***
Первое, что чувствует Ягер при пробуждении это блаженное ничего, ни одна клеточка его тела не ноет, ни одну мышцу не сводит спазмом. Сначала немец решает, что он умер, вот только он слышит собственное глубокое дыхание и какие-то разговоры, будто за стеной. Открыв глаза он смотрит в белый потрескавшийся потолок, моргает стараясь прогнать остатки сна, смотрит по сторонам и натыкается глазами на дремлющего русского, который сидит на стуле в неудобной позе, положив голову себе на плечо. Штандартенфюрер тянется к нему рукой и едва коснувшись его пальцев резко одергивает ее от молодого танкиста. Сколько Ивушкин тащил его по лесу? Сердце начинает быстро стучать, мужчина не может поверить, что они действительно спаслись от его соотечественников. Шокированный он смотрит на парня и не может понять откуда в нем такой сильный стержень, непоколебимая сила воли и упорство. Да уж, без упорства он бы вряд ли смог проделать такой сложный путь, любой другой сдался бы. Ягер был даже не уверен, как сам бы повел себя будь он на месте Ивушкина, хотелось бы верить что он поступил бы так же. — Очнулся, — тихо говорит младший лейтенант, одними глазами улыбаясь. За своими мыслями германец даже не заметил, что Николай проснулся. Кивнув ему, мужчина хочет спросить как давно они в этом месте, но парень прерывает его не дав издать и звука: — Я позову медсестру, — после этих слов русский наклоняется к уху мужчины и шепчет. — Я сказал им, что ты немой, — объясняет. Ушедшего за помощью младшего лейтенанта, Клаус провожает взглядом и расслабляется на твердой кушетке. Ивушкин возвращается спустя минут пять в компании женщины средних лет. Та что-то ему говорит, что-то про здоровье, улыбается и подойдя к Ягеру жизнерадостно приветствует его: — Доброго дня, Николай, верно? — она смотрит на мужчину вопросительно, и он медленно кивает, немного растерявшись. — Отлично, меня зовут Собеслава, я буду делать тебе перевязку, — она достает все нужное, поднимает тонкое одеяло, которым были накрыты ноги мужчины, на нем нет штанов, но рубашка достаточно длинная. Снимая старые повязки, она продолжила. — Тебе так повезло, что твой командир, сам едва не погибнув, добрался до нас. Вы оба были в ужасном состоянии, но ваши товарищи предупредили нас о вашем приходе, — быстро тараторила низкорослая чешка. — Ты тут уже третий день лежишь, три ребра сломано, ноги мы тебе прооперировали, заживает хорошо. Через пару дней, авось, и ходить сможешь, больно-то будет, но это ничего страшного, я тебе морфинчику дам, — слушая женщину, Ягер растерянно смотрел на Николая. Тот сам еще выглядел не очень, синяки под глазами и впалые щеки. Проследив за взглядом штандартенфюрера, Собеслава рассмеялась. — Ой, он у вас тут, как в себя пришел, все время дежурил. Ваш Степан его отсюда силой на его койко-место нес, а он говорит, — улыбка не спадает с ее лица, а по шее и щекам Ивушкина ползет краснота. Он смущенно отводит взгляд под пристальным вниманием Клауса, — «Не пойду, может он скоро в себя придет», — пародирует младшего лейтенанта медсестра. — Ну все, мальчики, я закончила, Николай, — обращается к немцу. — Вечером зайду ещё. Как только женщина скрывается из виду и русский садится на стул рядом с Ягером, мужчина вопросительно смотрит на него, ожидая объяснений. Коля трет свои пальцы и выдохнув начинает: — Я пришел в себя через пару часов после того, как нам оказали первую помощь. Сегодня мне сказали, что я могу идти, — парень виновато отводит глаза от Ягера. — Тут это, в паре километрах, стоят войска, там танкисты нужны, и… мы хотим пойти на фронт с ребятами, Демьяну уже лучше, но, прежде чем возвращаться на фронт, надо подождать пару дней. Анечка хочет остаться помогать медсестрам, говорит, ей тут лучше, чувствует себя полезней и... — Николай мнется, не зная, как подступиться к главному вопросу. Сделав глубокий вдох, он быстро выпаливает, — Ты пойдешь с нами? Ягеру сначала кажется что он ослышался, но умоляющие глаза парня говорят об обратном. Воевать против своих? Против Рейха? Стать пятым завершающим членом в экипаже Ивушкина? Мысли в голове мужчины быстро скачут друг на друга, он не знает как поступить. Сейчас в глазах Германии он предатель и вернись он, его расстреляют. А какое будущее его ждет в Красной Армии? Если прознают о том, что он немец — его возьмут в плен, устроят допрос и скорее всего тоже расстреляют. Оставаться одному ему точно не хотелось, тем более притворяясь немым он далеко не доберется, к тому же, куда он без Ивушкина? Теперь, после всего что произошло, через что они прошли, разве он может просто бросить все? Правильно, не может. Поэтому улыбнувшись младшему уголками губ, штандартенфюрер соглашается пойти с ним на фронт, воевать в составе Красной Армии, притворяться немым, лишь бы не терять больше русского.***
