в волосах, а её целовал в щёку парень в маленькой синей кепочке. Хельга обошла застывшего в дверях парня, набросала на пол несколько маленьких подушек и уселась по-турецки с блокнотом и ручкой в руках. Другой такой набор она положила рядом с собой и выжидательно посмотрела на Арнольда. Он сел напротив, раскрыл блокнот на чистой странице и сцепил пальцы в замок, уперев локти в колени. Арнольд смотрел на Хельгу. Хмурится. Глаза слегка сужены. Немного вздёрнутый нос, острый подбородок. Длинные волосы едва заметно вьются и падают на лицо, бросая тени на тонкую кожу с синеватыми венами на шее. Кисти рук расслаблены, в правой между длинными пальцами зажата ручка. Настолько непринуждённо, будто с этой ручкой она и родилась. — Что ты делаешь? — в её голосе было лёгкое раздражение и любопытство. Арнольд очнулся от любования ею, смутился, но глаз не отвёл. Он расслабил плечи и оперся спиной о стену, не переставая внимательно смотреть на Хельгу, ловить любое её движение и изменение мимики. — Наблюдаю за поэтом в естественной среде обитания. Шотмен растянул губы, и на его щеках образовались ямочки. Он почувствовал себя на удивление свободно, и в животе затрепетало что-то, когда он подумал, что сейчас никого нет рядом, и они с Хельгой совсем одни в её спальне. В голове мелькнул недавний сон, и Арнольд почти почувствовал на своих губах тот горячий поцелуй, который был прерван тогда голосом его мамы и приходом Джеральда. — Этого я и боялась. Арнольд вздохнул и потёр лицо ладонями. Он больше не казался весёлым, а смотрел на Хельгу серьёзно и внимательно. — Удивительно, что ты помнишь ту детскую книжку. Не было нужды переспрашивать, о чём он говорит. Оба просто сидели и смотрели друг на друга, будто это была какая-то игра. Арнольд приготовился, словно сапёр, искать нужные проводки в её сердце, но она сама задала вопрос: — А что помнишь ты? Арнольд помнил многое. Он помнил, как предложил ей встречаться, а она сначала испугалась, а потом дала ему руку и назвала полным именем (давно ли она вообще его знала?). Он помнил, сколько боли, доверия и смущения было в её глазах, когда она протянула ему золотой медальон в джунглях. Помнил их первый осознанный поцелуй, которого хотел он сам. Помнил и предыдущие: на школьном спектакле, на съемках того глупого сериала на пляже, и тот — безумный — на крыше небоскрёба. Их общие школьные проекты с «воспитанием» яйца и наблюдением за муравьями. Помнил день благодарения. Хельга вела себя непривычно тогда. Резковата, но совсем не жестокая. Просто очень грустная. Может быть, тогда он и влюбился? Да нет, вряд ли. Перебирая воспоминания, он искал тот момент, когда Хельга стала ему нравиться. Не тот, когда он сам себе в этом признался, а самый первый. Если она ему не нравилась, то почему он так часто думал о ней? Почему, несмотря на её издевательства, он верил, что она хорошая? Почему он один всегда замечал, если Хельги не было среди детей на поле Джеральда или в школьном автобусе? Почему он так обрадовался настоящей Хельге после пробуждения ото сна про Хильду? Почему расстроился, когда Ронда признала своё гадание на оригами ошибочным? Почему скучал на свиданиях с Лайлой — девочкой, в которую был влюблён весь четвёртый класс? Он всегда чувствовал, что Хельга рядом. Даже когда он не видел её — она была. Была за углом, за дверцей шкафа, за спинкой дивана, за последней партой, в его мыслях, снах, мечтах… Арнольд поцеловал её в джунглях не потому, что она спасла его родителей, о нет! Для благодарности хватило бы дружеских объятий. На Арнольда нахлынули чувства к этой сердитой блондинке, когда он испугался за её жизнь. В тот же день, но чуть раньше, когда мостик под ними треснул, и они повисли над пропастью. Арнольд вдруг представил, что в мире может не стать Хельги Патаки. Ему не понравился этот мир. Хельга всегда была с ним, и ему чертовски было это нужно. Что-то теплое коснулось его руки, и он вздрогнул. Оказывается, Арнольд опять выпал из реальности, замечтавшись с прикрытыми веками. От скованной позы затекли ноги, и когда он попытался сменить положение, оказался нос к носу с Хельгой, лишь чудом не ударившись лбами. Выражение её лица оценить было очень сложно, поэтому Арнольд просто ответил на её вопрос, заданный, кажется, целую вечность назад: — Я до одури тебя боялся. В её глазах мелькнула обида. Хельга откинулась