***
Зимой в танке ехать на удивление тепло, Ивушкин помнил это ещё с сорок первого года. Стенки боевой машины были холодными и покрывались испариной от дыхания танкистов и даже не смотря на это, находиться в заведенном танке зимой было теплее, чем стоять на улице. Согревшись после холодной ночи, Волчок и Степан даже куртки сняли чтобы не запарится, единственное что в такие моменты напоминало им о зиме, был пейзаж за окном и холодные стены танка, когда к ним прикасались танкисты. — Ну что, парни, какие планы? — спрашивает Николай, смотря в смотровой прибор и вглядываясь в слабо меняющийся заснеженный вид окружающего их леса. Привычку внимательно следить за происходящим даже во время спокойного передвижения из пункта «А» в пункт «Б», он приобрел после того, как во время побега из концентрационного лагеря, уже передвигаясь по автобану, едва ли не проворонил выстрел вражеского танка. Заметил он это на секунду позже, они бы погибли. — Я хочу вернуться в родные леса! Скучаю я по тайге, — мечтательно тянет сибиряк и от воспоминаний о родном крае даже почти глаза от удовольствия закатывает. — Эх, там так красиво! Показать бы вам — ни в какие города бы не захотели возвращаться. — А я хочу иконы писать, — гнусавит Серафим и смотрит на небольшое изображение богоматери, которое он нарисовал внутри танка, какой-то старой краской, найденной в одной из изб в чешской деревне. — А что-то повеселей ты делать не хочешь? — хмыкает Волчок, разглядывая младшего. — Я хочу делать что-то полезное и правильное. Богу хочу служить, — отвечает задумчиво Ионов и улыбается смотря на товарища. — Церквей много, авось, и рядом с твоим лесом найдется, — на удивление игриво говорит парнишка, заставив тем самым рассмеяться весь экипаж, за исключением довольного Демьяна. — Ну, хлопцы, не при нас же, — беззлобно хохочет белорус, заставив сокомандников смущенно отвести глаза. — А я хочу вернуться в родную деревню к сыну или дочке. Не знаю даже, кого моя будущая жинка то родила, — немного пораздумав, говорит мужчина с едва заметной печальной улыбкой. — Будущая? — уточняет Ягер. — Ну, дык я это, Юленька моя перед боем в сорок первом написала, что беременна: ждет меня домой. Я ей предложение сделал перед тем, как идти на войну, но вот до свадьбы всё никак не дошло. А потом началась война, бой за боем и я узнал о нашем будущем малыше уже на фронте, — рассказывает Степан. — С тех пор и живу с мыслью, что, как война кончится, я сразу к ней поеду и тем же вечером замуж возьму, — помолчав с минуту, мужчина добавляет, — надеюсь, она дождется меня, — экипаж на слова грустно кивает. — А как бы ты хотел, чтобы она ваш ребенок назвать? — как бы невзначай интересуется немец. — Сына хотел бы Егоркой назвать, а девчонку Машенькой, в честь моей матери, — с улыбкой на губах говорит мехвод, представляя, каким бы мог выглядеть его ребенок, на кого он больше похож: на него или на Юлю. — А ты, ты, фриц, что будешь делать, как война кончится? — спрашивает Волчок, изучая лицо германца, который хмурится, стóит только их боевого коня тряхнуть на очередном ухабе. — Я хотеть увидеть мои родители, — спокойно отвечает мужчина и вглядывается впереди едущий танк, который странно потряхивает на левую сторону. — У них что-то случиться с гусеница, — задумчиво произносит он. На слова мужчины Николай присматривается к впереди идущему боевому коню, который действительно кажется поврежденным на левую ходовую. Нахмурив брови младший лейтенант мысленно ругает другой экипаж за неподготовленный танк, но быстро отпускает ситуацию, зная что порой в условиях временного лагеря невозможно ничего сделать, хорошо хоть танк в принципе на ходу. На очередной кочке Николаю приходится прикусить нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть в голос. Тридцатьчетверку тряхнуло так, что парень