***
В кабинете штандартенфюрера было непривычно тихо, не играло музыки как обычно, окна были закрыты, и через них не пробивались звуки жизни с улицы. Не так давно вернувшийся после полета Ягер переодевался в свою танковую форму, надевая камуфляжную куртку поверх кителя. Его взгляд был прикован к собственной кровати, одеяло на ней было скомкано, хотя мужчина был уверен, что заправлял ее утром сразу после пробуждения. Через полчаса он с его танками отправятся в город, последний у границы протектората Богемии и Моравии — в Клингенталь. Город сейчас эвакуируют, поэтому у германцев есть немного времени перед выездом. — Герр Ягер, я могу войти? — Тилике открывает дверь в кабинет, постучавшись перед этим три раза. — Заходи, — отзывается Клаус, разворачиваясь на каблуках к адъютанту, чьё лицо выглядит ещё более потерянным чем до этого. Молодой офицер был в полном танковом обмундировании. — Всё в порядке? Ты выглядишь обеспокоенным, — Ягер вопросительно изгибает бровь. — Я? Да я… — парень выглядит смущенным, он тупит взгляд глядя в пол, — это, просто… — он набирает воздуха в лёгкие и на одном дыхании произносит, — остарбайтер Анна Ярцева ушла из лагеря, воспользовавшись однократным разрешением на выход, и не вернулась назад, — Тилике поджимает губы и старается не смотреть на мужчину перед собой, но штандартенфюрер только задумчиво кивает. Он зол, но совершенно не удивлен. — Это ведь не всё? — выпытывает у адъютанта мужчина, зная, что парень был заинтересован миловидной девушкой в романтическом плане, а это было трудно не заметить внимательному полковнику. Тилике смотрел на переводчицу заинтересованно и немного по-щенячьи, восхищаясь предметом своего воздыхания, с которой ему было не суждено быть вместе, и к которой он не мог подступиться, чтобы провести вместе ночь из-за своего достаточно мягкого характера и воспитания. — Сегодня утром, — начал полушепотом Хайн, — когда я пришёл за вашей трубкой, она… — парень стал по не понятной причине закипать, его лицо раскраснелось, он нахмурился и сжал кулаки, — … она спала в вашей кровати, — Тилике поднимает свои взгляд и смотрит штандартенфюреру прямо в глаза. — Обнажённая… — шепчет. Сказать, что Ягер был удивлен, это ничего не сказать. Неужели Ярцева вторглась в его кабинет пока никого здесь не было? Откуда у нее ключи, и зачем она приходила? Оказавшись в три длинных шага у рабочего стола, немец открыл боковой шкафчик, ища в нем сумку с картой, вот только ее не было. Проклятье. Гнев с новой силой разгорелся в солнечном сплетении германца. — Я не спал с ней, — отчеканил Клаус, смотря адъютанту в глаза. — Она украла карту. Тилике опешил, выпучив на старшего глаза. Он обвинил Ягера в том, чего тот не делал и вряд ли бы сделал, даже если бы была такая возможность. Это было не в характере мужчины, как он мог вообще сомневаться? — Простите, — Хайн опустил голову, снял фуражку и растрепал волосы, горько усмехнулся. — Я думал, она изменила, — отрешённо прошептал молодой офицер. — Изменила? Так вы.? — штандартенфюрер был удивлен. — Ну… — разминая пальцами шею, неуверенно произнес парень, — не совсем, всё сложно, она ведь… — не знал как закончить Тилике. — Простая переводчица? — вскинув брови, уточнил Клаус. — Нет-нет, не в этом дело, — постарался объясниться адъютант, махая перед собой руками в отрицании слов старшего по званию. Не успев подобрать слова, его оборвал стук в дверь. Пора было выдвигаться к границе. — Расскажешь, когда мы поймаем русских, — Ягер хлопает младшего по плечу и направляется к выходу из кабинета. Их ждёт ещё один бой против талантливого русского командира и его экипажа. Еще один бой, из которого живым выйдет либо Клаус, либо Ивушкин. И как бы противно и печально не было это осознавать, выбора не было. Вернее, Николай уже сделал свой выбор, выстрелив осколочным в смотровую башню, не заботясь о том, что там был человек, с которым он на кону так отчаянно целовался на прощание, видать, перед загробным миром для одного из них.***
