Я тебя вижу

      Стрелки часов оглушительно тикали. По центру круглого белого фона с чёрными арабскими цифрами была изображена змея, обвивающая чашу. У змеи чётко различались сто тридцать семь чешуек, а минутная и часовая стрелки выходили строго из середины, между пятьдесят шестой и пятьдесят седьмой.       Отец вошёл в кабинет врача двадцать девять минут назад, и это ожидание было невероятно тягостным. Вибрация телефона почти напугала Хельгу, зато вытянула из задумчивого и тревожного состояния. «Ты уверена, что не хочешь, чтобы я был с тобой?». «Уверена, Волосатик» — набрала она ответ и поставила смайлик с поцелуем. Несколько секунд посмотрела на экран, стёрла смайлик и быстро отправила.       Наконец дверь открылась, и Большой Боб появился перед дочерью, которая по выражению его лица пыталась прочесть, насколько плохи дела у Мириам. Той пустоты в его глазах, что так напугала Хельгу утром четверга, она, к своему облегчению, не увидела. Боб все ещё был задумчив, и она терпеливо ждала, что он скажет.       В этот же момент послышался тихий металлический звон, и в коридор вышла медсестра, которая катила перед собой стойку капельницы с пустыми пакетами. Неприятный холодок пробежал по позвоночнику Хельги, когда отец указал ей в ту же сторону, откуда только что вышла медсестра, и сказал короткое «Иди». Она помедлила, встала с банкетки и неуклюже затолкала телефон в передний карман джинсов. Она молча перевела взгляд с Боба на дверь палаты и медленно побрела по коридору, намеренно гоня из головы всякие мысли.       Ранние зимние сумерки бросали на стены полосатые тени. Квадратная комната, одинокое кресло возле окна, телевизор почти под потолком на кронштейне с сильным наклоном вниз, строгая белая тумбочка и кровать с подъёмным механизмом и множеством непонятных ручек. Хельга ожидала увидеть мониторы, провода и катетеры, аппарат ИВЛ* и какую-нибудь здоровенную бандуру, издающую ритмичный писк, как в кино.       Но кроме вполне симпатичной мебели, в палате ничего не было. От отеля эту палату отличала лишь сложная конструкция кровати и кнопки экстренного вызова медперсонала.       Больше всего она боялась посмотреть на подушку. Туда, где должно находиться лицо её матери. У Хельги закружилась голова, и она поняла, что бессознательно задержала дыхание.       Мириам была бледной. Её кожа сливалась с белоснежной постелью и светлыми, с редкой проседью, волосами. Её губы плотно сжаты, веки прикрыты. Длинные руки лежали поверх одеяла, вытянутые вдоль худого тела. Хельга остановилась в пороге, разглядывая её.       — Мама… — пара нерешительных шагов и снова остановка, — я знаю, что ты не спишь.       Мириам открыла глаза одновременно с тихим протяжным вздохом. Она грустно и вопросительно посмотрела на дочь, которая теперь приблизилась к постели вплотную.       — На тебе очки, Мириам, — ответила Хельга на немой вопрос и слабо улыбнулась.       — Ты всегда была умнее меня, доченька.       Глаза заволокло влагой от этого обессиленного печального голоса, но вместе с тем наступило невероятное облегчение.       — Ты выглядишь лучше, чем я представляла, мам. — наконец она сжала безвольно лежащую на постели мамину руку и по-хельговски улыбнулась одним уголком губ, — Боб сказал, что когда нашёл тебя… — на этих словах горло онемело, и продолжать стало очень трудно.       — Прости, Хельга.       Мириам смотрела на дочь виновато и как-то по-детски. Это было похоже на то, как она выглядела после той маленькой аварии семь лет назад, когда они вдвоём ехали на каникулы к бабушке**.       В палате было тепло, но кожа Хельги покрылась мурашками. Она молчала, чтобы не показать сбивающегося дыхания. Её строгое лицо казалось максимально отстранённым и холодным, но в груди извергался вулкан. Мамина ладонь, сжатая её пальцами, уже согрелась и гораздо охотнее сжимала её в ответ, а Хельга разрывалась между желанием накричать на неразумную женщину, отчитать, как шкодливого котёнка, — и желанием обнять. Обнять со всей силы, чтобы воздуху было некуда деться. Чтобы восполнить пустые годы её детства и юности, которые они безвозвратно потеряли как мать и дочь.       Наконец она взяла себя в руки и после сдерживаемого глубокого вдоха спросила:       — Как ты?       — Как желе. Мириам попыталась пошутить и даже сама слегка улыбнулась. Хельга оценила это и чуть хохотнула.       — Здорово, что ты шутишь. Что говорит доктор?       — Говорит, что мне повезло. Если бы Боб задержался… Но теперь все хорошо, родная.       