***
Следственный изолятор нехотя отпустил Эджворта на волю — одарил его парой взглядов охранников, попытался переубедить лязгом решетки и тоскливо скрипнул дверью на прощанье. Словно опечаленная мать, выпускающая своего сына во взрослый мир. Только к центру задержания Майлз не питал родственных чувств. Да и тот к нему — тоже. Он пробыл тут всего пару дней, пару наполненных болью и тревогой дней — но теперь все должно было быть хорошо. Наверное. Холодный ветер декабрьской ночи сдул эту шаткую надежду своим потоком, забираясь Эджворту под малиновый пиджак и селясь в его беспокойном сердце; от чего оно и забилось быстрее, стараясь справится с ледяной атакой. Безуспешно. Что вообще значило «хорошо»? «Теперь все будет просто отлично!» — сказал ему Райт накануне, сияя уверенностью. И Эджворт ему поверил, хоть и не понимал, что тот имел в виду. Что его ждет? Спокойные дни, наполненные мягким шелестом документов и запахом чая? Безумные судебные процессы с торнадо странных улик и ненадежных свидетелей? Друзья, коллеги… Счастливая жизнь? Ветер насмешливо провел костлявой рукой по его волосам, напоминая о своем присутствии. Эджворт вздрогнул. Он решил отправиться домой, прежде чем коварный поток воздуха смог вновь над ним поиздеваться — в конце концов, Эджворту и так было жутко холодно. Во многих смыслах. А еще, несмотря на вихрь эмоций, которые прокурор испытывал лишь несколько часов назад, сейчас он был… Опустошен. Он был подобен равнине, по которой прошелся безжалостный ураган. Тихий, израненный… И одинокий в своем смятении. Проще говоря — невозможно уставший. И больше всего ему хотелось разобраться с этой усталостью, будто скопившейся за все эти годы — дойти до дома, захлопнуть дверь в окружающий мир и спрятаться в кровати ото всех и всего… — Мистер Эджворт! Сэр! Точно солнце, раздвигающее черные тучи, знакомый голос прорезал ночную тишину— он звучал мягче всех шелковых простынь и теплее всех шерстяных одеял. — Детектив Гамшу? — Эджворт уже понял, что это был он, но все равно переспросил. Хотелось услышать его энергичное «да, сэр!». Просто так. Он слишком долго не слышал от него чего-то настолько радостного и светлого. — Да, сэр! И маленький фейерверк внутри Эджворта взорвался сотней огоньков. — Почему вы здесь? — еще один вопрос, на который Майлз уже знал ответ — только Гамшу мог стоять у следственного изолятора поздно ночью и все так же весело приветствовать своего начальника. Он ждал его. — Ну, я… — его подчиненный то ли смущенно, то ли виновато почесал затылок. — Мы только что закончили праздновать, поэтому я решил подкинуть вас до дома. Ваша машина… Очевидно, не здесь, так что если вы хотите, я вас отвезу! Что-то подсказывало Эджворту, что его желания были не важны — в случае отказа детектив, скорее всего, насильно посадил бы прокурора в машину и рванул в сторону его дома. Почему-то эта мысль не вызвала никакой неприязни. Даже наоборот. — Что же… Хорошо, — кивнул Эджворт, и Дик практически засиял. — Тогда пойдемте, мистер Эджворт! Моя малышка вон там, — он указал куда-то вправо. — Малышка? — до прокурора дошло, что речь шла об автомобиле. — Ох. — Вы и правда сильно устали, да? — с сочувствием спросил Гамшу. — Ну, оно и ясно. Вы через многое прошли сегодня. Вам стоит отдохнуть. Да, ему не просто стоило — он был обязан отдохнуть, иначе каждая мышца в его теле и каждая извилина в его мозге превратилась бы в прах. Так говорили Эджворту его ощущения. Может, он даже вздремнул бы на пассажирском сидении, не дожидаясь приезда домой… Но маленький вопрос неустанно вертелся в его голове, отторгая сон всеми силами. Поэтому Эджворт его задал. — А что насчет вас? — вопрос добился своего, но все еще не отступал — ему нужен был ответ. — Разве вы не устали? То есть, вы ведь так долго отмечали мое освобождение. — А, нет, ничего такого, сэр, — ответил Гамшу, поигрывая с автомобильными ключами. — Посидели часик-второй в кафе, а то Майю в бар не пустили. Потом разошлись по домам. — Странно, — заметил прокурор. — Вы сказали, что «только что» закончили праздновать. А ведь вы все отправились в кафе сразу после суда, не так ли? Получается, вы просто не