В последний раз... / Помнить

POV JH

* display — lost У Хосока танцы были жизнью, так думал Чонгук. Вот только смысл жизни был лишь в Чонгуке. А теперь Чонгук живёт где-то там, а Хосок просто существует. После той ночи он больше не видел свой свет. Последнее что осталось в памяти, то сереющее утро и уходящий Чонгук. Хосок все ещё слышит приглушенный хлопок входной двери, тем утром и отголоски эха в полушёпоте «я люблю тебя, навечно...» Хосок надеется, что Чонгук не верит, что танцы его жизнь. Не верит, что он принес любимого в жертву. Хосок верил, что они связанны немыми обещаниями. Думал ли он, что может произойти за эти два года. Найдет ли Чонгук себе кого-то. Возможно какую-то милую девушку, которая утешит его. Не сразу конечно, Хосок верил в силу чувств Чонгука. Просто два года долгий срок, чтобы быть в чем-то уверенным, ведь вслух никто из них так и не произнес какие-то клятвы. Хосок просто размышлял. Два года, что же Хосок сам думал на этот счёт, что он планировал по прошествии этих лет. Думал ли он, что будет после того, как Чонгук окончит школу и поедет вслед за ним... А поедет ли? Был ли у него план? Говоря всë это, а после покидая Чонгука. Или он ушёл навсегда, не надеясь на «а после...» – нет, Хосок верил, та ночь связала их немыми обещаниями. Когда произошёл тот разговор с матерью Чонгука, Хосок действительно поверил, что это наилучший вариант – «вариант». Даже звучит смешно, так смешно, что аж мерзко... Хосок просто запутался... Он наверное, впервые в жизни так испугался. Хосок правда поверил, что портит ему жизнь, что у Чонгука есть шанс на нормальное будущее. Ведь он испугался не их отношений, а того какими их могли видеть окружающие, ставя клеймо «неправильные». Хосок испугался навредить Чонгуку. Нужно было не реагировать на её умоляющие слова «одуматься», не поддаваться её внезапному за столько лет страху в глазах, который по мгновению ока передал всю скорбь матери, ему – Хосоку. Внушив ему набор таких слов, как «неправильный», «должен», «ребёнок», «освободи», «если правда любишь…». Заразив его мысли и чувства, запустив круг невозвратных действий. Все слова и мысли, лишь шаблонные строчки посторонних. О чём он вообще думал? Какое нормальное будущее, если с самого рождения Чонгука, у них жизнь немыми правилами расписана. У Хосока – есть Чонгук, а у Чонгука – Хосок. На этом держался их мир. Хосок пожалел сразу же, как сказал… Как только произнёс вслух, он понял на какую катастрофу он их обрек. Круг запущен. В мыслях всё было по-другому. Поначалу он лишь боялся это произнести, всё думая как именно он сможет сказать, сформулировать. Хосок так сосредоточился на словах, что кажется, даже не задумывался всерьёз, какой именно несёт этим посыл и какой порядок действий повлечёт за собой, после этих слов. А потом всё закрутилось, завертелось. Шок его родителей, шок друзей от неожиданных перемен. И самое ненавистное – глаза Чонгука, полные боли, когда тот понял Хосок и правда решил – не шутка. Что сделано, то сделано. Документы были отправлены и Хосок уже считай поступил с бонусным приложением в виде оплачиваемой практики и студенческого жилья на первый год. Отчасти он не врал, когда говорил: «Кому нужны старые танцоры». Да и вариант не такой уж и плохой, золотые горы это конечно хорошо, но все они чаще всего лишь в нашем воображении, так что не успел Хосок очнутся, как два дня на сборы и прощания пролетели... А чемодан уже стоит в коридоре наготове, здоровый такой, будто с собой берëт весь накопившийся хлам, а не только самое ценное. Очень иронично, как раз таки в чемодан «самое ценное» не запихнешь, но пока вершилось «правосудие Хосока», чувствовал он себя премерзко. Видеть Чонгука было невыносимо, поэтому он его избегал, что до разговора, что после. Фраза Чонгука о том, что это их надо спасать от него, выбила последнюю уверенность на то, что он прав в своих действиях, и в своём решении... и тут он понял – он проебался... Но Хосок же решил, а как известно, что решил, то и делает. Хосок решил разрушить их жизнь – Хосок рушит, даже если она их с Чонгуком. Хосок эти два дня провёл словно под дурманом. Все его действия, слова, как по заезженной пластинке – самому тошно. Он уже и правда ждал день своего отъезда, чтобы закончить всё это... Так он думал, так он надеялся, что побег поможет. Остаются какие-то считанные часы, оставшихся полсуток... Хосок сидит на кухне, она холодная и до отвращения опрятная – готовая. Стол пуст, точно так же как и опустошён Хосок. Всё убрано, квартира готова к отъезду своего хозяина, лишь чашка на столе, да пачка сигарет – Намджун забыл. Забыл ли или решил утешить – по-своему... Хосок сидит и давится экспрессо, он ненавидит кофе, этот тошнотворный терпко – горький привкус, но заснуть он себе не даст. Пьёт и думает, что будто свою же ненависть к себе пьёт – и не давится. А потом Чонгук в дверях, всё так же с этой болью в глазах... И что страшнее – её принятием. На него вообще смотреть страшно, как за два дня можно было так осунуться, будто его недавно развивающаяся мускулатура в миг пропала, под глазами синяки – совсем не спал. Впрочем, Хосок выглядел не лучше. Хочется спросить, кто же довёл его до такого состояния, хочется обнять и защитить. Отомстить тому, кто сотворил такое с его мальчиком, но Хосок знает ответ. Знает, кому именно нужно мстить… А потом последнее желание на пороге. Чего уж там, даже перед казнью даётся последнее слово, желание, последний ужин… У Чонгука одно желание – Хосок. – Хён, прошу... В последний раз, чтобы было, что помнить … – глаза в глаза, что же он делал эти два дня, хоть он и решил уехать, но как же он скучал по этим глазам, пусть в них и осталась лишь боль одна, как же он скучал по его голосу, пусть тот и на срыве… Как же он скучал по Чонгуку, а он забрал их последние дни… – Но будет лишь больнее, – сквозь ком в горле говорит он наконец, всё так же не впуская до конца. – Хах... Хён, куда уж больнее, – настолько поломанной усмешки Хосок ещё никогда не видел, но ведь всё когда-то, то самое «впервые» да? – Хён, согрей меня... Я окоченел… И Хосок согревает. * pink glass — with u Чонгук просит – Хосок даёт. Раньше и просить не надо было… Хосок подходит медленно, томяще, сразу же касаясь губами цели, руки обвивают шею, а пальцы путаются в созвездиях, они растворяются друг в друге, мгновение и Хосок в руках Чонгука, тот несёт его до спальни... Что-то меняется, переплетается с их первым разом, тогда Хосок не разрывая поцелуя, нёс Чонгука в своих руках, теперь Хосок в его руках, таких сильных, как всегда нетерпеливых. Дойдя до спальни, всё становится на свои места. Хосок согревает своей раскалённой кожей, смотря, невольно запоминая все любимые изгибы тела. Хосок просит в эту ночь не закрывать глаза ни на мгновение. Чонгук – обещает, трепетным трепыханием ресниц смотрящих вверх на Хёна. Чонгук, как и обещает, глаза не прикрывает, вот только боль свою не скрывает… Кажется Хосок никогда настолько сильно не мечтал замедлить время или остаться в этих полусуточных мгновениях навсегда, навечно... В них Чонгук горячий, нежный, с всепоглощающей отдачей. Просил согреть его, но согревает всё вокруг. Бесконечные поцелуи – как обещания. Бесконечные движения – обещание, что они пройдут через всё, без остановки. Бесконечные стоны – как право голоса для достижения целей. Бесконечные созвездия на теле – как клеймо собственничества. Бесконечные падающие слёзы – чтобы помнили боль и вернулись к счастью. Хосока рвёт на части. Чонгук осыпается осколками. Какая ночь была, Хосок так и не запомнил, но любили они бесконечно… Жаль, ночь не бесконечна… Сереющее утро украло их прощанье. Уснул ли кто из них той ночью – нет. Время от ухода Чонгука до момента, как он оказался на перроне, Хосок провёл словно в забытье. Ночь, душ – раздельный. Чонгук вышедший распаренным, с потерянным взглядом. Хосок всё ещё жадный, ставший нетерпеливым. Молчанием надвигается, заставляя Чонгука пятится назад, запирает их в душевой. И всё по новой. Поцелуи – более ненасытные, стоны – слишком громкие и откровенные, они вновь проваливаются