Если ты это читаешь, значит, Наруто не позволил нам встретиться. Мне жаль. Я очень хотел его увидеть. Надеюсь, он в добром здравии. И, пожалуйста, скажи ему, что я безмерно скучаю по нему. Скажи, что я готов на любые условия, лишь бы снова с ним увидеться. Любые. Во всяком случае: это то, что Ирука попросил меня добыть. Я надеюсь, что эти документы помогут тебе понять. Позаботься о Наруто. Он в этом нуждается. Не верь Итачи Учихе.
Я критично смотрю на это последнее предупреждение. Оно мне не нужно. Я давно уже решил не доверять Итачи. Его неоднозначный образ действий сразу привлек мое внимание. Не говоря уже о том, что он сделал с Наруто. Я не мог доверять никому из этой семьи. Хотя, если говорить начистоту, я могу доверять только себе. Наруто не дал повода доверять ему, пока что. А Ирука просто хороший собеседник. С самого начала было ясно, на чьей он стороне. Я изучаю мелкое, изящное и аккуратное письмо. Я снова задаюсь вопросом, кем является этот посетитель. На записке нет подписи. И в коротком тексте не проскальзывает никаких подсказок. Только его потребность встретиться с Наруто просвечивает тот факт, что он скучает по нему. Но это мне ни о чем не говорит. Насколько я понимаю, половина знати надеется снова увидеть Наруто с такой же интенсивностью и ностальгией. Письмо, которое я прочитал на Рождество, подтверждение этому. Вполне вероятно, что он один из многих его партнеров. Которого Наруто помнит. Мужчина, который, должно быть, сделал что-то действительно ужасное, чтобы заставить его так отреагировать. Я вздыхаю и кладу записку обратно в папку. Пожалуй я ее сохраню, она может пригодится. Затем беру остальные файлы. Все они исписаны с двух сторон. И спереди, и сзади. Может, это было сделано для того, чтобы сэкономить бумагу. Чернила немного размазаны, текстура не плотная. Должно быть, они были напечатаны несколько раз. Беру первый бланк. Здесь всего два листа. Это, кажется, газетная статья. Судя по дате, указанной выше, это сочинение было написано до того, как автор выпустил свой шедевр фэнтези.Иногда теория эмансипации обращается к мысли о происхождении, предшествовавшим тем временам, до того, как некоторые начали определять «наилучшую из возможных систем», которая обеспечивала воображаемую перспективу, с которой можно было начать определять условный характер истории угнетения третьего вида. Критический импульс этого тезиса атакует, прежде всего, те тезисы, которые подсвечивают неизбежность Естественного Разделения, управляемого только текущим режимом, демонстрируя, как оно является инструментальным овеществлением и натурализацией исторического и случайного явления. Хотя апелляция к до-Разделеному состоянию культуры была направлена на осуждение само-овеществления Разделения, схема, предшествовавшая Разделению, также оказалась овеществлением другого типа. Та же самая история происхождения свободных и равных людей является предметом, на котором основывается и обсуждается status quo*: об этом рассуждает религия, наука, таже антропология толкует об этом, как о своем собственном оружии, до того как эмансипационная теория положила на него глаз. Самооправдание закона репрессий и/или подчиненности всегда основывается на истории, которая рассказывает, как все было до появления этого закона и как этот самый закон сложился в свою нынешнюю и неизбежную форму. Создание таких истоков имеет тенденцию описывать состояние, предшествовавшее закону постепенного упадка от золотого периода к периоду нищеты, в соответствии с необходимым и однолинейным нарративом, который завершается — оправдывая — построением этого самого закона. Таким образом, история происхождения — это стратегическая тактика в рамках повествования, которая, рассказывая единственную авторитетную историю о безвозвратном прошлом, представляет конструирование закона как историческую неизбежность. Некоторые сторонники Омега-эмансипации нашли следы утопического будущего в до-юридическом прошлом, потенциальный ресурс для подрывной деятельности или восстания, которое обещает привести к разрушению закона и установлению нового порядка. Но если это воображаемое «до» всегда представлено в терминах доисторического нарратива, который узаконивает нынешнее состояние закона или, альтернативно воображаемое будущее, которое последует за преодолением закона, тогда это «до» уже пронизано терминами, которые самооправдывают настоящие и будущие интересы, будь то эмансипационные или анти-эмансипационные. В теории эмансипации постулирование «до» становится политически проблематичным, когда оно заставляет будущее материализовать идеализированное представление о прошлом, или когда оно поддерживает, даже невольно, овеществление до-культурной сферы подлинного человечества. Память об оригинальном или подлинном человечестве — это ностальгический и отсталый идеал, который не принимает нынешнюю актуальность учета трех видов. Этот совершенно другой идеал имеет тенденцию соответствовать культурно консервативным целям, а также устанавливать практику исключения в рамках одних и тех же подчиненных классов, тем самым вызывая именно ту фрагментацию, которую идеал утверждает, что хочет преодолеть (…).
