***
Кабинет Ягера встречает русского теплотой, Ивушкин даже сказал бы, что в помещении было достаточно жарко. Мягкий жёлтый свет освещал комнату, здесь приятно пахло деревом, дорогим табаком, который забивал в трубку штандартенфюрер, и ночным воздухом, пробивающимся через открытую форточку. В кабинете тихо играла музыка. — Ах, коллега! — голос немца звучит непривычно весело, он берет со стола графин, наполненный янтарной жидкостью, и свой недопитый бокал. — Проходи, — Клаус улыбается Николаю. Мужчина успел выпить ещё до его прихода. Неужто лишь в разгорячённом алкоголем состоянии германец решился позвать к себе русского? Эта мысль раздражает Ивушкина так же сильно, как и тот факт, что у мужчины китель нараспашку и верхние пуговицы рубашки не застегнуты. В таком виде он выглядит странно и по-домашнему, до боли привлекательно, и это до противного не правильно. — Как продвигаются дела с восстановлением танка? — Анна быстро переводит слова Ягера, который отодвигает для нее стул и приглашает сесть, после чего штандартенфюрер оборачивается к шкафу, дабы достать второй бокал. — Ещё пара-тройка дней, — со сведенными к переносице бровями Николай оглядывает стол, замечая на том карту, которую фриц не спешит убрать подальше от глаз младшего лейтенанта, будто делает это специально. Мужчина предлагает Ивушкину сесть, после чего сам опускается на стул и берет в руки карандаш и бумагу. С небольшим усилием, опираясь рукой на стол, парень присаживается на выставленный для него стул. — Скоро в бой Ивушкин, я должен поставить тебе задачу, — Ягер говорит непринужденно, словно он и вовсе не пропадал два дня, за которые парень успел и расстроиться и разозлиться на германца. Мужчина делает короткую паузу после своих слов, немного хмурится и, вскинув брови, заглядывает юноше в глаза. — Ивушкин, это нормально, что я буду тебя так называть? — Меня зовут Николай, — Клаус удивленно смотрит на юношу, который старается сохранять самообладание и спокойствие. На лице немца расцветает широкая улыбка, показывающая небольшую щербинку между передних зубов, которую русский не замечал до этого. — Так мы тёзки? Меня зовут Клаус, это как Николаус, — Ягер явно веселится, совершенно забыв об образе холодного, жестокого и расчетливого штандартенфюрера. Невероятно, как алкоголь способен менять людей, а если учитывать, что от немца пахло коньяком достаточно сильно, то выпил он уже немало, — понимаешь меня? Николай, Николаус, Клаус, — не заметив никаких изменений на лице юноши, Ягер переходит к объяснению своего плана. Как бы младший лейтенант не хотел ни обращать внимания на игры в дружелюбного дяденьку, которые затеял подвыпивший германец, от него не укрылось разочарование в глазах мужчины, хоть тот и старался сохранить не задетый вид. Пока штандартенфюрер рассказывал свой план, активно жестикулируя над листом бумаги, где он наметил основные точки на полигоне, Ивушкин старался не смотреть в его сторону. Парень из-под бровей разглядывал Ярцеву, явно смутившуюся от такого пристального внимания. Николай не мог отрицать, что голос мужчины казался ему невероятно приятным. Такой низкий и успокаивающий тембр. Но это, в купе с приподнятым настроением Ягера, не было поводом, чтобы забыть, кто рядом с ним, и отбросить в сторону бесящую самого русского обиду. — Ты внимательно меня слушаешь? — произнес Клаус, заметив, что юноша совершенно не смотрит на план, который мужчина старательно рисовал на бумаге. Русский даже не обратил внимания на него, когда немец перестал говорить и просто заглядывал в глаза танкисту. — Скрытно маневрируя, выхожу на дистанцию поражения, — Николай смотрит прямо на германца, не скрывая своих негативных