Последний бой

      Дружок остановился у заброшенного полуразрушенного здания на Мойке, поправляя капюшон куртки. Он прекрасно знал, что его пасут уже несколько дней, но в отличие от прежних дней экс-капитан даже не пытался сбросить «хвост». Сейчас его цели были строго противоположными. Дружок не собирался прятаться — он пошёл сдаваться.       Скрипнула насквозь проржавевшая железная дверь подъезда. Из неё на улицу вышли несколько псов. Сказать о них нельзя было совершенно ничего — они были никакие. В толпе таких псов не заметил бы никто. Подойдя к Дружку, один из конвоиров кивнул на подъезд:       — Босс ждёт там. Иди к нему. Выкинешь какой трюк или возьмёшься за оружие — пожалеешь. Иди.       — Сами-то, блин… — огрызнулся Дружок, увидев на поясе одного из бандитов Синёва длинный нож.       — Это для безопасности, кэп. Мало ли, что ты учудишь… А нам рисковать никак нельзя. Ну, иди. Босс хочет говорить с тобой.       Дружок без тени страха вошёл в здание. Он знал, что не выйдет оттуда, но не боялся. Синёв… Так давно экс-капитан мечтал уничтожить своего старого врага, но теперь сам давался в его руки. Теперь они будут один на один… за плечами Дружка нет Кира с его верными «сизарями», нет Жилина и отряда омона…       Синёв ждал в одной из квартир на шестом этаже. Оттуда давно вынесли всё, вплоть до линолеума, но на голом пыльном бетонном полу стояли два вполне сносных стула. На одном из них, положив ногу на ногу, и сидел Визиточник. За спиной у него стояли двое молчаливых псов в строгих чёрных костюмах.       — Привели? Отлично. Свободны.       Конвоиры удалились. Синёв кивнул на свободный стул:       — Садись, капитан.       Дружок сел на стул, положив руки на колени. Визиточник щёлкнул пальцами, один из бодигардов достал пачку сигарет.       — Куришь? Нет? Вот и правильно. Я тоже не курю. Итак… Я пригласил тебя сюда, капитан, чтобы с тобой поговорить… прикончить тебя я всегда успею. Итак, — повторил Синёв, опустив вторую ногу на пол, — первый вопрос. Как тебе нравится порядок, который моя компания установила в городе?       — Очень смешно, мразь, — сплюнул сквозь полусжатые губы Дружок. — Это называется «террор»… а я поклялся бороться с террором везде, где столкнусь с ним. И если бы я не был таким трусом — ты давно был бы уже убит. Жаль, что тогда, на фронте, я сам не пустил тебе пулю в голову…       — Я тоже мог, — Синёв улыбнулся. — И мне тоже жаль, что трибунал над тобой так и не состоялся. Но хватит кормить друг друга воспоминаниями о былом. Нас связывало многое… И теперь связывает многое. Ты говоришь, что я террорист… Это грубо. Очень грубо. Я предпочитаю, чтобы меня называли сторонником нового.       — Ты убивал собак, — Дружок неожиданно засипел. — Ты выставлял их трупы на общее обозрение. Ты распял целую семью на стене дома. Ты не пожалел даже их детей… а ведь одному был год, второму — три. По твоему приказу прикончили мою племянницу, Лерочку… Этого я не простил бы никому.       Синёв усмехнулся:       — Лера?.. Так вот как её звали, оказывается? Нет, её мои псы не убивали. Хочешь знать, как мы это провернули?       — Да, — Дружок от волнения закусил губу так, что по подбородку у него побежала струйка крови.       Синёв снова щёлкнул пальцами. Двое бандитов ввели в комнату пса в потрёпанном перепачканном кровью фартуке.       — Мясник?! — вырвалось у Дружка.       — А… — Мясник горько усмехнулся. — Бонджорно, кэп. И тебя взяли?       — Ты-то как тут оказался? — спросил экс-капитан, пропустив вопрос Мясника мимо ушей.       — Да как… Схватили меня эти, — Мясник злобно посмотрел на Синёва, — твари, приволокли сюда, заставили для них чучела шить…       — Ты чучело Лерочки сделал? — задал последний интересующий его вопрос Дружок.       — Чего только не сделаешь, когда у затылка дуло… — буркнул Мясник.       Дружок повернулся к Визиточнику:       — Вот как… Я вижу, после того, как шлёпнули Потрошителя, ты нашёл того, кто мог достойного его заменить?       — Гениально, не правда ли? — Синёв усмехнулся, сделав знак своим. Мясника вывели.       — Мясник какое-то время работал помощником Потрошителя… он кое-чему у него научился. И я не могу не признать, что ты — хренов гений.       — Я знаю, — Синёв перестал улыбаться. — Ну ладно… Мы заболтались с тобой, капитан. Ты узнал достаточно моих тайн, чтобы отправиться к своему обожаемому Богу. Обыскать его и забрать всё оружие!       — Трость оставь, — попросил Дружок. — Если хочешь, можешь проверить, там заточки нет.       Один из бодигардов Синёва ощупал трость и кивнул:       — Дюралюминий. Цельная. Слишком лёгкая, такой голову не проломишь и кости не сломаешь.       — Ладно, — выплюнул Визиточник. — Но всё остальное оружие отобрать!       Дружок не сопротивлялся. Бодигарды очистили его от всего оружия: трофейной «Беретты», которую экс-капитан снял с тела убитого им лично бандита, запасного пистолета «Тульский Токарев», траншейного ножа и нескольких метательных. Тяжело встав, опираясь на трость, Дружок спокойно сказал:       — Я полностью в твоей власти, мой старый враг. Но помни о нашем договоре — после моей смерти ты оставишь Пёсбург в покое.       Синёв, улыбнувшись, внезапно с размаху ударил Дружка по лицу. Голова экс-капитана мотнулась от удара, но он устоял на ногах. Следующий удар пришёлся в середину груди; затрещали рёбра. Ещё пара ударов — и Дружок, как талый сугроб, тяжело осел на пол. Синёв ударил его ногой в лицо; кровь брызнула во все стороны, выпали несколько зубов. Дружок упал. Синёв, встав над ним, занёс ногу, чтобы сломать экс-капитану шею, но не успел — события понеслись вскачь.       Зазвенело стекло; оба бодигарда почти одновременно упали на пол с простреленной головой. Снаружи послышался шум, выстрелы, и в комнату, выбив дверь, вбежал Жилин в сопровождении трёх десятков омоновцев. За ним двигались Кир с итальянским пистолетом «Беретта 92Х» и Мухтар со своим верным револьвером. Синёв застыл, как громом поражённый. Этой секунды хватило, чтобы омоновцы Жилина навалились на него и, заломив руки, повалили на пол лицом вниз.       — Капитан, цел? — тревожно спросил Жилин, присев рядом с Дружком и помогая ему встать.       Синёва подняли с пола, заломив руки за спину. Дружок спокойно распорядился, с трудом вставая на ноги:       — Отпустите. Не дай Бог вывихнете руки раньше времени…       — Похоже, капитан, ты победил, — флегматично сказал Синёв. — Отпустите. Я клянусь, что не попытаюсь бежать.       — Отпустите, — жёстко приказал Дружок, растирая распухшие руки.       Жилин нехотя кивнул омоновцам. Те разжали руки. Встав, Синёв так же спокойно продолжил:       — Но помни, капитан, что за предательство все рано или поздно несут кару.       — Я помню. И лучше бы помнить тебе тоже.       — О чём он говорит? — поразился Жилин. — Капитан?       — После. Пока что я не в состоянии даже думать нормально. Этого — увести и посадить в КПЗ. Охранять так, чтобы муха не могла мимо пролететь!       — Можешь не волноваться, капитан, — Синёв поправил длинные мягкие волосы. — Бежать я и не думаю. Тем более, что теперь — некуда.       — А я и не волнуюсь.       Всё это походило на дружескую беседу. Но холодная ненависть, с которой Дружок и Визиточник смотрели друг на друга, говорила об обратном.       — Увести, — повторил наконец Дружок, с трудом опускаясь на тот самый стул. — Проклятье… И позовите ещё пару псов. Кажется, я даже идти не могу.

