Все тлен

Маленькие собаки с интересом обнюхивали друг друга. Мопс Гюго хвалился своими однокомнатными владениями и болонка в клетчатом жилете, по имени Каштан, имитировала восторг. Кажется, у немецких аристократов даже собаки манерные. Ее хозяин удобно устроился в кресле, держа трость при себе и глотая дешевое светлое баночное пиво, закинув пиджак на спинку стула. В нем точно был страшный гибрид светского человека и простого парня из рабочего народа. Это настораживало вдвойне, ведь Вален мог использовать совершенно разные методы из своего арсенала, он легко располагал людей к общению. Арчи далеко не первый человек, кого пугала фатальная незавершенность в портрете Валена. Будто всемогущий художник принял его за лицо неважное, фоновое, комическое и ограничился двумя-тремя грубыми мазками. Его нельзя было назвать откровенно уродливым, но оно было нечеловеческим, карикатурно-мультяшным, жутко изменчивым. Его мать, Хельга Шваген-Вагенс, одна из красивейших женщин своего времени; отец ни рыба ни мясо, но этот субъект явно обижен природой. Лицо непонятного возраста, национальности и социально статуса. Лицо, глядя на которое, вы далеко не сразу разберете, какого цвета глаза у мужчины, из-за их рыбьей формы. А они были угольно-черными, такими же, как у леденяще-прекрасной Хельги и любящей Госпожи Кэролайн. К нему нужно долго привыкать, чтобы чувствовать себя комфортно. В прочем, Вален-душка! Одна нога короче другой, тросточка, глупая балетная привычка одеваться по-клоунски. Нелепая побочная ветвь Шваген-Вагенс. Хотелось бы Арчи взглянуть на отпрысков незваного гостя. Действительно ли они такие же заготовки для мультиков или вполне реальные люди? — Значит, у «Теории Зла» роль скорее утопическая, как у Золотого руно? — Вален моргнул, слизывая пенку с пальца, — Важна не сама «Теория», а процесс ее создание? Сублимация в творчестве и… метафора попытки изменить мир через познание, вместо того, чтобы жить нормальной жизнью, растить детей, работать и т.п?.. А в прочем, все их старания тоже поглотит тлен. — Хе! Мне бы хотелось такого читателя, как вы! — Арчи с аппетитом хлебал свежий суп, — Вы меня извините за. — Мужчина обвел взглядом неубранную квартиру, гость сделал тоже самое, недоумевая, — Я несколько… Увлекся книгой. Кстати, передайте вашей жене, что она спасла человека от голодной смерти! Кажется, больше месяца нормальной еды не видел, а тут… Так вкусно! — Я предвидел это, — Вален улыбнулся, — Когда я писал последний сценарий для театра, совершенно забыл о еде. Но моя Кенди… Кенди она, золото. Мне интересна ваша книга, Лейтенант. Родители… Умерли, когда я был совсем крохой. Меня ничего не связывает с семьей дяди. С кузенами я как-то не сдружился, мне действительно не хватает каких-то элементарных сведений о предках. Я понимаю, что ваше произведение сугубо художественное, но, можно я буду иногда ссылаться на него, когда сын захочет узнать что-то о семейном дереве? Хехех, конечно, если оно меня не разочарует. Дядя Густав… Сложная персона, но к своей первой жене Бьянке он действительно относился с большой любовью. — Глоток пива, — Я получил значительную сумму денег за сценарий и теперь могу… Не работать какое-то время. Мне скучно. Я раньше никогда не разговаривал с писателями о их произведениях, вот так вот.  — Я не пи… — Вы правы, — Вален кивнул, — Не будем забегать вперед. Зовите меня всегда, когда понадобиться помощь. Я постараюсь для вас что-нибудь сделать. Или приходите к нам на ужин. Кто знает, может быть вы однажды захотите написать и обо мне? М? — Вы напрасно сняли обувь. — Мистер Уиздом сдержанно сжал губы, — В моей квартире холодно, вы заболеете. Кажется, Густав слышал в одном из дешевых сериалов о гангстерах, что к человеку с ножом всегда обращаются на «Вы». Так значит, это правда? Как пошло… Нет, будем считать, что Мистер Уиздом просто хорошо воспитан. — На улице ужасный дождь, сэр. — Не без улыбки произнес юноша, — Мои туфли утопали в грязи, пока я шел сюда. Я не хочу испачкать ваш пол. Его светлая рубашка в крови, волосы взмокли от пота и холодного весеннего дождя. Он, может быть, перерезал сегодня всю свою семью этим ржавым канцелярским ножом. Прошелся меж трупов, наспех застегивая пиджак, наступая на черные волосы старшей сестры, как на ковер. Его, может быть, попытались остановить самые близкие люди, но никто не решился вызвать «911» и сломать мальчику жизнь навсегда. Или он, хорошо все спланировав, заранее оборвал провода в родительском доме. Мистер Уиздом всегда старался видеть в людях только хорошее, даже в тех, что врываются посреди ночи и грозятся его убить. Холодный свет бледной апрельской луны придавал квартире редактора иссини-сонный облик. Это было скромно обставленное жилище, хоть и в благополучном районе города. Еще утром домработница сняла шторы в гостиной и спальне, Уиздом с легкой усталой улыбкой воображал, как он будет засыпать, любуясь мерцанием звезд и огней их маленького провинциального города. Только теперь он внимательно смотрит на ни менее прекрасное лицо белокурого ангела. Трогательные, почти девичьи черты, искаженные ноющей болью, бессонницей и пьянящим безумием. Не зависимо от того, что случится в этих стенах в ближайшие полчаса, девственная красота юного Густава отомрет, уступая место грубой животной мужской харизме. Потому что, после произошедшего нельзя остаться таким, как прежде. Потому что, именно так взрослеют мужчины. Мистер Уиздом никогда не замечал в себе гомосексуальные, тем более педофилические наклонности, но будьте уверены, он на мгновение влюбился в это милое дитя. Крупные красные пятна на рубашке прожигали тело Густава, как кислота. Мистер Уиздом любовался юношей, что неумело, но крепко держал ржавый нож в левой руке, как утопающий может любоваться тонущим судном. Вопреки здравому смыслу. Потому что Уиздом тоже художник. И ему, черт возьми, льстит, что его пришел убить не грязный уебок с улицы ради банальной наживы, а сказочный рыцарь. Безумный, из страшного средневекового предания. — Я, кажется, понимаю, зачем вы здесь. В этом деле замешана дама… — Я пришел, чтобы восстановить справедливость! — Сильный голос Густава прозвучал в тишине, стеклянная ваза и пустой стакан на столе загудели. — Несомненно! — Уизом быстро встал с кресла, оборачиваясь к окну, прошелся по комнате, приближаясь к книжному шкафу, медленно провел ладонью по старому лицу. Густав позволил редактору все это сделать беспрекословно, не спуская со своей жертвы нервного сосредоточенного взгляда. — Это произведение написала ваша любимая женщина, верно? Густав медленно кивнул. Редактор осторожно положил затасканную брошюру на деревянный стол. При дневном свете, она должна быть желтой. Сейчас, в этой непроглядной пьянящей ночной сини — фиолетовая, как вывеска на баре, где Би впервые взяла его за руку и предложила забрать. Страниц тридцать формата А4, не больше. Разве в столь малом объеме может быть выражена чья-та живая душа? Его любимая душа. «Теория зла» в квартире редактора на столе. Она дописала. Невероятно. — Ваши родные не будут беспокоиться о том, что вы гуляете ночью? — Вопрос Уиздома вывел Густава из оцепенения. — У меня теперь нет никаких родных, сэр. Мне нечего терять. — Блондин смахнул пот со лба бледной худой ладонью с разбитыми костяшками, — В любом случае им будет только лучше без такого сына, как я. А! Значит, не убил! Не