могли посидеть там всего лишь «часик-второй», учитывая, что на часах уже сорок пять минут третьего. — Ах, мистер Эджворт, вы как всегда умело находите в моих показаниях оговорки, — посмеялся Гамшу, но этот смех был пронизан некой утомленностью. Ровно как и голос самого Эджворта, несомненно. — Но мы же не в зале суда, так что можете не волноваться. Майлз почти что протянул руку, чтобы положить ее детективу на плечо, но сумел остановить этот внезапный порыв. И все же, Гамшу ведь уходил от вопроса, и Эджворту нужно было задержать его, остановить, узнать, в чем было дело. Что он мог сделать? Что? Он посмотрел Дику прямо в глаза, и тот застыл на месте. Неужели… Взгляд Эджворта был настолько пугающим? Неужели поэтому Гамшу не мог отвести от него темных, как сама ночь, глаз? Неужели поэтому в них сверкало нечто неясное и похожее на звезды? На звезды, что пролили свой свет на глупую, нелепую, но все-таки правду — о, боже. И зачем детективу надо было это скрывать? Все ради того, чтобы Эджворт… Не волновался? Нет. Он итак не чувствовал ни капли беспокойства. Да. Ни капельки. Особенно за детектива. Конечно же нет. — Детектив… Гамшу, — тогда от чего его голос подрагивал, словно он сам — от мороза? — Сколько вы меня ждали? Ответьте. Черные, глубокие глаза захлопали ресницами — а их владелец неуверенно приоткрыл рот. — Всю ночь, — признался детектив, и его шепот пустил мурашки по телу прокурора. — Как только все ушли домой, я пришел сюда. Сэр. — Что? — как же это было смешно, до чертиков смешно. Но Эджворту не хотелось смеяться. — Разве у вас не было, не знаю… Более важных дел? — Нет, — в этот раз его слова прозвучали громко и твердо. — Для меня нет… То есть, не было ничего важнее, чем вы. Чем- Чем ваше освобождение, сэр. Невероятно. Что же, ладно — Эджворт испустил усталый вздох и покачал головой. Раз уж так вышло… Раз уж нельзя было ничего отменить, то ему нужно было смириться с этой выходкой. И он показал свое смирение полуулыбкой и кивком в сторону машины. — В-вам холодно? — неуклюже попытался возобновить разговор Гамшу, когда они зашагали вниз по дороге. — Немного, — признался Эджворт. Хотя, как ни странно, ему стало теплее после этого вопроса. Не говоря ни слова, Гамшу бесшумно снял пальто. Зеленая накидка всего лишь пару секунд оставалась в руках детектива — а затем осторожно опустилась на плечи Майлза. И ему стало еще теплей. Как только они достигли машины, Гамшу сразу же оказался у двери и открыл ее; Майлз же подошел к другой и дернул ручку. Но что-то было не так. Да, открывшаяся перед ним картина определенно была странной. Как будто на месте пассажира присутствовало что-то, чего там не должно было быть. Эджворт внимательно изучил его, не сдвигаясь с места, а потом — еще внимательней. Обивка, радио, маленький козырек для защиты глаз от солнца… Нет, с ними все было в порядке. И все же, что-то беспокоило Эджворта, какая-то деталь, которая никак не вписывалась в общий образ… — Мистер Эджворт, это водительское место. Ах. Руль. — Я открыл вам дверь, — Гамшу низко усмехнулся, и его смех был сравним с ненавязчимым и приятным гулом крутящихся колес. — Садитесь, сэр. Эджворт безмолвно повиновался, возвращаясь к любезно придерживаемой дверце. И теперь странно выглядел сам детектив, а не его машина; Эджворт оглядел его с ног до головы. Осанка? Прямая, как и всегда. Одежда? Черный пиджак и белая рубашка, обтекающие его широкие плечи. Выражение лица? Все то же, мечтательное и нежное, посвященное прокурору. Но тогда что в нем было так необычно? Наверное, Майлзу просто показалось — Дик Гамшу был все тем же красивым, добрым и верным детективом. Какое-то движение внизу привлекло внимание Эджворта, и когда он посмотрел вниз, то увидел протянутую ему ладонь. И вложил в нее свою. Детектив помог Майлзу забраться внутрь, а сам поспешил на свое законное место водителя. Через пару минут автомобиль сдвинулся с места, ловко скользнув по асфальту. — Мистер Эджворт, вы, эм, — не отвлекаясь от дороги, Дик выудил из-под сиденья бутылку. — Хотите лимонад? Хм, Майлзу и правда хотелось пить. От бесконечных допросов у него во рту стало весьма сухо. Он молча принял