Инструкция о том, как быть настоящим гномом

      «Берегись скверны!» — стучит набатом в голове. Они говорят, быть Серым Стражем — это раз и навсегда. Эдвина не боится смерти, ее только что спасли от бесславной, безвестной гибели на Глубинных тропах, но она попадает из огня да в полымя; они говорят, быть Серым Стражем — отречься от своей прежней жизни, а значит, принцесса Эдвина Эдукан все равно что мертва. Они этого не говорят, но если Эдвина станет Стражем, ей не видать ни мести, ни короны.       Эдвина жива, пока жива надежда.       Они говорят, скверна меняет тело. Проболтались спьяну, дураки. Эдвина предпочла бы умереть своей смертью в преклонном возрасте; и они говорят, тот, в чьем теле скверна, не может иметь детей, а как на престоле может быть тот, кто не способен продолжить род? Эдвина слышит что-то про Посвящение; у нее нехорошее предчувствие, и действовать надо быстро, потому что интуиция никогда ее не обманывает. Она, конечно, безмерно благодарна Дункану, но одной благодарностью сыт не будешь; научившись существовать в Верхнем мире, бывшая принцесса под покровом ночи сбегает из лагеря Стражей со всех ног. У нее есть меч, немного хлеба, кое-какие знания об устройстве великого гномьего города, злость да горький опыт; больше ничего у нее нет, но с этим нехитрым запасом она собирается покорить Орзаммар.       Когда порождения тьмы вырываются наверх, Глубинные тропы пустеют. Орзаммар стоит на костях; Орзаммар и не знает, что за гадости таятся совсем рядом, в запечатанных гротах. Все происходит будто по злому колдовству: умирает король-старик, два наследника грызутся за престол, но власть над Орзаммаром, конечно же, давно схвачена, и не ими. По указке Харроумонта какие-то глупцы пробираются в логово Хартии и убивают Джарвию, главу преступников. Эдвина смеется: ну наконец-то, давно пора. Они как будто бы не знают, что глава Хартии смертен, а Хартия вечна; или просто очень хорошо притворяются.       Решающий час близко. Харроумонт проигрывает, потому что кристально честен. Белен проигрывает, потому что время не на его стороне. За год, прошедший со дня изгнания Эдвины, она успела сделать многое. Сидя на ящике с контрабандой, она приказывает головорезам из Хартии доставить к ней… да хоть бы вон ту рыжую лучницу. Доставить живой и ждать.       Пока оболтусы-наземники рыщут по Городу в поисках пропавшей подруги, Эдвина приобщается к приятному обществу орлесианского барда. Лелиана оказывается понятливой, такой понятливой, что каждый разговор с ней — как теплая ванна после кровавой битвы на морозе. Когда маленькая, но вооруженная компания вламывается в укрытие Эдвины, Лелиана машет рукой: не стреляй.       Наверху — Мор. Эдвина начинает переговоры. К услугам Стражей она предлагает всю мощь Орзаммара, подкрепленную неудержимой силой торгового подполья. Эдвина замахивается на великое свершение — объединить игрушечный Орзаммар, с кастами и этими болтливыми деширами, и Орзаммар настоящий, великую торговую империю. Ей для этого не хватает одной маленькой детальки — короны.       Наземник-Страж соглашается; или же делает вид, что соглашается. Эдвина ожидает предательства, но он не предает. Впечатлен, наверное. И все же: Эдвина в шаге от трона, но он — несбыточная мечта; Ассамблея отказывается видеть на троне изгнанницу, пусть ее поддерживают хоть сами Совершенные. Эдвина хмурится и кусает губы. Она могла бы прямо сейчас сжечь Алмазные залы и перерезать тех, кто откажется считать ее королевой, но — нельзя. Ради Орзаммара — нельзя. Во время Мора — нельзя. Сейчас нужен мир и покой.       Она уходит наверх, чтобы однажды вернуться.       