***
Грудь и живот расцвели бордовыми синяками, что спустя несколько дней позеленели, и теперь напоминали противную плесень, радостно разросшуюся на беспечно забытом в тепле куске хлеба. Полосы на запястьях от верёвок, ссадины на ладонях — всё это приходилось прятать. Скорее от самой себя, чем от других. Их вид снова и снова мысленно возвращал туда, где более десятка человек были растерзаны и выпотрошены живьём. Смутно, но я догадывалась, что они пытались сделать. Что они творили с Джеком, со мной. Те люди знали, на что шли. Должны были понимать. И всё же меня не оставляла мысль, что ещё ничего не закончено, будто я что-то упустила. Погребение? Стал ли Джек этим заморачиваться? Он пообещал позаботиться о трупах, но скорее всего, просто выбросил их подальше в лес. И всё же это неправильно.***
С того дня мы более не виделись, расставшись так ничего и не прояснив. У меня были лишь подозрения, и всё же я не нашла в себе храбрости спросить Джека прямо. Не после того, что с ним сотворила. Когда я начала терять свою человечность? Ещё тогда, нащупывая нож, и думая о том, как бы всадить его в горло фейри? Или только когда перехватывала кожаный шнур, примеряясь к шее Джека? А может в момент, когда сжигала его кожу ладонями? Я едва не убила своего друга. Да и считала ли я в глубине души Джека другом? Или лишь высокомерно принимала его щенячью привязанность, признавая не более чем питомцем, от которого решилась избавиться без малейших колебаний, как бездушные хозяева, которые ведут животное на усыпление, стоит тому хоть раз оскалить зубы? Или то была не более чем трусость? Слишком много крови, слишком много смертей. И безмолвная тяжесть там, где должно зародиться скорби. В гнетущей тишине родного дома чудились шаги. Мерный, зловещий стук каблуков, шаркающие шажки, торопливый топот. Грязные оскорбления, что шипел на ухо голос того, кто уже наверняка начал гнить в земле. Предсмертные хрипы слышались за спиной, а и без того беспокойный сон прерывали крики, полные отчаяния. Само по себе это не могло закончится. Сколько не тяни, от предначертанного не ускользнуть. Не всегда удастся свернуть на окольную тропу, обогнув опасность. — Только вперёд, с гордо поднятой головой и широко раскрытыми глазами, хорошо? Вопрос так и повис в воздухе, обращённый к самой себе. Я вглядывалась в отражение на ледяной глади зеркала, силясь разглядеть в нём нечто, что дало бы ответы. Но там по-прежнему была лишь я, бледная до синевы, с дрожащими губами, с трудом пропускающими звуки слов. Визгливый скрежет отрезвил, вырывая из хватки краткого приступа безумства, в котором ногти остервенело скребли по стеклу, в попытке добраться до измождённого лица по ту сторону. Кончики пальцев противно ныли, заставляя зажимать их другой рукой, в иррациональной надежде на то, что ноготь, даже если и отошёл от ногтевого ложа, если хорошенько прижать, всё же останется на положенном месте. — Просто сделаю это, и всё, ничего страшного там нет, — чеканя каждое слово, снова и снова повторяла, пока фраза не набила оскомину, — совершенно ничего страшного. Ничего.***
На ладони лежало пёрышко. Одинокое, невесомое, невинно-белое. И отчего-то на него было противно смотреть. Пальцы сомкнулись медленно, с садистским удовольствием сминая нежный пух, пропитывая едким потом. И всё же мне не хватило духу разжать кулак, лишь сунуть его в карман, оставляя перо там, помятое, испорченное. В нём не было нужды, и всё же лучше иметь запасной план, верно? Мы уходили в спешке, по темноте. Мне даже не требовался проводник. Я знала, где ТО место. Насколько далеко, как до него добраться. Слишком легко. Подозрительно просто. Стоя напротив полуразвалившегося здания, я медлила. Проём неприветливо глядел на меня тёмными зевом, немо вопрошая «Зачем пришла?». Под ногами скрипел мелкий гравий. Прошло совсем немного времени, а здание словно подточили десятилетия. В свете фонарика отчётливо просматривались трещины, испещрившие стены. Разве здесь было настолько сыро? Повсюду плесень. Крупные кляксы расползлись по помещению, крепко обжившись на остатках влажной штукатурки. Бетонный пол своей пористой поверхностью впитал пролившуюся кровь. Ошмётки полуразложившегося нечто то тут, то там попадались под ногами — последние доказательства свершившегося зверства. Это место было осквернено страшными смертями, присутствием иномирной твари, и моей собственной безжалостностью. В сложенных лодочкой ладонях появилась сияющая капля. Она росла и увеличивалась, наполняя горсть чистым светом, что плескался густой водой. Он был едва тёплым, и стоило разомкнуть руки, как свет полился на землю потоком, совсем как