***
Дни неслись вперёд подобно скаковым лошадям, не останавливаясь, пусть их крупы уже давно были в мыле. Болото уроков, домашних заданий, и не сданных проектов засасывало меня, заставляя до дурноты засиживаться за очередными задачами. Но, несмотря на безумный темп, к которому ещё предстояло приспособиться, царила расслабленность и совершенно мирная атмосфера. Жизнь вновь вернулась в русло скуки и обыденности, но, боги, как же я была этому рада! Желание погрузиться в волшебные приключения отшибло качественно и надолго. Разного рода тяжёлые события хороши лишь тогда, когда ты наблюдаешь их в книге, важно рассуждая о том, как этот сюжетный поворот раскрыл главного героя. Но преодолев цветочное проклятие, выстояв, пусть и не без помощи Джека, против фейри, я сбросила с сердца тяжёлый камень, что склонял меня к земле всё это время. Будь я одна, то ещё долго не решилась бы вновь казать нос в лес, небезосновательно опасаясь подлянки от народа холмов, но рядом с Джеком во мне всякий раз маленьким огоньком загоралось чувство полной безопасности. Чем-то неуловимым наполнялся воздух, стоило ему постучаться ко мне в окно или неслышно соткаться за моим плечом, чем-то, от чего на душе становилось светло. Я так ждала, чтобы он, наконец, начал больше разговаривать. Кто бы ко мне ни приближался, этому «кому-то» суждено оказаться оттолкнутым прочь. Не по моей воле, но это уже давно стало привычным. Словно всякий раз мы оказывались двумя одинаково заряженными телами, что не могли находиться рядом, и были вынуждены существовать на расстоянии. Только родители, фейри, и Джек. Единственные продержались дольше критических двух недель. Я с внутренним трепетом ждала каждый визит моего… друга?Моего единственного друга.
***
Сидя на крыльце и разглядывая яркие фотографии на упаковках, я никак не могла выбрать, всё больше склоняясь к тому, чтобы использовать всё. Из щедро выдаваемых мне карманных в одно мгновение испарилась часть, но зато теперь в моём распоряжении было целых три прелестнейших керамических горшочка и целая коллекция различных семян. Я уже успела замешать земляную смесь и подготовить несколько контейнеров для проращивания. И теперь осталось лишь выбрать какие именно я хочу посадить в первую очередь. — Кэтрин. — Замри! Не двигайся! — Джек, стремительно приблизившись, в спешке едва не сшиб стоящие неустойчивой башенкой горшки. И теперь, после моего окрика, стоял на одной ноге, проявляя чудеса баланса. — Вот так, садись сюда, — убрав с его пути всё легко бьющееся, я сдвинула ворох упаковок в сторону и присела рядом. — Как день прошёл? Что делал? — неловко посмеиваясь, я вновь потянулась к семенам. — Хорошо, спал, — и улыбнулся. Теперь он делал это всё чаще, и мне всякий раз хотелось улыбаться ему в ответ. — Везунчик, а мне сейчас днём не поспать. Прошло лето и свобода кончилась. Ну, зато теперь не так жарко… А ты любишь когда тепло, или прохладно? — Когда тепло. В холоде я сплю. Долго. — В смысле? Как спишь? Разве если холодно, то ты не замёрзнешь насмерть? — невольно подняв голос, и осознав это, я с опаской огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто этого не услышал. Нас ещё ни разу не заметили вместе, иначе соседи точно сунули бы свой любопытный нос в надежде узнать, кто ко мне такой захаживает, но всё же стоило вести себя более осмотрительно. Ведь тогда мама, даже со всей своей тактичностью, не даст мне проходу, желая выяснить, с кем я провожу время, и можно ли этому «кому-то» доверять. — Когда холодно я хочу спать. И ухожу в лес. Засыпаю. И просыпаюсь, когда тепло. — Ты… прямо как змея. В спячку впадаешь. Наверное, потому что холодный? — заключив его ладонь в свои, я начала растирать её, время от времени согревая дыханием. Но это не помогло. Ладонь лишь едва заметно нагрелась, и то, скорее, лишь от тепла моих рук. Верно, я замечала это, но не придавала большого значения. — Значит, когда наступит зима, ты уснёшь, и спать будешь до весны? — значит ли это, что я вновь буду одна? Сердце заныло. — Кэтрин, — легко, словно не пальцами, а пёрышком он коснулся моей щеки в близком, интимном