Сидя у костра, уставшие, наплескавшись, словно дети малые, танкисты разглядывали сонными глазами пляшущие языки пламени, в которых каждый находил собственные сюжеты. Для кого-то в ярких искрах виделся родной дом, для кого-то находился умиротворяющий сюжет из священного писания. А кто-то, смотря на огненный танец, вспоминал ледяные глаза. Николай ощущал, будто что-то в нем разлагается, он чувствовал себя до ужаса опустошенным и жалким. Сейчас, лежа головой на девичьих коленках прекрасной Анечки, он не наслаждался моментом, он вообще был где-то не здесь, не в этом ночном лесу, окруженный преданными товарищами. Он представлял себя в теплом и до одури уютном кабинете штандартенфюрера, перед тем самым окном, где они с Клаусом целовались. От этих мыслей ему становилось некомфортно и страшно. А что, если он ждал не достаточно? А что, если немец не успел сбежать из той треклятой смотровой? Что, если он убил свою любовь на самом деле? Голова шла кругом от безжалостно штурмующих мозг мыслей. Тонкие пальчики переводчицы ласково гладили короткие волосы Николая, пока они слушали песню Василенка, которую тот пел на своем родном языке. Ранним утром, еще до рассвета, они должны будут выдвинуться в путь — по темноте им будет безопасней передвигаться. Хотя, о какой безопасности может быть речь, когда они с радостными криками резвились в воде? А ведь Ивушкин сам сказал, чтобы парни принимали водные процедуры молча, а потом сам, искупавшись, не удержался и заголосил о свободе. А теперь они почти под самым носом у германцев сидят с костром, и как будто всё нормально, никого ничто не беспокоит. От слов в песне Степана на глаза наворачивались слезы. Война никого не щадит, и это красноармейцы знали не понаслышке. Упавшая на лоб слеза Ярцевой вернула юношу в реальность. Собравшись с мыслями, он поднялся с ее колен. — Так, парни, хорош, — выдохнул младший лейтенант сквозь зубы. — До Славковского леса километров пятьдесят, считаю нашу задачу выполненной. План фрицев мы сорвали. Приказываю — затопить танк в озере, отдохнуть и расходиться отдельными группами. Сохранять жизни, — Николай осматривает свой экипаж и Ярцеву серьёзным взглядом. — Мыкола, я с тобой не по приказу, по доброй воле пойшёл, можно скажу? — в тоне Савельича едва различим вопрос. Получив разрешение младшего лейтенанта, белорус продолжил. — Мне танк бросать жалко, — мужчина выразительно смотрит в глаза командиру, знает: тот и сам не хочет бросать их боевого коня. — Товарищ командир, я без тебя никуда не пойду, — гнусавит Серафим, сжимая в руках железную кружку, награбленный сувенир из города, где они запаслись каким-никаким продовольствием и сменили лагерную полосатую форму на нормальную цивильную одежду. — Мы — воины Красной Армии, мы давали присягу — бить врага до последней капли крови! — Бросить коня позор! — вставляет свои пять копеек стоявший в стороне Волчок. — Ваучок! — улыбается усатый — У тебя не только зрений, но слых як у орла! Тоби у цирки выступать! — шутит. — А ты с моё по Тайге поброди, — фыркает Демьян. — Так, цыц! — Степан говорит с белобрысым так, словно тот возмущающийся не по делу ребенок, а сам Савельич его отец. Подобное сравнение смешит Ивушкина, но он не может выдавить из себя даже улыбки. Такое ощущение, что в усталом сознании частично атрофировались чувства. Встав с поваленного ствола дерева, на котором они с Ярцевой сидели, Николай выпрямился, глядя на своих товарищей. — Ладно. Желающие могут еще по пятьдесят, — парень имеет в виду трофейный, как они его называли, сладкий ликер. — Через пять минут отбой, в четыре