***
Размеренно щёлкают ножницы, отстригая когти, пилочка скругляет края. Джек согласился безропотно. Теперь острая кромка даже случайно не вопьётся мне в бок. Ладонь утопает в его. Сколь же прекрасен этот контраст. Костяшки на его руке так явно выделяются, вызывая навязчивое желание огладить их, пересчитать. Частокол острых зубов, и в противовес теперь совсем короткие ногти, придавшие рукам почти человеческий вид. Джек без колебания лишил себя оружия лишь по одной моей просьбе. Это обстоятельство пролилось на сердце тягучим мёдом самодовольства. — Иди ко мне, — шепчу, в ожидании протянув руки. И Джек откликается на зов: плавно придвигается ближе, прильнув ко мне без сомнений. Там, где соприкасались наши тела, чудилось, загорались искры. Предвкушение, жадные прикосновения, рваное дыхание, опаляющее шею… Всё это пришло не за один день. Конечно, эти желания и прежде были с ним, только вот я предпочитала их не замечать, думать, что он не испытывает ничего подобного. Но теперь я, наконец, понимаю, что он просто сдерживался. И тем более волнующим становится происходящее. Искушение царапалось в горле, поднимаясь выше, туманя голову. Нет, всё же нечто иное толкало меня вперёд. Не просто желание — потребность, столь острая и невыносимая, что отнимала последние мысли. О чём он думает? Что испытывает? Волны трепетной дрожи расходятся по телу, вынуждая цепляться за крепкие плечи. Хотелось влезть Джеку в голову, запустить руки по локоть в его разум, и внимательно рассмотреть, что же там таится? Прежде осколки, гниль и мусор обратились в ласковую тьму, но что же стало с ней теперь? Переродилась ли та в нечто иное, или так и осталась собой? Я таяла подобно свече, а он покорно раскрывал предо мною свои мысли. Тёплые кончики пальцев оказывались то тут, то там, осыпая нежной лаской каждую частичку моего тела, а я проваливалась всё глубже в его мысли, заполненные головокружительным счастьем, и …обожанием? Несомненно. Он не врал, не притворялся, всё оказалось настоящим. Прекрасно, чудесно, волшебно. Улыбка расплывалась по лицу, пока в голове колотилось лишь одно: «наконец-то». Глупо? Иррационально? Да! Как и всё что я делала после первой встречи в тёмном переулке. Но разве это имеет хоть какое-то значение? Нет.Моё. Мой. Почти. Скоро будет. Со мной.
Я всем телом прижалась к Джеку, впиваясь жадным поцелуем в искусанные губы. Мы скоро будем вместе. И никак иначе.***
— Ты же хочешь что-то сделать, Джек? Скажи… что? — каждое слово намертво впечатывалось в сознание. — Язык, — кровь шумела в ушах, и он снова терял способность внятно доносить свои мысли. — Что «язык»? — так нежно прозвучали эти слова, но лишь бы не от гнева. — Хочу облизать, — почему так сложно озвучить то, о чём мечтал, и почему так горят щёки? Низкий, грудной смех стал ему ответом. — Тогда оближи. Здесь? — приложив его палец к своей щеке, вопросительно наклонила голову она. — Или здесь? — опускает вниз, на шею. — Тут? — его ладонь уже на мягкой груди. — А может… — рука, наконец, осмеливается опуститься ниже. «Зачем ты меня дразнишь?». Ты передумаешь, не говори этого больше, зачем даёшь надежду на то, чего не позволишь? Совсем не сложно опрокинуть Кэт на спину, нависнув сверху. Её кожа солёная, разгорячённая, исходящая прекрасным ароматом, теперь причудливо смешавшимся с его собственным запахом. И в этом могло бы быть что-то неправильное… Должно было быть. Аромату жизни и света, казалось, никогда не сочетаться с запахом смерти. Но он сочетался. Так прекрасно сочетался, что у Джека всё переворачивалось внутри от волнения и лёгкого безумства. Что скажешь теперь? Тебе же противно? — Мхм, щекотно, — мимолётный поцелуй в шею. Кончик языка, едва мазнувший по коже, с лёгкостью вышибает из Джека остатки воздуха. — Будешь знать как щекотаться! Это