эмоций. — Хорошо, — Ягер явно недоволен подобным поведением русского, но старается выглядеть нейтральным, пока убирает со стола карту и прячет её в ящике своего рабочего стола. Мужчина чувствует, что русский наблюдает за ним. В голову к немцу закрадывается мысль, что стоит попробовать разрядить обстановку: — Тогда под Москвой, ты под стогом прятался? — спрашивает штандартенфюрер, разливая по бокалам коньяк, предлагая один из сосудов юноше. — Да какой там, — мысли о том, что тогда в Нефёдовке русский танкист победил Ягера, вызывают на лице Ивушкина довольную улыбку. Как бы его не расстраивала и не гневала потеря почти всего экипажа в тот день, мысль о том, что тогда он уделал немца, радовала его. — Я на позицию вышел за час до рассвета, еле успели сеном припорошиться, — мужчина слушает парня заинтересованно, улыбаясь тому уголками губ. — А если бы я тебя заметил? Подключил бы артиллерию? — Ну ты же не заметил! — весело и гордо произнёс юноша, смотря на Клауса, который рассмеялся на его слова, пожимая плечами и признавая правоту младшего. — Твоё здоровье! — произнес германец, беря в руки свой бокал. — Чтоб у тебя печень лопнула! — широко улыбнулся русский. Учитывая то, с какой милой улыбкой Анна перевела немцу сказанное, она явно переделала и смягчила посыл. Впрочем, Ивушкин не обижался на неё, возможно, переведи она все правильно, то это бы стёрло с лица Ягера улыбку, и он раскрасил бы танкисту лицо своим кулаком. Ко всему прочему, Клаусу чертовски шла улыбка, из-за которой мимические морщинки возле глаз становились более видимыми, такой мужчина заставлял сердце Николая предательски сжиматься. Парень как обычно пытался найти оправдание своим мыслям по отношению к штандартенфюреру, и единственное, что приходило ему сейчас на ум, был тот факт, что он был пьян с одного бокала. — Когда ты последний раз пил? — спросил немец, заметив, как юноша раскраснелся и расслабленно стёк по стулу. Алкоголь действовал незамедлительно. — Последний раз в сорок втором вроде. В одном из концлагерей солдатня продавала заключенным какое-то пойло. Называли они это каким-то хитрым именем, но на вкус была сладкая густая мерзость, — засмеялся Николай, вызывая на лицах Клауса и Анечки улыбки. Пьяный русский не был похож на стереотипный образ русского Ивана, который водку как воду выпивает. Танкист стал мягче, растрепал ладонью свои короткие пшеничные волосы, а в васильковых глазах заиграли озорные огоньки. — Ты, фриц, лучше бы спросил, как я первый раз выпивал. Вот эта история позабавней будет, — юноша аж хрюкнул от смеха, вспоминая, как случайно попробовал водки в лет этак десять. Потянувшись за вторым бокалом, парень осушил его полностью, ожидая, когда немец попросит его рассказать историю про первый алкоголь в жизни русского. Честно, Николай бы с радостью послушал подобную историю из жизни самого Ягера. — Думаю, тебе хватит, — улыбаясь, ответил Клаус, отбирая у юноши сосуд и убирая тот в сторону. — Анна, сопроводите Николая в лазарет, — мужчина поднимается со своего места, подает руку переводчице, отходит к столу прежде, чем парень придумывает ответ. Ивушкин мычит что-то себе под нос, но поднимается со своего места и, шатаясь, с трудом идет за Ярцевой. Вот ведь лис этот Ягер! Паразит голубоглазый! Споил и теперь выпроваживает, это куда годится-то?***
