Все тлен

Последние несколько дней наша семья жила, что называется — «на чемоданах». Во владении Шваген-Вагенс находится большое количество разного рода недвижимости, однако жили на постоянной основе мы только в двух местах — в родовом поместье, спрятанном довольно далеко от посторонних глаз, и «красном» особняке на улице Шолд, в том самом городе, где проходила моя юность. Он открывал нам свои двери с первым снегом: родители были отчего-то уверены, что встречать Рождество посреди леса и, спрятанным под белоснежным покрывалом, полем — недопустимо. Будто нам нужны гости, украшенные улочки, автомобильные гудки, светские новогодние вечера и праздничная городская атмосфера. Брат и сестра и впрямь присоединялись к шумным молодежным компаниям, за считанные дни восстанавливали чуть ослабевшие дружеские связи со сверстниками — я всегда оставался один, смутно ощущая смену места жительства. Я никогда не любил этот город, и даже прогулки по его элитным улочкам были мне противны. Однако в этом году переезд не был связан с новогодними праздниками. Поместье готовили к свадебному торжеству, а «красный» особняк на улице Шолд — к скорой смене хозяина. К следующей весне дом окончательно перейдет во владение Хельги и Пауля, с трудом вмещая внушительные амбиции сестрицы, и каждый день, давая понять молодому мужу, за чей счет он влечет свое жалкое существование. Впрочем, Пауль вряд ли воспримет столь дорогой подарок как намек на личную несостоятельность: он всегда был добрым малым, но до крайности узколобым. Прекрасная заготовка для верного мужа и добродетельного отца. Прислуга выносила мебель из давно пустующих комнат, отец не отрывался от важных бумаг даже во время поездки, Хельга носилась по свадебным салонам с подругами, регулярно делая маменьке нервы, мы с Бастианом вновь были предоставлены сами себе. Ты испытывал новые и новые прелести своего внезапного рокового увлечения: любовь, ограненная чужой праздной поверхностной музыкой, сигаретным дымом и холодным осенним дождем, тебя мучила. Душила, как свежий пчелиный укус. И ты метался из комнаты в комнату — из крайности в крайность. Мне нравилось, что по твоему лицу всегда можно было угадать твои чувства — ты не умел притворяться, и не видел в этом смысла. Ты сам того не замечая, разделил со мной тяжкий крест любви. Любви, которой, как мне казалось, в жизни не перепадет ни грамма. Уж слишком далек я был от прекрасного пола, да и от жизни вообще. Да, я был тенью семьи Шваген-Вагенс, тенью, что не могла и не хотела принять какой-то осязаемый облик. Пусть Пауль — дурак, но он материя, а семнадцатилетний призрак, сущность, фамильный дух, у которого не хватало смелости переступить порог родительского дома и пугать прохожих осенней ночью, даже на Хэллоуин. А ты достойный сын своих родителей, Бастиан Шваген-Вагенс, даже с разбитым носом и отобранными правами, навеселе. Уж если и быть тенью в этом мире, то твоей. По своему обыкновению девочки в четырнадцать лет редко бывают красивыми, однако крошке Мари Браун это удавалось. Растерянно хлопая красными от слез глазами, нервно наматывая на палец кончик золотистых кудрявых волос, она переводила взгляд с моего лица на мрачную улицу. Мари была в столь подавленном состоянии, в связи с призывом старшего брата на фронт, что я, делая ей честь, поделился опасениями насчет глупой влюбленности Бастиана. Сказал, что нуждаюсь в ее совете, и не только из жалости, довольно тяжело вынашивать мрачные мысли одному. Не знаю, постыдилась ли Мари собственных слез, испугалась ли моего неожиданного