На выходе из больницы Ивушкина у самых дверей встречает Ионов, он весело машет рукой своему командиру и ждет пока младший лейтенант медленно доковыляет до него. Поравнявшись, они идут молча через дорогу и на пару домов ниже по улице к покосившемуся узкому зданию, явно пережившему не одно столетие в этом городочке. Младший заинтересованно разглядывает парня с васильковыми глазами и не удержавшись все-таки спрашивает. — А как там этот? Ну, который... — Серафим не говорит вслух звание штандартенфюрера, он знал, что если кто-то узнает о том, что мужчина высокопоставленный офицер СС, то случиться самосуд, и это сильно опечалит русского командира. — Все хорошо, он пришел в себя, еще пару дней и будет как новенький, — задумчиво отвечает Николай. Ему хотелось верить, что через денек другой германец будет чувствовать себя лучше, и, как и сказала чешская медсестра, сможет сам передвигаться. Войдя в дом, в котором им любезно выделили одну комнату на всех, парни поприветствовали хозяев и поднялись на второй этаж, где расположился экипаж. Комната была маленькой, душной и в ней не открывались окна. Волчок лежал на боку на одной из двух узких кроватей, Степан Савельич сидел на полу и разглядывал карту перед собой, ту самую, которую Анечка стащила из кабинета Ягера. Сама Анна расположилась на табуретке и заплетала себе колосок. Шедший позади лейтенанта Ионов быстро прошмыгнул между Николаем и дверным косяком и направился к Демьяну, сев рядом, он подтянул под себя свои колени и уставился на то как Ярцева занимается своими волосами. — О, Мыкола, ты вернулся, — улыбается мехвод и зовет парня сесть рядом с ним. — Как оно, Степа? — придерживаясь за изголовье кровати, юноша медленно опускается на пол. — Та ничего, под вольной-то синью, — отмахивается белорус с улыбкой, которая тут же пропадает, и в миг лицо усатого мужчины становиться серьезным, — Завтра на фронт, Мыкола. — Он еще не готов, день-два точно надо повременить, — отрицательно машет головой русский. Он не бросит здесь Ягера. Не за зря тащил тяжелое тело немца, чтобы теперь просто оставить его, вдобавок, сердце парня не выдержит если он таким способом предаст человека, которого любит, удобно или нет, юноша будет терпеть и ждать пока тот восстановиться. Коля будет нагло врать всем о том, кем является штандартенфюрер, чтобы защитить мужчину от гнева любой из воюющих сторон. — Не кода годить, — хмуриться темноволосый. — Хозяйва просят завтра же уходить, говорят: раз уж командир пришел, то нам более нечего тут делать, семья-то большая, каждая комната як золото, которым не хочат делиться. — Я попрошу у них еще день, — поджимает Ивушкин губы. — А что дали? — Поспрашиваю, авось, кто приютит нас еще на денек, а там и Ягера выпишут, и… — А что нам с того, командир? Выпишут и выпишут, — перебивает Николая Демьян. — Он с нами пойдет, — твердо заявляет русский, смотря в глаза наводчику. — Воевать? — охает Ионов, и на младшего лейтенанта устремляются вопросительные взгляды. — Воевать, — кивает танкист и встает с пола. Демьян хочет как-то съязвить, но грозный взгляд белоруса заставляет светловолосого прикусить язык, сам Василенок согласно кивает Николаю, по отцовски улыбается. Он знает о чувствах парня к немцу еще с их разговора в мастерской концентрационного лагеря, и знает, что Коля не отступится от принятого решения. — Я пойду жить к тому врачу, что Ягера оперировал. Он предложил мне кров, — тихо произносит Анна, — может он и вас на денек-другой примет, — рассуждает девушка, смотря на танкистов и слабо улыбаясь. Кивнув Ярцевой, танкист надеется, что мужчина согласится их принять, они готовы спать где угодно, главное чтобы крыша была над головой. Спустившись вниз к владельцам дома, парень долго их уговаривает и в итоге ему приходиться практически умолять хозяев приютить его с командой еще ненадолго, те с трудом соглашаются и разрешают русским танкистам остаться в их доме до вечера послезавтра, с условием, что танкисты помогут им по дому и будут вести себя тихо и не