убил! — У вас еще есть шанс вернуться домой и забыть все, как страшный сон. В противном случае, вы рано или поздно попадете за решетку. Вы очень молоды… — Пусть! Пусть! Я обещал ей, что расправлюсь с вами! — Что ж, мне приятно, что я являюсь каким-то важным связующим звеном в вашей любовной игре. Но нельзя ли обойтись без моей смерти? — Уиздом внимательно смотрел на юношу, — В конце концов у меня есть дети, хоть и взрослые. Мне трудно вас понять, ведь я отец двух весьма своенравных девиц и угадать ваши чувства могу лишь, вспоминая свое скучное прошлое. Но знаете, мне, мне бы хотелось, чтобы моих девочек однажды полюбили так же…. Как вы любите свою Бьянку. Возможно, я старый дурак. Густав лишь моргнул и изумленно покачал головой, приоткрывая рот. Он ожидал чего-угодно, но не этого. — Вы заговариваете мне зубы.  — В какой-то степени, да. — Признался Уиздом, — Умирать сегодня не входило в мои планы. Но я рад, рад, что ошибался в вашем поколении. Мы, старые скептики, были уверены, что наши дети разучились творить и делать глупости, поддаваясь чувству. Что их перестали волновать глобальные вопросы бытия… — Редактор провел рукой по брошюре. — Их заменили деньги, секс, наркотики. «Я девственник» — едва не сорвалось с языка Густава, он вовремя плотно сжал губы. — Попытка вашей Бьянки написать нечто, осмысляющее мировое зло, очень трогательна, хоть и самонадеянна. Уверен, она вложила в «Теорию» все, что у нее было. Принесла в жертву жизнь, и не только свою. Но, на этот раз, произведение не удалось.  — Вы не можете это решать! — Вскрикнул Густав. — Как раз-таки могу, юноша. Под моей властью находятся очень мало вещей, но выбирать материал для издания в моих полномочиях. Книга не готова, продолжайте писать, молодые люди. Я думал, что мы с Бьянкой друг друга поняли. — Глупый старик… Она умирает. — Тогда, почему вы сейчас здесь, а не рядом с ней? — Уиздом нахмурился. — Разве ее последней волей было перерезать мне глотку? Послушайте, юноша, я ничего не знаю о вас. Но мне кажется, что на вас вместе с огромной любовью рухнула ужасная беда. И справиться с ней, вы не в силах. Может быть вы приносите себя в жертву не тому человеку? — Хехех, вы спрашиваете, есть ли вина Би, в том, что сейчас со мной происходит?! Да, она есть! Но Бьянка — это лучшее, что случалось в моей жизни. Кем я был, до встречи с ней? — Вероятно, самим собой. — Нет! — Густав тяжело вздохнул, — Нет, сэр! Она пыталась спасти меня от роли призрака в моем богатом доме. От участи больного ребенка, пыталась доказать мне, что я на что-то годен. И когда доказала, отпустила… Ничего не потребовала взамен. Она подарила мне смысл жизни. А я, ничего не смог для нее сделать! Бьянка думала, что я такой же творец, как и она, что я хочу сделать мир лучше! Но я… Я ходил к ней от скуки, ходил, чтобы причинить боль старшему брату и обмануть семью… Чтобы тешить больное самолюбие. Видите? Я ничтожество. — В любом случае, вы были ребенком. — Мистер Уиздом опустил глаза, раздумывая над словами Густава. Казалось, он позабыл, в какой опасности находится, — Глупо спрашивать с себя так строго. Вам не хватает жизненного опыта, чтобы трезво оценить ситуацию. — Я читал книги! — Растерянно возразил блондин.  — Книги? — Уиздом расхохотался, — Книги! Вы — прелесть! Книги, молодой человек! Как редактор Издательства с десятилетнем стажем, скажу: книга без жизни ничего не стоит. Вы решились на преступление и отказались от всего, что имеете, ради чести вашей женщины. Вы совершили поступок. Хоть и не очень хороший. Вы страстно полюбили ее. Неплохо для призрака, верно? — Он улыбнулся, — Кто знает, вдруг это главное чувство всей вашей жизни. По щекам Густава побежали крупные горячие слезы. Нож с грохотом рухнул на пол. Меж ними сохранялась вязкая пьянящая синь. Мистер Уиздом еще раз смерил бледного юношу осторожным отеческим взглядом. Уверенно сделал шаг навстречу. Густав едва ли не вскрикнул, былая отвага быстро его покинула. По крайней мере врезать по смазливой блондинистой голове стеклянной вазой редактор мог без зазрения совести, а после пнуть под дых и между ног…. Уиздом осторожно обнял юношу за шею. В груди Густава медленно растекалось нечто теплое и успокаивающее. Слезы бежали из глаз. — Зачем вы так добры ко мне, сэр? — Густав впервые буквально ощутил, как на лице его красными пятнами выступил горячий стыд, — Мы с Би доставили вам столько неудобства. Ведь вы не знаете, что я сделал, прежде чем добрался сюда. Этого нельзя простить. Худые кисти рук с разбитыми костяшками дрожали. Уиздом еще долго будет отгонять от себя ассоциацию с комиксами о космических воинах. Проклятая синь предавала коже Густава фиолетово-гуманоидский оттенок. И он почувствовал треск в ушах, подобный бесшумному разрушению кокона, рождению новой бабочки. Кто знает, с каким фантастическим ревом она меняет облик, в крохотном мире насекомых? Для людей революция бабочки — пустяк. Должно быть, швы кокона начали расползаться еще в отчем доме юноши. Вот она, главная причина крови на рубашке: рвущаяся плоть. Его плоть. Возможно, первая трещина появилась в тот день, когда он, ребенок по-сути, встретился взглядом с маленьким рыжим демоном. И влюбился. И влюбил. Так, скромно убранной комнаты стало мало для его склизких, мягких, как стебель сочной травы крыльев. Невидимых, но ощутимых. Для старой акулы пера, Мистера Уиздома, большая удача, своими глазами увидеть перерождение человека. А бедного Густава волнуют простые, нерешенные вопросы. — Я, кажется, понял ее, сэр! Она хотела мне что-то сказать, что-то важное. Тогда, по телефону! А я рванул к вам, не дослушав… — Блондин нервно помотал головой, собираясь с мыслями, мокрые от слез щеки сияли голубизной, — Мне нужно ее увидеть. За голыми окнами завыли полицейские сирены. Густав вопросительно посмотрел сперва на крепкую старческую руку, сжимающую его запястье, а после на Мистера Уиздома. Редактору до боли в сердце не хотелось его отпускать. — Запомни, ты еще не сделал ничего ужасного. Но как жаль, как жаль, что ты не смог высказать все это, лежа на коленях у мамы! Они искренно обещают выслушать и дать ценный совет, обещают не злится. Но их дети иногда совершают поступки, что противоречат представлениям взрослых о собственной крови и плоти. Дети умеют удивлять. Лишь неделю назад Густав, сжигаемый необъяснимой злобой, переступил порог дома старшего брата и Бьянки. Бастиан страшно пил последние месяцы, Би запуталась в собственном сознании. Молодые люди не всегда понимали, когда начинался новый день, а заканчивался предыдущий. И это не было похоже на сладкий любовный сон. Густав спрашивал о ее беременности, и том, что они ели на завтрак — Бьянка говорила о «Теории», Басти о том, что все под контролем. И без того неблагополучное жилище было завалено хламом. И он ударил Би по лицу, на удивление мастерски: сломал женщине нос. Густав никого не бил прежде, хоть и долгие годы мечтал об этом, сублимируя насилие в мрачных стихах и коллекции распятых бабочек на стене, в мазохизме. Удар принес ему странное удовольствие, хоть он и надеялся привести женщину в чувства, а не почувствовать томительную дрожь ниже пояса. Бьянка молча смотрела на юношу снизу вверх отсутствующим взглядом. — Сама говорила: боль должна приносить эйфорию. — Густаву нравилось медленно чеканить слова, глядя на то, как тонкая струйка крови стекает вниз, к замызганному