жесте, придвигаясь, — я могу не спать. Если хочешь, я не усну. — Хочу, но ведь, разве тебе не будет плохо или… — от разбушевавшейся внутри бури потряхивало. Если однажды он не придёт? Что будет? Что мне тогда делать? С кем говорить? — Не будет. — Ты ведь так легко одет, и вообще, если это часть твоей природы, то идти против неё… — Кэтрин, — прервав мой торопливый поток болтовни, терпеливо повторил, — Кэтрин. Если ты хочешь, я не буду спать. — Хорошо, тогда… пожалуйста, не засыпай, и приходи ко мне поговорить, — отзеркалив его жест, я взяла его лицо в ладони, и глядя прямо туда, где должны были быть глаза, твёрдо добавила, — я буду тебе рада. Меня тянуло сделать что-то ещё, чтобы стать ближе, но я так и не решилась на это, просто отняв руки, и возвращаясь к семенам, стремясь за их разглядыванием скрыть нахлынувшее смущение. — Что это? — Джек в последнее время стал интересоваться всем, чем только можно и нельзя. Мы больше говорили и он начал учиться с какой-то невероятной скоростью. Стоило хоть раз сказать слово и объяснить его значение, как он с лёгкостью начинал его использовать и не забывал. Ещё недавно он мог лишь рычать, да выражать мысли рублеными фразами, а теперь даже порыкивания перестали царапать слух, пусть и не ушли до конца. — Это семена. Я выбираю какие бы посадить, видишь же в саду много всего? Вот и хочу вырастить что-то новенькое, но они все разные, — однако, выбор становился всё очевидней — три упаковки, которые я держала в руках так часто, что даже немного их помяла. Фиолетовые, белые и розовые. Надорвав одну из пачек, достала маленький кулёк и высыпала на ладонь щепоть семян, демонстрируя их Джеку. Задумчивое выражение не сходило с его лица, когда он сосредоточенно разглядывал их, то и дело щурясь, пока не вынес вердикт: — Они мёртвые. — Как? Что, все? Совсем? — я в ужасе уставилась на семена. — Ну, не все. И не совсем, — с величайшим усердием выцепив несколько крошечных крупинок и переложив их себе на ладонь, он объявил: — Эти совсем мёртвые, а эти, — ткнул пальцем в оставшиеся, — почти мёртвые, скоро умрут. — Ничего они не мёртвые. И без всяких «почти». Я могу доказать! — Живые, но слабые, — упорствовал Джек, нахмурившись, — и скоро умрут. — Джек, — вкрадчиво начала я, — а ты знаешь, как появляется жизнь? Растерянность на его лице стала для меня лучшим ответом. — Значит, не знаешь, — удовлетворённо заключила я, не услышав возражений. — Такие вот маленькие «почти мёртвые», со временем становятся совсем как эти, — я ткнула пальцем в ближайший кустик, что пока и не думал готовится к зимовке. Вздох полный скепсиса стал мне ответом: — Кэтрин, они не станут такими. В них почти нет жизни. В тебе есть жизнь, в этих растениях тоже, но в этих штуках её очень мало. — в нелепой попытке меня «образумить», Джек продолжать гнуть свою линию. — Ладно, уж, раз продолжаешь стоять на своём, и так в этом уверен, то я предлагаю спор. Сейчас мы с тобой посадим их, и, клянусь тебе, примерно через две недели в них будет куда больше жизни. Если так и случится, то спор выиграла я, и ты должен будешь исполнить моё желание, ну, а если нет, и ты окажешься прав в том что они никогда не станут более живыми, то я исполню твоё. Ну что, согласен? — Любое? — Любое, но только без желаний, которые могут кому-то навредить, хорошо? Лицо его приняло выражение мечтательное и чудесным образом одухотворённое. — Да, я согласен. И пусть некому было «разбить» наш спор, мы всё же пожали друг-другу руки.***
— Что ты делаешь? — внезапно раздалось у уха, и тяжесть чужого подбородка опустилась на моё плечо. — Как я погляжу, ты так и не научился не подкрадываться? — машинально потрепав его по голове, я, наконец, обернулась. На самом деле, это уже перестало быть страшным. Мне даже нравилось, когда он с такой наивной непосредственностью мог положить мне голову на плечо, или растянуться рядом на покрывале, которое я расстилала на заднем дворе, чтобы насладиться чтением на свежем воздухе. — Я читаю. Это слова, которые заключены внутри книги. Вот, пощупай, на каждом этом листочке рассказывается история. Если бы он мог видеть как люди, то