отсвечивать когда их не хотят видеть. Подобная просьба раздражает юношу, ведь они и так вели себя уважительно по отношению к владельцам и не шумели, но выбора у него нет, такие условия тоже выигрыш в их с экипажем ситуации. Чувствуя легкое покалывание в пальцах от победы или от того, что он замерз, Николай возвращается к своим товарищам. На лестнице его едва не сносит бегущая вниз Анна, она выбегает из дома и парень кривится от звуков которые доносятся оттуда, бедную девушку тошнит, причем долго. Когда она приходит к ним в комнату, то весь экипаж исключая Ивушкина спит, Серафим с Демьяном вместе на одной койке, мехвод на полу, укрываясь тонким одеялом, местами съеденным молью, и тихо, на удивление не бесяще, похрапывая. — Анечка, как ты себя чувствуешь? — спрашивает Николай. Он сидит на свободной кровати и похлопывает рядом с собой, приглашая Ярцеву сесть к нему. — Все в порядке, думаю, это от волнения, — устало отзывается девушка. — Последнее время меня тошнит по утрам и иногда даже днем, но в остальное время чувствую себя хорошо, — она садиться рядом и кладет голову на плечо парня, прикрывает глаза. — Ты спрашивала того доктора? Это ведь может быть серьезно, — Ивушкину неприяно думать о том, что милая переводчица заболела чем-то. Он гладит тыльную сторону ее ладони и вспоминает, как так же трогал руки Клауса. Легкая улыбка расцветает на его губах. — Нет, наверное надо спросить, — шепчет девушка и сонно зевает — им пора спать. Сегодня Николай спит с Аней, крепко обняв ее. Ему не снятся сны, перед его глазами идеальная чернота.***
Весь следующий день проходит за работой, это было условие, с которым хозяева дома согласились оставить русских солдат на еще одну ночь. Они помогали в небольшом огородике, делали уборку, стирали, помогали с готовкой, играли с детьми, и управились только к вечеру, капитально вымотавшись и оставшись без ужина. Мехвод тайно собрал им с дерева пару яблок, которые он уже в комнате поровну поделил между экипажем и переводчицей. Когда небо окрасилось в персиковый цвет, Николай решил сходить с Анной и Серафимом к врачу, девушке стоило осмотреться, Ионову взять уколы с морфином, а сам младший лейтенант собирался проведать Ягера и узнать насчет его выписки. До больницы они доходят молча, каждый думает о чем то своем. У самых дверей Анна просит составить ей компанию, говорит что волнуется идти одной, и парни соглашаются. Первым делом врач дает уколы, объясняет как принимать и предупреждает, чтобы они были осторожными с морфином и принимали только если боль будет невозможно терпеть. Напоминает, что от этого лекарственного средства можно стать зависимым. На вопрос Ивушкина о приюте, мужчина отказывает, говорит, что хотя бы дома хочет не видеть солдат и больных, извиняется и просит пришедшую Собеславу принести забытые в одной из палат очки. Женщина зовет Колю с собой, говорит, что им надо поговорить, а парень легко соглашается, ведь дело наверняка касается Ягера. Неужели что-то случилось? Сердце начинает отплясывать чечетку и юноша думает, что уже и забыл, когда оно билось спокойно. — Что с ним? — тихо спрашивает младший лейтенант, но чешка смотрит на него удивленно, не понимая, о ком спрашивает юноша. — С Кла... М-м, с Николаем, — быстро исправляется парень. Он едва не проболтался, назвав штандартенфюрера его настоящим именем. — А, с ним все в порядке. Он сегодня нас всех удивил — буквально час назад сам дошел до туалета, сделал свои дела, правда, возвращался почти ползком, — отвечает женщина, потирая свой подбородок. — После такого подвига, сразу же лег спать, но я тебе точно говорю, если завтра он сможет встать на ноги после такого, то его скорей всего сразу же выпишут. На его койко-место очередь, и никто его держать дольше нужного не будет, — пожимает плечами Собеслава и идет дальше. — О чем же ты хотела тогда поговорить? — непонимающе переспрашивает парень, хромает за шустрой рыжеволосой. — Ты, — она останавливается, — в лагере, откуда вы сбежали... Ты там, случаем, не видел молодого паренька? Рыженького, низенького, с большими серыми глазами? Он хорошо поет и весь такой солнечный и добрый, пошутить любит. Это мой сынок, мой милый Марек, — она прерывисто выдыхает, оборачиваясь на русского. — Ты не встречал его? — она смотрит на Николая с надеждой, и Ивушкин почти чувствует как ей больно. А как там его мама? Похоронила ли его в своих мыслях спустя три года без единой