Я раздраженно моргаю и приближаюсь ближе к свету лампы. Мелкий и слегка размазанный шрифт усложняет мне чтение. Я едва прочел один лист, а веки уже потяжелели, сопровождаясь шумом в голове. Логическая составляющая фраз сложнее и тяжелее, чем в фантастическом романе. Я внимательно перечитываю и обдумываю каждое слово, чтобы хоть слегка понять смысл данных слов. Этот текст сложнее, чем любая другая книга, которую я когда либо читал. Наверное, это потому что уже поздно и я устал. Зевнув, я сразу перехожу к концу статьи. Текст заканчивается открытым вопросом: «Что квалифицируется как «природа» в данном культурном контексте и каким целям она служит?» Я качаю головой, не понимая смысла. Я полагаю, что «природа» — это тот ген, который был выделен и классифицирован, когда я был немного больше, чем эмбрион. Я предполагаю, что цель — распределение власти. Нельзя отрицать тот факт, что мы, Омеги, генетически подчиняемся Голосу Альф. Это природа, а не культура. Культура просто смогла очень хорошо этим воспользоваться. Из любопытства, начинаю абстрагировано листать другие распечатки. На каждом есть дата сочинения и публикации. Я замечаю, что они расположены в хронологическом порядке. Так что читатель, который хочет их прочесть, начинает с самого давнего издания, чтобы перейти к самому новому. То, что я прочитал, должно быть, было одним из первых политических изданий, если не самым первым. Поняв это, я начинаю копаться с самого низа стопки. Последний лист не скреплен вместе с другими. Он больше похож на манифест, где написаны короткие, но эффектные слова. Указанная дата: Рождество два года назад.Это запомнится как Кровавое Рождество! Предвестник падения этой все более шаткой системы, худшей из возможных. В то время как тела 1839 человек спешно хоронят в братских могилах, наш «Великий Царь Милостью Божьей, защищенный Ангелами и защитник людей» празднует свое новое правление со своей женой в великолепии большого Белого Дворца. Дары, обещанные «Защитником Людей» в рождественское утро, оказались пулями, смертью и забвением! Но кто бы ни начал свое правление с Ходынки, тот закончит его, воздвигнув виселицу! Мы не забудем этих Бет и Омег, погибших по неосторожности нашего тирана.
Следом идет список погибших. Я пропускаю их, переворачивая страницу и читаю следующую сторону. Слов еще меньше. Печатные буквы полны обвинения и горького упрека.НО ЕСЛИ ЭТО ЦЕНА, МЫ ЕЕ ЗАПЛАТИЛИ! НИКТО В МИРЕ НЕ ДОЛЖЕН ЭКСПЛУАТИРОВАТЬСЯ! ПОЙТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ ПЕСНЮ РАЗГНЕВАННОГО НАРОДА!
Я снова моргаю. На этот раз шокировано. Тон этой очень короткой статьи полностью отличается от спокойной аргументации первой. В первой автор не принимал открытой позиции. Он перемещался между двух полюсов, не задерживаясь ни на одном из них. Здесь все наоборот. Это не критика. Это провокация. Я замечаю, что на обратной стороне, некоторые слова написаны тем же почерком, что и прилагающаяся записка. Эта статья была последней опубликованной Джирайей Саннином. Его уволили из газеты и посадили в тюрьму за преступление против Государства и клевету на Корону. По сей день, он все еще находится в тюрьме. Мои глаза невольно расширяются. Не знаю почему, но эта новость меня расстраивает. Джирайя Саннин, любимый писатель Наруто, заключен в тюрьму за восстание против режима. Очевидно, что обвинения послужили поводом для того, чтобы заставить его заткнуться и обезвредить. Это девиз кантерини. Это лозунг единственных радикалов, которые пытаются что-то сделать против власти. Джирайя Саннин — один из них. Любимый писатель Наруто — революционер. И он Альфа. Растерянный, я кладу все обратно в шкаф. Затем я проскальзываю в свою кровать, сердце бешено бьется. Я больше не хочу спать. Теперь мой мозг продолжает обрабатывать информацию, которую я только что получил. Альфа-противник системы, которая обеспечивает его же благосостояние. Это невероятно. И он использовал свою привилегию, стал интеллектуалом, и начал писать критические, подрывные статьи и романы с революционным подтекстом. Теперь я почти уверен, что это не только мое впечатление. Возможно, он написал свой роман, чтобы попытаться открыть глаза юнцам. Тем, кто предпочитает художественную литературу документальной. Как Наруто. Я корчу гримасу. Не то чтобы это сработало. Я поворачиваюсь на бок и пытаюсь заснуть. Но я не могу перестать думать. По иронии судьбы, я вспоминаю, что в фантастическом романе главный герой