откровения, или моя просьба действительно согрела ее душу, но она затихла и принялась думать, как взрослая. — Ах если бы можно было на нее посмотреть, Густав… — Согласен, но обычную аферистку, брат раскусил бы раньше меня, — Я вздохнул, — Тут другое! Если между ними действительно такое огромное светлое чувство, то Басти погиб и его музыкальная карьера тоже! Они будут разъезжать по миру, питаться в закусочных, носить разноцветную одежду и писать песни, и это еще малая беда. Ведь эта женщина может оказаться настоящим чудовищем, мир так жесток… — Ты судишь мир по криминальным сводкам… — Возразила девочка. — И правильно делаю! Я не завидую его глупой свободе, лишь хочу уберечь. — Я даже нахмурился. — Я ничего плохого о тебе и не подумала, — Мария отвела взгляд, — Вы ведь всегда были так дружны с братом, делили вместе горести и радости, буквально были одним целым. И вот пришло время, и Бастиан решился разрушить ваш детский союз, тебе не по себе, я понимаю. Старший брат заменял тебе глаза и уши во внешнем мире, а любовь он выбрал без твоего одобрения. Ты встретишь ее и успокоишься, она станет тебе сестрой, добрым другом, все вновь наладится… О, как наивно! От ее глупых слов у меня заскрипела душа, нет, я не думал о женщине брата в подобном ключе, но слова Мари вселили в меня новую светлую надежду, по крайней мере на то, что мною сейчас движет, не зависть и обида, а братская любовь. Мне нравится дружба с Мари, она поднимает настроение. — Ты идеализируешь мой характер, это свойственно влюбленным женщинам! — Я засмеялся, внимательно глядя ей в лицо, о, каким злым я бываю иногда. — Неет. — Девочка рассеяно улыбнулась, — А вот и Басти уезжает, — Голубой отцовский Форд с разбитым бампером действительно сдвинулся с места и, мигая фарами, полетел вдоль улицы, — Придет время и он приведет эту женщину в вашу семью, и ты полюбишь ее, всем сердцем полюбишь, Густав. Но пока, дай ему возможность нарадоваться своему чувству в одиночестве. Я нацепил злую улыбку, провожая машину взглядом, бледные губы Мари шептали обращенные ко мне слова, как мантру. — Я не хочу ждать. Спустя пару часов, проводив гостей после затянувшегося ужина, Густав откроет окно, наслаждаясь пьянящей ночной свежестью. С особым чувством читая вечернюю молитву, он укроет плюшевого мишку одеялом, думая о своем. Он слишком давно променял внешний мир на удивительную семейную гармонию, на свой маленький домашний рай. И Густав сделал правильный выбор! Почему же Бастиан не хочет взять пример с младшего брата, и так же, однажды, свихнуться в четырех стенах? Что люди ищут в этой холодной сырости, в этой гадкой свободе, в этом глупом хламе? Дом — вот, что превыше всего. И если Себастиан, по слабости духа человеческого, позабыл об этом, он готов напомнить. Густав Шваген-Вагенс, маленький белокурый мальчик, что вздрагивает при малейшем шорохе, отправляется на поиски брата. Скудный спектр человеческих эмоций и мироощущений вернулся к Би вместе со звериным голодом. Жадно пережевывая остатки красноватой кашеобразной жижи, девушка подавляет внезапно настигшие ее позывы рвоты и откладывает пустую банку консервированной фасоли в сторону. Гадость. Бьянка сплевывает сгусток желтой слюны в раковину, вздыхает, облизывает сухие губы коротким собачьим языком, мутное оконное стекло с трудом отражает ее широкий бледный силуэт. И даже при таком освещении отчетливо виден ярко-красный след от недавно лопнувшего в глазу сосуда. Руки непривычно тяжелы после долгой бессонной ночи и незаурядного трудового дня, ноги онемели, увесистая