Я тебя вижу

      Никто из старшеклассников не мог припомнить, когда в последний раз с таким нетерпением ждали утренней почты. Праздничный номер Хиллвудской городской газеты должен был выйти не по графику, и купить свежий выпуск до начала уроков не удалось. Класс английского никогда не наполнялся учениками так рано и, кажется, никогда так шумно и оживлённо не жужжал уже в начале девятого утра.       Хельге было сильно не по себе. Больше всего на свете ей хотелось сейчас стать невидимой, потому что несмотря на то, что никто из окружающих не мог знать, какие мысли роились в её голове за последнюю неделю, а особенно — последние три дня, — Хельгу преследовало навязчивое чувство, будто абсолютно все знают, смотрят на неё и осуждают. Удушающее чувство досады, вины и беспомощности переполняло её настолько, что выплёскивалось как могло: она не находила места рукам, барабаня пальцами по столу; она трясла ногой, перекинув её через второе колено, потом поставила ноги вместе и стала подпрыгивать под столом на пятках; потом схватила свой телефон и запустила «змейку», в которую не играла, кажется, ещё со времён динозавров. Место рядом с ней пока пустовало, и в глубине души она надеялась, что Арнольд не придёт совсем. Потому что если он придёт и сядет за другую парту — это будет очевидным для всех, а главное — для неё самой. Хельга не хотела продолжать эту мысль, потому что её итоги были так невыносимы, что лучше просто не пытаться представить это ужасающее ПОСЛЕ.

***

      Последняя неделя напоминала что-то вязкое и мутное. Такое мрачное, застывшее месиво, словно забытый на дне ведёрка обойный клей. Оказалось, что одних-единственных похорон было достаточно, чтобы весь пансион превратился в призрака. Люди в нём двигались медленно, разговаривали редко и тихо, и даже вечно шумная свора животных, обитавших в этом безумном многолюдном месте, будто бы всё понимая, — притихла и тоже застряла в этом вязком болоте скорби. Даже излюбленная стеклянная крыша комнаты, которая до сих пор всегда исправно успокаивала и направляла мысли в нужное русло — осточертела Арнольду, и несколько последних ночей он провёл на диване, откуда был виден лишь небольшой кусочек вечно заслонённого тучами неба. И за эти несколько ночей без спокойного сна Арнольд пришёл к неутешительному выводу: он потерял не одного, а сразу трёх самых важных в его жизни людей.       Дедушка все ещё изредка улыбался, но как только думал, что его никто не видит, — весь сжимался в комочек в своём любимом кресле и часами просиживал без движения перед выключенным телевизором. В полной тишине (иногда даже и в темноте) он невидящим взглядом смотрел куда-то сквозь стены, чем даже пугал пару раз постояльцев. С Арнольдом он был по-прежнему ласков, но от внука не скрылось, что вместо прежнего задорного огонька в его старческих глазах зияла бездонная, беспросветная тоска.       Родители, очевидно, решили топить горе в работе. Они взяли дополнительные часы, уходя и возвращаясь с работы совсем затемно. Но самый неожиданный, а потому и самый болезненный удар нанесла Арнольду Хельга. После похорон она совсем закрылась. Она казалась почти равнодушной, никогда не начинала разговор сама, а на его реплики отвечала односложно. При встрече и прощании она коротко целовала его, но такие поцелуи подходили скорее для кузена, чем для бойфренда. Арнольд был терпелив, и первые дни он списывал её холодность на колоссальный стресс. В конце концов, Хельга воспринимала Пуки почти как родную бабушку, особенно после всего, что им пришлось пережить вместе за последние годы. Но вечером среды Арнольд отчаянно захотел увидеть Хельгу, наконец крепко обнять её и поговорить так тепло и откровенно, как у них стало получаться совсем-совсем недавно, и этот прогресс в их отношениях невероятно вдохновлял Арнольда. Всё вышло совсем не так, как он ожидал.       