вызов! Хищно согнутые пальцы были готовы впиться в беззащитные рёбра, и всё же она сменила гнев на милость, с удовлетворённым смешком проводя по его груди лишь кончиками ногтей, зажигая сладостно-мучительный огонёк в теле. — Просто отдайся чувствам, Джек. Ты поймёшь, если вдруг что-то пойдёт не так. Я верю тебе, — взлохматив успевшие вновь отрасти волосы, и положив руку на затылок, она медленно приблизила его лицо к своему, — верю, Джек, я тебе верю. Доверие. Именно оно позволяло быть так близко. Сжимать мягкую грудь, проводить по чувствительным соскам, вызывать приглушенные стоны, мягко слетающие с её приоткрытых губ, живых и полных любви. Её сердце взволнованно колотится, представая перед ним райской музыкой. Каждая капля пота, вздох и стон — его сокровище. Кэтрин прижимает его к себе, будто опасаясь побега. — Продолжай, продолжай, ещё, — шепчет, сбиваясь, путаясь в словах, крепче сжимая пальцы на его плечах. Теперь она, как он когда-то, не способна говорить.***
— Кэт, Кэтрин, — невнятно бормочет, снова и снова выпуская язык, с силой проводя по коже. Его возбуждение всё отчётливей, давит и исходит жаром даже сквозь грубую ткань. Вожделение. Испить до дна, и оказаться испитой. Тепло, горячо, жарко. Дыхание щекочет покрывшуюся потом грудь. «Продолжай» — сказала ли я это, или только подумала? И Джек не останавливается. Его руки повсюду. Проводят по спине, оглаживают щёки, чуть сжимают грудь. Гибкие пальцы не пропускают ни одного миллиметра кожи, и, кажется, вскоре покрывают собою всё тело градом прикосновений, посылая столько сладостных сигналов в мозг, что тот захлёбывается в них, не успевая анализировать. Оттого вскорости мне мерещится, будто Джек полностью укрыл меня собой от всего остального мира. Слишком ласково, как для существа, не так давно бывшего всего лишь зверем. Как хорошо, что он настолько наблюдателен и чуток. Губы, ещё недавно осторожно прихватывающие кожу то тут, то там, обрушиваются на грудь. Жадно, влажно, сильно. Бёдра непроизвольно движутся, сжимаясь вокруг его талии. С каждым стуком сердца в теле всё меньше силы. Мышцы расслабляются, а чувства напротив, лишь обостряются. Я так устала. Всего ничего, а от напора не осталось и следа. «Дай» — мне не хотелось требовать этого вслух, скорее чтобы Джек сам понял, сделал то, чего я желала. «Дай, дай, дай» — зубы требовательно сомкнулись на его плече. Хотелось растянуться на постели, и лишь получать, принимать ласки. «Люби меня», «удовлетвори меня» — два требования пульсировали в мозгу, готовые сорваться с языка. Кто мог знать, что я когда-нибудь стану эгоистичным капризным ребёнком в полных нежности руках чуткого чудовища, так самозабвенно и преданно любящего меня одну?..***
Одурманивающе. Даже вкус солоноватого пота, выступившего мелкой росой на коже, кружил голову как удушливый и плотный восточный парфюм. Джек почти терял своё недавно обретённое, драгоценное сознание, утопая в их обоюдном удовольствии. Его чувств было довольно, чтобы сойти с ума, а то, что творилось с Кэтрин, и вовсе оглушало. Он готов был ломать себя снова и снова, если в ответ ему достанется вечность с нею. Вот, чего не хватало. Он чуял, но не мог понять, а теперь всё встало на свои места. Именно это, вот как по-настоящему соединиться в одно, пусть совсем ненадолго. Растаять и сплавиться, растворяясь в чистом блаженстве, разделив его между двумя. Горящее, истомленное тело охотно раскрывается перед ним, тянется навстречу, совсем как цветок навстречу дневному теплу. Ни малейшего сопротивления. Даже во влажном жаре её нутра чувствуется ласка. Совсем как объятие, но такое всеобъемлющее, будто Кэтрин могла бы поглотить его целиком, стать целым миром для него одного. Кровь живо бьётся о сосуды, шумит, бурлит, словно вспенившаяся река, ищущая более широких