почувствовал этот удар своей больной ногой, которая периодически напоминала о себе в плохую погоду или во время боя, но о своей хромоте в остальное время Ивушкин успешно позабыл, попросту привыкнув к ней. Стоило боли немного уняться, парень перевел взгляд на бывшего штандартенфюрера. Интересно он тоже почувствовал такую боль в своих нéкогда серьезно травмированных ногах? По лицу старшего было непонятно, что он испытывал, его лицо не выражало ничего кроме задумчивости, о чем говорила глубокая складка что залегла меж бровей. Русский любил разглядывать лицо германца, ему нравилось насколько необычными были его черты и как невероятно с ними сочетались, как бы это странно не было, шрамы, полученные мужчиной в бою с самим младшим лейтенантом. Розоватые следы на правой стороне лица напоминали младшему ивовые ветки качающиеся над спокойным, как сам Ягер, течением реки. В какой-то степени Николай радовался, что следы которые он оставил, его метка, так удачно напоминает тонкие ветви ивы, что так хорошо сочетается с его собственной фамилией. Ивовые шрамы оставленные Ивушкиным. Разве не поэтично? Возможно это глупо испытывать удовлетворение от подобного, ведь оставлять возлюбленным шрамы, будь то душевные или физические, это априори неправильно, но Николай ничего не мог с собой поделать. Улыбка сама растягивалась на его лице. Столкнувшись взглядом с ледяным взором ягеровых глаз, Николай охнул от неожиданности сложив губы в характерное «о». Румянец растекся по скулам юноши, он был смущен и сердце колотилось так, словно у школьницы встретившей свою первую любовь на улице, но не смотря на это, он продолжал смотреть на немца, не желая проигрывать подобную схватку. Клаус отворачивается первым с довольной улыбкой, ему нравилось заставать младшего за подобными гляделками, это невероятно добавляло к его эго, к тому же русский выглядел до невозможного очаровательно, когда его ловили за любованием бывшим штандартенфюрером. Честно говоря, Ягер и сам любил тайком понаблюдать за танкистом, вот только, насколько Николаусу известно, Николай его ни разу не застал за этим делом, хотя, германец и вряд ли то застеснялся подобного. Что плохого в том чтобы любоваться и изучать лицо, тело и поведение человека, который тебе нравится или более того, которого ты любишь? Ехать им предстояло почти целый день и Николая с его экипажем не покидало чувство скорой весны, и пускай на улице жуткий мороз и снега местами по бедро, внутри них зрело чувство, что скоро будет оттепель.***
Весна действительно наступает сравнительно скоро. Ближе к середине марта месяца от сугробов почти не остается и следа, лишь редко в лесу или в самых затененных уголках деревень и городов можно встретить белые холодные кучи, напоминающие о пробирающем до костей морозе, который Ивушкин ненавидел всем своим сердцем. Хотя солнце и греет лучше, чем в прошедшие месяцы зимы, Николай все так же кутался в ворот куртки и прятал руки в рукавах. Идя вдоль главной дороги очередного заброшенного городка, молодой танкист прислушивался к звукам доносившимся со всех сторон. С одной стороны солдаты пели, отбивая ритм песни ложками о котелки и фляги. С другой стороны были слышны крики командиров, которые ругали и нравоучали свои экипажи. С самого дальнего угла слышались звуки выстрелов — некоторые обучались стрельбе. Воздух был пропитан запахом пороха, дыма, смолы и сырой древесной коры, и присутствовал характерный запах весны, который сложно описать словами, но когда его чуешь, ошибиться невозможно, весна точно пришла, пускай холодная и не вошедшая в полную силу после долгой зимы, но все же пришла. Только что, парень долго и натужно беседовал с комбатом и полковником местного разлива, они оба были недовольны своевольностью младшего лейтенанта, который частенько ослушивался их приказов