Выйдя на промозглую улицу, Арнольд уверенно направился к её дому. Когда Хельга не пришла в школу, он позвонил ей и узнал, что Мириам едет домой. Арнольд надеялся, что это поднимет Хельге настроение, и они тем более смогут провести вечер за приятным разговором, который взбодрит и утешит их обоих.       Арнольд увидел, как Хельга идёт ему навстречу, опустив голову, по противоположной стороне улицы. Она не заметила, как он перебежал дорогу и приблизился, и она вздрогнула и подняла испуганные глаза.       — Хельга! Я так скучал!       Арнольд грустно улыбнулся и, не удержавшись, крепко обнял её прямо посреди улицы. Она набрала воздух глубоко в лёгкие, и ему даже пришлось немного ослабить объятия, но Хельга тоже обхватила его руками и уткнулась в его шею.       — Я тоже, Арнольд.       Она прошептала это ему на ухо, вызвав просто взрыв чувств. Боже мой, он и правда безумно скучал! Всего несколько дней они нормально не разговаривали, но для Арнольда это было словно долгая-долгая разлука. Ведь если подумать, это в самом деле было так: до сих пор они не прекращали общения более чем на день или два. Даже в детстве Хельга находила повод понадоедать ему и в выходные, и в каникулы, но сейчас он вспоминал это как приятное приключение. Только вот следующая её реплика прозвучала как начало чего-то априори нехорошего:       — Арнольд, нам надо поговорить.       Они спрятались от холода в крошечном кафе на Вайн-стрит. В зале было всего несколько круглых столиков и барная стойка. Кроме Арнольда и Хельги из посетителей там был лишь один парень, сидящий к ним спиной и о чём-то беседующий с администратором.       Хельга заказала только кофе, и тот факт, что она отказалась от десерта, — для Арнольда был аргументом в пользу серьёзности предстоящего разговора. И он угадал.       — Арнольд, — Хельга вертела в руках белую чашечку романо, явно ища подходящие слова, — ты помнишь, когда мы с тобой разговаривали в школе возле автоматов…       Арнольд замер. Ещё бы. Конечно же, он это хорошо помнил. Он признался ей в том, как сложно ему постоянно сдерживать свои чувства, как она снится ему в недвусмысленных ситуациях и он почти буквально сказал ей, что мечтает о том, чтобы все слухи об их любовных приключениях — наконец стали правдой. Он так напрягся, что не смог даже сглотнуть. Он схватил свою чашку, но так и не стал пить, а со звоном поставил её обратно. За этим он не заметил, что и Хельга волновалась отнюдь не меньше. Наконец Арнольд собрался и проговорил:       — Да, Хельга. К сожалению ли или к счастью, но всё, что я сказал тогда — правда.       Он набрался смелости и посмотрел ей в глаза. Она будто бы удивилась и задумалась. Потом смутилась и свела брови, образовав между нами вертикальные морщинки. Хельга немного помолчала и тихо продолжила:       — Мы забыли твой рюкзак на полу вместе с нашим сочинением.       Очевидно, Арнольд не сразу понял, что речь именно о конкурсе по литературе, а когда сумел переключиться, даже с облегчением вздохнул. Он в самом деле готовился к тому, что Хельга скажет, что вообще-то не слишком рада его признанию, и им, возможно, стоит сделать какую-то паузу в отношениях… Но и к тому, что она собиралась сказать на самом деле, он тоже оказался не готов.       — Ох, точно! Выходит, мы так и не сдали нашу работу?       — Ну… не совсем.       Арнольд задумался.       — Как это так — не совсем?       Он подумал ещё.       — Погоди… Ты вернула мои вещи в понедельник. Как они оказались у тебя?       Хельга на секунду отвела глаза и кивнула.       — Я побывала в школе в пятницу утром.       Арнольд изумлённо поднял брови и молча вопросительно посмотрел на Хельгу. Она стушевалась под его взглядом и вцепилась в свою чашку так, что пальцы стали почти такими же белыми.       — Арнольд, я… — она кашлянула, глотнула крепкого кисловатого кофе и, отдышавшись, продолжила, — Я сдала другую работу. Я написала её ночью накануне пятницы.       