рыжая голова грозится сорваться вниз с тонкой девичьей шеи и покатиться по комнате, сметая спутанными локонами сор с давно немытого кухонного пола. Забавное зрелище. Обессиленное, потерявшее последние жизненные соки тело бунтует, ничего — Бьянка сумеет вновь подчинить его своей воле. Ее усталый мрачный взгляд неожиданно замечает циферблат на стене, в отражении оконного секла. Вид часов регулярно заставляет переживать Би давно забытое чувство тревоги, она и запрятала их в доме в самый дальний угол, будто осознавала, что придерживаться строгого цикла времени выше ее сил, будто понимала, что уже много лет безнадежно куда-то опаздывает. Припоминая короткий телефонный разговор с Бастианом, Бьянка резко хмурится, оценивая надежность собственного обещания, значение этого смазливого кудрявого парня в ее жизни, а так же состояние изнеможенного тела. «Фиолетовый фламинго» всего в паре кварталов от ее дома, там всегда много бестолковых пьяных людей, но люди, живущие с Би под одной крышей — в разы противнее, ведь они отчего-то уверены, что имеют право вмешиваться в ее жизнь, давать свои жалкие никому не нужные советы. А Бас еще не позволяет себе такой выходки, едва ли Бьянка воспринимала его слова и чувства всерьез! Рита покачивала на руках заливающегося протяжным однообразным плачем покрасневшего от собственных слез и криков ребенка, с улыбкой, с совершенно спокойным лицом. Следы на ее шее говорили о долгой ночи, полной плотской любви. Вечно хмурая Ула вытряхивала на газету последние частички табака из карманов плотной грязной джинсы рабочего комбинезона. Девушки тащили с фабрики что могли, не брезговали и самокруткой из табака, валящегося под ноги рабочим, ползали на коленях, пряча драгоценный порошок во все щели. Бьянка вошла молча, ни на кого не глядя, опустилась на деревянный пол около старого зеркала и принялась кромсать кусок мыла в таз с холодной водой острым канцелярским ножом, широко раздвинув ноги, как мужчина. Рита рассмеялась, сама не зная чему, быстро чмокнула сынишку в лоб и обернулась к кроватке. — Эндрю, сукин сын, заткнись же уже, наконец! — Прикрикнула мамаша. — Би? Если ты не появишься на смене к восьми утра — тебя выкинут на улицу. — Серьезным тоном отметила Ула, наблюдая за тем, как рыжая девушка формирует некое подобие прически с помощью деревянного гребня и мыльной пены. — Я не шучу, они предупреждали тебя и ни раз. — Ты думаешь, ей не все равно, да? Дура! Она выйдет замуж за богача! — Торжественно произнесла Рита, хлопая ресницами и размахивая руками. — У него часы стоят дороже нашего дома! Красавец! Умница! Из приличной семьи, а какие манеры! Ах! Может быть, поделишься секретами, подруга? На какой трассе нужно стоять, чтобы подцепить двух-трех таких евреев? — Девушка наклонилась к Бьянке вплотную, та равнодушно продолжала зачесывать непослушные рыжие патлы назад. — Он немец. — Все один черт! — Разочарованно бросила Рита. Ула продолжала наблюдать за странным ритуалом ведьмы, готовящейся выйти на охоту за непослушными детьми, что обманули маму и не отправились спать вовремя. Толстый слой макияжа вовсе не делал Бьянку красавицей, но и не портил окончательно. Она просто становилась другой, грим помогал девушке лучше вжиться в образ, который Би привыкла демонстрировать публике. Если все сложится хорошо, то Бастиан Шваген-Вагенс поймает на себе страстный взгляд рыжеволосой городской гурии, и эхо разнесет его пленительный голос вместе с гитарными басами на все четыре стороны света и мир на мгновение станет чуть лучше. Счастливее. И пьяная