Мириам посмотрела на дочь с надеждой. Ей так хотелось увидеть в её глазах беспокойство за неё, а не просто жалость. Потому что увидеть жалость этой жёсткой задиристый девчонки означало бы для неё конец. Она сама в себя не верила довольно давно. И только поразительная стойкость и собранность Хельги убеждали её, что можно ещё что-то поправить.       Лёгкая усмешка уже пропала с губ дочери, и на лице снова возникло непробиваемое и ледяное выражение.       — Что ты собираешься делать дальше? — голос был надменным и ровным.       Хельга собрала все душевные силы, чтобы не расплакаться прямо здесь, не упасть бесформенным мешком, пропитывая омерзительно-белую больничную постель липкими и густыми слезами. Она ощущала, будто поменялась ролями, и здесь она — это родитель, который несёт ответственность за неразумного и беспомощного ребёнка. Где-то на задворках сознания она так и думала. В этом ощущении прошли уже годы, и неясно, как долго это продолжается. Может быть, всегда. Хельга не помнила, с каких пор готовила свои завтраки сама, и с каких пор она стала делать это и для отца, и для матери. Как давно произошёл тот первый раз, когда она отпаивала Мириам после похмелья крепким чаем, кормила бульоном, который приготовила и передала Гертруда.       Это всегда происходило без слов. Ни глупых сочувствий, ни упрёков и качаний головой. Арнольд заходил за ней перед школой, и пока Хельга спускалась из своей спальни, на столе уже стояла миска ещё тёплых бобов, спагетти или того самого шотменовского малинового пирога. Хельга тоже молчала и пристыженно опускала глаза перед Арнольдом, но была уверена: он знает, как она благодарна.       В эту минуту Хельга на мгновение пожалела, что запретила ему приходить. Если бы только он прямо сейчас сжал её руку, погладил по спине или просто коснулся своим плечом её — вся эта тяжесть эмоций, горечь вулкана в её груди — разлетелась бы лёгким пеплом, растворилась в его мягкой рубашке, в молчаливом объятии.       — Хельга, я… — Мириам начала говорить, но вдруг была грубо прервана.       Дверь палаты с оглушительным грохотом распахнулась и брякнулась ручкой о стену. Хельге показалось, что прежде внутри комнаты сверкнули молнии, низвергаемые из глаз молодой женщины, и только после этого вошла она сама. Миловидная блондинка с мягкими локонами чуть ниже плеч, в распахнутом кашемировом пальто и длинном шарфе, беспорядочно запутавшимся с поясом пальто и свисавшим почти до колен. Её пристойный и элегантный внешний вид резко контрастировал с поведением, которое для этой особы явно было несвойственно. Вслед за гневными молниями её взгляда грянул и гром высокого, но твёрдого голоса:       — Какого чёрта вы мне не сказали???       От испуга и неожиданности Мириам привстала на постели и вжалась в изголовье кровати. Её глаза удивлённо раскрылись и стали едва не больше линз её очков. Не успел кто-либо прийти в себя от этого вторжения, как следом влетел Большой Боб. Он неуклюже споткнулся о банкетку ещё в коридоре и, шипя от боли, вприпрыжку переступил порог и аккуратно прикрыл дверь, пытаясь не разносить семейные разборки на всю больницу.       — Ольга, прошу тебя!..       Она проигнорировала его и подскочила к кровати с противоположной от Хельги стороны и взяла Мириам за другую руку.       — Мама! — её гневный голос сорвался и, кажется, гроза наконец разродилась крупными слезами.       Преодолевая слабость, Мириам села и обняла старшую дочь за плечи.       — Я в порядке, родная, это не стоит твоих волнений.       Хельга почувствовала укол в грудь. Она посмотрела на сестру, хмуро сведя брови, но, к своему удивлению, встретила не менее тяжёлый взгляд.       — А почему ТЫ мне не сказала?       Хельга была так шокирована, что не знала, с чего начать: наорать на неё за то, что врывается как фурия и снова переключает на себя все внимание своими театральными сценами? Предъявить возмущения родителям за то, что лишь одна из их дочерей стоит того, чтобы беречь её психику от плохих новостей? Саркастически пошутить о том, что Ольга ведёт себя не так уж идеально, как следовало бы, чтобы сохранить свою безупречную репутацию? Но её рассуждения были прерваны очередной, ещё более шокирующей репликой отца:       — Мне плевать на твои истерики, Ольга. Я думал только о своём внуке! Тебе нельзя так волноваться, и ты это знаешь!       Хельга, до сих пор стоявшая на своих двоих, шлёпнулась задницей на край кровати, с безумным выражением лица лихорадочно переводя взгляд с одного Патаки на другого.       «Большой Боб нагрубил любимой дочке?»       — Внучке, Боб! — Ольга ткнула в его сторону наманикюренным пальчиком и агрессивно сжала губы.       «Ольга назвала папочку «Боб»? Я что, сплю?.. Так, стоп! Что??? Внучка?»       Наконец Хельга опустила взгляд. За слоями одежды её старшей сестры просматривался очевидный огромный и круглый живот. Из уроков анатомии зрительно Хельга оценила его более чем на тридцать недель. Почувствовав, что закипает, Хельга снова встала на ноги, сжала кулаки и обвела взглядом всю свою семью:       — Вы знали! Вы все знали! И никто из вас! Никто не сказал мне?       Фокус скандала сменился. Мириам поджала губы. Боб угрюмо молчал, а Ольга инстинктивно прикрыла живот. Черты её смягчились, и она посмотрела на младшую уже привычным для себя добрым и сочувствующим взглядом:       — Я не могла, сестрёнка. Прости, я не могла.       По щекам Ольги покатились новые слёзы. На мгновение она дёрнулась и подалась всем корпусом в сторону Хельги но, в нерешительности, она отступила.       Хельгу накрыла волна смешанных чувств. Её всю колотило, обливало жаром и холодом, лицо выражало бешенство и слёзы не капали, а просто шли, как из крана, ровным потоком, противно капая на одежду и тут же расползаясь неопрятными тёмными пятнами. Она выпрямилась, скрестила руки на груди и ровным, низким голосом сказала:       — Вы предатели. Все вы. Я не хочу с вами разговаривать. Я ухожу.       Она медленно зашагала к выходу и лишь на секунду остановилась у двери. Хельга вздрогнула, когда Боб положил ладонь на её плечо и чуть-чуть сжал. На мгновение этот жест показался ей почти объятием, но она равнодушно сделала ещё шаг и тихо закрыла за собой дверь.       Всё время, пока из коридора были слышны её шаги, пока не звякнул лифт и не повёз Хельгу прочь, все трое в палате провели в молчании.       Хельга выскочила на улицу с шапкой в зубах, на ходу застегивая пальто. Молнию зажевало, и девушка яростно дёргала её, в тщетных попытках освободить бегунок от крошечного кусочка ткани. Хельга взвыла от бессилия и обиды: все шло наперекосяк. Она нахлобучила шапку, укуталась в пальто, застёгнутое наполовину, и побежала куда глаза глядят. Её напугал звук клаксона, так внезапно прервавший поток её беспорядочных мыслей, но, не оглядываясь, она продолжала бежать. Через десяток метров клаксон повторился, и она развернулась, отчаянно прокричав:       — Да пошёл ты к чёрту!       Хельга застыла на месте. Прижавшись к обочине и мигая правым поворотником, стоял зелёный паккард. Её влажные щёки защипало от холода. Наконец она почувствовала, как мороз пробирает её до костей. Не успела открыться водительская дверь, как Хельга запрыгнула на пассажирское сиденье, дёрнула Арнольда за рукав и сильно, со злостью, обняла его.       Арнольд не знал, что думать. Она крупно дрожала в его руках и больно впивалась ногтями в его спину. Даже через одежду он ощущал это. Когда Хельга резко затихла, отстранилась и сделала глубокий вдох, он мог только всматриваться в её космически-синие глаза с красными от слёз склерами и надеяться, что не произошло самое худшее. Он боялся задать вопрос. Зато она сама поняла его взгляд.       — Всё хорошо, Арнольдо. С Мириам все в порядке.       Арнольд снова начал дышать, но молчал и дальше, будто воды в рот набрал.       — Давай уедем.       Хельге казалось, что её внутренний вулкан потихоньку стихает. Слёзы подсохли, руки согрелись, и приятный тёплый воздух из печки обдувал лицо, создавая иллюзию уюта и спокойствия.       Арнольд переключил передачу и вывел машину на проезжую часть. Когда они тронулись, включился тихий джаз, и Хельге показалось, что её медленно накрывает дремота. События этого дня так вымотали её, что она в самом деле провалилась в сон, пока они ехали по магистрали и оказались на Риверсайд Хайвей. Она все ещё спала, когда Арнольд припарковал машину на просторной стоянке возле исполинских размеров здания из стекла и бетона.       Когда она открыла глаза, то увидела его светлую макушку, а сам Арнольд только что вытащил лоскуток ткани, который запутался в бегунке молнии её пальто. Хельга улыбнулась, погладила его по щеке кончиками пальцев и сказала:       — Спасибо, Арнольд.       — Пожалуйста, Хельга.       Кажется, ему стало легче от её улыбки. Через секунду она добавила:       — И за пальто тоже спасибо.       Широкая и простая «арнольдовская» улыбка, кажется, сняла с её души последний камень на сегодня. Когда он вышел из машины и обогнул её кругом, Хельга приняла его руку и последовала за ним, куда бы он ни вёл её.       Место казалось смутно знакомым.