Арнольд не знал, как он должен реагировать. Огорчиться, что их совместный труд остался не у дел? Обидеться, что Хельга решила всё сама, не спрашивая у него? Заинтересоваться, что за сочинение заставило её не спать в ночь перед похоронами? Разозлиться, что она ни словом не обмолвилась и после того, как сделала это, а потом ещё буквально избегала его в школе три дня?       Пока Арнольд молчал, Хельга наблюдала за тем, как выражение его лица сменилось несколько раз. Она занервничала и приняла простое решение: сбежать ещё до того, как Арнольд сможет справедливо высказать всё, что он о ней думает.       — Мне жаль, Арнольд.       На последнем слове её голос сломался. Она вскочила, запнулась о ножку стула, зашипела от боли, но, не сбавляя скорости, вылетела из кафе, на ходу набрасывая пальто и шапку. Арнольд не успел среагировать так же быстро и подскочил из-за стола так неловко, что опрокинул почти полную чашку кофе на собственные джинсы. Благо, напиток успел подостыть, поэтому кроме уродливого пятна на известном месте ему ничего не грозило. Хельги уже и след простыл, когда Арнольд преглупо замер с пустой чашкой в руке, которую чудом успел поймать прямо в воздухе, и смотрел сквозь стеклянную дверь в ту сторону, куда она убежала.       — И что ты теперь собираешься делать?       Вопрос прозвучал неожиданно, и Арнольд завертел головой в поисках того, кто его задал. Но он уже сам подошёл и сел за его столик туда, где только что сидела Хельга.       — Брейни? — Арнольд опешил и плюхнулся обратно на своё место, — И давно ты тут?       — Я был здесь, когда вы зашли.       Брейни указал на барную стойку, и Арнольд вспомнил, что видел парня там с самого начала, но не узнал его со спины.       — Ну и что ты хотел мне сказать?       В этот раз Арнольду было не до вежливости. Он раздражённо тёр джинсы салфеткой в попытках хотя бы снять кофейную гущу. Пятно, к удаче, должно будет скрыться курткой.       — С Хельгой очень сложно.       Арнольд перестал мучить салфетку и внимательно посмотрел на одноклассника.       — Ты вообще о чём?       — Ты должен с ней помириться.       Арнольд почувствовал, как в нём нарастает злость и раздражение. Он с силой бросил смятую салфетку, хлопнул по столешнице ладонями и наклонился к Брейни через стол, гневно выпалив:       — Да какое вообще тебе дело до меня и Хельги?       Следующего Арнольд точно не ожидал. Брейни схватил его за грудки и заметно тряхнул, посмотрев ему прямо в глаза:       — Я бы с радостью позволил сломать себе нос, если бы она хотя бы ещё раз поцеловала меня. Но любит она твою идиотскую футбольную голову. Я не буду терпеть, если ты заставишь её плакать. Опять.       В голове все смешалось. Арнольду бы ничего не стоило одним движением уложить Брейни на лопатки* или даже хорошенько начистить его бесстыжую физиономию. Арнольд вообще никогда не видел, чтобы Брейни делал что-то подобное этому, но во всей путанице, что бушевала сейчас в его мозгу — на переднем плане пульсировал единственный вопрос:       — Ещё раз?       Брейни моргнул и отпустил его. Он поднял руки и закивал подоспевшему охраннику.       — Извините! Это случайность! Я уже ухожу!       Арнольд поправил воротник и тоже кивнул:       — Всё в порядке, мы шутим. Прошу прощения!       Охранник с подозрением оглядел их двоих и сделал пару шагов назад, по-прежнему держа их обоих в поле своего зрения.       — Ещё раз? — намного тише и как можно более спокойно повторил Арнольд.       Брейни замешкал, и после короткой паузы всё же ответил:       — Она любит тебя. Не позволяй ей плакать. Никогда.       Арнольду показалось, что Брейни пытался сделать свой голос ядовитым и гневным, но сквозь него всё равно сочилась боль, и в лавине захлестнувшей Арнольда ревности блеснул лучик сочувствия.       — Я не позволю.       Брейни кивнул, взял со стойки свою куртку и вышел. Арнольд обессиленно сел и обхватил руками голову. Нужно срочно бежать домой и ложиться спать. Так утро наступит быстрее, и может быть, хоть что-то станет понятнее.