утра подъем. Пойдём с первым светом, смена часовых через час. Когда сокомандники сладко посапывали, разместившись по кругу от костра, Ивушкин сидел без единой мысли в голове. Демьян с Серафимом спали, прижавшись спинами друг к другу, а Василёнок дремал отдельно. Встав с нагретого места и подойдя к старшему мужчине, младший лейтенант заботливо укрыл того его же кофтой, а после развернулся к деревьям, за которыми скрылась остарбайтер. У нее, как и у Коли, сна не было ни в одном глазу. Пройдя ближе к озеру, юноша увидел девушку, стоявшую облокотившись к стволу дерева. Она выглядела задумчивой и такой же потерянной как и сам танкист, разглядывала блики лунного света на водной глади, гладила собственные пальцы. Ей тоже не дался побег легко, это было заметно. Возможно, она так долго была под гнетом немцев, что совсем забыла, что такое быть свободной, и теперь попросту не знала, что делать с этой обретенной вольностью. Возможно, после всего, что они пережили, они с Анечкой смогут быть вместе? Двое одиноких нашедших друг друга на войне. Возможно для них обоих это будет правильно? Сначала без любви, но ведь стерпится-слюбится, ведь так? Ярцева смотрит на Николая такими же шальными, немного напуганными глазами. По ее выражению лица юноша понимает, что она думала о том же, что и он. Она проделала такой же мысленный анализ и теперь была согласна попробовать попытать счастья с пока еще нелюбимым человеком. Возможно, с ней Ивушкин забудет о голубоглазом штандартенфюрере СС Клаусе Ягере? Возможно, если он будет звать девушку любимой, то сможет полюбить ее скорее? Они целуются, пробуют насколько это будет правильно ощущаться. Младший лейтенант гладит волосы Ярцевой, обнимает ее за талию и чувствует ее руки у себя на плечах. Целуясь с ней — в голове пустота. Отстраняясь от переводчицы, Коля снимает с себя куртку и бросает ее на землю, вслед за ней идут рубашка и Анютин свитер. На этом импровизированном ложе они устраиваются полулежа, продолжают целоваться, в надежде забыться и найти поганое счастье в телах друг друга, надеясь забыть всё, что приключилось с ними в лагере, хотят почувствовать себя живыми и полноценными. Уже лежа в свете луны, они смотрели на звезды. Сердца каждого желали рядом с собой другого человека, но русские сошлись на том, что они — хорошие актеры — и смогут притвориться. Как говорится, притворяйся, пока это не станет реальностью. Заметив в небе падающую звезду, Анна интересуется, успел ли парень что-то загадать, а тот признается, что загадал любить ее всегда. На этих словах его голос немного подрагивает, в глазах собрались слезы — он не врет. Он правда загадал любить ее всегда, вот только его не покидала мысль, что это невозможно. Он знал, что Анечка всё понимала лучше, чем кто-либо. Девушка шепчет, что ждала Николая всю жизнь, у нее тоже от соленой влаги щиплет глаза. Она смотрит в никуда перед собой, не лжет, она действительно ждала, вот только кареглазый немец успел вперед русского, и об этом переводчица вряд ли когда-нибудь расскажет ему по собственному желанию. Услышав вдалеке шум машин, Ивушкин поспешил разбудить Ярцеву, которая, положив голову ему на обнаженное плечо, успела задремать. Вскочив с места, парень быстро натягивает рубашку и спешит к своей команде. — Экипаж, подъём! Ягер здесь! — мужики поднимаются бодро, словно не их нагло разбудили, выдергивая из сладкого плена сна. Они быстро тушат костер, собирают Анне в сумку часть продовольствия и суют туда одну из металлических кружек. Как бы не пытался объяснить ей Николай, почему она не может с ними пойти, девушкой всё равно овладел ужас. Она отнекивалась и не хотела оставаться одна, боясь потеряться или не выжить в лесу. Ивушкин называет ее любимой, сует в руки карту и дает указания, не оставляя ей выбора, кроме как согласиться. Волчок уверяет, что лес не выдаст, и она сможет преодолеть расстояние до нужного поля в безопасности. Они обнимаются, целуются, прощаются до следующей встречи, неуверенные, что она когда-либо произойдет.***