Как только младший лейтенант вместе с остарбайтером Ярцевой покидают кабинет штандартенфюрера, мужчина устало садится на кровать, расположенную рядом с его массивным рабочим столом. Он окончательно снимает китель и отбрасывает его на стул, стягивает сапоги и расстегивает до конца рубашку. Время уже позднее, да и от выпитого коньяка начинает клонить в сон. На сегодня Ягер выполнил все свои дела, даже позволил пригласить к себе русского танкиста, который за два дня, что немец, откровенно говоря, избегал его, стал выглядеть лучше. Хорошее питание и тщательный медицинский уход делали свое дело, и юноша постепенно вставал на ноги, что не могло ни радовать мужчину. За два прошедших дня Ягер не смог избавиться от волнения об Ивушкине. Немец постоянно ловил себя на мысли, что переживает за юношу, и поэтому, в течение дня, как бы невзначай, интересовался у Тилике о состоянии русского. Клаус чувствовал себя полным идиотом, который совершенно не может управлять своими эмоциями при виде Николая. Тяжело выдохнув, немец встал с кровати и направился в ванную. Ему стоило умыться и сходить в душ, чтобы отвлечься. Смыв с себя пот и усталость, накопившуюся за день, Ягер встал перед зеркалом. В отражении на него смотрел другой человек, лишь отдаленно напоминающий его прежнего. Этот человек был болен, болен какой-то нездоровой одержимостью к русскому танкисту. Парень заставлял сердце Клауса пропускать удар и сжиматься от одной лишь мысли о нем. Юноша плотно засел между ребер, под левым соском мужчины, там, где расположился выпуклый бледно розовый шрам, длиной с указательный палец самого Ивушкина. Этот шрам штандартенфюрер заработал в сорок третьем, в октябре, тогда он проводил учения молодым танкистам и, уже направляясь к смотровому мостику, получил осколок в грудь. Какой-то дурак среди курсантов случайно выстрелил. Как это возможно, Клаус и сам не знал, но факт остается фактом, своим выстрелом курсант попал в домишку на полигоне, от окна которого осколок отлетел прямо штандартенфюреру в грудь. Хорошо хоть не в голову. Ягеру в принципе повезло, что он жив-то остался. Ухмыльнувшись воспоминаниям, мужчина вытер умытое лицо мягким полотенцем и направился к своей кровати. Проходя стол, он снова наткнулся на их с русским бокалы. Воспоминания о сегодняшнем вечере были в разы приятней, чем воспоминания о том дурацком осколке, оставившем на груди Клауса уродливый рубец. Вот только Николай был способен оставить невидимые раны на сердце штандартенфюрера, раны, которые вряд ли смогут затянуться спустя года. Нет смысла больше отрицать, Ягер был болен, невероятно сильно болен русским танкистом.***
Следующий день прошел суматошно для обоих: Клаус обучал курсантов, писал доклады, изучал возможные дальнейшие развития своего плана по обучению в случае его удачи, а Ивушкин, не покладая рук, трудился над танком и мысленно старался предугадать дальнейшие действия германца. — Чаво, командир, задумчивый таки? Неужто втрескался у кого-то? — приземлившийся рядом, на низкий ящик, на котором сидел младший, мехвод устало вытирал шапкой пот с лица, шеи и груди. Лицо усатого мужчины было с темными пыльными разводами, которые он старательно растирал по потному лицу. — Не влюбился я в него, — быстро встрепетнулся Николай, дергаясь и прижимая к груди свой пиджак, который он снял от жары в гараже. Вопрос белоруса задел что-то внутри младшего лейтенанта, и его лицо, при мысли о штандартенфюрере, приобрело багряный оттенок. Сам юноша смущенно опустил голову, стараясь не смотреть на рядом сидящего мужчину после своего незапланированного признания, которое было явным, несмотря на отрицание. Пару мгновений Степан Савельич глядел на русского с удивленным выражением лица, сжимая между губ сигарету, которой еще ранним утром поделился с ним командир. Осознав окончательно сказанное Ивушкиным, лицо мехвода сначала окрасилось в злость и непонимание, а после белорус зашелся громким хохотом, щуря глаза и держась левой рукой за лагерную рубашку в районе диафрагмы. Своей неожиданной реакцией товарищ Василёнок