сладкий напиток, выразив согласие кивком, и отпил немного из горлышка. На вкус лимонад был как чистый сахар. — Интересно, какие песни крутят по радио ночью, — сказал Гамшу, нажимая на пару маленьких кнопок. Из магнитолы полилась жизнерадостная мелодия. — О! Моя любимая. Эджворт не понимал, что детектив находил в этой песне — вокал певицы был максимум чуть выше среднего, а слова и подавно не несли особого смысла. Но Дик так весело подпевал, мурлыча те слова, которые не знал, что Майлз и сам счел ее очаровательной. Эджворт позволил себе немного расслабиться и откинулся на спинку кресла — воротник зеленого пальто ласково скользнул по его щеке. Прокурор учуял тонкий аромат кофе и приторного лимонада. Наверняка Дик случайно пролил эти напитки на себя. Ох, как же неуклюж был его детектив! И как же приятно было укутаться в неряшливую накидку, желая раствориться в тепле и контрастном запахе горечи и сладости. Так и продолжалось всю поездку; руки Гамшу — на руле, руки Эджворта — на мягкой ткани пальто. Но в конце они вновь соприкоснулись, когда Дик помог Майлзу подняться с места и аккуратно выбраться из автомобиля. Гамшу проводил Эджворта до двери дома и забрал пальто, осторожно убрав его с плеч прокурора. И тогда Майлз понял, что пора бы уже что-нибудь сказать. — Детектив, — его обращение к Дику обернулось мягким шепотом, сравнивым с шелестом ночных деревьев; Майлз прокашлялся и попробовал снова. — Детектив Гамшу, спасибо… Да, благодарность была необходима — но за что именно? Все-таки, прокурор был многим ему обязан. Спасибо за то, что ждали меня? За то, что подвезли? За пальто? — Спасибо… За все, — и его голос опять не выдержал и превратился в невозможно нежные шептания сияющих звезд. — Я ценю вашу… Заботу. — Ах, не за что, мистер Эджворт! — слова детектива, противоположно Майлзу, имели бодрый и радостный тон; словно его усталость смыло похвалой. — Вам правда не стоит благодарить меня, сэр. Лучше отдохните сегодня как следует! Увидимся завтра на работе. Спокойной ночи! — Добрых снов. Гамшу развернулся, и Эджворт достал из кармана ключи. Их связка интересно блестела в лунном свете, играя с бликами, пока прокурор искал нужный. Одно неосторожное движение руки — и все ключи со звоном полетели вниз, в конце концов ударившись о бетон крыльца; Майлз наклонился, чтобы их подобрать. Но связка уже оказалась в его руке. — Оп-па, аккуратней, — Гамшу усмехнулся, и по телу Эджворта прошлась странная волна ощущений. Ладонь Гамшу накрывала его собственную; а между ними лежал слой прохладного железа. — Я вечно так теряю ключи, так что лучше их не роняйте. Ладонь Гамшу исчезла, скрывшись в глубоком кармане, и Эджворт крепко сжал связку. Острые окончания ключей впились в кожу, оставляя следы; но сердце Майлза бешено забилось не поэтому. Что? Что произошло? Детектив улыбнулся и пошел обратно к машине, будто все было запредельно просто и понятно; но Эджворт ничего не понимал. Почему? Почему Эджворт слышал громкий стук в ушах, почему его лицо точно горело, охваченное густым румянцем? Почему кровь в его венах словно вскипела, прогоняя весь холод из его тела? От чего произошла такая внезапная реакция, оглушительный взрыв фейерверка, рождение новой, ослепительной звезды? Почему? Дыхание Майлза участилось, то расширяя, то снова сужая грудную клетку — но взволнованному сердцу все равно не хватало места. Что это было за чувство? Как звалось это неподдельное, яркое ощущение, так стремительно разросшееся у него внутри? И почему, господи, почему оно вообще проснулось в нем? Он уронил ключи. Наклонился, чтобы подобрать. Принял их от Гамшу. Попрощался с ним. Нет, дело было не в этом. Гамшу подобрал ключи. Эджворт их забрал. Они попрощались. Черт, нет, снова не то. Эджворт словно слушал запутанные показания свидетеля снова и снова, неспособный разобрать ни единого слова. Но, как всегда, он лишь скользил по поверхности — нужно было нырнуть поглубже, почти что захлебываясь в истинной причине криминальных чувств. Гамшу накрыл ладонью его руку. Гамшу усмехнулся. Гамшу улыбнулся. Гамшу, Гамшу, Гамшу. Гамшу… Подобрал его ключи? Зачем? Если человек что-то роняет, он должен