берегов, не умещающаяся в старых. «Я верю тебе» — просачивается сквозь кожу, движет мышцами. «Я верю тебе» — бежит по венам. «Верю» — её дыхание на его губах. Толчок, и она не отпрянула, а подалась навстречу. Извивается, тихо ахая, когда он проводит по бархатному, белоснежному бедру. Она могла бы сойти за прекрасную беломраморную статую богини; Мрамор? Белый? Что это? Неважно... но, к счастью, слишком горяча и жива для этого. Поцелуи соединяют их снова и снова, так, что некогда отдышаться. Смех, стоны, плач, крик — всё сливается в один пробирающий до глубин естества звук. «Остановись! Продолжай!» — короткие ноготки прочерчивают сладко ноющие полосы на его спине. Удовольствие и всё возрастающее напряжение, которое, кажется, вот-вот станет невозможно терпеть, разделяется на двоих. Невидимая пружина внутри сжимается всё сильнее, добавляя невыносимости происходящему, и тут, дойдя до неведомой границы, достигнув вершины, давление пропадает, и вся накопившаяся энергия, сжатая едва ли не сильнее ядра звезды, взрывается. Удовольствие прокатывается по венам бесчисленными волнами, вырывается наружу двумя нечеловеческими звуками, слившимися в один. Джек дрожит, изливаясь в отчаянно залюбленное тело, не в силах сдержать вновь пробудившегося животного рычания. В последнем порыве сжав в руках не теплые бёдра, а жалобно затрещавшие простыни, он шумно выдыхает из себя раскалённый воздух. Клёкот и довольное воркование вторят ему. Её ноги всё ещё оплетают его, напрягаясь и подрагивая, не позволив отстраниться, даже если бы он того пожелал. Она находит его ладони, вслепую стараясь сцепиться, соединить пальцы, из последних сил тянет на себя, будто ей всё мало. «Ближе» — её желание. «Ещё! Ближе!» — вновь поцелуй-укус, требование-приказ. Снова, как тогда, стать одним и не размыкать рук. Бёдра сжимаются лишь крепче, последние судороги, и казалось, уже отступившая волна накрывает его с головой. Огненный шторм, бурливший в девичьем теле настигает его, сминая последние крохи разума. Расползаясь по венам жидкой лавой, пропитывая его изнутри, отмечая принадлежностью. Мучительно, невыносимо, прекрасно. Как он наполнил её собой, так и Кэтрин проникает глубже, в разум, тело, одаривая своей силой, доказательством пережитого удовольствия. Огонь схлынул, стал угасать, растворяясь в его тощем теле, оставляя после себя лишь сонную негу, и мягкое покалывание. Его едва хватает на то, чтобы медленно отстраниться, осторожно выскользнув из горячего плена женского тела, и упасть рядом. Воздух полнится густыми дыханиями и неописуемо остро-пряно-сладким ароматом, исходящим от тела Кэтрин, которая светится, кажется, ещё ярче, чем обыкновенно. Лежать вот так, прижавшись друг к дружке, то о чём он подспудно мечтал. Тогда, в своём логове, после, в лесу, когда она ёрзала у него на коленях, всякий раз, когда прислушивался к стуку её маленького сердечка. Из глаз снова что-то сочится. И он торопливо пытается стереть это с лица едва слушающимися руками, лишь бы жижа не попала на Кэтрин, прильнувшую к нему. — Джек, постой, — она отводит его руки от лица, и несмело прикасается к щеке. — Ничего. Я вытру, снова смола… — Джек, это не смола, — растерянно шепчет она, размазывая горячие капли по коже. — Просто слёзы. Почему ты плачешь, Джек? Плачет? Нет, он не плачет. Всё в порядке. Всё лучше, чем он только мог вообразить. — Если хочешь плакать, то плачь, — Джек и не замечает как прижимается к мерно вздымающейся груди, безмолвно роняя на неё свои первые в жизни слёзы, пока Кэтрин утешающе поглаживает его по волосам. И с каждой каплей сердце освобождается от последних оков, дурных мыслей, молчаливых страхов. Всё в порядке. Голос Кэтрин убаюкивает, и становится легче. Покачиваясь на волнах покоя они уплывают в сон, так и не разомкнув рук.