и делал все по своему. Даже несмотря на то, что его решения были в разы более эффективнее и не раз спасали жизни, ему все равно в очередной раз сделали выговор, сказав что уже давно бы исполнили на нем какое-нибудь жесткое наказание или даже сдали бы под трибунал, вот только Николай слишком хороший танкист и отличный стратег, и такого им грех терять. Но нарушение приказов не шутки и для таких случаев нужен хотя бы выговор с предупреждением о возможном наказании. На памяти юноши таких разговоров у него уже было с десяток если не больше и это был верный знак, что едва кончиться война, ему не сносить головы, возможно даже в прямом смысле, от трудовых лагерей для заключенных он точно не отделается. Сжав губы и нахмурив брови парень смотрел на свои ноги, отмечая, что его ботинки на шнуровке совсем износились и скоро разойдутся по швам. Погода была поистине прекрасная, солнце было высоко в голубом небе, на котором не было ни одного облачка. На встречу Ивушкину бодро шла сутулая фигурка Серафима, который что-то сжал в кулаке и весело махал своему командиру. — Товарищ командир! — поравнявшись с Николаем, начинает младший. — Разрешите доложить! — Разрешаю, — устало отозвался танкист, оглядывая долговязого с ног до головы. — Мы с товарищем Волчком нашли в лесу подснежники и… — парень лучезарно улыбается гордо, выпятив грудь, — вот! — он протягивает младшему лейтенанту пять цветочков, и стоит русскому принять такой подарок, Ионов продолжает говорить. — Я позволил себе сорвать для Вас несколько, с целью поднятия настроения! — Фимка отчитывался так, будто завершил действительно важное задание, это вызвало улыбку на лице танкиста. — Благодарю за отчет! — решил подыграть Ивушкин. — Задача выполнена успешно. — Разрешите откланиться, — гнусавит со смехом заряжающий и, получив от Николая кивок, отдает честь, и бежит обратно к лесу, где у дерева его ждал Демьян. Держа в руке крохотный букетик из пяти подснежников парень идет дальше, в сторону домика в котором им выделили небольшой закуток. Ему не терпелось скрыться из виду, пускай и в такую чудесную погоду. Желание побыть недосягаемым для других командиров и солдат было выше желания погреть нос на самом солнечном местечке во всем городке, на маленькой площади рядом с небольшим каменным колодцем, который не использовался уже много лет по назначению. Еще до войны он служил больше памятником чем колодцем. Подойдя к деревянному дому, который несмотря на материал из которого был сделан, напоминал по архитектуре уменьшенную версию тех красивых домов, которые юноша видел в детстве когда посещал с мамой Ленинград, он вошел через парадную дверь и, не разуваясь, прошел по грязному полу в небольшую комнатку, в которой они с экипажем и еще двумя солдатами расположились. В комнате был только Ягер, который сидел на кровати с поеденным термитами изголовьем. Мужчина штопал свою гимнастерку и был оголен по пояс. Услышав вошедшего Николая, германец поднимает на него глаза и искривляет губы в приветливой улыбке. Скользнув взглядом по худой фигуре младшего танкиста, бывший штандартенфюрер задерживает взгляд белых цветочках в кулаке юноши. — Мне стоит волноваться? — вскинув брови, интересуется мужчина, стараясь сдержать немного издевательскую улыбку, которая рвалась наружу, когда Николай, встрепенувшись возмущенно, выпучил глаза и приоткрыл удивленно рот. — Что.? Нет, — растерянно говорит русский. — Это Серафим принес, чтобы настроение поднять, — парень потирает рукой шею и подходит к старшему мужчине. — И это помочь? — улыбается темноволосый, откладывает шитье в сторону и лукаво смотрит на Ивушкина. Парень слабо кивает и оборачивается к дверному проему чтобы убедиться что их никто не видит и не слышит. Клаус же ждет пока парень посмотрит на него и как только младший лейтенант переводит на него