солнечно-желтые монеты из ладоней Лакшми, только вот мой свет гас, не желая оставаться в этом мире надолго. Он падал крупными каплями на землю, сияя и пульсируя, и тут же угасая, как брюшко утомившегося светлячка. Я продолжала ступать вперёд, описывая восьмёрки и спирали, задерживаясь там, где пятна крови были особенно темны. Каждая капля, каждая искорка, вырвавшись наружу, опустошали. До едкой боли одиночества и вместе с тем, до невозможной для человека лёгкости. Не потому ли все от меня бегут? Причиняю боль, сознательно или нет, оставляю ожоги. Мама, пусть улыбается, говорит добрые слова, но точно ли нет причины, по которой та выбрала именно такую работу, чтобы подолгу не возвращаться домой? А отец? Почему он решил бороздить моря? Правда ли что лишь из любви к ним, ради того, чтобы они ни в чём не нуждались, или дело вовсе не в этом? Земля под моими ногами рыдала, выжженная дотла. Неужто я всегда несла в себе семя разрушения? Тогда сектанты, отчего даже у них я вызывала столь лютую ненависть и отвращение? Даже для них я оказалась слишком…монстром? А Джек? Что с ним? Крик, рвавшийся наружу, уже привычно застрял в сухом горле. Кто я, что я такое? Эгоистичная и безжалостная сущность для которой существуют лишь её желания. А все рассуждения о любви, искренности добровольности и милосердии, лишь самообман? Лицемерная маска призванная обмануть не только окружающих, но и саму себя?***
Люди хрупкие, невозможно беспомощные, и очень слабые. — Кэт, хватит, — он опустился на корточки позади неё, легонько сжав острые плечи, — ты уже на пределе. Она истощала себя, слишком стремительно, так знакомо. Верно, если прежде у неё были силы ходить, то теперь она могла лишь беспомощно сидеть на земле, растрачивая энергию, что хлестала наружу подобно крови из ран, неконтролируемым потоком. Что бы она ни делала, Джек обычно не особо беспокоился. У Кэтрин могли быть свои причины, которых он попросту не мог понять. Всё, что было ему доступно, это остановить её, если та заходила слишком далеко, начиная вредить самой себе. Он продолжал цепляться за те простые цели, что поставил себе, и всё же осознавал, что чем больше проходило времени, тем глубже становилась пропасть между ними. Кем он был для Кэтрин? Возлюбленным? Другом? Или существом незначительным настолько, что для обозначения даже не существовало названия? Пошатнувшись, она откинулась назад, тотчас прижатая к груди. — Ты меня не ненавидишь? — она говорила тихо, так, словно вот-вот испустит последний вздох. — Нет. — Правда? — Не ненавижу, и никогда не смогу ненавидеть, — его руки сдвинулись к тонкой шее, ласково поглаживая выступающие позвонки, от чего по её спине побежали мурашки. За что её ненавидеть? Она всегда дарила ему спасение, сознательно, или нет. А даже если пожелает погубить… пускай. — Джек… — Что такое? — Прошу, ответь, только правдиво, — он постарался сглотнуть как можно тише, лишь бы не выдать страха. — Спрашивай, — он понизил голос до едва слышимого шёпота, сократив дистанцию, и едва не коснувшись губами её ушка. — Если… нет. Ты ост… хочешь ли ты и дальше оставаться со мной? Да. ДА. ДАДАДАДА. Разумеется! Конечно же! Дальше, впредь, навечно! Джек задрожал от восторга. В безумной эйфории он не понимал более что творит. Обвить руками, прижать к себе, уткнуться в изящный изгиб шеи. — Хочу, останусь, — руки чесались от желания прикоснуться к обнажённой коже. Положить ладонь на узкую спину, сцепить пальцы в замок, поцеловать… Он был бы рад, превратись в ту же секунду эта развалина в каменную коробку без выходов, где они могли бы остаться только вдвоём. — Честно? — она чуть обернулась, потянувшись назад, самыми кончиками пальцев неловко касаясь его губ. Не в первый раз, но всё так же прекрасно и волнующе, — обещаешь что не сбежишь? — Обещаю, — о, теперь, даже если попросит, нет, потребует, он не уйдёт. Он и так бы не ушёл, но теперь она сама дала в его руки эту возможность. Наконец. Он не просто непонятно кто, не приблудившаяся псина. Его приняли, ему позволено. Заполучил не просто доверие, он дорог, он важен, он нужен ей. Развернувшись, всё ещё не веря, Кэтрин взяла его лицо в ладони, порывисто приблизившись. Да, теперь у неё было обещание, но кто сказал, что не появится очередной преграды? Теперь они были так близко, что их дыхания смешивались в воздухе. Секунда, другая, но Джек не спешил отстраняться. Не отскакивал, и не пытался оттолкнуть. Напротив, после тягостного ожидания сам подался навстречу. Теперь всё было честно. Без вранья, без дурмана. Осторожные, бережные прикосновения. Трепетно-нежные, и полные затаённой, отчаянной надежды разделённой на двоих.