Продумав план и размещение танков в городе, Ягер, высунувшись из своей Пантеры, смотрел в закрепленный на башне тепловизор. Он ждал Ивушкина. Знал, что парень вот-вот должен прибыть в город, и в этот раз германец не упустит его. Когда мужчина услышал рычание подъезжающей машины, он быстро отдал приказ наводящему, чтобы тот готовился к выстрелу. Едва Николай появился в поле зрения, Клаус отдал приказ стрелять. Снаряд ранил бок тридцатьчетверки, но не нанес серьезных повреждений. Черт. Танк русских повернулся к соседней улочке, ведущей вниз к перекрестку. Перед небольшой ратушей они улизнули от штандартенфюрера, но не надолго. Низко прорычав себе под нос, немец чувствовал, как притупившаяся обида и злость вновь накрывает его. Выезжая из укрытия, Ягер рассчитывает, что его солдаты смогут подбить Т-34, к тому же, в одной из Пантер командует Хайн. Парень был тоже опытным танкистом до того, как стать адъютантом для Клауса, поэтому мужчина почти уверен, что у них получиться загнать Ивушкина и его экипаж в угол и уничтожить. Возможно, тогда сердце германца освободится от болезни под именем Николай, которая ранит его больнее, чем осколки, располосовавшие ему правую половину лица. Вот только русские не промах — стреляют осколочным прямо под брюхо одной из немецких Пантер, и та взрывается ярким пламенем. Минус один. — Танк сто четырнадцать подбит, — холодно чеканит Ягер в переговорное устройство. — Русские идут на площадь. Занять запасные позиции, — приказывает немец, вглядываясь вперед, пока его мехвод ведёт танк на их стратегическое место. — Будьте бдительны! Сердцебиение Ягера начинает успокаиваться, когда тот уже стоит на позиции. В нём просыпается тот безжалостный и холодный зверь, из-за которого его боялись даже соотечественники. Несмотря на ритм сердца, близкий к идеалу, мужчина дышал тяжело: в танке становилось с каждой минутой жарче, по лбу стекали капельки пота — Когда он появится, не пропустите момент, — произносит Клаус своему экипажу — те отзываются положительно. Услышав всего через минуту глухой взрыв, Ягер с неким ужасом понимает, что он донесся со стороны, где расположился Тилике со своим экипажем. Осознание приходит незамедлительно — парень мертв и сегодня вечером Клаус не услышит продолжения истории, которую младший задолжал ему еще в кабинете. Минус два. Ярость, его кроет холодная ярость, и мужчина сжимает сильнее руку, которая держит ручку смотрового прибора. Когда русский танк показывается, быстро проезжая по улице, германец рычит приказ об открытии огня, вот только всего на миллисекунду замешкавшийся наводчик пропускает красноармейцев, и снаряд пролетает мимо. — Прозевал, растяпа! — отчитывает своего солдата немец, отвесив ему подзатыльник. Быстро отдав приказ всем своим танкистам выдвигаться к площади, Ягер напрягает челюсть, играет желваками. Он готов выстрелить младшему лейтенанту в лоб. Подъехав к площади, Клаус приказывает своему танку остановиться. Он осматривает обстановку. Еще одна из его Пантер уничтожена, а тридцатьчетверка стоит рядом без единой новой царапины. Пушки танков направлены друг на друга, видать русские успели выстрелить первыми. Минус три. Штандартенфюрер приказывает приготовиться к стрельбе и, когда экипаж второго танка готов произвести выстрел, по ним приходится удар. Минус четыре. Удивленный германец смотрит по сторонам, ища того, кто это сделал, натыкается на боевую машину, принадлежавшую Тилике. — Наводчик, цель — танк сто двенадцать, — диктует германец, — приготовиться открыть огонь, быстро! — приказывает