взор своих васильковых глаз, мужчина хлопает себя по коленям призывая русского к себе. Николай улыбается, но сначала идет к подоконнику на котором стоял поколотый стакан. Сняв с пояса флягу, он налил немного воды в емкость и по одному стал опускать туда подснежники, желая потянуть время прежде чем отдаст свое внимание серьезному бывшему штандартенфюреру. Тот поглядывал на него сейчас точно так же как, когда они курили у лазарета, парень на эти мысли еще шире улыбается и нежный румянец украшает его щеки, делая верхнюю часть шрама «вилки» почти не заметной. Клаус не желая ждать пока юноша медленно опустить цветочки в стакан, хватает его за подол куртки и притягивает к себе, заставляя сесть на свои колени так, что ногами юноша упирается по обе стороны бедер мужчины. Выхватив из пальцев русского последний белый вестник весны, Ягер кладет его за ухо молодому человеку к лицу которого сразу приливает кровь. — Я тебе не девка какая-то, — возмущенно произносит младший, но остается сидеть на коленях немца, смотрит тому глаза. Коля хотел было убрать подснежник, но мужчина перехватил его руку и, поднеся к губам, поцеловал холодные обветренные костяшки пальцев. — Но тебе идет, — выдыхает старший, отпустив руку Ивушкина, коротко гладит того по бедрам и останавливается на любимых выпирающих тазобедренных косточках, проводит по ним пальцами. Николай ничего не отвечает, в помещении ему становиться жарко в куртке, что парень успешно игнорирует и положив руки на плечи мужчины, склоняется к его лицу. Они целуются медленно и ласково, растягивая удовольствие. Впервые за долгое время у них есть момент чтобы насладиться друг другом и подарить друг другу то внимание, которого им так не хватало. Отстранившись от губ мужчины, Коля любуется улыбкой старшего, которую не портит даже небольшая щербинка между зубов. Проведя сначала большим пальцем по ивовым шрамам германца, юноша собирается их целовать, но едва его губы касаются бледных полос, он слышит за спиной удивленный громкий вдох. Моментом русский слетает с колен мужчины и в ужасе оборачивается на непрошенного гостя. Как они могли так забыться и не услышать приближающихся шагов? В дверном проеме стоит бородатый мужчина восточной наружности, который явно не ожидал увидеть двух целующихся мужчин, тем более если один из них прославившийся в батальоне непокорный командир Ивушкин, который за словом в карман не лезет, а второй немой мужчина с жутким шрамом на лице и дьявольскими голубыми глазами. Кто же мог подумать, что между этими двумя есть что-то большее чем простое товарищество и дружба. — И-и-извините! — немного заикаясь, выдавливает кареглазый мужчина. — Я… н-ничего не видел, — тараторит он и быстро ретируется из помещения, оставляя танкистов наедине. Стоит бородатому уйти как Ягер откидывается на спину на кровати и положив руки на диафрагму начинает смеяться, так, как не смеялся уже давно. Николай же не понимает его веселья и тушуется точно недовольный воробушек. — Нашел с чего смеяться! — негодует парень и, уперев руки в бока, чувствует, как из-за его уха на пол падает подснежник. Не получив никакого вразумительного ответа, юноша фыркает и схватив откинутую ранее не доштопанную гимнастерку, сворачивает ее в жгут и шлепает ею Клауса, заставляя того еще больше рассмеяться и забыть, что его хохот могут услышать снаружи дома. Сдавшись, Коля опускается на кровать рядом с мужчиной, старший обнимает его и прижимает к себе. Иногда можно и подурачиться точно дети, откинуть переживания в сторону, хотя бы ненадолго.***