весточки или все еще ждет сына домой, верит что он живой и невредимый? Русскому хотелось бы верить, что она все еще ждет его. — Мне жаль, — шепчет Николай, — я никогда не сталкивался с ним, — он смотрит себе в ноги и не смеет посмотреть в глаза женщине. Её сын вряд ли жив, к тому же, он обладатель рыжих волос, а у нацистов к таким людям весьма строгое отношение. Они даже своих чистокровных немцев, родившихся с огненными волосами, ограничивают правами. — Понятно, — кивает Собеслава. — Я слышала, вы ищете, где переночевать завтра, я права? — Да, мы хотели хотя бы еще день передышки взять перед тем, как идти на фронт. — У меня дом в лесу, я там не живу с тех пор, как Марека на войну забрали, — она скрещивает руки на груди. — Сначала забрали мужа, потом сына, мне дом одной не нужен, у меня тут в больнице работы полно. Я живу здесь, — тараторит рыжая, она спешно объясняет местонахождение дома, который в двадцати минутах ходьбы от городка, и прежде чем уйти, добавляет — Если вы встретите моего Марека, моего сыночка, передайте ему, что я люблю его, пожалуйста, Николай, если увидите его скажите, что я так сильно по нему скучаю, что люблю и… и, — заикается женщина от слез, всхлипывает и, махнув на Ивушкина рукой, скрывается за дверью палаты, а парень, развернувшись, плетется в сторону общей палаты, в которой лежал Ягер. Все мысли русского набекрень, он чувствует себя почему-то виноватым перед Собеславой, хотя знает, что он ничего не сделал и вряд ли мог бы. Ягер спит на своей койке лежа на спине, его правая рука лежит на животе, а левая вдоль тела, мужчина глубоко дышит повернув голову на бок, вид его лица более румяный, чем пару дней назад. Внутри танкиста разливается тепло, когда он смотрит Клауса, чей образ, больше не напоминает живой труп, коим он казался, когда младший лейтенант достал штандартенфюрера из воды. Решив не тревожить сон мужчины своим присутствием, Коля вернулся к Анне с Серафимом. Выглядели они растерянно, особенно бывшая остарбайтер, она была бледна и ее тонкие ручки тряслись, Ионов стоял рядом с ошалелыми глазами и увидев своего командира, немо открывал и закрывал рот. На вопрос Ивушкина о том, что сказал доктор, девушка помотала головой, говоря что все хорошо и она просто устала, а заряжающий активно закивал признавая ее слова. Эти двое явно что-то скрывали, но у Николая не было ни сил ни желания допытываться до правды. По пути к покосившемуся домику, парень поделился с ними новостью о домике с лесу, в котором им разрешили остановиться. — А можно я с вами пойду? Это недалеко от города, я вернусь сюда, когда вы уйдете, — с надеждой просит Анечка, она обнимает себя за плечи и смотрит перед собой. — Мы будем только рады твоей компании, — отвечает Ивушкин. — Ань, ты член нашей команды — уверяет ее парень, весело улыбаясь, стараясь поднять ей настроение. — Товарищ командир прав, — гнусавит Ионов, соглашаясь со словами старшего по званию. — Спасибо, друзья, — улыбается Ярцева.***
Ранним утром штандартенфюрер Ягера будят на осмотр и перевязку, но перед этим ему на завтрак приносят пресную гречневую кашу и чай. Мужчине никогда особо не нравился чай, он предпочитал кофе, который пил по утрам работая на высоком посту, или тот, что пил еще в мирное время. Солдатский же кофе он всей душой ненавидел, его даже кофем назвать то трудно, мерзкая горькая отрава из жженых желудей и цикория, так называемый кофе-заменитель, который бойцам выдавали вместе с их сухпайками. Да уж, во время участия в активных боевых действиях, с начала войны до ноября сорок первого, Ягер пил ту дрянь крайне редко, предпочитая чай, который его солдаты приносили вместе с награбленными у погибших русских сухпайками. А вот его боевой товарищ Вольф научился наслаждаться этим гадким напитком, чем вызывал неподдельное удивление со стороны Клауса. За воспоминаниями Ягер и не заметил как доел невкусную кашу. Пришедшая к нему в палату вместе с врачом Собеслава, приветливо помахала ему рукой и устроилась сбоку от койки на время, пока высокий мужчина в очках расспрашивал штандартенфюрера о его самочувствии. Немцу приходилось лишь кивать или отрицательно мотать головой на вопросы врача. После ему сняли бинты с ног и внимательно рассматривали уже подзатянувшиеся раны, отмечая что все хорошо заживает, но шрамов не избежать. После процедур с ногами, германца просят снять рубашку и осматривают его ребра, Клаус хмуриться и