Серых стражей Ферелдена больше нет, и Эдвина чувствует какую-то неотвязную тоску… не муки ли совести? Она только и делает, что ворчит и вздыхает: этих недоумков постоянно чему-то надо учить: Кусланда — торговаться, точить меч и молчать в тряпочку о своем происхождении, Алистера — отвечать «нет», когда просят, и обращаться с девушками. Это ли прославленный Орден?       — Как будто сама сделала бы лучше, — раздраженно отвечает Алистер.       И все-таки Эдвина доходит с ними до самого конца. Не раз и не два меч порождения тьмы оказывается у ее глотки; она начинает бояться смерти, потому что теперь ей есть что терять. Ночами она пишет деловые письма, а в городах получает от темных личностей ответы. Тон ответов становится все более уважительным.       — Она похожа на огромную подземную паучиху, ну, которые в тейгах водятся, — признается однажды Алистер Кусланду, когда ему кажется, что никто не подслушивает. — Сидит и плетет сеть.       Кусланд, в общем-то, юноша неплохой. Однажды он даже помогает Эдвине в одном щекотливом деле, связанном с контрабандой, и получает в награду красивый клинок, уважение гномьей принцессы и один поцелуй. В самую страшную, самую долгую ночь, проведенную в Редклиффе, Эдвина под открытым небом пьет эль с гномьими отрядами, и те, вдохновленные ее присутствием, объявляют ее королевой гномов-на-поверхности. Кусланд рассказывает, что кто-то из Стражей должен умереть. Он, конечно, что-то недоговаривает, но Эдвина все равно упрашивает его не умирать: ведь он так ждет от нее этой мольбы.       Эдвина исчезает сразу после коронации: надоедает видеть пафосные счастливые рожи. Не меньше часа она проводит у закрытой двери, за которой принц-консорт Кусланд мило болтает со своей королевой; никто не прощается с Эдвиной, и она уходит.       В Киркволл ее заносит одно дельце касательно взаимодействия с Торговой гильдией. Это все неправда, что гильдия — официальная верхушка Хартии, это все орзаммарское вранье; но правда, однако, заключается в том, что две организации связаны теснее, чем им хотелось бы. Едва Эдвина сходит с корабля на берег, как слышит что-то про Глубинные тропы. Весь Киркволл про них болтает. «Интересно, — хмыкает она, — они хотя бы раз в жизни видели Глубинные тропы? Не на картинке, я имею в виду». И она отправляется совершить знакомство.       Торговый принц Варрик мил и очарователен, а торговый король Бартранд похож на нажье дерьмо. Однажды, много лет спустя, когда станет ясно, чего стоит один и чего — другой, Эдвина еще про это вспомнит. Бартранд, едва услышав слово «Хартия», гонит ее взашей. «Тварь лицемерная», — мстительно думает Эдвина, пока мерит шагами комнату Варрика.       — Назови мне три причины, по которым тебя должны взять в экспедицию, — Варрик угощает ее вином.       — Мои деньги, мой опыт путешествий на Глубинных тропах, — Эдвина загибает пальцы, — и моя потрясающая харизма.       Варрик кивает:       — Принято.       Эдвина не любит, когда гномы совершают важные дела без ее живого участия, а Бартранд не любит Эдвину. В экспедиции она приторговывает лириумными зельями из-под полы и дает Бартранду в глаз, когда осознает, что тот оставил родного брата умирать в запертом тейге. Она умоляет предков принять Варрика, хоть он и наземник; себя саму она наземницей не считает. Бартранд ищет повод оставить и ее где-нибудь в клетке на растерзание порождениям тьмы, но опасается, что в экспедиции найдутся подручные Эдвины. Эдвине очень хочется уйти, пока ей за лишнюю болтовню не подложили отраву в похлебку, но вокруг нее — бесконечные подземные туннели, кишащие порождениями тьмы, а она хорошо помнит, как выглядит смерть от скверны. Она молчит, дав себе зарок, что Бартранд от того, что совершил, так просто не отделается.       Сама судьба задает Бартранду неплохую трепку: он опорочен, осмеян, да вдобавок лишается власти над гильдией. Варрик приглашает Эдвину праздновать успешное окончание экспедиции.       — Возвращайся в Киркволл почаще, — приглашает он. Хоук, слегка раскрасневшийся от вина и с заметно кружащейся головой, подсаживается к Эдвине:       — Какие симпатичные женщины водятся на Глубинных тропах…       — Никаких больше Глубинных троп, — отрезает Эдвина, — тем более с Бартрандом. Я отправляюсь в Орзаммар, и постарайтесь тем временем не разрушить ваш город до основания.       Она знает, что вернется.       Почему-то каждый раз, когда она возвращается в Киркволл, там происходит что-то из ряда вон выходящее; или этот город так живет из года в год? То кунари, то маги и храмовники, а улаживать все должны почему-то Варрик и Хоук. Последний раз Эдвина оказывается в Киркволле, когда город лежит в руинах. На руинах кипит жизнь; капитан городской стражи лично руководит восстановлением зданий.       — Мы здесь больше не рады гостям, — говорит Авелин. Принцесса Хартии ей хорошо знакома. Эдвина пожимает плечами:       — А что, когда-то были рады?       Она навещает Варрика; тот больше не весел и даже не говорлив.       — Один сумасшедший принц обещает, что не оставит от города камня на камне, — рассказывает он. — Кажется, нас за что-то проклял Создатель.       Он чем-то раздражен и постоянно отводит взгляд. От Авелин Эдвина узнает, что Варрика несколько дней подряд навещали вооруженные люди под командованием женщины с орлесианским говором. Эдвина знает, что настали темные времена.       — Я больше не вернусь в Киркволл, — говорит она. Варрик цокает языком:       — Хотел бы я тоже не возвращаться.       В порыве нежности Эдвина признается:       — Торговый принц Варрик Тетрас, хоть ты и наземник, да вдобавок редкий хитрец, я не знаю никого благороднее тебя, — она давно хотела это сказать и теперь широко улыбается. — Знаешь, тебе была бы к лицу корона Орзаммара.       — Засунь эту свою корону себе куда-нибудь, — устало советует Варрик. — Все эти короны годятся только на то, чтобы выпячивать грудь перед зеркалом. Власть — это смерть.       Эдвина держит слово и не возвращается.       В следующий раз она встречает Варрика в Скайхолде. Получив от него письмо, Эдвина долго нюхает его, сверяет почерк, но все-таки отправляется в путь. В Скайхолде все почему-то норовят у нее что-то купить.       — Я сказал им, что ты представитель Торговой гильдии, — Варрик разводит руками. — Думаю, правда бы их немного огорошила.       — Ты мог бы сказать, что я принцесса Орзаммара, каковой и являюсь, — заносчиво говорит Эдвина. Варрик пропускает это мимо ушей. — Итак, тебе нужна помощь. Какого рода?       — Инквизиции нужны люди, — отвечает Варрик, — и гномы тоже. Нужны свои люди в разных… местах. Шпионы, короче говоря. Иметь шпионов в Хартии не так уж и плохо, верно? Это было бы полезно.       — И вот ты снова работаешь на благо всего мира, — подводит итог Эдвина. Варрик смеется:       — Верно подмечено. Я познакомлю тебя с Левой рукой Верховной Жрицы. Она… хорошо разбирается в шпионаже. Думаю, вы поладите.       Вслед за Варриком Эдвина поднимается по ступенькам Скайхолда. Советница Инквизитора ждет ее, склонившись над картой. Эдвина отдергивает полог у входа; советница поднимает голову, и Эдвина вдруг узнает…       — Лелиана?..       — Рада приветствовать вас, Ваше Высочество, — дружелюбно говорит советница. — Надеюсь, наше сотрудничество будет столь же плодотворным, что и… в прошлый раз.       