я бы научила его читать, но увы. А шрифт Брайля я и сама не знаю, да и не так-то просто раздобыть такие книги. — И что там рассказывают? — наконец ощупав книгу со всех сторон, и вернув её мне целой и невредимой, он сел рядом, приготовившись к очередному вечеру сказок. В такие моменты мне начинало казаться, что на моё попечение оставили ребёнка, который, съев наконец свой ужин, и не оставив ни крошки, теперь требовал за свои подвиги сказку. Правда, на этот раз «сказка» оказалась страшной. Да и рассказывала её я не по памяти. Пожалуй, читай я книгу в доме, мне было бы лишь более жутко, ведь всё действо происходило в замкнутом пространстве. Комнаты, катакомбы, подвалы и коридоры Оперы… Обители искусства и иллюзий, шумной от стаек танцовщиц кордебалета, яркой от сценических декораций и пленительных костюмов. Такой пугающей из-за загадочного существа, что, казалось, умело проходить сквозь стены. Когда мои глаза бежали по строкам, всё что в них было, обращалось до боли реалистичными видениями. Даже собственный дом чудился угрожающей громадой, что может таить в своих недрах чудовище. Оно бесновалось на страницах, творя злодеяния. «Представьте, если можете, маску смерти, неожиданно оживающую, с ее четырьмя темными дырами — для глаз…» — я невольно покосилась на внимательно вслушивающегося Джека, и спустя мгновение продолжила. — »… носа и рта, — выражающую гнев, доведенную до последней степени, высшую ярость демона, и никаких глаз в глазницах, потому что, как я узнала позже, его горящие глаза можно видеть только в темноте… Он был воплощением отвращения! Тоном лютой ненависти он говорил мне безумные вещи, бессвязные слова, проклятия, какой-то бешеный бред». Прижимаясь к Джеку и зачитывая самую эмоциональную часть, до которой уже добралась, вспоминала одну из наших ранних встреч, что довели меня до самой натуральной истерики. Шипение, рычание, хрип и «черные дыры глаз» того, кого я теперь про себя величала другом, всё ещё не забылись, однако теперь были бесконечно далеки. Но невольно я продолжала проводить параллели между Джеком и Эриком, героем «Призрака Оперы». И ведь не только во внешности проявлялось это сходство. Сила, скрытность… готовность убивать. И то, как трансформировались наши отношения. Разве что между нами всё пошло от обратного, от страха к доверию. Не хотелось бы разочаровываться… — …«Наконец он меня отпустил и повалился на пол, отвратительно икая и всхлипывая, потом, как змея, пополз в свою комнату, захлопнул за собой дверь, и я осталась со своим ужасом и тревожными мыслями, но, по крайней мере, избавленная от мерзкого зрелища». — Почему он это делал? — упавший, тихий голос Джека всецело выразил то, что я сама сейчас испытывала. Похоже, не на меня одну история произвела впечатление. Подобрать слова оказалось не так уж и легко. Ярость придуманного персонажа выступала кровавыми каплями через чёрные буквы типографского текста. Она пахла сыростью и тленом, подобно самому Эрику, что был «живым трупом». Расползалась кругом, струясь с листов, не магических, совершенно обычных, но внушала истинный ужас. Я сама дрожала подобно Кристине, но если она пересказывала о пережитом в объятиях верного ей Рауля, то со мной рядом обретался лишь Джек, что разделялся в моих глазах на два противоречивых образа, невероятным образом сочетая в себе совершенные противоположности. — Страх, малодушие, неумение любить по-настоящему… и жадность. В какой-то степени, я понимаю и его злость. Всё же, Кристина сорвала с него маску, хоть он просил её этого не делать. Но это не оправдание. Он говорит о любви. Но это тот тип чувств, что ошибочно ею называется. Эрик одержим мыслью об обладании. И, к тому же, знает толк в манипуляциях, — мои рассуждения ушли в сторону от изначального вопроса, но теперь мне было не по силам остановить их полёт. — А что ты думаешь? Перебирая мои волосы, он некоторое время молчал, видимо, задумавшись не менее меня. — Он, этот «труп», причинил боль, это мне… неприятно. Мягко сказано. Любовь не может нести боль. Не должна причинять страданий. «Поскольку монстр не обнял меня, воспользовавшись моим