воротнику женщины. Бастиан вцепился брату в волосы. Он часто рассказывал Густи, лежа на кровати с сигаретой в зубах, о страшных драках в Заводском районе, когда музыканты шли стенка на стенку, отстаивая территорию: клубы, квартирники, цыпочек. Густав воображал брата свирепым воином, но сейчас он едва противостоял натиску ударов, лежа в грязи. Местное население, просвещенные дзен-буддисты-трудяги, вышвыривали мусор себе же под ноги, сюда же плевали и… Братья Шваген-Вагенсы покрыли тела друг друга отборными помоями и кровью, изуродовали тонкие бледные руки, созданные для скрипки и молитв. Собрали веселую публику, активно делающую ставки. В неприметном окошке дома Бьянки горел свет. — Ты видишь, Би? Я делаю это из-за тебя! Из-за тебя мы с братом стали такими! — Густав нервно рассмеялся, вжимая Басти в сырой грунт, дико озираясь по сторонам, ища ее взгляд, — Ты смотришь?! Тупая! Рыжая! Сука! Ее пустой, от природы интеллигентный взгляд зацепили эти глупые петушиные бои лишь на пару мгновений. Бьянка равнодушно смотрела на них из окна. Еще беременная, уже отстраненная от мира живых. Басти резко задрожал всем телом, опуская руки. Густав, рыча, занес кулак над головой брата, но тот расплакался, как ребенок. Слишком устал от всего, что свалилось на его красивую, еще недавно покрытую лаком для волос шевелюру. Так рухнул его идол, но воскрес живой, близкий человек. — Басти? Басти! Прости, умоляю, прости меня! — Густав в ужасе навалился сверху, пытаясь обнять старшего брата. У него не было опыта когда-либо утешать Бастиана, тем более тот грубо отмахнулся от истеричной ласки и извинений. В его мокрых пьяных глазах мелькнуло жуткое: «Ты победил, забирай ее!» — Вы крутили любовь за моей спиной. Хельга мне все рассказала. Это, может быть, даже не мой ребенок. — Басти покачал головой, силясь встать, — Иди к ней, понял?! Почитаете друг другу стихи, порадуетесь последней главе «Теории»! А я? Устал! Устал, Густи… Я поеду во Вьетнам. Я хочу умереть. Бастиан в последний раз поднял взгляд на маленький дом с покосившейся крышей. Бьянки в окне уже не было. Густав вернулся домой в жутком виде, предварительно долго пролежав в грязи Заводского района, как пьяный. Родители выудили из него слишком много информации. Хельга истерила, не стесняясь присутствия Пауля. — Это верно! Такое рано или поздно должно было случиться именно с нашей семьей! Мы, видимо, прокляты! Не смейте затыкать мне рот на сей раз! Мы никогда не были счастливы! — От слов старшей сестры кровь холодела в жилах. В комнате Густава появилась дверь, сразу же с железным замком. Госпожа Кэролайн отправилась в дом Бьянки, ни кого не предупредив. Себастиан Шваген-Вагенс исчез. — Кэрри… — Сдавленно произнес Роберт внизу, Густав мог слышать только голоса родителей, — Ты вообще заметила, что я пришел с войны? Что я здесь, и это и мои дети тоже! Кэролайн! Как ты могла допустить, что оба наших сына шляются по помойкам с уличными девицами? Ты хотела для них свободы?! И что мы получили теперь! Наша семья трещит по швам! А все началось с этого мерзкого джаза, когда Себастиан начал подыгрывать этим грязным черножопым бродягам в Заводском районе! — Фашист. Маменька умела обезвредить гнев отца одним точным словом. По спине Роберта, наверняка, пробежали мурашки. Густаву было даже жаль папу. От природы добрый малый, он был обучен всего трем семейным функциям: зарабатывать деньги, хвалить и поощрять успехи, и пресекать шалости. Прекрасный родитель двухлетнего малыша, с детьми, что отправятся в первый класс уже возникнут проблемы. Если вопрос требовал более глубокого рассмотрения, отец паниковал и ждал указаний жены. Госпожа Кэролайн выжидала. Но почему? Возвращаясь