Жутко громко и запредельно близко

***

Это не было сном, а лишь воспоминанием, преобразовавшимся и действующим самостоятельно. Сичэнь стоял на коленях перед стеной послушания, а за его спиной Яо. Сичэнь не видел его лица, но чувствовал, что это он… каким-то непостижимым образом ему это стало известно. — Прости меня, — бросил Лань Хуань в пустоту, не ожидая ответа. Но ответ прозвучал. — Эр-гэ, — мягкая ладонь скользнула на плечо Сичэня, он вздрогнул, но скорее от неожиданности, чем от каких-то иных чувств к человеку, коснувшемуся его. — Прощение других приходит рано или поздно, но как насчёт тебя? Сможешь ли ты простить себя, Лань Сичэнь? — Я… — Послушай. Я больше не имею права звать тебя с собой и знаю, что ты сам не хочешь этого, поэтому оставляю тебя. Я отпускаю, эр-гэ. Тебя ждёт тот, с кем вы можете друг друга спасти, и обрести себя… — Сичэнь! — видение исчезло, когда Лань Цижэнь позвал его. Старейшина довольно поспешно для своего возраста пересекал двор, недовольный тем, что ожидаемо увидел главу клана у стены послушания. Адепты, проходившие мимо, удивлённо оборачивались. — Что случилось? Когда Цзинъи сообщил мне, я не поверил. За что ты себя наказываешь? — За ложь, — просто отвечал Лань Хуань, он не открывал глаз, стараясь осознать последние слова Яо. — Ах, за ложь. А ты знаешь, какое предписано наказание за ложь? — Да. — И кто же, позволь узнать, должен наказывать главу клана? — Ты, — был ему простой ответ. Лань Цижэнь недовольно покачал головой и достал из складок ханьфу потрёпанную рукопись с клочками выцветшего пергамента и чьими-то пометками на них. — Нет. Я не стану тебя наказывать за ложь предписанным способом. У меня есть другой… — он протянул ему рукопись. — Вставай! Сичэнь остался стоять на коленях, но предложенную вещь взял и аккуратно развернул старый хлипкий пергамент. «Всё началось в те времена, когда мир был ещё слишком юн, а боги без страха могли являться людям. Небесная богиня, покровительница матерей и новорождённых, отправляла бессмертные души на землю, чтобы они жили там, совершенствовались, а после возвращались к ней, поприветствовать её, и снова отправлялись в путь. Души эти не имели пола, но все они были чисты и непорочны, такими они и оставались в людях. Только ничто не длится вечно, и однажды бог ветров — Златоглавый Дракон, возжелал занять место Небесной богини, ибо почитали её более всех прочих. В своей зависти он не скупился на низкие поступки и посягнул на то, что было для богини ценнее самой жизни — её души. Дракон задумал осквернить их злобой и ненавистью, открыть им суть порочных страстей, но нашлись средь богов и те, кто, разгадав его замысел, не стал молча наблюдать и предупредил Небесную богиню. Разгневалась она, впервые нарушила клятву не брать в руки оружие и подняла свой Светоносный меч, и хоть был Дракон её названным братом, вступила она с ним в битву. Тысячу дней и тысячу ночей бились они в небе, забыв о том, что ворота меж мирами открыты, а души ждут распоряжения своей владычицы. На тысяча первый день Златоглавый Дракон сдался, превратился в прекрасного юношу и упал ниц перед богиней, моля о пощаде. Она опустила клинок, но не ведомы ей были тайны тёмного сердца… Дракон обманул её. Как только спрятался Светоносный меч в ножны, юноша снова стал драконом и одним взмахом разбил врата… — Пусть тогда никто не будет здесь владыкой, если я не могу им быть! — воскликнул он, и, пока самодовольно восхвалял своё деяние, упустил момент. На помощь Небесной богине явились другие боги, связали они его и заточили в подводную темницу до тех пор, пока не погибнет мир или не изменится суть всего живого. Прошло время, врата меж мирами были восстановлены, однако работали они отныне не так хорошо, как прежде: каждая душа, отправляясь на землю, раздваивалась и попадала не к одному, а к двум младенцам. Половинки души тянулись друг к другу, и люди, обладавшие ими, непременно встречались. Небесная богиня горевала по ним, желая восстановить каждую душу, но сколько