Клаус, но, получив отрицательный ответ, рычит, чтобы испуганный наводчик уступил ему место. Быстро наводит орудие на вражескую Пантеру и стреляет, немного неудачно, возможно, враг остался жив. Времени стрелять повторно в сто двенадцатый не было, поэтому как можно скорее штандартенфюрер разворачивает пушку к тридцатьчетверке. Одновременно выпущенные снаряды сталкиваются с друг другом в полете, меняя траекторию друг друга. Снаряд из русского танка сносит прибор ночного видения с башни ягеровской Пантеры, а снаряд немца взрывается столкнувшись с землей. Ягер зол: почему с Ивушкиным не может быть просто? Вылезая из башни своего танка, Клаус ждет, пока Николай сделает тоже самое. Как только младший показывается, он стягивает с руки перчатку и кидает ее, тем самым вызывая русского на дуэль. Парень просит пять минут, чтобы забрать своего возможно живого товарища из захваченной Пантеры. Штандартенфюрер соглашается, разводит руками и сверяет младшего лейтенанта гневным взглядом. В солнечном сплетении клокочет ярость, она расползается как грибные споры, застилая взгляд Клауса ядом, заставляя забыть, что перед ним человек, ради которого мужчина был готов пожертвовать собой. Немец уверен — Ивушкин тоже не видит в нем возлюбленного, а видит лишь в нем грозного врага, уничтожение которого стоит на первом месте.***
Вставая на позицию у моста со стороны города, Ивушкин кусает губы: на том конце длинного виадука расположилась немецкая Пантера, в которой сидел Ягер. Тот мужчина, из-за которого сердце Ивушкина пропускало удар и которого Николай сегодня убьет. Ненависть к фашистам и жажда свободы ослепляют юношу. Он тяжело дышит. — Мужики, — начинает младший лейтенант, — план такой, — на секунду он смотрит на хрипящего Волчка, лежащего в ногах у Ионова. Серафим мягко поглаживал того по голове. — Стёпа, выходим на мост на полном ходу, по моей команде маневрируй, — сделав глубокий вдох, парень продолжает, — Серафим, заряжай, — собственный голос звучит незнакомо низко, словно животное рычание прорывается изнутри. Младший член экипажа выполняет приказ, оповещая, что это их последний снаряд. — Нам нужно подобраться как можно ближе — у нас один шанс из тысячи! — оповещает Николай свой экипаж. — Планчик блеск, нам у цирки выступати, — произносит мехвод, снимая свой шлемофон. — Выступим, — улыбается Ивушкин, с чёрт знает откуда взявшимся весельем. — Страшно, — глотая собственную кровь, накопившуюся во рту, вставляет Демьян. — Волчище, хвост пистолетом, — старается звучать ободряюще младший лейтенант. — Вперёд! — хрипит парень, дергая головой. Им надо будет постараться, чтобы выйти из боя живыми. Выдвинувшись вперед, тридцатьчетверка уклоном вправо пытается избежать попадания, но немецкий снаряд пробивает командирскую башню, и если бы Николай не сидел на месте наводчика, то был бы уже мертв. Ионов читает молитву, крепко держа в руках трофейную икону с Девой Марией и младенцем. Уводя танк в право, русские танкисты пытаются обмануть германцев. Подъехав почти к самому краю моста, они сворачивают влево, в этот момент по самой нижней части танка приходится выстрел, который по удачному развороту машины не задел самих танкистов, и те отделались лишь сильной дрожью по всему телу от удара. Третий выстрел забирает у Т-34 гусеницы, а их, выпущенный одновременно с немецким, снаряд влетает прямо в форточку мехвода германской Пантеры. Красноармейцы направляют свой танк на таран и сносят вражескую кошку на самый край моста. Тот опасно нависает над пропастью одной гусеницей. Приказав товарищам ждать, Николай вылезает на свежий воздух через башню, вернее, через ту часть, что от нее осталась. Встав на ноги, парень видит вылезшего из Пантеры Ягера. Тот рычит от боли: обе его ноги в районе ляжек сильно ранены, возможно, сломаны — левую мужчина согнул в колене, а правую держал прямой — он выволок себя толкаясь руками. Увидев хмурое лицо русского, немец дрожащими руками потянулся к своему Вальтеру П38, к тому же, которым он стрелял в Ивушкина в сорок первом под Москвой. Николай направляет свое ружье на германца до того, как тот достанет пистолет. — Стреляй, — требовательно шипит Клаус, смотря юноше прямо в глаза. Он уверен, что парень не будет его щадить, но тот опускает оружие. Коля не может выстрелить. Стоя вот так лицом к лицу, у него не хватает смелости лишить штандартенфюрера жизни, сердце предательски сжимается. Ивушкину дурно, когда перед глазами всплывает воспоминания о проведенном с германцем времени, а Ягер без сил падает спиной на танк и смеется. Смеется отчаянно, больно. Превозмогая боль, Клаус тянет к Николаю руку: он до ужаса хочет прикоснуться к младшему перед смертью. Мысленно ухмыляясь, мужчина думает о том, куда его привела бесконтрольная ярость. Младший лейтенант хватает руку мужчины и тянет на себя, но немец одергивает его, удивляя тем самым русского, который был готов вытащить старшего из Пантеры, которая вот-вот сорвется вниз в холодную реку. Посмотрев в глаза юноше, Ягер пожимает его руку, отпускает ее и прежде, чем младший успевает среагировать, срывается вместе со своим боевым конем вниз с виадука. Ивушкин не понимает. Не понимает, что сейчас произошло. Он глядит с моста вниз туда, куда падает Пантера, а в голове пустота, ни единой мысли, даже громкий всплеск не тревожит его. — Ну шо, кочились, фрицы? — высовывается из танка мехвод. — На наш век хватит, — отвечает юноша. И именно в этот момент до него доходит случившееся на мосту. Вся нелюбовь к фашистам и жгучая жажда свободы отходят на второй план, когда он понимает, что убил любимого. Сердце начинает бешено стучать, глаза расширяются от ужаса. Все это осознание, включая их с белорусом короткий разговор, занимает пару секунд. Развернувшись на пятках, Николай быстро отдает приказы команде — утопить танк, чтобы он не достался немцам, и идти к опушке леса в двадцати метрах от моста. Сам же младший лейтенант срывается на бег. Он несется к началу виадука, откуда Клаус начинал их дуэль. Бежит, совершенно не слыша криков мехвода о том, что немец уже мертв. Коля должен успеть. В голове прокручиваются знания о том, что человек без воздуха может выживать до пяти минут, и даже несмотря на это, если не поспешить, то мозг понесет сильные повреждения. Поэтому у Николая не больше минуты в запасе, чтобы достать тело германца из воды. Повторяя себе под нос как в сорок первом своеобразную мантру из хриплых «щас», он старается двигаться как можно быстрее, вопреки пульсирующей боли во всем теле. Уклон, ведущий к реке, был настолько крутым, что парень практически скатывался с него, но ему было плевать на собственный дискомфорт. Почувствовав под ногами более ровную поверхность, он стал бежать к воде, снимая на ходу куртку и откидывая ее вместе с ружьем в траву. Коля хотел было снять с себя рубашку, но пальцы не слушались его: он не мог подцепить край кофты. Плюнув на это, парень нырнул в воду, которая была настолько холодной, что словно кололась. Открыв под водой глаза, Ивушкин разглядел на дне немецкую Пантеру и торчащего из люка штандартенфюрера, который казался пугающе умиротворенным. Из-за конструкции танка тело мужчины оказалось неповрежденным от столкновения в гладью воды. Подплыв к нему, Николай схватил германца под подмышки и стал плыть с ним к берегу. С трудом вытащив тяжелое тело мужчины из воды, Коля незамедлительно стал делать ему массаж сердца, в надежде, что Ягера стошнит водой, успевшей набраться в легкие, вот только немец не реагировал. Клаус был белым как смерть, его губы были лилово-синими, и русский хотел кричать от отчаянья. Со