однажды слушал балладу. Баллада, рассказывающая о воображаемом мире, где жители королевства были разделены. Разделены по этническому происхождению и последующему цвету кожи. И сегрегация была хуже, чем ситуация в книге, которая, в свою очередь, хуже моей. Главный герой слушал эту балладу, думая, что нужно взять пример Темной расы, чтобы восстать против тирании Светлой. Он посчитал эту балладу знаком, призывом. Лилин, восставшие против эльфов при поддержке людей. Возможно, Джирая добавил эту часть, чтобы прояснить читателю, что эта книга является призывом открыть глаза. Омеги и Беты против притеснения Альф. Следом я иронично думаю, что даже эта моя жизнь на самом деле может являться простой историей, рассказанная для другого мира, чтобы читатель открыл глаза на ситуацию, которая его окружает. Я потираю лоб и улыбаюсь про себя. Мои мысли плывут. Наверное, это усталость. Что я хочу этим сказать? Я сам не знаю. Я хватаюсь за края одеяла и снова сосредотачиваюсь на чем-то более серьезном. О чем было сказано в последней опубликованной статье. Что случилось на Рождество два года назад? Кроме коронации нашего нынешнего короля, до Фермы не дошло больше других новостей. Помню, нас заставляли слушать по радио новости о коронации на Белой площади. Больше ничего. Что такое Ходынка? Чтобы это не было, что король и министры хотели сохранить в секрете? Или хотя бы предотвратить утечку за пределы столицы. Джирайя Саннин со своей статьей, должно быть, пытался им помешать. Как умерли те Беты и Омеги? Почему они умерли? И, наконец: кто этот таинственный человек, который вызвал у Наруто такой сильный припадок, но передал мне что-то подобное? Документы, которые режим считает опасными, заслуживающие цензуры. Он добыл их для меня, когда даже Итачи Учиха, который казался мне таким могущественным, говорил, что не в состоянии их найти. Мне не удается обрести покой. Я снова включаю свет и, не обращая внимания на усталость, от которой у меня болят глаза, вытаскиваю папку обратно.***
— Ну и лицо, — дразнит меня Наруто. Я бросаю на него грозный взгляд, одновременно наливая себе чашку кофе. Я не спал почти всю ночь, до рассвета читал документы, но под утро я не выдержал, и заснул на несколько часов. Когда Ирука постучал в мою дверь, чтобы сообщить, что завтрак готов, я не хотел вставать. — Я не мог заснуть, — быстро говорю я. Голубые глаза с опаской шпионят за мной. — Ты плохо себя чувствовал? — с тревогой спрашивает меня. Иногда меня поражает легкость, с которой он обо мне заботится. Его желание показать, что он заботится обо мне и хочет, чтобы я чувствовал себя хорошо, раздражает. — Нет, — резко отвечаю. Кажется, мое нежелание разговаривать его задевает. Но он должен понимать мое плохое настроение. Вероятно, он приписывает мое состояние моему плохому сну. В этом есть доля правды. Несколько часов сна делают меня нервным, я вздрагиваю при первом надоедливом шуме. И моя голова не хотела отключаться. Я уверен, что даже во время сна я думал о той информации, что прочел совсем недавно. Прежде всего: я вспоминаю ту последнюю статью, из-за которой автор попал в тюрьму. — Я читал, чтобы скоротать время. Наруто оживляется, когда слышит, как я возобновил разговор. — Что ты читал? Но я не смотрю на него, мой взгляд сосредоточен на Ируке. — Ничего особенного, — отвечаю я, пожимая плечами. — Но в той книге упоминалась трагедия, случившаяся два Рождества назад, Ходынка*… Наруто прекращает есть и недоуменно смотрит на меня. — Что такое Ходынка? Часть меня уже подозревала, что Наруто не в курсе случившегося. Он живет на изолированной вилле, вдали от больших городов, вдали от общества. Его единственный контакт должен быть с семьей несколько раз в году. И Итачи, похоже, не желает говорить с ним о политике. Не говоря уже о том, что по нашим телевизорам не передают новости. Но Ирука, вероятно, знает. Он знал о Кантерини. Он знал их слоган. Он, каким-то образом, имеет больше контактов с внешним миром. На мгновение он делает вид, что не слышит нас. Но он поддается, когда голубые глаза останавливаются на нем в поисках объяснения. Ирука вздыхает. — Это ужасная трагедия, случившаяся два года назад во время коронации нашего Короля… — Что случилось? — настаивает Наруто, хмурясь. — Погибли люди, — отвечаю я, — но не знаю почему. Я снова обращаюсь к Ируке. С большей настойчивостью. У дворецкого измученное лицо, видно, что он не хочет об этом говорить. — Это была коллективная