***

      На кухне, несмотря на поздний час, горел свет. Галина смотрела пустыми глазами в столешницу, комкая правой рукой бумажку. Она то разворачивала её и быстро пробегала глазами, то снова комкала. На листке бумаги в клеточку были написаны простым карандашом несколько строк:       «Я не уверен в том, что вернусь, и ещё меньше уверен в том, что дело окажется успешным. Но выхода у меня нет. Кровь каждой жертвы Синёва — на моих руках. Каждая уроненная из-за его дел слеза — на моей совести. Я не могу жить с таким грузом, а потому вынужден пойти на крайний шаг.       Мама… Я понимаю, что ты будешь испытывать, когда будешь читать эти строки. Скорее всего, меня уже не будет в живых к этому моменту. Но знай — я пошёл на этот шаг осознанно. Ради всех вас… ради Ирочки. Если я не вернусь — позаботься о ней. Прошу.       Люблю вас всех.       Дружок».       Галина не верила. Она помнила, как Дружок в день своего совершеннолетия уходил на фронт. Как от него приходили письма, второпях написанные на листках, вырванных из блокнота. Как Дружок внезапно пропал и несколько месяцев не писал писем… а потом вернулся сам.       Чего Галина могла ждать? На что надеяться? Кир ведь передал слова Дружка: «Не вернусь через неделю — распакуй конверт. Там мои последние слова, которые предназначены только тебе». Имелась в виду последняя воля, которую Дружок написал перед тем, как идти сдаваться Синёву. А прошла уже даже не неделя — три. И ни единой весточки…       Внезапно в коридоре зазвонил стационарный телефон. Галина кинулась к нему, опрокинув стул. Сбила с телефона трубку. С надеждой спросила сдавленным голосом:       — Да?       — Галина Аркадьевна? — сухо спросил на том конце голос.       — Это я.       — Вас беспокоит главный врач шестой больницы Пёсбурга. Ваш сын, капитан полиции в отставке Барбоскин, находится у нас. Состояние стабильное, средней тяжести. Идёт на поправку. Где-то через неделю мы сможем его выписать… Правда и то, что он на остаток жизни останется инвалидом.       Галина подавила радостный возглас. Сдержанно ответив:       — Спасибо, — женщина положила трубку. И закрыла лицо руками, тихо всхлипывая от неожиданно свалившейся радости.       Положив трубку, главврач повернулся к лежащему на койке Дружку:       — Вы всё ещё уверены, что план стоит реализовывать?       — Абсолютно. Считайте меня грёбаным трусливым зайцем, но иного выхода я не вижу.       — Вам всё равно придётся рассказать о своём прошлом родным.       — Не думаю. План отступления у меня уже есть… Выйду отсюда, и…       — И что дальше? — спокойно спросил голос от двери.       Мухтар стоял в дверном проёме, иронично улыбаясь и поправляя похрустывающую от многонедельной грязи шляпу. На его плечах свободно лежал хлопковый белый халат, пола которого волочилась за сыщиком по полу. За спиной Мухтара маячил Жилин.       — О чёрт… — пробормотал Дружок. — Ладно, раз вы всё уже знаете…       — Выкладывайте уж, капитан, — Жилин вошёл в палату, не сняв, впрочем, маски и не оставив у двери автомат. — И так рано или поздно всплывёт…       Закрыв глаза, Дружок медленно начал говорить:       — Это было около десяти лет назад, на фронте. Синёв был тогда командиром нашего подразделения. Когда Силу с его штурмовой группой зажали в том проклятом здании администрации, именно Синёв запретил направлять им помощь. Я тоже тогда был не последним псом… Звание у меня было низким, но авторитет — уже приличным. Между нами завязался конфликт. И тогда… Тогда в запале я схватил с штабного стола пепельницу — она подвернулась мне под руку — и ударил Синёва по голове. Синёв потерял сознание…       Дружок довольно долго молчал.       — В тот момент я понял, что пересёк опасную черту и обратного пути нет. Я позвал своего доверенного сержанта и приказал ему вынести Синёва на задний двор штаба и там прикончить. Сам же я собрал своё подразделение и объявил, что наши братья попали в ловушку, и нам нужно их выручить. Мне пришлось солгать… Я сказал, что командир погиб в бою. Таким образом, мне удалось настроить своих псов на дело. Мы вытащили Силу и остатки его штурмовой группы — там осталось псов восемь, вряд ли больше. Но произошло непредвиденное. Сержант оказался трусоват. Он так и не решился пустить Синёву в башку контрольную пулю и просто бросил его под каким-то кустом.       Дружок снова какое-то время молчал. Ему явно тяжело было говорить.       — Произошло непредвиденное — Синёв к утру очнулся. Он не смог написать на меня в военную прокуратуру — не было доказательств. Но зло затаил. А потом… потом произошло кое-что похуже. В окружение попало уже моё подразделение. Тогда-то Синёв и развернулся во всей своей красе… Нас вытащили, и я предстал перед военным трибуналом. Тогда Синёв мне и вспомнил предательство и покушение на убийство. Мне светила «вышка» — как-никак, военное время. Меня тогда спас Сила. Он уже успел получить нынешние награды и вмешался в дело. С мнением Героя не могли не считаться, и вместо расстрела мне дали пожизненную отставку. Тогда и я вернулся домой — уже вместе с Силой. Из-за полученной травмы он не мог дальше воевать.       Помолчав, Дружок закончил:       — Вот и всё. С тех пор Синёв меня ненавидит. И это взаимно. Подумать только… Если бы я его тогда добил — многого удалось бы избежать.       — Если бы ты не огрел его тогда — многого бы не произошло, — вполголоса заметил Мухтар.       Дружок резко сел на койке:       — Да неужто?! Синёв бы всё равно добрался до Пёсбурга, вот только Силы бы уже не было! А он оказался единственным, кто смог найти Синёва… Стало быть, без него бы жертв было больше…       — Вах-вах-вах, — снова раздался голос от двери — на сей раз насмешливый. В палату вошёл Сила, подволакивая протез. — Ты сильно преувеличиваешь мою роль.       — Не думаю, — Дружок снова лёг. — Вот что, братья… Я рад, что всё кончено, но всё же… это далось слишком большой ценой.       За Силой вошла Роза, ведущая за руку семенящую Леру. Как выяснилось, девочка больше недели провела в плену у бандитов Синёва в каком-то подвале. С Лерой работали психологи, но исправить последствия заключения оказалось вовсе не просто. А пока Лера ни на шаг не отходила от кого-то из родителей.       Дружок улыбнулся:       — Лерочка… Признаться, когда я увидел её тело, то что-то у меня в душе оборвалось. Но теперь… — и тут же снова резко сел. — Ира! С ней что?!       — В порядке, кэп, — в дверях палаты появился Кир. — У бабушки, под усиленной охраной. Хотя охрана, полагаю, не слишком уже нужна… Хочешь видеть дочь?       Дружок кивнул.       Ждать пришлось недолго — меньше десяти минут. Наконец в палату вошла Галина, неся на руках маленький свёрток. Дружок аккуратно взял дочь на руки — неумело, но очень крепко, как и любой молодой отец. Та проснулась, посмотрела на отца тёмно-сапфировыми глазами, которые унаследовала от кого-то по линии матери. Дружок, приложившись обветренными потрескавшимися губами к её лобику, прошептал:       — Здравствуй, доченька… Прости, что папа пришёл только сейчас. Папа тебя защищал…       Галина наклонилась над койкой. Дружок, улыбаясь, аккуратно отдал ей дочь, прошептав:       — Всё худшее позади.