всей оставшейся силы, ударив мужчину по груди, он взвыл, глядя на возвышающийся над ними мост, по которому сутулая фигурка Серафима двигалась в сторону города. — Ну давай же, Ягер! — утробно рычит Ивушкин перед тем, как вдохнуть в мужчину воздух через искусственное дыхание. — Ну же! — парень снова нажимает на грудную клетку старшего. — Давай! — кричит, постепенно его начинает накрывать истерика. Он вновь касается губами холодных губ штандартенфюрера, пытается вдохнуть в них жизнь. Спешно расстегивает камуфляжную куртку, а за ней и китель немецкого полковника. Делает всё, как по учебнику: два раза вдувает через рот воздух, четыре раза, сложив руки в замок, нажимает на грудь мужчине. Он повторяет свои действия бессчетное количество раз, как ему казалось, до тех пор, пока в руках не остается сил, и он чуть ли не падает на грудь мужчины. По щекам текут горячие слёзы. — Пожалуйста, Клаус! Не так я хотел тебя целовать… — Николай называет искусственное дыхание поцелуем, горько скалится, тяжело дышит и прижимается к груди мужчины, не замечая, как тот, повернув голову набок, выплевывает воду. В реальность младшего лейтенанта возвращает кашель мужчины, и он не может поверить в картину перед глазами. Клаус смотрит на юношу расфокусированными глазами, не понимая, жив ли он на самом деле, или мозг перед смертью подкидывает ему несбыточные образы. Ивушкин подтягивается к лицу штандартенфюрера и кладет руку тому на левую сторону лица, размазывает подсохшие местами следы крови — по щекам всё еще катятся слезы. Николай улыбается. Живой. Ягер живой. Немец смотрит непонимающе: — Почему? — почему спас, почему не дал умереть? Все эти вопросы мучали едва живого мужчину. Сердце болит, когда он смотрит на бледное лицо танкиста. Они оба натворили столько глупостей, почти убили друг друга, но, как оказалось, русский не может бросить немца, не может остаться без него. Сознание покидает тело германца. Николай снимает с Ягера куртку и китель, чтобы было легче нести его, не забыв отцепить от них отличительные знаки мужчины. Их он сует в карман штанов, а после, подобрав свою куртку и ружье, он возвращается к Клаусу, как и в воде: берет того под подмышки и тащит к склону, по которому ему придется подниматься, волоча за собой штандартенфюрера. От усталости тяжело нести безвольное тело мужчины, руки дрожат от перенапряжения, ноги подкашиваются, но, несмотря на это, юноша снова и снова поднимается. Возможно, разлитые по телу остатки адреналина помогают ему не сдаваться. Когда юноша показывается на верхушке склона, к нему от опушки бежит белорус, заметивший светлую макушку командира. Останавливаясь рядом с младшим лейтенантом, мехвод помогает затащить на склон тяжелое тело Ягера. Степан решает спросить Николая потом, почему тот спас германца, а сейчас он просто молча помогает донести штандартенфюрера к деревьям, у которых устроились Серафим с раненым Волчком. У них есть максимум час, прежде чем сюда могут явиться другие немцы. Коля замечает рядом с Демьяном незнакомую кучку одежды и некоторые продукты. Наверное, сбегавший в город Ионов притащил это все. Заметив удивленный взгляд командира, Василёнок поспешил объяснить. — Попросил Фиму сходить в город и принести чего-нибудь, на случай, если твой немец окажется жив, — на слова мехвода заряжающий активно кивает. — Надо переодеть его, — Ивушкин кивает на нездорово выглядящего германца. — Времени нет, командир! Надо скорее уходить, пока эти твари со всех щелей не полезли, — белорус отрицательно качает головой, и русский понимает: им действительно желательно делать ноги, не рассчитывая ни на что. — Мы не дотащим двоих, — Николай трет уставшие глаза. — Справимся, командир, — приободряюще говорит Степан. — Мы с Серафимом понесём Волчка, продовольствие и тряпки сложим