истерия, с которой руководители не могли справиться должным образом, — пытается закончить разговор. Но мне этого мало. Наруто тоже, он настаивает: — То есть? Бета смиренно вздыхает. — Для своей коронации, поскольку она проходила на Рождество, Король решил, что в день праздника будут розданы подарки подданным, которые придут на ярмарку. Это был способ возглавить новое царство гармонии, но… — он пожимает плечами, как будто отбрасывая плохую мысль. — Площадкой был выбран лагерь «Ходынка», огромное зеленое пространство за стенами столицы. Обычно это поле использовалось как участок военных учений столичного гарнизона. Поэтому такого несчастья никто не ожидал. Проблема была в просчете… Никто не ожидал прихода такого большого количества людей. В рождественское утро уже собралось пятьсот тысяч человек. Наруто широко открывает рот. — Так много! — Да. Какой бы большой не была площадь, поле не подходило для такой массы. Также возле лагеря есть ров. А в самом лагере много углублений, промоин и ям. Не говоря уже о плохо закупоренных колодцах. Однако люди, которые приходили, были в основном Омегами и Бетами, скромного экономического положения. Выходцы из гетто за пределами столицы, из других городов. Были даже целые семьи. Толпа собралась ради раздачи даров. Среди подношений были также ценные вещи, продукты питания и предметы первой необходимости. Неизвестно, как все началось. Раздался свист. Сначала издалека, потом со всех сторон. Затем толпа начала лихорадочно двигаться. Согласно сообщениям полиции, среди толпы ходил слух, что подданные короля прикарманивали себе раздаваемые дары. И поэтому приношений не хватало на всех. Раздраженные ожиданием и неуправляемой ситуацией, люди сошли с ума и начали приближаться к лавкам. Очевидно, втиснутые в толпу, люди не видели, куда направляются. Они просто продвигались. Люди падали в канавы, проваливаться в дупла, топтали друг друга. Под напором толпы даже колодцы не выдержали и начали проваливаться. Крики ужаса усиливали хаос и панику. Напуганные подданные начали бросать в толпу подарки. И это стало их роковой ошибкой. Тех, кто бросался на подарки, падали на землю, растоптанные толпой. Полицейских, выделенных для поддержания порядка, не хватало. Они оказались совершенно бесполезными. Паника была неуправляемой. Была призвана даже армия, которая начала стрелять в толпу. Честно говоря, я не знаю, как им удалось разрешить ситуацию. Но ценой оказалось около 1800 убитых и сотни раненых. Наруто стал мертвецки бледным. Он смотрит на Ируку, как если бы он рассказывал ужасную историю. Проблема в том, что это произошло на самом деле. — Это ужасно, — шокировано шепчет он. — Почему я ничего об этом не знал? Ирука снисходительно улыбается. — Доверенные лица государства решили скрыть произошедшее. Было решено продолжить праздничную программу Рождественским балом в Белом Дворце. Национальное телевидение обратило внимание только на первое появление Короля. Умершие были собраны и похоронены в братских могилах. Я вспоминаю слова, написанные в короткой статье. Теперь я воспринимаю ту яростную ненависть, которая из них сочилась. Как может король быть таким невосприимчивым к такой трагедии, вызванной пренебрежением к его подчиненными? — Но им это не удалось. Ты в курсе о случившемся, — подозрительно отвечает Наруто. — Там собрались более пятисот тысяч человек со всего штата, — повторяет Ирука. — Невозможно было скрыть эту трагедию. Два дня спустя новостная организация опубликовала статью со списком жертв, которых им удалось опознать. Это, конечно, вызвало настоящий переполох, и сейчас почти все в курсе случившегося. Но об этом не упоминается из-за страха перед ответными действиями. Запрещено вспоминать Ходынку. — Я понимаю, — кивает Наруто. Затем он хмурится и поворачивается ко мне. — Какую книгу ты читал, раз нашел упоминания о таких кровавых событиях? Я колеблюсь. Я не хочу говорить о документах, принесенные тем мужчиной. — Я не помню название. Она просто была в моей комнате, — уклончиво отвечаю ему. Мои слова его не убеждают. Он смотрит на меня с подозрением. Но в его глазах плещется что-то еще. Они оживлены светом, которого я не понимаю. Смущенный, я отворачиваюсь и продолжаю пить свой кофе. — Что бы это ни было, — спасает меня Ирука, — это трагедия, о которой лучше не говорить. Я вспоминаю предупредительные слова, написанные в статье. Но кто бы ни начал свое правление с Ходынки, тот закончит его, воздвигнув виселицу!