не слабо так ошеломил Николая. Он ожидал какой угодно реакции, но никак не этого. — Почему ты смеешься? — неуверенно решил уточнить младший лейтенант, надеясь, что работающие за спиной в углу мастерской парни не слышат их с Савельичем разговора. — Мыкола, родный, сколько лет мы на войне уже? А сколько в этих поганый лагерях? — по-доброму улыбается мехвод. — Холодные, голодные и недолюбленные, многие ищут утешения в таких же солдатах. Иногда любятся подолгу, месяцами, а порой сошлись-разошлись, как и не было ничего. Кто я такой, чтобы осуждать? — белорус разминает ладонями уставшие плечи. — Вон, парни, — мужчина указывает на копошащихся в углу Ионова с Демьяном и хитро прищуривается, играет бровями, намекая на интересные отношения этих двух. От подобного заявления у Ивушкина глаза на лоб лезут, чего-чего, а к такому повороту событий он готов не был. Посмотрев на вытянувшееся лицо командира, мехвод снова засмеялся. — Вот-вот, у меня сначала тоже такое лицо было, — мужчина наклонился поближе к младшему лейтенанту и тихо продолжил, — значится, когда ты на перевязку ходил, я подкрашивал зад нашему боевому коню, ну и вот, — выдыхает белорус, — смотрю, а мужики что-то больно долго в танке сидят. Они залезли сидения обратно прикручивать, а я, значит, — мужчина подавляет смешок, смотря на удивленное лицо Николая, — залезаю на башню, открываю люк, а Фимка нашего Волчка лобызает, а тот Ионова раз! И как за ворот на себя потянет, ну, я так удивился, люк закрыл, а парни не заметили даже, — расхохотался Степан с новой силой, откидывая назад голову. А на лице Ивушкина подрагивает неуверенная полуулыбка. Находясь в неком замешательстве, юноша прикусывает нижнюю губу и смотрит себе в ноги, разглядывает потертую обувь, выделенную ему по приказу штандартенфюрера, и не может смириться со своими чувствами по отношению к немцу. Почему именно он? Почему они встретились на этой проклятой земле? Любовь к мужчине — это неправильно, но Ивушкин соврал бы себе, если бы сказал, что не желает остаться рядом с Ягером также сильно, как жаждет свободы под голубым небом. Рядом громко выдыхает мехвод, обращая на себя внимание младшего лейтенанта. — А я то думал, ты на Анютку запал, — Николай на слова белоруса обреченно улыбается. Да уж, лучше бы он действительно в остарбайтера Ярцеву втюрился, чем в холодного немца, который, узнав о чувствах русского, рассмеялся бы, да отправил от греха подальше на эксперименты. У фрицев мужчине любить другого мужчину считается грехом, и с такими разговор короткий — сдать на опыты, и дело с концом. — Командир, — тихо зовет юношу мехвод, — твое это, ну, это ведь… — белорус явно не знал, как подступиться к вопросу о побеге, и как это отразится на командире. — Это не помешает, — отрицательно машет головой Николай, — не помешает… — Хорошо, если так, командир, — мужчина хлопает танкиста по плечу и отходит обратно к танку, напоследок понимающе улыбаясь своему товарищу. А Ивушкину тошно, тошно от мысли, что он сбежит, возможно погибнет, а если и нет, то Ягер наверняка пошлет за ним и, найдя, пристрелит как собаку. Николай чувствует себя предателем, как бы глупо это не было. Он не хочет разочаровывать немца, не хочет, чтобы Клаус злился на него. Влюбиться в фрица — сродни измене своей Родине. От этой мысли сердце болит и к горлу подступает комок. Русский хотел бы закричать от переполняющих его чувств, что противоречат его принципам. Утробно зарычав, Николай возвращается к работе, занявшись делом, можно отвлечься, унять бешено бьющееся сердце и хоть ненадолго выкинуть из головы Ягера, чьи ледяные очи всплывают перед глазами, когда Ивушкин опускает веки и выдыхает. Поскорее бы всё закончилось.