прикусывает язык, когда врач его ощупывает, ему все еще было больно, но несмотря на это чех выносит вердикт, что Ягеру везет, что на нем заживает все как на собаке и что он может уже завтра быть свободен. Собеслава улыбается мужчине и как только доктор покидает палату, рассказывает о том, что вчера, пока он спал, его навещал Ивушкин, эти слова вызывают на лице мужчины улыбку. — Приходил вчера, да, командир твой, говорит — без тебя они не пойдут, — в привычной манере тараторит рыжая, — так что, будь готов, что за тобой к вечеру припрутся, — задорно смеется женщина, а Клаус неловко кивает ей и давит растерянную улыбку из себя. — Только ты это, будь осторожен, ходить-то, ты уже ходишь, да и вы, солдаты, не любите прибедняться, но будь к себе внимателен, — уже серьезно добавляет она и, напоследок улыбнувшись, уходит к другим больным. Оставшись один на один с собой, исключая разумеется таких же пациентов как он, лежащих с ним в одной палате, Ягер улегся поудобней на своей койке, в его голове на удивление не было мыслей, он просто смотрел перед собой в потолок. — Эй, ты че разлегся? — голос Ивушкина вытаскивает успевшего задремать мужчину из сна. Русский выглядит бодрым, он одет в ту же одежду, в которой Клаус видел его в последний раз. Парень улыбается, в его руках немец замечает стопку одежды, да той самой, в которой он добирался до чехов, только, судя по-всему, одежда была выстиранная и на этот раз полностью сухая. — Переодевайся, мы уходим, — парень кладет на колени штандартенфюрера одежду, а сам располагается рядом на стуле и выжидающе смотрит на мужчину, ожидая, когда тот станет переодеваться.***
Сидя у затопленного камина, экипаж играл в найденные в доме шахматы, вернее как играли, Степан учил Волчка играть, а остальные смотрели и тихо переговаривались между собой обо всем возможном, начиная от погоды, заканчивая планами на послевоенное время, делились желаемым будущим, молчал только Ягер. Он отвечал только, когда ему напрямую задавали вопросы. Особенно русских интересовало откуда немец знает их язык. — Я родиться в Восточный Пруссий, мой папа́ там служить. Я жить там шесть лет, потом, когда учиться на танк, тоже учить русский. Понимающе закивав головой танкисты продолжили играть. Серафим пил чай заваренный из найденных в одном кухонных шкафов листьев мяты и ромашки, Николай грел руки поднеся их близко печке и изредка поглядывал на удивительно спокойный экипаж, быстро смирившийся с новым членом команды в виде их бывшего врага. Один только Демьян в открытую фыркал, и то в шутливой манере. Наблюдавшая за всем этим Ярцева, утомленная за день, сидела в старом кресле и сонно поглаживала низ своего живота, поняв, что ее сильно клонит в сон, она решила не сидеть дольше, а пойти на боковую. — Доброй ночи, — сказала она и, быстро семеня, ушла в спальню. — Что-то она со своего живота руку убрать не могла. Несварение что ли? — шепчет Демьян, оглядываясь на дверь, за которой скрылась стройная фигурка переводчицы. — Приболела видать, — пожимает плечами мехвод, не особо анализируя ситуацию. — Там малыш, — гнусавит Серафим, привлекая к себе внимание всех мужчин. — В каком это смысле? — белорус удивленно вскидывает брови, ожидая объяснений. — Доктор сказал — беременна, — поднимает на товарищей свои большие глаза Ионов. Танкисты удивленно переглядывались, не зная, что сказать, а сердце Ивушкина пропускает удар. Нет, такого не может быть, после их с Ярцевой близости она не могла понести ребенка, Николай в этом уверен, был уверен, до этого момента. От этих мыслей его отвлекает тихий смех Ягера, почти такой же, как когда немец смеялся в кабинете на слова парня о стоге сена. Переведя на смеющегося германца взгляды, танкисты хотели понять, что такого в беременности девушки заставило мужчину рассмеяться. — Тилике, я и не знать, что он все-таки решиться, — сквозь смех произносит Клаус. — Тилике? Твой адъютант? — пораженно спрашивает младший лейтенант. — Да, Ярцева нравилась ему, но он бояться к ней подходить, — улыбается германец, вспоминая своего друга. — Ах от оно что! Вот ведь собачья печонка, от он чего вился подль нее, як щенок за мамкою, — все еще шокировано выпаливает белорус. На его лице расползается улыбка и вскоре его веселье подхватывают остальные танкисты, стараясь смеяться как можно тише и не тревожить Анну. Младший лейтенант облегченно выдыхает, в его голове сложился пазл необычного поведения