Бьянка наверняка позволит веселому кудрявому гитаристу ласкать свое некрасивое тело до зари. И Босс не выгонит ее с работы, просто потому что это Би, просто потому что ей можно чуть больше, чем обычным людям. И так, толкаясь в потном вагоне со всякой сволочью, в колготках с затяжками, в безвкусной фиолетовой блестящей блузке и коротенькой юбочке, с безумной прической и пьяным блеском в глазах, Би спешила, заранее привязав канцелярский нож к бедру. Сегодня вновь может пролиться чья-то кровь, ведь женщина ощутила долгожданную твердость в руках. Познание требует жертв. Еще пару глав, и основная часть труда будет закончена. Бьянка просто не может собой не гордиться. Земля должна начать гореть под ее ногами, будьте уверены, Би выдержит самые резкие перепады температуры. Пусть ее вырвет в туалете, еще до встречи с Бастианом. Дешевая помада размажется по горячим щекам, и красивый кудрявый бас-гитарист будет целовать ее пылающее лицо, не обращая внимания на странным кислый привкус на губах. Пусть Би поглотит толпа, и каждый второй наглец проведет рукой по ее заднице, женщина будет улыбаться, но не задорному лепету Басти и случайным ласкам, а каким-то своим страшным мыслям. Он станет долго говорить об аккордах и фестивале в соседнем городе, оставит на ее шее огромное красное пятно от внезапно-нахлынувшего приступа страсти, и только тогда Би вздрогнет, зашипит, как кошка и вмажет Бастиану крепкую пощечину. Пошатываясь и ни на кого не глядя, морщась от громкой музыки, Бьянка уйдет в пустующую гримерную. Забившись в самый дальний угол, с трудом собираясь с мыслями, женщина сбросит блестящую блузку с плеч, инстинктивно ощупывая свежий синяк на шее. Жидкие сухие рыжие волосы лягут на ее голую грудь, тело сожмется вдвое. Шум в голове утихнет, и только тогда Би сможет вздохнуть спокойно. Обычно здесь шныряет толпа народу, а сегодня блаженная тишина и мрак, лишь табачный перегар и громкий смех за дверями не дают забыться окончательно. Бьянка не помнила точно, сколько она просидела в состоянии полного оцепенения, что отдаленно напоминает сон после бутылки дешевого виски. Медленно открывая глаза и бесшумно поднимая голову, женщина замерла, с трудом фокусируя взгляд на незнакомой фигуре. Очень красивое, тоненькое, белокурое юное создание. Юноша в светлых одеждах, делающий неуверенный шаг вперед, испуганно оглядывая размалеванные стены, кучи разноцветных костюмов, музыкальные инструменты, бутылки и прочий хлам. Знаете, с такими хорошенькими мордашками обычно рисуют ангелов на стенах в церкви. В нем было действительно что-то трогательное, детское, чистое, чужое. И эти бледные губы, голубые глаза, светлые волосы — слишком ненатурально, сказочно, наивно до жути. До тошноты. Так смотрит хищник на свою жертву, выжидая нужного момента, чтобы вонзить зубы в теплую свежую плоть, не торопясь, наслаждаясь каждым моментом. Бьянка осматривала мальчишку, как рентгеновский луч, подмечала повороты шеи, изгибы пальцев, движения зрачков, дыхание и… Заметил! О, сколько страха в этих голубых глазах, немой диалог между хищником и жертвой поистине живописен. Густав замирает, не веря собственной смелой фантазии, что превращалась в реальность с чудовищной быстротой. Два черных блестящих огонька выдавали силуэт маленькой полуобнаженной женщины, бесстыдно распустившей длинные крашеные мертвые волосы и нацепившей яркую безумную улыбку. Он пойман в страшную ловушку, ему не спастись. Бьянка бесшумно приподнимается с места и делает пару осторожных шагов, предварительно вытянув руку перед