это поднять. Это ведь его вещь, не так ли? Его, и ничья больше. Если вещь потеряется, только ее владелец будет обязан ее искать; если вещь сломается, то только ее владелец будет обязан ее починить; если вещь упадет, только ее владелец будет обязан ее подобрать. И детективу Гамшу было вовсе не обязательно этого делать. Ох. Детективу Гамшу было вовсе не обязательно делать ничего из того, что он сделал. Он не должен был ждать его; и все же терпеливо стоял около следственного изолятора, позволяя бесценным часам пролетать мимо. Он не должен был отвозить Эджворта домой; и все же заботливо подавал ему руку, когда Майлз нуждался в помощи. Он не должен был провожать его до самой двери; и все же дошел рядом с ним, подняв в последствии эти проклятые ключи. Голова Эджворта кружилась от вопросов и фантастичных, сумасшедших догадок. Он готов был обезуметь, потерять рассудок, слететь с катушек — все это, пока Гамшу спокойно заводил машину, не имея ни малейшего понятия об этой эмоциональной буре. Эджворт хотел его окликнуть, но во рту стало вязко. От лимонада ли? Боже, он даже не должен был предлагать ему лимонад. — Детектив Гамшу! — Эджворт вытянул руку вперед, словно мог схватить Дика за плечо и остановить его; спросить его обо всем и добиться всех ответов. Гамшу обернулся, услышав восклик. Взгляд в его глазах был таким же, как и всегда — полным звезд, полным неба, полным непонятного сияющего чувства. Не дождавшись продолжения фразы, он вышел из машины и оперся на ее крышу. — Да, сэр? — его голос был таким же, как и всегда — низким, но никак не грубым. Даже наоборот, пронизанным бесконечной добротой. Эджворт сделал глубокий вдох, но его легкие сжались в комок, дрожа и умоляя его одуматься. Да, это все было ужасно глупо. Глупые мысли, глупые слова, глупые чувства, глупое сердце, которое одновременно желало происходящего сейчас больше всех и отрицало это же со всей силы. Еще глупее было бы только молчать и продолжать молчать дальше. Лицо детектива было таким же, как и всегда — простым, легко читаемым и невероятно красивым. На нем отчетливо виднелось недоумение и ожидание. — Может быть… — все внутренности Эджворта превратились в болезненный оркестр, умоляющий его передумать. Но душа-дирижер уже давно и твердо решила не отступать. — Может быть, останетесь? Глаза Гамшу по-знакомому удивленно распахнулись, а плечи — по-знакомому резко взлетели вверх. — О-остаться? — он по-знакомому запнулся, переводя взгляд на наручные часы. — Но с-сейчас уже пол-третьего, сэр. Вы… Уверены, что все будет в порядке? То есть, уже так поздно, и я-я только рад, но… Гамшу вздохнул, и этот нервный вздох был сравним с полуночным порывом ветра, сдувающим звезды с неба. — Вы правда хотите, чтобы я побыл с вами еще немного? На концерте души Эджворта происходил ответственный момент. Взмах палочки — до боли долгое мгновение тишины — и все инструменты заиграли в унисон, своим звучанием передавая лишь одно слово: — Хочу, — уверенно произнес Майлз. Музыка внутри него играла громче, чем когда-либо; уверенность внутри него была сильнее, чем когда-либо. — Вы ведь всегда были рядом. Вы ведь оставались со мною до сих пор… Прошу, останьтесь и сейчас. Детектив Гамшу смотрел на него — тот самый детектив Гамшу, как и всегда. И когда Эджворт смотрел на него, верного и преданного, неуклюжего и нелепого, такого дорогого сердцу — он чувствовал все то же, что чувствовал с самого первого дня их знакомства. Обычно люди не замечают перемен — но здесь было незаметно их отсутствие. Детектив почесал затылок, раздумывая. И когда он пришел к ответу, тот был таким же, каким был всегда. — Ладно, — улыбнулся Дик, сияя ярче солнца. — Я останусь, мистер Эджворт. Майлз улыбнулся в ответ, сверкая как тысячи лун. И тогда он наконец понял. — Так вот, какого это, — неслышно прошептал Эджворт. — Вот что значит «хорошо».***