не пыталась, не могла. Она перепробовала всё, и проведя века в размышлениях, наконец, поняла… увидела собственными глазами, как исцеляется раздвоённая душа… Если люди, обладавшие половинками такой души не пренебрегали чувствами, не противились неподвластному притяжению, а поддавались, стремились навстречу друг другу, шли рука об руку до конца и любили, душа возвращалась к Небесной богине исцелённая и более совершенная. Но если любовь отвергали, если пренебрегали дарованной связью, душа страдала и возвращалась разбитая и израненная… такая душа проживала множество человеческих жизней, прежде чем находила исцеление.» Лань Хуань поднялся на ноги, не отрывая взгляда от текста. — Где ты это взял, дядя? — Ты ещё не всё прочёл, — возразил Цижэнь. На приложенных листах, которые прежде Сичэнь принял за клочки пергамента, виднелись иероглифы иссиня-чёрного оттенка, будто были написаны многим позже появления самой рукописи. Ему хватило доли секунды, чтобы узнать почерк Лань И. Он так часто видел его при изучении старых текстов, что это просто не могло быть ошибкой. «Небожители говорят» — писала она, — «что это духовная связь, люди называют это родством душ, но я считаю это любовью. Если бы мудрость являлась к нам из ниоткуда или бы приходила с возрастом, минуя испытание опытом, я бы знала, что любви не стоит бояться, что любовь существует, чтобы спасать… легенда…» Дальше строчки стекали чернилами по когда-то вымокшему и теперь высохшему краю. Разобрать, что она писала дальше, не представлялось возможным. В памяти всплыли очертания пещеры, связавшиеся между собой ленты и вопрос про сны, в ответ на который Цзян Чэн сказал: «Невозможно… это же легенда…». Легенда… Сичэнь ещё раз взглянул на дядю. — Откуда это у тебя? Я никогда не видел такого варианта легенды… Дракон названный брат Небесной богини? Такая старая рукопись… — Старая, верно. Я нашёл её в личных вещах твоего отца, когда он погиб, а он, в свою очередь, взял это в библиотеке. — В нашей библиотеке? — Да, Сичэнь. Эти рукописи веками хранились в пяти великих кланах, они, возможно существовали и до появления кланов. Но я не знал, никогда не читал записи брата… только сегодня... — То есть, ты хочешь сказать, что в Юньмэне, Цинхэ, Цишане и Ланьлине тоже есть такие рукописи? — Вероятно... И ты же не думаешь, что праздник Небесного Лотоса выдумали ради развлечения? Традиции не возникают случайно. Лань Хуань сцепил руки перед собой, казаться стойким становилось невыносимо, тем более, столько всего происходило, даже дядя мог удивлять своим поведением. — Откуда ты знаешь про этот праздник? — Ну, — старейшина погладил бороду, — иногда, если за столько лет ты не заметил, я разговариваю и с другими людьми, — он усмехнулся своей шутке. — Тогда, я должен… — Ты должен отправиться в Юньмэн немедленно, найти такую же в их библиотеке и показать главе Цзян. В любом случае решение о свадьбе было преждевременным. — Я уверен, что не должен рассказывать ему о том, чего он не помнит. В последнее время Сичэнь часто думал, что всё случилось так, как и должно быть, что всё совершенно правильно. Внезапная встреча с главой Цзян после Ночной Охоты, их разговор и то, с каким лицом он покинул его… Наверное, нужно было оставить дядю, догнать Цзян Чэна, рассказать ему всё и не отпускать, но Лань Хуань… он не только считал, что заслуживает этого, он был уверен, что нарушит какие-то неведомые ему планы. Вдруг это знак? Если за все эти месяцы они так и не нашли точек соприкосновения, ни разу не смогли подойти друг к другу настолько близко, как в ту ночь, то неужели это не должно говорить о бессмысленности их стремлений? Неужели это не должно стать знаком к тому, чтобы прекратить? — И не рассказывай, — сказал Цижэнь, — но ты обязан сообщить ему про духовную связь, если он не помнит о ней. — А как же Старейшины? — спросил Сичэнь, надеясь, что появится хоть одно обстоятельство против этой поездки для оправдания его собственных страхов. — А Старейшины это моё дело, я поговорю с ними.