Шестнадцать. Шестнадцать дней они воюют в Берлине, захватывая дом за домом, улочку за улочкой. Сон, который и так был в дефиците, стал настоящей роскошью. С каждым днем город потихоньку сдавал позиции и красноармейцы все ближе приближались к захвату рейхстага. Измученные, потерявшие большое количество людей, советские солдаты все равно были заряжены на победу. Им осталось только захватить окончательно Берлин, схватить нацистскую верхушку и настанет долгожданная победа, свобода от войны. Ивушкин с экипажем подъезжали к концу улицы держась как можно ближе к руинам домов, которые приобрели свое разрушенное состояние после совершенных здесь ранее авианалетов и бомбардировок. Воздух на улице был затянут сизой дымкой и летал белый пушистый пепел. Звуки войны давили со всех сторон. Николай со своим экипажем шли впереди, а за ними еще два танка. Каждый член экипажа, кто мысленно, кто вслух, проклинали бои в городе. Не только потому, что это самое противное, неудобное и непредсказуемое поле для боя, но также и потому, что в отличии от Клингенталя, в Берлине было и мирное население, которое пряталось в уже захваченных бомбоубежищах и получало питание от солдат красной армии. Бедные люди страдали из-за проклятого режима их страны. Сколько часов они воевали за сегодняшний день Коля не мог сказать наверняка, знал что время клонилось к вечеру. А может это просто погода была плаксиво пасмурная и огни от разрушений и взрывов бликовали в его смотровом приборе создавая иллюзию молодого заката. Ивушкин уже запутался во всем происходящем. Удар приходиться по их гусенице, сносит ее и они теряют возможность ехать дальше. Страх волнами расходиться по телу молодого командира и он громко крича дает указания своему экипажу. Как он мог опять так поздно заметить вражеский танк? Как он мог подвергнуть своих товарищей такой опасности из-за своей невнимательности? Башню поворачивают на тринадцать часов, направляя дуло прямо в окошко небольшого полуразрушенного здания, откуда виднелось орудие немецкого танка. Выстрел и они уничтожают врага, но по их боку снова приходиться удар, едва не пробивший броню их боевого коня. Ягер как можно быстрее, крутит рычажок для наведения орудий. Серафим готовит бронебойный. Выстрел. Ранили. Черт. — Не можем ехать, Мыкола! — кричит белорус, дергая за нужные рычаги, но танк, как стоял на месте, так и стоит. У них сильно повреждена ходовая. — Вылезайте! — орет Николай. Его глаза полны ужаса от осознания, что еще один меткий выстрел будет для него с его экипажем смертельным. — Быстрее! Мехвод вылезает через свое окошко, Ягер лезет за ним, с трудом сначала протискиваясь на место водителя, а после через само окошко. Не медля ни секунды мужчины прячутся за стеной дома, смотря, как Ивушкин прячась за башней почти слетает с танка, стоит немцам выстрелить чуть ниже открытого окошка мехвода, железный зверь едва не подпрыгивает от этого. Ужас застилает глаза мужчинам, когда они видят как младший лейтенант помогает сначала выбраться Волчку, а после они вытягивают раненого Серафима, у парня был открытый перелом левой ноги. Стащив стонущего Ионова на землю, Демьян с командиром быстро тащат его к остальным товарищам. Крики и стоны отовсюду слышаться теперь не как из-под воды, они так близко и они такие громкие, что хочется кричать от накрывающего отчаяния. Эти крики и стоны теперь не чужие, они их собственные. Николай дает указания оставшимся двум танкам на их улице, руками махая и объясняя, где он заметил стоящие танки. Это чудо, что они выжили и успели сбежать как крысы с тонущего корабля, только они бежали с разрушенного танка, от верной смерти подальше. Вот только не сбежать им так просто. Нет танка, бери ружье и стреляй по фашистской гадине, мочи тварь в ее же логове! Именно такие указания дал им полковник. Дали, значит надо выполнять. Найти во время войны ружье проще, чем хотелось бы верить. Развалины домов полнились трупами своих и чужих, а рядом с ними их оружие. Серафима они оставляют на втором этаже разрушенного многоквартирного дома, оставляют ему ружье, обещают вернуться и