— Че-е-е?! Ты влюбился в него из-за каких-то ключей?! — взорвался Батц, словно бомба замедленного действия. — Очевидно же, что нет! Я просто… — Эджворт чуть не подпрыгнул. — Ла-а-а-арри-и! Как долго ты здесь стоишь? Непутевый друг смущенно почесал затылок и состроил самое невинное личико из всех. — С самого начала! Ты так красиво рассказывал, что я не хотел перебивать! — Мы тебя, вообще-то, ждали! — Феникс как можно незаметнее смахнул с ресниц слезинки. — Но история правда красивая, Эджворт. — Да ну-у, — протянул Ларри. — Ничего особенного. Вот если бы он — хоба! — взял и показал себя с какой-нибудь крутой стороны, например, волосы по-модному зачесал или заигрывать с тобой начал… Это я понимаю. Человек вдруг меняется, и твое сердце такое «Ба-бах!», знаете?! — За все годы нашей совместной работы, не изменился ни он, ни мое отношение к нему, — сказал Эджворт, и его глаза засияли восхищением. — Как будто… Я всегда любил его, но просто не понимал этого. После того дня с моих глаз будто сняли повязку. — Это мы с Ником сделали! — гордо заявил Ларри, словно был купидоном, соединившим два сердца. — Не помнишь, что ли, кто показания на суде давал? — Да, полагаю, в этом есть ваша заслуга, — закатил глаза Эджворт. — Вы помогли мне, и я благодарен вам за это. — И поэтому мы идеально подходим для той работы, которую нам поручил детектив Гамшу, — сказал Феникс не менее горделиво, чем Ларри. — Давай, Ларри, доставай письмо. Любопытство снова загорелось внутри Эджворта, пока он смотрел на Батца, достающего два прямоугольных конверта из внутреннего кармана куртки. Ларри протянул один из них, и Майлз хотел забрать свой подарок… Но хитрый посредник детектива вдруг спрятал его у себя за спиной. — Ларри, — устало упрекнул друга Эджворт. — Отдай, пожалуйста, мое письмо. — Да что ты так бесишься, Эджи? Не съем же я его! — сказал Ларри, улыбаясь от уха до уха, как довольный кот. — Просто, знаешь, так трудно было сделать все то, о чем меня просил тот огромный детектив. И вот, пройдя через все мучительные испытания, я дохожу до тебя и отдаю подарок! Ты берешь его, радуешься… А я? Что остается для бедного посла, который пахал как осел ради твоего счастья? — Ларри, перестань дурачиться, — скрестил руки Феникс. — Он не может перестать, это не лечится, — вздохнул Эджворт. Оставалось только договариваться с упрямым «почтальоном». — Ты намекаешь на какую-то определенную награду за твою работу? — Да! Взамен на письмо я прошу… — у Эджворта возникли некоторые догадки, и почти на все он ответил бы отказом. Денег уж точно не дал бы. — Совета! Пожалуйста, Эджи! Вы с тем бугаем-полицейским так хорошо смотритесь, и я не знаю, как ты его там охмурил, но мне нужно сделать так же! Как влюбить в себя кого-то?! Эджворт, не мигая, смотрел на Ларри пару секунд. — Чего? — переспросил прокурор. — Моя милая Ло-Ло не хочет быть со мной! Она рассталась со мной вчера! — взвыл Ларри. — А я думал, что этот раз — это навсегда, знаешь? Но она не берет трубку и не отвечает на сообщения, и я, кажется, сойду с ума… — Во-первых, твое психическое здоровье давно находится под вопросом, — отметил Эджворт. — Во-вторых, передай Лоле мои соболезнования. — Не Лола, а Ло-Ло, — поправил друга Ларри. — Прозвище такое ей придумал. Правда, милое? У нее имя странное, вот я и решил звать ее по-другому. Кстати, я ей об этом сказал, а она обиделась. И этот человек спрашивал, почему девушки им не очарованы? — Ларри, послушай. Я никого не… «Охмурял», — само слово было ужасно неловким, но по другому до Батца нельзя было достучаться. — Симпатия — это что-то, что должно развиваться взаимно. Ты не можешь заставить свою «Ло-Ло» чувствовать что-либо по отношению к тебе. На секунду Ларри выглядел так, будто Эджворт собственноручно сокрушил все, что ему было дорого. А ведь тот просто исполнил его просьбу и дал совет! — Ладно, — голос Батца был надломлен; его руки, дрожа, разорвали второй конверт — тот, который он достал вместе с предназначенным Эджворту. — Видимо, нам не суждено быть вместе. Так пусть мои объяснения в любви будут уничтожены! — Не нужно так драматизировать, — сказал Эджворт, наблюдая за медленно падающими на землю бумажными хлопьями. — Если ты закончил, Ларри… Пробурчав что-то нечленораздельное, Батц неохотно протянул уцелевший конверт прокурору. Тот незамедлительно принял и открыл его; бумага с треском предоставила Эджворту доступ к письму внутри. Феникс попытался подсмотреть