переводчицы, ее грусть, когда она узнала, что из немцев выжил только штандартенфюрер. — Меня природа звать, — выдыхает Ягер и, осторожно поднявшись с диванчика, ковыляет в сторону входной двери. Когда Ягер не возвращается ни через минуту ни через две, Ивушкин начинает волноваться. Возможно тому стало плохо, или его ноги слишком слабые и ему нужна помощь, чтобы дойти обратно. Вскочив с места, Николай быстро кидает своим товарищам, что он пойдет проверить все ли в порядке и уходит на улицу под удивленные взгляды, танкисты переглядываются между собой, но никак не комментируют — им уже стало привычно странное поведение командира по отношению к немецкому офицеру. Выйдя на улицу Николай втягивает прохладный воздух, тот приятно холодит в легких и в этот момент парень чувствует себя хорошо, почти на своем месте. Он оглядывается в поисках штандартенфюрера, вряд ли мужчина пошел в покосившийся сортир, поэтому парень вглядывается в лесок перед собой, надеясь увидеть немца у одного из деревьев. — Я здесь, Николай, — голос Ягера доносится слева от русского. Мужчина стоит опираясь на ствол дерева и смотрит в глаза танкиста, радужка глаз германца даже темноте необычайно ярко голубая, и черт возьми, Ивушкин готов поспорить, что в свете луны глаза мужчины светятся даже ярче чем при ярком солнце. — Я думать, что ты никогда не выйти, — произносит темноволосый мужчина и улыбается младшему, да такой улыбкой, что сердце юноши сбивается с привычного быстрого ритма и делает невероятный кульбит. Клаус выглядит таким расслабленным. — Мог бы просто позвать, — озадаченно говорит юноша подходя к Клаусу, который, в ответ на его слова, только улыбается, разворачивается к лесу и делает шаг вглубь. — И куда это ты собрался, м? Не надоело в лесу быть? — Коля фыркает, но, сложив руки на груди, все же плетется за старшим, поглядывая то на него, то смотря перед собой. Споткнуться и упасть русскому совершенно не хотелось. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется он, получая от немца лишь сухое «гут». — Ты о чем-то хотел поговорить? — русский хмурится, он не совсем понимает, что происходит, а его хорошо развитая фантазия подкидывает ему весьма недвусмысленные образы, заставляя его краснеть и кусать губы. Тоже мне, нашел когда о всяких нежностях думать. Тогда в лесу, он молился чтобы Ягер выжил, полуживому мужчине было проще показывать свои чувства, проще, чем сейчас, когда этот самый мужчина может при желании, даже в своем не до конца восстановившемся состоянии, голыми руками сделать из Ивушкина калеку. — Я хотеть поговорить о нас, — спокойно произносит Клаус. Он останавливается и разворачивается к парню, разглядывает его лицо, отмечая его смущение и озадаченный вид. — Почему ты так заботиться обо мне? Почему ты меня спасти? — Ягер неравнодушно смотрит в глаза младшему, а тот отводит глаза, мнется и не знает как и с чего начать. С одной стороны Клаус понимал, что Ивушкин тоже испытывает к нему чувства, он понял это еще тогда в своем кабинете, когда парень поцеловал его, но он хотел быть в этом уверен, ведь всегда есть шанс, что ты ошибаешься. Возможно это алкоголь так подействовал на юношу и чувства были не причем, возможно, слова Николая в лесу были придуманы воспаленным мозгом Ягера, и танкист спас его просто из-за своего чертового героизма и ничего более. — Я... — Николай подбирает слова, — я просто не смог тебя бросить, — выдыхает юноша, проводит дрожащей рукой по своим коротким волосам. — Понимаешь, после всего, что было, я просто не смог, — он делает паузу, тяжело выдыхает. — Когда я понял, что потерял тебя, когда ты упал вместе с танком, я думал, что сам умру. Я почувствовал, будто мое сердце рвалось на части, — Николай чувствует, как его глаза начинают пощипывать, впервые он льет слезы в открытую перед другим мужчиной. Смотрит на Ягера серьезно, пока по щекам к подбородку капает соленая влага. — Я так боялся остаться без тебя, я... я... Мне так жаль, я... — заикается парень, неуверенный, как германец отреагирует на его слова. Он так хотел верить, что все что между ними было, было по настоящему, не под действием горячительного напитка, и что немец не держит на него больше зла. Клаус медленно подходит к младшему лейтенанту потрясенно смотря на того. Встав вплотную к парню, Ягер кладет свои ладони ему на щеки, поднимает его лицо к себе, большими пальцами стирает соленые капли. — Кажеться, я тебя