спиной на стену и подтянула к себе колени. В руке она все ещё сжимала ручку, и теперь стала нервно ею поигрывать между пальцев. Пытаясь скрыть свои чувства, она сделала непринуждённый вид: — Все боялись Хельгу Патаки. Хорошие были времена. К Хельге вернулось самообладание, и она с вызовом посмотрела на Шотмена: — Ты сказал в прошедшем времени. Что же, больше не боишься? — она прищурилась, вызывая его на новые «гляделки». Но он не принял вызов, а серьёзно ответил: — И сейчас боюсь. Девушка моргнула и прокрутила его ответ в своей голове ещё раз, пробуя его на вкус. Прежняя Хельга сказала бы какую-нибудь колкость, но нынешняя поникла и хрипловатым голосом спросила: — Почему? Арнольд колебался. Он видел её влажные синие глаза, сжатые в ниточку губы, длинные тёмно-серые ресницы и упрямую складочку между бровей — «знак бури». Он подполз к ней, присел напротив на колени и поцеловал. Она ответила не сразу. Сжатые поначалу губы раскрылись и прижались к его — мягким и горячим. Первые неуверенные прикосновения перешли в более смелые. Арнольд обнял её за шею и талию и совсем перестал стесняться, прикоснувшись к её языку. Хельга широко открыла глаза и попыталась отодвинуться, но, к собственному удивлению, Арнольд не пустил. Придвинувшись ближе, он прижал её к стене, а его рука с шеи стала опускаться на ключичную косточку и легко, едва касаясь — остановилась на груди. Хельгу будто обдало кипятком. Дыхание сбилось, её переполняло удивление, возмущение, злость и любовь. Мгновение она бездействовала, но потом отдалась волне удовольствия и позволила себе расстегнуть пару верхних пуговиц его рубашки. Арнольд почувствовал, как мысли его отключаются. Он мог думать только об этих губах, которые отвечали ему. Они молчали, но, чёрт возьми, — требовали продолжения. Он снова целовал её губы, щёки, шею, прикусил мочку уха, и она тихо пискнула. — Я боюсь, Хельга, что однажды не смогу остановиться. — Ходят слухи, что ты и не пытался останавливаться. Её руки все ещё были под его рубашкой и казалось — оставляли ожоги. Оставаться полностью одетым было тесно и дискомфортно, но он ни за что не хотел, чтобы она отнимала свои ладони от его груди. — Кто тебе сказал? — Кто сказал? — она и не собиралась отпускать его, лишь закатила глаза и запрокинула голову, — Арнольдо, у меня просто есть уши и маленький розовый мозг! Словами не передать, как ему стало стыдно. Арнольд Шотмен снова остался дураком. Он снова последним узнал все, что о нём думают. Зато Хельгу, похоже, ситуация не смущала. Она чуть улыбалась. Скользящим движением сняла свои ладони с его обнажённой груди и аккуратно застегнула пуговички на рубашке, заботливо расправив воротничок. Она чмокнула его в нос, освободилась от объятий и, как ни в чём не бывало, уселась в прежнюю позу с блокнотом. — Итак, Арнольд. Если мы хотим написать рассказ, то надо составить план. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как ты это видишь. — Я вижу, что я полный идиот. Арнольд поправил свои растрёпанные волосы и уселся на место, все ещё пребывая в растерянности. Ему было досадно. За себя и свою недогадливость. За прерванный момент, за свои навязчивые сны и за то, как свободно сейчас выглядит Хельга. Гораздо раскованнее, чем она была в его комнате. Дома и стены помогают? — Ты прав, волосатик. Так и есть. Ты полный идиот. Только Хельга могла сказать это так, чтобы оно звучало как признание в любви. В её глазах играли задорные огоньки, а на щеках все ещё гулял румянец. — Я все понимаю слишком поздно, — сказал он с грустной улыбкой, — и тебя я понял поздно. Мне так жаль, Хельга. — Эй, да ты что? Ты пугаешь меня. — Наверное, я пугал тебя большую часть нашей жизни. Если бы я догадался, если бы признался себе в своих догадках… не заставил бы тебя признаваться на той злосчастной крыше. Но я такой трус, что позволил тебе отказаться от своих слов. Я так был сосредоточен на своём страхе перед чувствами Хельги Патаки, так боялся, что это твоя очередная злая шутка, что и не понял, насколько сильно был счастлив, когда ты призналась, Хельга. Она смотрела на него, не мигая. Слёзы не капали, а блестели сплошными дорожками на её щеках, а сами глаза были совершенно ясными и светлыми. Арнольд подался к ней и сгрёб её в крепкие, но невинные объятия, как маленькую. Она ответила, положив ладони на его лопатки и уткнувшись носом