содержимое, но Майлз шутливо оттолкнул его от себя, пробегая взглядом по строчкам. И… Уже целых два дня подряд Эджворт читал то, чего читать не надо было. Письмо гласило: «Это твой Ларри! Привет! Лотти, я знаю, ты вчера сказала что мы расстаемся, но ты же пошутила? Точно, ты же просто хочешь информацию для новой сенсации! Так вот, я, кое-кого, порасспрашивал, и узнал кое-что очень интересное! Знаешь того старика, Манфреда фон Карму? Так вот, он вернулся в город и теперь ищет моего друга Эджи! Может, у тебя получится поймать его где-нибудь на улицах города! P.S: может сходим в кафе сегодня». Эджворт, не мигая, смотрел на листок бумаги в руках, незаметно для себя сжимая его до побеления пальцев. Он чувствовал себя… Казалось, он перестал чувствовать вообще. Словно он перенесся во времени на год назад, когда громкий и свирепый голос наставника гремел в его ушах, обвиняя в непростительных преступлениях. Было ли это правдой? На самом ли деле Фон Карма… Искал его? И если да, то для чего? Эджворту страшно было представить. Майлз практически забыл об окружающем мире — этот страх вырос ледяной стеной в его разуме, стирая все остальные заботы. Лишь последующий вопрос Ларри смог пробиться через нее, расталкивая глыбы своим звонким голосом. — Ну как, ну как? Чего там? — затараторил Батц, но остановился, увидев растеряное выражение Майлза. — Ты весь бледный, Эджи. Что там понаписано? — Мне теперь тоже интересно, — приложил палец к подбородку Райт. — Что скажешь, Эджворт? Если честно, то Эджворт мало чего мог сказать. Издать странный звук ужаса — да пожалуйста; но крик в горле пришлось подавить словами. — Это возмутительно, — наконец выдал он, и его друзья удивленно захлопали глазами. — Обращение, приветствие и подпись расставлены в неправильном порядке. Знаки препинания либо отсутствуют, либо стоят в ненужном месте. А тема разговора вообще… Крайне неудачная. Предлагаю избавиться от этого письма сейчас же. — Ого-го, Эджворт, чего ты так разгорячился? — принялся успокаивать его Феникс, вставая на защиту автора письма. — Ну сделал он пару ошибок, с кем не бывает? Не нужно так злиться… — Нужно, — отрезал Эджворт, и Райт отпрянул от него. — Я имею полное право злиться. И я имею полное право сделать вот это, — он подошел к ближайшему мусорному баку и выкинул прочитанное письмо. Бумага улетела в глубь ведра, но страх остался разрывать грудь Эджворта острыми льдинами, засев глубоко внутри. Райт положил руку ему на плечо. — Что случилось? Неужели все настолько плохо, Эджворт? — Нет, это… Я… — прокурор убрал его ладонь. — Мне нужно идти. — К-куда?! — вскрикнул Ларри. — Подожди, мне надо — я хотел — Эджи, я расскажу тебе про Манфре- Райт в мгновение ока закрыл рот Батца рукой. — Да ладно вам! — всплеснул руками Эджворт. — Я знаю, хорошо? Я знаю, что он вернулся, и я знаю, что он хочет мне отомстить. Ничего другого я и не ожидал. Он не может оставить меня в покое после всего того, что я сделал. Он не успокоится, пока я… Слезы заблестели в глазах Майлза хрупким хрусталем, и он разбил их, зажмурившись. Холодный ветер решил их вытереть, заботливо огладив его лицо, но Эджворт развернулся к нему спиной и зашагал прочь. Ветер завыл ему вслед. — Мне правда нужно идти. Райт, Ларри… Извините. — Эджворт! — попытался остановить его Феникс. Но силуэт прокурора становился все меньше и меньше, исчезая в далекой дымке заката.***
Уже во второй ручке закончились чернила; часовая стрелка продолжала путешествие по второй половине циферблата; в дверь во второй раз постучались. — Входите, — вздохнул Эджворт, в первый раз за все время откладывая большую стопку документов на край стола. Дверь распахнулась со скрежетом; такой же скрежет издал Эджворт, сжав зубы. Майк Микинс зашел в кабинет, три раза ударившись об косяк. — Сэр! Добрый вечер, сэр! — что же, для Майлза вечер был каким угодно, не добрым. Но он кивнул, откидываясь на спинку кресла. — Я, э-э… Как у вас дела, сэр? — Отвратительно, — признался Эджворт, скрещивая руки. — Спасибо, что спросили. — О, какая жалость, сэр! — воскликнул Микинс, и в его голосе звенело настоящее сочувствие. Или нет. И правда, с чего бы ему