из уборной к себе, Густав услышал телефонный звонок. Чисто инстинктивно устремляясь к нему, блондин узнал нужный ему голос. Он давно выкрал из дома Бьянки ржавый канцелярский нож. Настало время применить его в действии. Встретившись взглядом с сестрой, позором бежал, как ребенок, застуканный за воровством конфет. Шумно поднялся по ступенькам, Густав рухнул на колени, вынимая, спрятанный между досок пола нож. В ужасе открыл окно, тяжело дыша и озираясь, посмотрел вниз. Он уже сбегал таким образом однажды, сейчас отчего-то было страшно. Постукивая каблуками, в комнате появилась Хельга. Злая, до нездоровой бледности, до трясущихся рук. На ней висело дорогое черное шелковое платье, длинное, со смелым вырезом на спине. Черные вьющиеся волосы лежали на плечах, в руках — отцовский солдатский ремень. Сестра напоминала прекрасного дракона со средневековых фресок. Бессознательный страх Густава утихал, это же Хелл. Что она собирается сделать? Выпороть его? Смешно! Сестра блефует. — Тебе нельзя было покидать комнаты, Густав! Ты наказан! — Холодно протянула девушка, перекидывая железную бляшку ремня из одной руки в другую, красиво, обольстительно, — Родители, наверняка, собираются простить тебя! Простить вас обоих, хоть вы этого, дегенераты, и не заслуживаете! Они может быть, разрешат тебе жениться на этой рыжей бляди! — Густава передернуло, откуда ей известны столь ужасные слова?! , — Они не думают о твоем будущем. Но я, я о тебе позабочусь, братец. Ты надолго запомнишь этот урок, и вновь станешь послушным маленьким мальчиком! Солдатский ремень хлопнул в паре сантиметров от плеча блондина. — Едва ли ты имеешь право «учить» меня. — Отозвался Густав. — В самом деле, дорогая? — В дверях появился улыбающийся Пауль, — Ты ведь не собираешься его бить? Мы ведь не в цирке, а Густи не тигр. Это глупо, Хелли… — Заткнись. — Оборвала его девушка, — Она ведь звонила? Она? Она! Я заставлю тебя забыть дорожку в тот мерзкий дом! Ты раз и навсегда перестанешь ходить к ней и заниматься всякими гадостями! Удар железной пряжкой больно пришелся на грудную клетку. Густав резко схватил сестру за запястье, связал ее руки тем самым ремнем и наклонил в открытое окно настолько, насколько это было возможно. — Густав, нет! — Вскрикнул Пауль.  — Не подходи, иначе точно выкину! Умереть, не умрет, но ноги переломает! — Огрызнулся блондин, — Не заставляй меня тебя ненавидеть, Хельга! Это ты выдала Басти мою тайну! Я ни чем перед тобой не провинился, поняла?! Это дело только меня, Бьянки и Басти! А ты не смеешь меня бить! Мне нужна твоя помощь, а не этот чертов ремень! Будь! Мне! Сестро-о-ой! — Поняла! — Отозвалась она, черные волосы развевались на ветру, на самом деле девушка легко могла выскользнуть вниз из шелкового платья, прямо на весенний газон. — Густав, Густав, прекрати! Подними меня! Вдруг, кто увидят! Что люди вообще о нас подумают, идиот! Он выдохнул и одним рывком подтянул Хельгу в комнату. Не так давно он сжимался в комок от одного ее взгляда. Пауль в шоке смотрел на них, открыв рот. Девушка, чуть не плача, ощупывала собственные руки, ноги и плечи. Густав опустил глаза, вышвыривая ремень к стене. И тут сестра сделала просто ужасную вещь! Она поцеловала Густава в губы. Как девочки целуют мальчиков, и женщины любимых мужчин. Горячо, влажно, не стыдясь тупого взгляда мужа, заменявшего ей мебель. Это было так страшно, дико и отвратительно, что юношу затрясло. Кровь хлынула из носа прямо на светлую рубашку. Ноги онемели. Густав, перебарывая отвращение, оттолкнул Хельгу прямо в объятия Пауля. — Как мерзко! В то ли мгновение, повиснув в окне, девушка случайно разглядела в младшем брате мужчину, или всегда в ее