понимать, — и уже на немецком добавляет, — кажется, я люблю тебя, Николай, — мужчина заглядывает глубокие васильковые глаза юноши, непонимание и беспокойство в которых в свете луны напоминают Ягеру о штормовом море, грозном и беспощадном, но по-прежнему завораживающе-прекрасном. Ивушкин прекрасен. Сильный, гордый, честный и такой настоящий, парень не пытается казаться кем-то другим, во всяком случае, Ягер уверен, с ним Николай откровенен. Наклонившись мужчина мягко целует юношу, сминает его губы своими, скользит руками с щек на шею, и чувствует ответные действия младшего. Ивушкин кладет свои руки на талию штандартенфюреру, проводит языком по нижней губе Клауса, прикусывает ее и быстро зализывает место укуса, сжимает в левой руке мягкую ткань голубой рубашки, а правой обнимает мужчину, положив руку тому на плечо, ближе прижимает к себе немного осунувшееся, но все еще крепкое тело германца. Коля так сильно хотел сейчас раствориться в этом поцелуе, он так долго и так сильно его жаждал, что когда их языки сплетаются в мокром танце, с губ его слетает тихий стон. По телу Клауса проходит дрожь, ему хочется вдавить русского в себя и стать с ним одним целым. Отпрянув от мальчишки, мужчина облизывается смотря на покрасневшее лицо и припухшие от поцелуев губы Николая. От мысли, что парень такой с ним, из-за него и для него, Ягер едва различимо рычит и прижавшись губами к подбородку парня начинает опускаться вниз по шее, прокладывая короткими поцелуями себе путь к выпирающим ключицам юноши. Тот закидывает голову назад и позволяет старшему целовать себя. Клаус мычит когда его ноги пронзает резкая боль, которая заставляет его отвлечься от бледной кожи Ивушкина. — Очень больно? — взволнованно спрашивает Николай, но штандартенфюрер отрицательно мотает головой и осторожно садится на землю, выпрямляет ноги, тянет к себе русского и помогает тому устроится между своих ног. Младшему для удобства приходится перекинуть свои ноги через ноги Ягера, таким образом они могут сидеть максимально близко к друг другу, практически прижавшись пахом к паху. — Все быть хорошо, — успокаивающе произносит Клаус. Он откровенно любуется Николаем, и, кажется, тот делает тоже самое по отношению к германцу. Наклонившись к припухшим губам Ивушкина, Ягер впивается в них новым поцелуем, на этот раз более решительным, он гладит торс юноши, задевая через тонкую ткань рубахи чувствительные соски, тем самым вызывая лихорадочный вдох у Ивушкина, руки которого замирают на плечах мужчины, крепко сжимая их, а после спускаясь к сильной груди старшего, он тоже поглаживает кончиками пальцев твердые бусинки сосков мужчины. Медленно расстегивая рубашку русского, Ягер целовал его скулы, челюсть, говорил глупые нежности на немецком, а Ивушкин тяжело дышал поглаживая руки и плечи мужчины, мечтал понять о чем ему шепчет штандартенфюрер своим хриплым голосом, от которого мурашки по коже и мелкие электрические разряды щекочут каждый позвонок. Расправившись с рубашкой холодные пальцы мужчины стали гладить спину Николая, мягко касаясь каждого жуткого шрама, в этот момент, Клаус хотел целовать те шрамы, но вместо этого целует губы парня, чувствуя как тот начинает торопливо расстегивать пуговички на его голубой рубашке. Когда голый торс мужчины огладил вечерний воздух, с его губ сорвался низкий стон, неуверенная рука парня опустилась на его промежность, мягко надавливая на его возбуждение. — Черт, — выдыхает мужчина, — что же ты делаешь со мной, Ивушкин? — задает он, скорее риторический вопрос, и скользит пальцами к розовым ареолам, оглаживает их и легонько сжимает соски между пальцев, вызывая стон у младшего. — Господи, боже, боже, — шепчет Николай, мотая головой и одергивая руку от паха мужчины. — Господи, что же мы делаем? Нас ведь могут услышать, а-ах, — ахает юноша, ощущая губы Клауса на своей шейной артерии. Ягер лижет его чувствительную шею, но не оставляет на ней ярких следов-засосов, знает, что это вызовет много вопросов. — Клаус, нас ведь... — парень поджимает губы, когда штандартенфюрер просовывает свою руку ему в штаны и сжимает член у самого основания. Перед глазами пляшут звезды и Николаю уже не до мыслей о их безопасности и скрытности, он кладет свою руку поверх руки старшего и тянется за поцелуем. Ягер мычит в губы парня, когда шаловливые пальчики Ивушкина дергают его за шнурок на поясе. Трясущимися от возбуждения руками ему трудно