собой. Густав дрожит, но как бы повинуясь ее смелому взгляду, не смеет отойти в сторону или вымолвить хоть слово. Живот сводит острая юношеская боль, пульс учащается, в горле пересыхает. Бьянка лишь провела холодной грубой ладонью по его подбородку, ей чужда ласка, как и красота, но такое личико жалко портить канцелярским ножом. Блондин, как бы опомнившись, делает шаг назад, лицо горит, как после ожога. Косые лучи лунного света как раз пали на ее обнаженную грудь из-за открытой двери. — Чего дрожишь? Бабу голую никогда не видел? — Прозвучал во тьме хриплый прокуренный голос. Густав замялся, не найдя, что ответить. — Я ищу своего брата… Он бас-гитарист. Себастиан Шваген-Вагенс, вы его знаете? — Знаю, знаю, хорошо знаю… — Нехотя бросила Би, не торопясь, застегивая пуговицы на блузке, — Так значит, ты Шваген-Вагенс младшенький? — М-меня зовут Густав. — Холодно вставил блондин. — Я это запомню. — Женщина сверкнула глазами. Дверь со скрипом открылась, осветив их обоих потоками искусственного, едва ли не циркового света, на лице виновато-улыбающегося Басти легкая растерянность сменилась настоящим шоком, а затем гневом. — Густав?! Что ты здесь делаешь?! — Парень больно схватил брата за руку, — Ты что следил за мной, да?! — Не злись, я просто хотел знать, куда ты каждую ночь уходишь из дома… — Как ты меня нашел?! — Да ты ведь сам объяснил, — Густав растерянно захлопал глазами, — Мимо строящегося дома, похожего на личинку от замка, башни, напоминающей скрепку. — Довольно! — Бастиан резко выдохнул и выпустил Густи из мертвой хватки, — Погулял по ночному городу? Увидел, что хотел? Доктор Ганс будет впечатлен твоими приключениями! Попробуй только расскажи об увиденном родителям! — Ма-альчики. — Весело протянула Би, мелькая в дверном проеме, — Не ссорьтесь! Бас, гитару в зубы и дуй на сцену, публика соскучилась по твоим фальшивым нотам, я пригляжу за крошкой Густи. Отыграешь, что обещал группе и проводишь брата домой. Делов-то! — Басти… Может, уйдем отсюда сейчас? — Густав быстро переглянулся с улыбающейся Би. — Ну, уж нет! — Себастиан нахмурился, — Одного я тебя не отпущу, время не детское, да и райончик здесь так себе… И ребят я подвести не могу, еще три песни и мы уходим. Придется твоему плюшевому мишке подождать. Выше нос, Густав! Ты прошел такой путь, наслаждайся искусством. И, Би, — Кудрявый парень обернулся к маленькой рыжей женщине, — Не пугай моего младшего брата своими злыми шуточками, он не совсем здоров… — Я умею ладить с детьми, красавчик! — Весело бросила Би, хватая Густава за руку и убегая прочь из гримерки. Уже опустившись за маленький столик, вдали от сцены и шумной веселой толпы, Густав решил для себя, что Би некрасивая. Наваждением ли была необъяснимая тяга к ее маленькому неухоженному телу или инстинктом, сейчас растрепанная неопрятная и чересчур взрослая Бьянка ему не нравилась. В ней несомненно что-то было, но это «что-то» едва ли могло пересилить красоту многих юных девиц, танцующих под «Pretty woman» и пьющих дешевые коктейли. — Тебе заказать пива? Я угощаю! — Женщина улыбнулась. — Благодарю, это лишнее. — Густав осторожно окинул взглядом маленький бар, особа, сидящая напротив, казалась куда любопытнее. — Это еще почему? — Бьянка рассмеялась, — Тебе ведь есть четырнадцать? — Мне семнадцать. — Еще лучше, этот возраст не смутил бы и Мефистофеля! — Женщина зажгла сигарету, заказывая кофе. — Импонируете Гете? — Нет, не импонирую, но уважаю. — Затяжка, — Дань уважения сестрам-ведьмам он отдал, хоть и неполную. — Полагаете, что напишете лучше? — Прямой