просят продержаться до их возвращения. Сами же идут дальше, стараются держаться вместе и не расходиться по разным углам. Николай и не помнил, когда ему вот так вот приходилось воевать, пожалуй, что никогда. Ему фартило сражаться и побеждать на танке, а теперь его боевой конь мертвой грудой металла стоит в конце одной из немецких улиц. Ружье неприятно холодит пальцы, парень тяжело дышит и старается не высовываться из своего укрытия. Дальше бой происходит как в тумане, пули летают и по бокам от него и над его головой. Он сделал не много выстрелов, экономил патроны, но он не был уверен попал ли он хоть раз по врагу. Это незнание и страх за товарищей, за Клауса, который стрелял смело и умело, сокращая ряды своих некогда односторонников, этот страх сковывал руки и русскому приходилось стрелять через силу, преодолевая себя. Быть не в своей стихии невероятный стресс. Когда глаза юноши сталкиваются с холодным взглядом бывшего штандартенфюрера по его телу проносится табун мурашек. Такого Ягера он еще не разу не видел с такой близи — жестокий, расчетливый и полный ярости, точно дьявол. Впервые Коля испугался мужчину и одновременно с тем, впервые испытал благоговение и восхищение к его такой, звериной, дьявольской, сущности. Клаус что-то кричит ему, но Ивушкин не может разобрать и слова. Лишь когда удивительно резко стихает шум боя и наступает пугающая тишина, парень понимает — на сегодня все, на сегодня они закончили. Только тогда он чувствует острую боль в своем плече. Когда он трогает больное место, а после смотрит на свои пальцы, юноша осознает что ранен. Кровь сочится из простреленного плеча и это и есть причина почему старший что-то кричал ему. Юноша растерянно смотрит на обеспокоенного германца прежде, чем его сознание покидает его и он обмякает прислонившись к стене между двух выбитых окон.***
Когда Николай приходит в себя, он чувствует пульсирующую боль в правом простреленном плече, эта боль расползается на его руку и грудь, делая каждый вдох неприятным. Рядом с ним спит Серафим, его нога перебинтована, так же как и его голова. Как он узнал позже, Ионов перестрелял семерых подобравшихся к нему нацистов, в одиночку, отделался лишь касательным ранением головы. Пуля врага пролетела рядом, лишь поцарапав, по солдатским меркам, его висок. У остальных членов его экипажа, явно всем родившимся в рубахах, было все хорошо, лишь пара синяков и ссадин. Возможно лишь у Демьяна было немного хуже, чем у двоих остальных, он вывихнул правую ладонь и сломал нос. Самое забавное, что это произошло по его собственной неосторожности, он поскользнулся на листке бумаги и шмякнулся лицом о пол. Сидевший рядом немец был совершенно цел, но выглядел уставшим. Впрочем, как еще может выглядеть человек в постоянном эмоциональном истощении, который нормального сна больше двух недель не видел, перебиваясь лишь короткими минутами дремоты? В глазах германца был немой вопрос о состоянии младшего. Сначала Коля хотел было сказать, что Клаус мог бы и не смотреть так на него, а спросить как нормальный человек если что-то хочет знать, вот только сразу же одергивает себя, вспоминая, что они не одни, а окружены десятком других солдат, которые уверены, что Ягер немой. — Все хорошо. Плечо немного ноет, но я в порядке, — шепчет русский и слабо, через силу, улыбается возлюбленному. Клаус кивает на слова парня и встав, манит его за собой, предлагая тем самым пройтись. Да вот только далеко в беспокойном городе не сходишь. И куда это бывший штандартенфюрер собрался, к тому же на ночь глядя? Поднявшись с земли, Николай кривиться от неприятных ощущений во всем теле и медленно перебирая ногами идет за старшим, думая о том, какие же черти водятся в голове этого человека. Немец идет неспешно, тем самым давая юноше поспевать за собой. Они выходят из разрушенного