переживать об Эджворте? Ему ведь интересен кое-кто другой… — А-а… А детектив Гамшу, сэр? Как у него дела? Ох, ну конечно. Неужто офицер думал, что Майлз Эджворт — полный придурок? Идиот, неспособный раскрыть коварный замысел ушлого полицейского? Как бы не так — прокурор сразу же раскрыл его намерения, как только Микинс прошел через дверь. — Офицер Микинс. Если вы думаете, что я не заметил огромного Синего Барсука за вашей спиной — вы неправы. Микинс вскрикнул, и фигура символа полиции полетела вниз, с грохотом ударяясь о пол. — П-простите, сэр! — он закинул руки за голову, словно был пойман совершающим преступление. — Я просто… Я-я… Сэ-э-эр! Майк начал хныкать, пуская сопливые пузыри из носа. — О-о-о, — устало протянул Эджворт. — Офицера порвало. — Понимаете, сэр, я так старался, украшая Барсука, — объяснялся полицейский, вытирая бесконечные слезы. — А сегодня мне сказали, что гирлянда неисправна, и его лучше убрать на склад. Пылиться! Представляете? И хотя детектив Гамшу меня утешил… — Погодите, — настороженно прервал Микинса прокурор. Утешил? — Что вы имеете в виду? — Ну, — Микинс шмыгнул, и Эджворт внезапно счел это самым раздражающим звуком на свете. — Я рассказал ему обо всем этом, а он… Он поддержал меня! Он сказал что-то вроде: «Да, приятель, ты прав! Искусство не должно валяться в кладовках! В него вкладывают душу! Вот, например, я сегодня нарисовал Май-» Хорошо, что в ручке Эджворта закончились чернила; он был так близок к перелому ее пополам, что черная лужа наверняка вылилась бы на отполированный стол. — Тогда зачем, скажите мне, вы пришли сюда, если получили всю необходимую похвалу и поддержку? Поныть и пожаловаться, как отвергнутый художник с непризнанным шедевром? Микинс подпрыгнул, и все его слезы будто мигом закончились. Или высохли от испуга. — Н-нет, сэр! Ну, то есть, фактически да, но нет! На самом деле, у меня к вам была просьба, сэр… — Послушайте, офицер Микинс, — вновь перебил Майка Эджворт, вызвав у того краткий писк. — Детектив Гамшу, он… Как бы поточнее выразиться? — Он мой. В этот раз Микинс дернулся так, что вполне мог взлететь и пробить потолок. — П-простите, сэр? — Видите ли, офицер… Для вас наверняка не секрет, что нас с детективом связывают… Романтические отношения. Эти отношения мне крайне дороги. И мне бы не хотелось, чтобы в эти отношения… Встревал кто-то лишний. Улавливаете суть, офицер? Господи, и что он только нес? Постыдный бред жуткого собственника. Но остановиться было трудно — особенно когда бедный полицейский растерянно хлопал глазами, открыв рот. — Помните, я сказал вам, что нахожусь в ужасном настроении? Это было правдой. Происходит что-то невообразимо странное, и мне кажется, что оно коснется и детектива Гамшу. Я… — Эджворт сделал глубокий вдох. — Я не хочу его терять. Я не знаю, что со мной будет, если он сделает что-то с Ричардом. Ранив его, он ранит и меня, я- — Он? — призадумался Майк. — Про кого вы, мистер Эджворт? Идиот. Нужно ведь иногда следить за языком, Майлз. — Н-ни про кого, — отмахнулся от вопроса Эджворт. — Вам вообще не должно быть любопытно! Прошу, лучше забудьте об этом и разберитесь со своей просьбой. Я уже дал на нее ответ, не так ли? — Вообще-то, сэр… — Майк принялся неловко ковырять носком землю. — Я хотел спросить, могу ли я оставить Барсука у вас. Мне жалко нести его на склад, сэр. — Делайте, что хотите, — ответил Майлз и в изнеможении уронил лицо в руки. — Просто идите отсюда, умоляю вас. — Понял, сэр! Есть, сэр! — отдал честь полицейский и пулей выбежал из кабинета, ударившись об косяк двери еще четыре раза. Брошенный Барсук так и лежал на полу, смотря своими по-глупому большими глазами на Эджворта. Ему тоже пора было идти домой, Эджворт знал это. Об этом твердило все вокруг — стрелка часов, опасно приближающаяся к двенадцати; мозоль на пальце от длительного использования ручки; приоткрытая дверь, через которую доносились утихающие звуки работающих людей. Поэтому он поднялся с кресла и начал собираться. Ночной воздух с энтузиазмом поприветствовал его, приятной прохладой залетая в легкие. Первые звезды тоже поздоровались, выражая своим сиянием готовность проводить