справиться с тугим узелком, это вызывает легкий смех мужчины, от которого Николай забавно хмурится и краснеет еще больше. Прикусив свою нижнюю губу, парень вместо того чтобы продолжать мучиться с не поддающейся веревочкой, просто задирает ее вверх и сует руку в штаны в мужчине, проводя вверх-вниз по всей его длине и следя за реакцией Ягера. Штандартенфюрер выпускает возбуждение Ивушкина из узкого плена штанов и юноша вздрагивает от контраста горячей плоти и прохладного воздуха — О, Господи, Клаус, — выдыхает Коля, когда рука Ягера двигается на его члене. Мужчина проводит большим пальцем по головке, собирая с нее густые капли естественной смазки и размазывает ее по всей длине рукой, двигая медленно и мучительно-приятно. Николай протяжно стонет, стоит старшему взять в ладонь его яички и перекатывать их между пальцев, после грубая ладонь мужчины возвращается на половой орган юноши. Прикусив губу, русский придвигается еще ближе к Ягеру и достав его крупный член обхватывает его вместе со своим вытесняя ладонь германца. Горячая плоть к горячей плоти ощущается крышесносно и оба мужчины стонут закинув голову назад, Клаус жадно целует младшего, чувствуя как его рука двигается по их прижатым в друг к другу стволам. От переполняющих его чувств младший лейтенант громко стонет зажав себе рот рукой, он опускает взгляд на свои действия рукой внизу, и застывает завороженно смотря. Вид того, как его рука двигается едва обхватив два возбуждения, вид красных блестящих головок, с которых крупными каплями скатывается смазка, а его ладонь размазывает ее, вид того как сухая грубая ладонь Ягера накрывает его собственную, все это распаляет еще больше. Бедра юноши непроизвольно дергаются, а Клаус положив голову ему на плечо кусает его шею и ключицы. — Ты прекрасен, Коля, — Коля жмурится, сжимая пальцы вокруг их стволов, ахает от того, как удивительно приятно звучит его имя из уст немецкого офицера, вздрагивает от возбуждающего шепота и акцента мужчины. Ягер смотрит на Ивушкина пытаясь запомнить каждую маленькую деталь, кто знает как повернется жизнь, возможно это первый и последний раз, когда он может так открыто и без стеснения любить этого потрясающего русского и получать столько же отдачи в ответ. Германец запоминает то, как краснеет русский, как хмурит брови, кусает губы, как реагирует на его голос и как ласкающе стонет и отзывается на каждый поцелуй и поглаживание. — Мой, — тихо рычит мужчина, целуя красные губы парня, — мой, — шепотом повторяет он, поглаживая впалый живот, выпирающие ребра и позвонки младшего, двигая вместе с ним рукой, — мой, — одними губами выцеловывает на худых плечах. — Мой, Коля,— трется носом о скулу русского, чувствуя, как тот дрожит под его лаской, заставляя сердце холодного штандартенфюрера трепыхаться подобно бабочке. Николай чувствует что он вот-вот кончит, он целует Клауса, свободной рукой гладит жуткие шрамы на лице мужчины, его клеймо. Близкий к концу, парень сбивается с ритма, делая то короткие и быстрые движения рукой, то непозволительно медленные, упирается головой в плечо старшего мужчины и загнанно дышит, слыша над своим ухом утробное рычание Ягера, когда тот дергает бедрами и кладет свободную руку Ивушкину на затылок, поглаживая массирующими движениями. Наслаждение накрывает его до ярких белых пятен перед глазами, до звона в ушах, он выгибается дугой и громко стонет, чувствует как рука Ягера продолжает двигаться и стимулировать их, стараясь довести и себя до разрядки. Николая потряхивает от оргазма, он закатывает глаза и задыхается от ярких ощущений. Клаус с полу рыком полу стоном изливается через несколько манипуляций рукой, тяжело дышит с закрытыми глазами, пытаясь прийти в себя. Он целует младшего лейтенанта в грудь, туда где должно быть сердце, и поднимается нежными касаниями по коже к губам юноши, сминает их своими и отстраняется с мечтательной улыбкой от парня. Николай смотрит ему в глаза, тянется губами к шрамам и проводит губами по каждому из них, оставляя поцелуи на их пересечениях — Мой, — одними губами произносит Коля, потираясь носом о немного отросшие волосы на виске мужчины. То, что между ними произошло, было самым естественным и правильным за последние несколько дней, и впервые за долгое время сердце юноши бьется спокойно, пока он лежит в объятиях Ягера, а Клаус чувствует что нашел лекарство от своей болезни, в человеке из-за кого эта болезнь развилась.