здания, вокруг в таких же развалинах на этой улице устроились остальные красноармейцы. Целых домов было немного и в двух из них были немецкие семьи принявшие под свою крышу русских солдат. Это немного удивляло младшего лейтенанта, но в войну много странного происходит, и люди могут проявить доброту не важно с какой стороны, пускай государство и говорит им, что помогать и мириться с врагом это предательство. Жить хочется всем и не каждый готов словно крыса прятаться в бомбоубежищах, боясь сунуться на поверхность. Спустившись по небольшому склону вниз, Клаус останавливается у светло желтого дома в котором горел свет, из которого слышались разговоры, русская речь. Дом был один из немногих целых. Ну, не совсем, под самой крышей виднелась дыра оставленная каким-то снарядом. Ягер берет Николая за руку, крепко сжимает, юноша понимает, мужчина волнуется. Отворив дверь они проходят внутрь и сталкиваются в небольшом коридоре со знакомым ранее персонажем. Это был тот картавый мужчина, которого они встретили в лесу. Игорь приветливо им улыбается и проскользнув мимо них бежит в дом на другой стороне улицы. В доме тепло и кажется, что он существует отдельно от войны за окном. В гостиной отдыхали красноармейцы самых разных званий, среди них крутилась невысокая женщина с длинными черными волосами, самую малость тронутыми сединой. Она поила солдат чаем, который раздавала им в самой разной посуде, кружек на всех не хватало. При виде нее Клаус сильнее сжал руку младшего в своей ладони и юноша почувствовал как он дрожит. Переведя непонимающий взгляд со стройной фигуры немки на Ягера, русский немного дергает мужчину, но тот сжимает губы и ждет пока брюнетка обернется на них. Когда она поворачивается в их сторону из рук женщины едва не падает пиала с чаем. Поставив несчастную посуду на столик, она на дрожащих ногах прошла к танкистам и кивнув на лестницу, пошла на второй этаж, а Николай с Николаусом поспешили за ней. Уже стоя в небольшой спальне, она не говоря ни слова бросается на шею бывшему штандартенфюреру. Они обнимаются крепко прижимаясь к друг другу. — Я думала ты погиб! — Она всхлипывает и едва слышно шепчет мужчине в шею. Не понимая немецкого языка, Коля хмуро смотрит то на женщину, то на Ягера, лицо которого отражает сильное облегчение. Брюнетка гладит мужчину по шрамам на щеке и ругает за неосторожность или за еще что-то. Русский был не уверен, но, судя по лицу бывшего штандартенфюрера, того явно отчитывали как маленького ребенка. — Коля, это моя мама, — тихо говорит германец. — Клаудия. Лишь теперь русский увидел очевидное сходство между этими двумя. Печально поджав губы, парень чувствует обиду от того, что он не сможет увидеть свою маму, им с Клаусом ни в коем случае нельзя показываться в Москве. Ивушкин не слышит, как немка переговаривается с сыном, его выдергивает из мыслей лишь теплое касание мягких женских рук к его щекам. — Береги моего сына, Николай, — удивительно чистым русским языком говорит Клаудия и треплет парня по щеке точно своего собственного сына. Отстранившись, она отходит к прикроватной тумбочке из красного дерева и берет из верхнего ящика небольшую связку ключей, сует ее в руки сыну. Ее лицо искажено печалью, но она такая же как и Ягер — стойкая характером, поэтому не позволяет себе слез. Поцеловав сына в обе щеки и крепко обняв его, она просит их скорей уходить из дома, говорит, что в противном случае она, как и любая мать, не сможет их отпустить от себя. Оказавшись на улице Коля озадаченно смотрит, как Клаус убирает в карман ключи, и взяв того за руку, дергает на себя, требуя объяснений. Старший озирается по сторонам и тянет юношу в небольшой проем между двух домов, там их не увидят лишние глаза. — Это ключи от наш семейный дом в Швейцарии, — шепчет мужчина, пока достает сигареты и спички из