в пучину страсти, трепетных касаний, прерывистых полувздохов, еле слышимых признаний или им они казались, и признания были лишь в молчании… И опять душ, всё же совместный и слишком долгий – прощальный. Растирая кожу друг друга до красна, следом ритуал с полотенцами, мягкими, махровыми – всё как они любят. Всё, как они привыкли. Они со всем – прощаются. * h o l l a n d А дальше сплошные паузы в движениях… И всё тоже непонимание происходящего, они вымотаны, как физически так и эмоционально. Сейчас бы завалиться в кровать и проспать двое суток в обнимку, проснуться лишь для того, чтобы Хосок выпил любимого апельсинового сока и сварил Гуку кофе. Но у Хосока поезд, а у Чонгука – пустота. Хосок плетется на кухню с мыслями о кофе, ему очень понравилась мысль, что он себя травит этим отвратительным вкусом. Хосок хочет заткнуть уши, чтобы не слышать еле уловимые шуршания одежды Чонгука к которым он прислушивается, мысленно угадывая какую именно часть одежды он сейчас одевает. Возвращением к реальности становиться еле слышимое «...навечно…», профиль Чонгука в пол оборота, а следом его спина и не громкий щелчок входной двери. Хосок находит себя в окружении пустоты, нетронутой дымящейся кружки кофе на столе, которую он наверное всё же не себе приготовил, а Чонгуку – по привычке. Пустой взгляд перемещается на дрожащую руку с еле тлеющей сигаретой, как она вообще оказалась у него между пальцев. Хосок запоминает не вкус любимых персиковых губ, а отвратительное послевкусие сигаретного смрада во рту. Уходящий Чонгук забрал его дыхание. Хосок задыхается. Так он и сидит на подоконнике, пока не замечает свой трезвонящий телефон на весь дом с оповещением, что пора вызывать такси, + 100500 пропущенных звонков от друзей, после следует трель звонка и стук в дверь, стучащий будто хочет её вынести. В глазах своя же надежда, не пойми на что – Чонгук никогда не звонит, у него ключи. Едва открыв дверь, к нему врываются оруще–паникующие Намджун с Тэхёном. Приходят они не с пустыми руками, а с важной информацией, что поезд через час, а Хосок буквально в одних трусах. Хосок совсем с (не)большим трудом приходит в себя. Выпивает кофе залпом – смертельная доза. Моет кружку, одевается, проверяет «газ, вода, свет» хоть и знает, что можно оставить всё как есть. Закрывает дверь и уходит. Дом, милый дом – прощай... А дальше тесное такси, потому что сели сзади втроём, а на споры времени нет. Вечное щебетание Тэхёна и, что хуже, постоянный напряженно–изучающий взгляд Намджуна. Вот и вокзал, здесь родители, и вся семья в сборе – не вся. Нет родных глаз. Нет любимого. Долгие прощания друзей бодрости не приносят, наоборот поселяют ещё большее чувство тоски. Все эти напряженные взгляды, страх сказать чего лишнего, кроме одного человека, тот совсем бесстрашен. На перроне Тэхен был слишком нервным, будто это его бросают, хотя Хосок был уверен, что он никого – не бросает, просто так надо. Сейчас он сосредоточился на таких мыслях. А потом обрывочные фразы Тэхена: «Хосок, может всё же... Как же он без тебя, он не см...» Рука Юнги, резко отдёргивающая его и опустившийся взгляд в кеды, шмыгающего носом Тэхёна. Звучит последнее объявление. Хосок уже в третий раз всех обнимает и задерживается на Тэхёне, прижимая того сильнее и шепча горячее, чтобы никто не услышал: «Помоги ему, будь с ним, чтобы он смог... а потом я...», – Намджун вырывает Хосока из объятий Тэхёна со словами: «Всё Хосок пора, поезд отъезжает», – но Хосок слышит тихий ответ Тэхёна: «Хён я обещаю, он выживет». Большего Хосоку и не надо. Хосок бросается прочь от друзей, навстречу к мечте… Навстречу к погибели... Время для Хосока остановилось на платформе, а точнее там, ещё в квартире вместе с уходящим Чонгуком, когда тот забрал его дыхание... Когда Хосок заставил их обоих задыхаться... Хосок всë ещё слышит приглушенный хлопок входной двери тем утром, и отголоски эха в полушепоте «я люблю тебя, навечно...» Хосок всё ещё верит, что они пожизненно связаны немыми обещаниями, эта ночь лишь тому подтверждение...