в пшеничные волосы и шею. Арнольд сжал её так сильно, что на мгновение пришлось задержать дыхание. Хельга терпела эту слабую, горячей волной разливающуюся по телу боль и слышала их общее сердцебиение. С её груди исчезли будто тяжёлые клещи, которые сжимали и кололи рёбра до этого момента. Влажный холодок сомнения пробежался вверх до головы и вырвался чем-то вроде вздоха или всхлипа, освободив её мысли и душу. Было просто тепло, сладко и надёжно в этих объятиях. — Я соврала, что отказалась, Арнольд. — А я соврал, что не узнал твой почерк в розовой книжечке. — Что? — Хельга дёрнулась, чтобы освободиться, но он не позволил, а лишь чуть ослабил хватку, чтобы посмотреть в её лицо. — Не сразу, конечно. Утром перед школой я все-таки достал альбом и сверил с твоей подписью. — И ты всё равно высмеял меня перед всеми, читая стихи вслух? — она уже вовсю дёргалась, чтобы схватить его за грудки и пронзить как минимум самым грозным из своих взглядов. Но им давно не девять, и физически Арнольд был неоспоримо сильнее. — Я был малолетним дураком. А ещё хотел, чтобы ты подтвердила мои догадки. И ты это сделала. Хельга перестала вырываться, признав, что это бессмысленно. Но ярость в её глазах заменяла собой любую оплеуху, которую она была мастером раздавать. Арнольд сохранял удивительное спокойствие, и даже удерживая Хельгу против её воли, умудрялся делать это осторожно и ласково. — Знаешь, что я помню, Хельга? Ты понравилась мне с первого взгляда. Ты стояла под дождём грязная и поникшая. Я даже не задумался, а просто укрыл тебя под зонтом. И отдал печенье. Ты была такая милая! А потом что-то произошло, и ты начала задирать всех вокруг. Меня особенно. Я был ребёнком, и просто решил, что ты меня ненавидишь. И заставил себя думать, что и я тебя. Ты прекрасно справилась со своей ролью. Со всеми ролями. Последнее он сказал с мягкой улыбкой и, не обращая никакого внимания на новую волну протеста, притянул её к себе за затылок, заставив поднять лицо и нежно, но уверенно, стал целовать. Хельга мычала, топала ногами, ухватила его за запястья в попытке оттолкнуть. Арнольд раздражённо пыхтел, а потом и вовсе сдавленно зарычал и вдруг поднял её за бёдра, усадив к себе на колени. Хельга выпучила глаза и разомкнула губы, но не для того, чтобы целовать, а чтобы захватить немного воздуха и злобно, с нотками истерики выкрикнуть: — Да кем ты себя возомнил? Никто не смеет доминировать над Хельгой Патаки! — Я стараюсь оправдать общественное мнение, Хельга. — ответил он с искусственным спокойствием, маскируя сдавленным кашлем попытку скрыть возбуждение, в то время как Хельга сидела на нём верхом. Она не знала, как унять бабочек в животе и чертей в голове, которые одновременно устроили игрища в её организме. Прямо в этот момент Хельга испытывала на себе чувства, которые раньше снисходительно высмеивала в других: потерю контроля, дикое желание и кипучую ярость, от которой хотелось съесть этого репоголового вместе с его проклятущими зелёными глазами, уверенными и нежными руками и даже дурацкой кепочкой, которой, между прочим, на нём даже не было. Она тяжело дышала, а он просто смотрел ей в глаза и ждал. Снова ждал, как в тот раз, ища в синей бездне ответы на свои вопросы. Дыхание её постепенно замедлялось, пальцы на его запястьях ослабились, и «знак бури» сошёл с её лба. Похоже, что Патаки устала от переполнявших её эмоций и сделала глубокий, ровный и долгий вздох. — Прозвище «Святоша» больше не подходит тебе, Арнольдо. — И я этому рад. Когда её тело окончательно расслабилось, Арнольд снова взял её за бёдра и как есть перенёс, усадив на край кровати. Сам сел рядом, облокотившись о собственные колени. Они помолчали, глядя каждый на свои ноги, пока он не повернул голову в её сторону: — Я думаю, мы начнём с истории о том, как один идиот собственной глупостью запер сердце прекрасной поэтессы на замок, а теперь уже тринадцать лет не может отыскать от него ключик. — Ты болван. — низким голосом буркнула Патаки, наклонилась к полу и вернулась на своё место уже с блокнотами и ручками. — А теперь слушай, о мой бестолковый ученик! Арнольд послушно приготовился писать, все же не осмелившись прямо сейчас к ней прикоснуться. Но он заметил, что брови Хельга хмурит намеренно, а губы постоянно норовят растянуться в улыбке. Шотмен понял, что лёд все-таки тронулся.3.4. Помнишь?