Эджворта. Прокурор назвал бы их… Своими друзьями. Может, звучало и по-детски, но правдиво. Звезды были вместе с людьми с самого начала — и с самого начала бескорыстно давали им свет, указывали дорогу, служили надеждой. Разве не так поступали настоящие друзья? Чей-то кашель отвлек Эджворта от молчаливого разговора с небосводом и привлек его внимание к высокому силуэту неподалеку. Он был слишком неподвижен, чтобы быть мимолетной иллюзией ветра; слишком подозрителен, чтобы быть беззаботным отблеском звезд. При более внимательном осмотре стало ясно, что темной фигурой был человек в черном пальто; он зажег сигарету и обернулся — наверное, почувствовал на себе чужой взгляд. — Прокурор Майлз Эджворт? — раздался грубоватый голос с акцентом, похожим на немецкий. — Да? — ответил Майлз, подходя ближе к таинственному мужчине. Что ему было нужно? — У меня для вас послание, — сообщил он, и вместе со словами из его рта вылетели клочки дыма. — Так передайте же его, — сложил руки Эджворт в нетерпении. — Прокурор фон Карма передает привет, — сказал посланник, сделав затяжку. — Говорит, что вы скоро встретитесь. Что еще ничего не кончено, все еще впереди. Пока у прокурора фон Кармы много дел, но встреча точно будет. Это все. Загадочный мужчина развернулся и ушел, кинув окурок на землю. Майлзу показалось, что тот приземлился прямо на него, прожигая ядовитым огнем сердце; пропуская своим убийственным жаром разряды тока по телу. Ветер и звезды кружились вокруг него, стараясь успокоить, но Майлз не мог им верить. Ведь где-то в глубинах бурлящего энергией города, резвые порывы воздуха ерошили седые волосы, а синий небосвод придавал аристократичным одеждам еще более таинственный вид. Ведь где-то в глубинах бурлящего энергией города, Манфред фон Карма ждал часа расплаты… Стремясь уничтожить все счастье Эджворта.***
— Дыши, дыши. Все в порядке. Майлзу понадобилось немного времени, чтобы осознать свое положение. Рука Гамшу гладила его по спине; одеяло было откинуто к ногам; собственные ладони закрывали глаза, снова мокрые от слез. Трудно было поверить, что кошмар закончился — еще минуту назад Эджворта охватывали смертельные огни, призывающие покончить с жизнью. Но сейчас он, тяжело дыша, прижимался к плечу Ричарда. Сейчас он был в безопасности. Там, где никакие ужасы беспросветной тьмы не могли его достать. — Я-я, — его голос надломился, но он продолжил говорить. Стыдиться было нечего. — Да, в-все в порядке. Я в норме. — Вот и славно, — Гамшу оставил легкий поцелуй на его лбу. — Давай постараемся заснуть, ладно? Эджворт ответил кивком и шумным вздохом, а затем лег на мягкую подушку. Дик укрыл его одеялом. — Я люблю тебя, — вдруг сказал Майлз, и глаза Гамшу широко распахнулись. — Ты это знаешь? Дик рассмеялся, и в груди Эджворта запорхала тысяча серебристых бабочек. — Ну, Майлз, я много чего не знаю, — сказал Гамшу, убирая челку со лба Эджворта. — Но это я знаю точно. Ровно так же я знаю, что всегда любил и буду любить тебя. И что я останусь рядом с тобой несмотря ни на что. — Так ли это? — Ну же, Майлз, не делай такое грустное лицо. Я и сам начинаю грустить. Нас ничего не разлучало уже пять лет, а за эти пять лет… Много что могло нас разлучить. — Полагаю, что так, — слабо улыбнулся Майлз, и Дик улыбнулся в ответ. — Кстати, — добавил Гамшу, — тебе понравился рисунок? Майлз вопросительно изогнул бровь. — Какой еще рисунок? — Ну, который в конверте был, — почесал затылок Дик. — Я просто не знал, куда еще его положить. — Я не совсем понимаю… — начал Майлз, изучая лицо Гамшу, будто мог найти там объяснение. — О чем ты? — Ай, ладно, — махнул рукой Дик и устроился поудобней. — Ты слишком сонный. Но я надеюсь, что тебе все-таки понравилось. Майлз придвинулся ближе и положил голову на грудь Гамшу, прислушиваясь к ритму его сердца, полного любви. Любви, которая, как утверждал Дик, никогда не иссякнет; но ведь эту бесконечную нить мог оборвать кое-кто другой. Внезапная и непрошенная мысль заставила Эджворта прижаться к родному телу сильнее. Дик тихо усмехнулся: — Не переживай, Майлз. Все хорошо. И все на самом деле было хорошо — но могло ли так продолжаться вечно?