состоянием, может быть, он был также ангелом; может быть, в какой-то степени, он действительно был Ангелом музыки и стал бы им в полной мере, если бы Бог одел его душу в красоту, а не в вызывающее отвращение гниение». — «Обнял»? «Обнял»? Он! Да он мог и похуже что сделать! — рявкнула я, да так, что Джек невольно вздрогнул. Не в силах поверить своим глазам я снова и снова перечитывала эти строки. Кристина была до жути наивна и невинна. Либо её мысли просто не поворачивались в сторону запретной для того времени темы, а может, она всё ещё верила своему «Ангелу», хотя, тут уж я больше верила в первый вариант. — Да если бы… да если бы он только посмел! Гррр… я бы его из этой книжки вытащила, и сунула бы пятками в костёр! Нет, я больше не могу это читать! Этот мерзавец! Ах, нет, я спокойна, пока… пока этого не произошло. В это мгновение Джек несомненно проявил мудрость, решив промолчать, затаившись.***
«Выбирайте, либо свадебная месса, либо заупокойная!» На этой реплике я сглотнула тугой комок в горле. «Вам выбирать… А вы будете самой счастливой из женщин. Мы будем петь друг для друга. Вы плачете! Вы меня боитесь! Но ведь я совсем не злой! Любите меня, и вы это увидите. Мне не хватает только человека, который полюбил бы меня, чтобы я стал добрым. Если бы вы меня любили, я был бы кроток, как ягнёнок, и вы бы делали со мной всё, что захотели». На этом моменте я прикрыла книгу и потянулась к бутылке с водой. Только богам известно, каких титанических усилий мне стоило не выбросить книгу с потоком громких ругательств. Бешенство переплеталась с пронизывающим трепетом. Каждое слово раскалённой иглой впивалось в сердце. — Он… тебе не нравится, — проницательно заметил Джек. Читать было удобней, откинувшись в кресле, или, на крайний случай, облокотившись на спинку кровати, и потому их роль сейчас исполнял Джек, без колебаний позволив мне с комфортом устроиться, используя его грудь вместо спинки стула. — Да, впрочем, тебе и самому он неприятен был. Но если честно, то я сейчас в бешенстве. Даже если отбросить всё его явное безумие, все те преступления, что он совершил, в этих строках я вижу фальшь. Как бы так выразиться… — ногти застучали по матовой обложке с серебряными тиснёными буквами. — Ведь что он сказал Кристине? «Люби меня, и я не буду жесток». А если вернуться к сценам ранее? «Он упал к моим ногам, бормоча слова любви». Так, что же это за любовь, если без ответного чувства, он считает себя вправе её мучить? Угрожать ей смертью? Он мусор! Говнюк! — Кэтрин… Но что тогда эта «любовь»? Что значит «любить по-настоящему»? Если до этого приходилось объяснять значения совершенно незнакомых Джеку слов или находить более простые синонимы, которые были бы ему знакомы, то теперь передо мной стоял титан из титанов. Объяснить что такое любовь. Этим словом люди, зачастую без плохого умысла, называли много всяких чувств, которые не имели к любви ни малейшего отношения. Философы, встреться они в одно время и в одном месте, попросту передрались бы, выясняя, чья теория ближе к реальности. — Есть разная любовь, Джек. Любовь к родным, друзьям, к самому себе, миру. А есть любовь к другому существу. — К другу? — И это тоже. Но в книге… Не совсем. Ах, как же это объяснить? — я потёрла переносицу, стараясь собраться с мыслями. — Люди называют любовью почти всё подряд, делая небольшие пояснения вроде «любовь одержимая», что, кстати, нам демонстрирует Эрик, «любовь чувственная» где на первом плане тяга к плотским утехам. Но это всё я любовью назвать не могу. Для меня любовь — это чувство безграничного счастья, что наполняет тебя рядом с тем, кого ты любишь. Желание, чтобы он был счастлив. Когда можешь поставить благополучие и желания другого человека выше собственных. Когда хочешь охранить этого человека от всех бед мира. Да, любовь может включать в себя желание вступить в близость, но, разумеется, лишь по обоюдному согласию. И… Самое главное… Если тот, кого ты любишь, не желает видеть тебя рядом, то любовь это умение, несмотря на свой эгоизм, проявить уважение к чувствам другого, и… действительно уйти, не причиняя неудобств.