к нему на носилки, а ты, Мыкола, понесёшь фрица. — Где вы носилки взяли? — спрашивает Николай. — В городе. Ионов в первом же доме нашёл, — кивает усатый мужчина. — Как там его? — белорус поворачивается к мальчишке, колдующему над Демьяном. Серафим перевязывал раны мужчине кусками некогда белой простыни. — Кранкенхаус, — гнусавят мехводу в ответ. Им чертовски повезло, что в городе у моста располагалась больничка — сегодня был явно их день. Чудом они победили немцев, и теперь у них были носилки и некоторые медикаменты, названия которых были русским не понятны: надо будет спросить у Анны, когда они доберутся к ней на поляну. Им идти до нее около часу и еще часа два-три через лес до чехов. Когда они встретятся с Ярцевой, надо будет сделать перевал, переодеть все-таки Ягера, закопать остатки его формы и перекусить, иначе у них не останется сил на дальнейшую дорогу. Остатками былой простыни русские перевязали Клаусу раненые ноги поверх штанов. Перекинув руку германца через плечо, Ивушкин придерживая мужчину за талию приподнял его так чтобы поврежденные ноги фрица не касались земли. Тяжело дыша танкисты продолжили путь. Идти им было и больно и трудно, они были страшно голодные, сил с каждым мелким шагом становилось меньше, а казалось бы короткий промежуток времени длинною в час, казался вечностью. На подходе к поляне Николай усадил едва пришедшего в сознание немца спиной к дереву, парни продолжили путь высматривая ожидающую их девушку. — Я вернусь за тобой, — шепчет парень, надеясь, что хотя бы по тону его голоса Ягер поймет, что младший не собирается его бросать. Анна встретила танкистов радостной улыбкой. Подбежав к ним, она первым делом обняла младшего лейтенанта, шепча о том, как она счастлива, что ее товарищи живы, ранены, но живы. Отпрянув от Ярцевой Николай смотря ей в глаза признается, что с ними живой штандартенфюрер Ягер. Ивушкин говорит это с комом в горле, ему не хочется обижать Анну, но та лишь смотрит за спину парня, ожидая что из-за холма выйдет немецкий полковник на своих двоих и желательно не один, но этого не происходит. — Где он? — задушенно шепчет переводчица. — Я оставил его у одного дерева сидеть — объясняет юноша, хмуря брови и вопросительно смотря на девушку, в чьих глазах собираются слезы. — Один? — одними губами спрашивает Аня, сжимая воротник мужской куртки своими цепкими пальчиками. Ивушкину не остаётся ничего кроме как кивнуть, подтверждая слова остарбайтера. Она отшатывается от парня, закрывая рот рукой и отворачивается, человек которого она любила был мертв, Тилике погиб в сражении с ее товарищами. Всхлипывая, она поднимает с земли сумку с остатками выданных ей у озера припасов, манит запыхавшихся мужчин за собой в сторону леса через поле, там они сделают привал. Опечаленный непонятной реакцией девушки на новости, Николай возвращается за Ягером, за эти минуты на которые он оставил мужчину одного, руки танкиста успели немного отдохнуть, а значит этого хватит чтобы дотащить штандартенфюрера до безопасного места. — Ты бросишь меня, Ивушкин, — с трудом шипит немец, когда русский подходит к нему. Младшему лейтенанту не понятны слова Ягера, но из грозного выражения лица мужчины, парень предполагает что его ругают. Присев, он на свой страх и риск наклоняется к Клаусу, надеясь, что то, что произошло между ними в кабинете Ягера было не просто действиями сделанными под влиянием дорогого коньяка, Коля хочет верить, что мужчина целовал его не развлечения ради, поэтому Ивушкин целует Ягера едва касаясь того губами. Штандартенфюрер смотрит на русского нечитаемым взглядом. — Помнишь? — спрашивает, боясь сказать что-то большее. Что-то, что он хотел бы сказать мужчине, но то, что не может из себя выдавить. Ощущение сухих губ Клауса кажется таким правильным и родным.