9 августа 2020 г. в 19:00
— У тебя или у меня? — зелёные глаза светились, как у ребёнка, словно предвкушая нечто увлекательное.
— Я бы предпочла Большого Пита или даже пирс.
Было заметно, что Хельга избегает его взгляда и ведёт себя потерянно, будто не до конца понимает, что вокруг происходит.
— Хельга, там январь! — Арнольд выглядел оскорблённым. — Скажи честно, ты обиделась на меня? Это из-за той глупой игры, да?
Она наконец посмотрела на него. Секунду обдумав его слова, она ответила:
— Ах, ты о том, что не позволил Кёрли меня облапать? О да, я чрезвычайно расстроена! Пойду позову его в чулан, чтобы он смог закончить.
— С тобой невозможно разговаривать!
Шотмен отбросил приборы и откинулся на спинку стула. Фиби и Джеральд только переводили взгляд с Арнольда на Хельгу и обратно, в то время как эти двое медленно закипали, но сдерживались как могли, чтобы не сорваться на глазах у всей школы во время ланча. И если вспыльчивость Хельги ни для кого секретом не была, то горячность Арнольда слегка пугала его друзей. Он шумно дышал через нос, судорожно скрестил руки на груди, потом тут же запустил пальцы в свои волосы и помассировал виски, прикрыв веки. Хельга ёрзала и выглядела пристыженной. «И зачем я с ним так? Это же мои эмоции, это я вечно затеваю спор на пустом месте. Ох, Арнольд, я снова веду себя, как в детстве…»
— Джеральд! — нарушила Фиби тяжёлое молчание, — мне тут надо в библиотеку. Не поможешь донести книги?
Джеральд многозначительно кивнул, неловко сгрёб свой поднос и направился вслед за удаляющейся девушкой.
Когда дверь столовой закрылась за ними, Хельга побарабанила пальцами по столу и вымученно улыбнулась:
— Я все ещё не верю, что согласилась на это.
Арнольд поймал её нервно барабанящую руку в обе ладони:
— Прости. Я не должен был настаивать. Но без тебя я не справлюсь с заданием.
От прикосновения по ней разлилось приятное тепло, и улыбка стала гораздо более искренней:
— Не скромничай, «мальчик со странной головой», ты всегда неплохо писал сочинения.
— «Старая ведьма» была сговорчивей, чем ты*.
Его улыбка была обезоруживающей. Хельга сдержала смешок, но он не упустил, как дёрнулись её губы, — это была капитуляция Хельги Патаки.
Установив с ней зрительный контакт, он облизнул губы и закусил нижнюю. Шотмен знал, что Патаки не приемлет прилюдных проявлений чувств, но и этого едва заметного жеста хватило, чтобы она опустила глаза и покраснела. Через мгновение Хельга вернула самообладание и чётко выговорила:
— У Большого Боба сегодня какое-то там собрание акционеров, а у Мириам сериал. У нас будет время часов до девяти.
— Я всегда говорил, что на самом деле ты очень добрая!
— Ещё слово, — и я передумаю, Репоголовый!
Арнольд примирительно поднял руки и жестом «закрыл рот на замок».
Примечания:
* 3.18 «Раздражительная писательница»