нагрудного кармана куртки. — Швейцария? — удивленно хмурится Николай. — Ты предлагаешь бежать туда? А как же остальные? Они ведь не пойдут с нами, — возмущается юноша. — Предлагаешь бросить их? Я так не могу! — он шипит и тыкает Ягера пальцем в грудь. — Мы не бросать никого, — перехватив руку парня, низко произносит германец и смотрит на младшего таким взглядом, что того аж передергивает. Сжав зубы русский здоровой рукой бьет немца в живот, не так сильно, как хотел бы еще тогда в лагере, когда мужчина стоял на помосте и выглядел до омерзения надменным, но достаточно, чтобы сделать больно. Ягер рычит, хватаясь за живот, и раздраженно смотрит на младшего. — Не смотри на меня как на простого бывшего заключенного сраного концлагеря! Пусть это делает кто угодно, но не ты, — шипит Коля и отходит ближе к стене дома. — Мы не бросим их, — ещё раз говорит он, будто и не слышал, как немец сказал те же самые слова. Мужчина сначала разглядывает недовольное лицо русского, не желая продолжать бессмысленный и беспочвенный спор, а потом закуривает. Он всем своим естеством ненавидел дешевый табак, но это был единственный способ быстро снять напряжение и не сорваться на Ивушкина. Они оба были уже много месяцев в состоянии оголенного, раздраженного нерва и уж тем более сильно это проявлялось после сложных и стрессовых боев. Клаус предлагает сигарету и Николаю, но тот отмахивается и стоит сложив руки на груди, смотрит как Клаус со спокойным видом выдыхает дым. — Мы с ними говорить, — тихо начинает Ягер, опасаясь, что его может кто-то услышать помимо Ивушкина. — Степан вернутся в свой деревня, а Демиан, — на свой лад произносит имя Волчка мужчина, — и Серафим уехать в Карелию. Они решить, что там быть лучше чем в Сибирь. Мы разойтись после встреча с Анна, — Коля удивленно смотрит на старшего. Судя по всему они обсудили все пока сам танкист был в отключке. Ягер не собирался никого бросать, он просто нашел способ им вдвоем спасти свои шкуры и быть вместе. Николай был зол на себя, он вспылил там, где не нужно было. Выдавив из себя извинения, он поднял красные от обиды, на себя самого и на всю ситуацию в целом, глаза на бывшего штандартенфюрера, который лишь с нечитаемым выражением лица смотрит на него и это ранит уже позабытой холодностью. Потушив сигарету о стену дома, Клаус собирается выходить из их укрытия, но не услышав шагов Николая за собой останавливается, чтобы проверить все ли в порядке. Юноша стоит приподняв плечи и растерянно смотря перед собой. Ягеру и без гадалки было понятно, что юноша винил себя за свое поведение, недостойное ни командира, ни возлюбленного. Подойдя вплотную к младшему лейтенанту, германец положил свою руку ему на щеку и подняв его голову вверх, поцеловал его сначала нежно, извиняясь за свою собственную холодность и прощая Николая за его поведение, а после более уверенно и мокро. Клаус прижимает к себе танкиста, чувствует как руки того обвиваются вокруг его талии и смыкаются на спине. Мужчина оттягивает нижнюю губу юноши своими губами и отпустив ее, сразу впивается в тонкие губы новым поцелуем, заставив Колю улыбнуться в поцелуй и слегка посмеяться из-за легкой щекотки от касаний, которыми старший пробежался по его ребрам, скрытыми бледно зеленой тканью гимнастерки. Сейчас Ягер хотел бы оказаться наедине с Николаем, который так податлив и искренен в своих чувствах и действиях. Снова и снова он сминает поочередно губы младшего и испытывает великое наслаждение, когда русский перехватывает главенство в их танце языков. Парень проводит языком по ровному ряду зубов мужчины и прикусывает его нижнюю губу, сладко и тягуче, пылко и искренне. Эти касания на вкус как дешевый табак и это до странного, несмотря на горечь, прекрасно. Подобные касания лучше и понятней любых извинений и признаний произнесенный вслух.