скупой сестринской ласке и участии, проглядывалась примитивная похоть? И не любовь к близкому человеку сводила Хельгу с ума, а ревность? Сестра сошла с ума, как и все в этом городе. Густав спустил отца с лестницы, убегая. Наверняка, сломал бедняге единственную руку. Он извинится, тысячу раз извиниться за это. Встретившись лицом к лицу с маменькой все-таки побледнеет. Та будет смотреть спокойно. — Позаботьтесь лучше о брате и сестре, мама. Я, я, как-нибудь сам. — Сильный мужской голос дрожит. — Я тебя отпускаю. Кивнула Кэролайн, — Ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. Густава вышвырнуло в мокрый холодный город. Кажется, он все потерял. Белым по осени — значит уже зима Может никто не заметил Гладко причесанный город сошел с ума Стал самым скользким на свете Ты не услышишь крика о помощи — Время в большой цене Стены огней сдавят виски сильней* Это было слишком солнечное утро. Светлая палата, хлопковая белая сорочка на ее плечах. Остатки рыжих волос. Уже трезвый взгляд. Бьянка. — Стыдно, Густав. — Снова издеваешься? — Блондин приподнялся на локтях, выпрямляясь на больничной койке, — Я просто прилег отдохнуть. Я устал! Знаешь, многое произошло, пока ты писала «Теорию». Меня, например, хотят упечь в психушку! Доктор Ганс говорит, что моя болезнь прогрессирует, потому что я попал под влияние секты. Так что в Консерватории такому, как я места нет! Думаю, ты рада. — Всхлипывание, — Ну, ничего, я здесь не останусь. Слишком дорого заплатил за эту вонючую свободу, мы сбежим, так? Ты ведь пришла, чтобы помочь мне?! Мы уедем туда, где нас никто не знает и продолжим работу над твоим проектом! Мистер Уиздом его одобрил, нормальный, кстати оказался мужик! Ты ведь… Пришла, чтобы забрать меня, как обещала?.. Что с ребенком, Бьянка?  — Он умер. — Мне очень жаль.  — Ты прости меня, Густав. За брата, за семью, за Консерваторию. — Женщина неуверенно протянула ему руку. — Я ведь сам тебя выбрал, знал, на что шел. Я был счастлив с тобой. И буду счастлив, когда выберусь отсюда. — Густав улыбнулся. — За все в жизни нужно платить, но кажется, с меня взяли все, что у меня было… Наверное, я плохой человек. — Нет, нет. Самый лучший человек. — По щеке Бьянки побежала горячая слеза, Густав никогда не видел ее плачущей, — Знаешь… Ты будешь моим мужем. — Снова врешь. — Нет. Просто, нам придется дождаться друг друга. — Очередная жертва во имя «Теории»? — Густав рассмеялся, — Что ж, я готов. Готов. Только поцелуй меня, не в губы… В лоб, как раньше. Я не выношу этого смешения слюны, черт знает, что такое… Ее заберет полицейский конвой, а для Густава небо на несколько месяцев заменит белый потолок психиатрической клиники. Он выйдет, лишь когда самолет, доставит Бастиана на передовую Вьетнамской войны, а ему самому стукнет восемнадцать лет. Неизлечимый, он откроет дверь покосившегося дома, давно опечатанного и благополучно забытого властями. Густав вновь переступит его порог, оставив обувь у двери, ступая по полу, по грязи напоминающему только общественные туалеты. В пыле, плесени и вони он будет ощущать аромат ее рыжих волос. Хотя, на самом деле они не рыжие, и едва ли отдавали хоть чем-то кроме дешевого апельсинового дезодоранта и сигарет. Он ляжет на кровать, закрыв глаза и слишком долго будет вспоминать их лучшие моменты. Густав включил бы проигрыватель и поставил одну из любимых пластинок Басти, но, кажется ему (о, ужас!) не нужно музыки, чтобы понять: он ни о чем не жалеет. А дальше? это главное, похожий на тебя, В долгом пути я заплету волосы лентой И, неспособный на покой, я знак подам тебе рукой, Прощаясь с тобой как-будто с легендой…** КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