спокойный взгляд. Раздались уверенные гитарные басы, зал наполнила громкая джазовая композиция. Бьянка и Густав молчали. — Как ты понял, что я пишу книгу? — Угадал. Это несложно. — Густав поморщился от сигаретного дыма, — Сейчас каждый второй норовит оставить след в искусстве, думаю именно поэтому американское правительство и отправляет солдат на войну. Бумага кончается, печатать все, что пишут. — Забавно, на похоронки ее не жалеют. — Вы злая. — Спокойно бросил Густав. — Я честная. — С обидой возразила Бьянка. — Ты танцуешь? Густав округлил глаза, испуганно мотая головой из стороны в сторону. — Да ладно, будет весело. — Рука Бьянки соскользнула с плеча блондина вниз к спине, — Я тебя не обижу. Обещаю… Тело твое я буду беречь, как солдат обрубленный войной, ненужный, ничей, бережет свою… — Единственную ногу?*

"Pretty woman, yeah, yeah, yeah Pretty woman, look my way Pretty woman, say you'll stay with me.."**

— Хочешь, я заберу тебя? — Черные глаза Бьянки застыли на бледном личике Густи. — Что значит «заберешь»? — Серьезно спросил блондин. — А то и значит… Будешь моим, один единственный, я покажу тебе «Теорию зла», разрешу оставить плюшевого мишку, убивать бабочек. Можешь взять скрипку, даже в церковь ходить, я не заревную. — Осторожный поцелуй в щеку, Би пришлось встать на цыпочки. — С чего такое щедрое предложение? — Густав усмехнулся. — Нравишься мне, есть в тебе что-то кровавое, где-то глубоко внутри. — Ничего не выйдет. Мой брат влюблен в тебя. — Блондин покосился на сцену, это всего лишь игра. Нужно подыграть этой ненормальной. — А тебя это смущает? — Странно, что тебя это не смущает. — Густав отстранился посреди танца, оставив Би в полном недоумении. — Разве тебе не душно в родительском доме, разве не хочется взглянуть на реальный мир?.. — Бьянка обиженно выпятила губу, крутя перед собой чашку кофе, — Жаль, очень жаль! Ты дурак, Густав… Я может быть тебя еще лишь только раз позову с собой, и больше никогда! Женщина провела фиолетовым языком по белоснежной чашечке, слизывая каплю кофе. Густав инстинктивно сглотнул. Этот хищный жест означал прямую угрозу, с каким же дьяволом связался Бастиан! — Забирай своего придурка-брата и не приводи больше! — С чувством бросила Бьянка, уже стоя на улице, в куртке старшего Шваген-Вагенса. — Еще умолять меня будешь, чтобы его привел! — Бастиан быстро поцеловал женщину в губы и рассмеялся, — Он славный малый, только зашуганный, ему подрасти надо. Прости еще раз за… — Заткнись. Хорошей дороги! — Бьянка усмехнулась, швыряя куртку брюнету в лицо. Бастиан блаженно улыбнулся, садясь за руль отцовской машины, смущенный Густав уже был внутри. — Думаю, впечатлений тебе до свадьбы Хельги достаточно! Понравилась наша музыка? — Нет, не понравилась. — Хмуро отрезал Густи. — Ну и осел!.. А ты легко отделался сегодня! Не смей больше шпионить за людьми и шляться по ночам, это подрывает авторитет всей семьи. — Подмигнул, завел машину. — Ты меня все еще любишь? — Больше всех на свете, брат. — И не обидишься, если я скажу, что она однажды убьет тебя, Басти? — Густав бросил осторожный взгляд на Себастиана. — Обижусь, но прощу! Я ведь все равно женюсь на ней, Густав. Тебе придется принять ее… — Басти внимательно смотрел на дорогу. — Мне об этом сегодня уже сказал один человек… Что я ее полюблю, как сестру. — Вот и умница! — Зевает. Себастиан рухнет на свою кровать без сил, не снимая даже куртки и тяжелых грязных ботинок. Густав заботливо накроет его одеялом и станет бродить по комнате в одиночестве. Этой ночью он не уснет.