Эдвина теряет бдительность. Когда Верхний мир полыхает огнем войны, а Орзаммар, замкнувшись в своей ракушке, привыкает к спокойствию, приходит долгожданный час нападения; но на этот раз время не помогает Эдвине. Пока она, тихо сидя в Пыльном городе, доплетает сеть, в которую должны попасться деширы во главе с королем, драгоценный младший брат проводит контратаку. На пороге Эдвины умирает посланник, прижимая к груди письмо с печатью наместника Киркволла:       «В память о нашей старой дружбе считаю своим долгом предупредить:       Белен знает о твоих планах. БЕГИ»       Тайные выходы из нового логова Хартии обрушены несколькими точными взрывами: это предательство изнутри. На глазах Эдвины одни из ее сторонников режут других. Дверь выбита мощным огненным шаром: наемники выкуривают лисицу из норы. Лисица умудряется проскочить — только потому, что, послушавшись письма, эту ночь провела без сна у основного выхода. Ей вслед летят проклятия и заклятия. Она бегом пересекает Пыльный город, не оборачиваясь и ни на кого больше не надеясь, кроме себя; Общинные залы остаются позади, но выход на поверхность перекрыт отрядом Белена, а значит, значит…       — С дороги, я приказываю!       …остаются только Глубинные тропы. Охрана шахт бросается врассыпную, даже не понимая, кто приказывает и зачем. Здесь тоже есть ее сторонники: они открывают двери, закупоривающие последний возможный выход. Многие из тех гномов, кто приводит в движение лебедки механизма, гибнут под стрелами и заклинаниями. Эдвина умудряется улизнуть; она одна. Перед ней — паутина туннелей; она еще помнит входы и выходы, она еще может ориентироваться без карты, но намеренно сворачивает с дороги в неизведанные окрестности. Белен не будет искать ее здесь: соваться в одиночестве на Глубинные тропы — самоубийство, долго Эдвина не протянет. Хотя… в прошлый раз протянула.       Эдвина еле волочит ноги, но смеется. Все это уже было. Может быть, ей подвернется отряд Стражей и командир как раз будет озабочен поиском новых рекрутов? Нет! Эдвина знает, что снова сбежит. Пока еще не все потеряно; а если есть что терять, то умирать не хочется. Теперь Эдвина знает, что такое Посвящение, и никогда на это не согласится.       Она слышала, что говорили Стражи, когда скверна пела. Еще тогда, много-много лет назад, она была уверена, что умрет именно от скверны. Эдвина перехватывает поудобнее меч и пытается восстановить в голове карту ближайших к Орзаммару Глубинных троп, но эти проходы ей незнакомы. В глубине, без карт, без съестных припасов, с чистой кровью, одна. Варрик должен был бы написать:       БЕГИ И БЕРЕГИСЬ СКВЕРНЫ       Она выживает неделю, питаясь поджаренным мясом нагов и грибами. Она топчется на одном месте: вернуться к шахтам Орзаммара — смерть от клинков, ее там ждут; идти вперед — смерть от голода, там не водится ничего, что не было бы заражено скверной. Она медлит. Вечером выходного дня — она помнит, что это выходной, потому что упрямо считает дни, — пять крикунов атакуют из тени. С остервенением размахивая мечом, Эдвина убивает всех пятерых. На плече остается след от грязных когтей, разорвавший плотное кожаное облачение. Интуиция говорит ей: гибель пришла. Эдвина безучастно смотрит на рану: царапина царапиной, но она смертельна.       Ей почти что радостно: теперь она может чувствовать. Слабый звон стоит в ушах: шум откуда-то… Если подойти к тому повороту, звон становится ощутимее. Эдвина еще может идти, и, пока может, весело бросается туда, где, как ей кажется, столпились порождения тьмы. Наверное, с такой радостью в бой идет Легион Мертвых: когда смерть так близко, уже ничего не страшно, ничего не хочется, кроме как утащить за собой побольше врагов.       Скверна поет в крови. Перед глазами все застлано кровавой дымной пеленой; еще не пришла агония, уже наступила слабость. Стучит за висками; за ушами набухли узлы. Собственные ноги тяжелы, будто на них свинцовые гири. Эдвина садится отдохнуть, зная, что уже не встанет, но сквозь зарево, охватившее весь мир перед глазами, с усилием различает человеческие силуэты. Они отличаются от порождений тьмы не движениями и не лицами, а цветом. В подземном мире нет ничего, что было бы серо-синим.       — Командор, здесь раненая гномка! — незнакомый испуганный голос втыкается, как нож в плоть, в мерное пение, идущее изнутри.       — Скверна?..       — Да, дело скверно.       — Отойди, я посмотрю, — Командор склоняется над Эдвиной, и та, вглядевшись сквозь пелену, испытывает вдруг то чувство прошивающей все тело молнии, какое ощутила однажды, встретив в Скайхолде Лелиану. Ей кажется, это ироничный злой рок приходит за ней, и она отшатывается. Она хотела бы надеяться на любую смерть, но только не на такую; она узнала Командора, и ей вовсе не хочется умирать у него на руках. — Ого. Ну что, доигралась? Второй раз вышвырнули?..       — Убери руки, — сквозь зубы цедит Эдвина, — убери руки, принц людей, и оставь меня умереть.       — Чего ты бормочешь? — Алистер поднимается и оборачивается отдать приказ, и в ту секунду, когда он не смотрит на Эдвину, той хочется волком завыть. — Отнесем ее в лагерь. У нас еще есть фляжка с… этим пойлом…       — Есть, Командор.       — Ни за что, — бормочет Эдвина. Второй раз ей предлагают жидкую смерть, и теперь у нее нет выбора. Смирившись со своей судьбой — пусть делают с ней что хотят! — она пытается подняться, точь-в-точь ягненок с трясущимися ножками, идущий на заклание. Алистер поднимает ее на руки, и она не вырывается. Поболтав немного ногами, оторвавшимися от земли, Эдвина чувствует, что теперь-то ей хорошо.       — Ничего ж себе тяжелая, — вслух размышляет Алистер, перехватывая ее поудобнее. Эдвина ни о чем не думает: в голове и так слишком много иголок. Туман перед глазами на время рассеивается, как будто, отступив, копится для того, чтобы нахлынуть вновь. Эдвина обхватывает обеими руками старого друга за шею; круг вот-вот замкнется. У нее снова ничего не осталось — только меч, два глубинных гриба в кармане, кое-какие знания о том, как на самом деле устроены неигрушечные Верхний и Нижний миры, да горький опыт; нет даже злости. Она склоняет голову поближе к Алистеру:       — Милый, хороший… настоящий король Ферелдена…       — Скверна еще не взяла тебя, — замечает Командор, — а ты уже бредишь.       — Дурак этот Кусланд, — продолжает Эдвина, ничего не слыша, — ну какой из него король? Только и знает, что кушать сладости да мечом махать.       Алистер невесело смеется:       — Я бы делал то же самое.       — Нет, — Эдвина чуть мотает головой и прижимается ближе, — это все не главное. Он не знает, что главное. Главное — не корона, а сердце…       — Скажи это Белену, а?       Эдвина молчит. Все, что она делала в жизни, ей кажется вдруг не таким и не тем. Интуиция ее никогда не подводила, а это значит, она умрет от скверны.       — Не закрывай глаза, — звучит голос над ухом. Как гвоздь, забитый в мягкое дерево. Как винт. — Эй! Открой глаза! Ты не умрешь, ты сильная. Эй, хватит!       Эдвина и сама знает, что ей, достопочтенной орзаммарской принцессе, умирать на руках у человека — верх неприличия. Но отныне все правила приличия сглажены.       — Я уже говорила тебе, какой ты…       — Заткнись.       Эдвине представляет свое безжизненное тело с открытым ртом и закатившимися глазами на руках у Алистера, и ей вовсе не хочется, чтобы это стало его последним воспоминанием о ней. В ушах будто колокольчики, тысячи мелких колокольчиков, и ее меч, наверное, где-то бросили, и грибы из кармана выпали, но все-таки что-то да осталось, что-то, что заставляет свернуться клубочком и мерно дышать. Чужие руки подносят флягу к ее губам.       — Пей, — говорит Командор, — то есть, ради вящего блага да отдайся же скверне, — и Эдвина, крепко зажмурившись, делает глоток, спустя пятнадцать лет замыкая круг.